По широкой, задыхающейся от весенней мороси, улице задумчиво шёл юноша. Тусклые сумерки сгущали жёлтое свеченье фонарей и отблески на мокрой мостовой, взбивая во влажный, будто дышащий росой дождя туман. Окутанный им, юноша с трудом мог разглядеть дома по ту сторону, но и глядеть на них было незачем.
Те же камни, та же облупившаяся краска по углам, зашторенные окна. В этом скрытном городе, где все один другому незнакомцы, негде было отдохнуть глазам, и потому юноша смотрел лишь под ноги, ища в молчании камней ответы и не находя их. Он был в том возрасте, когда ещё не ясен смысл этой грузной, суетливой жизни, а пути назад – в страну, где было всё возможно - больше нет. Всё заросло этим скользким туманом.
Переходя дорогу, он едва различал огни светофора, и шёл почти наугад. Но машин совсем не было, как и людей. Неудивительно. В такую морось, в воскресение, приятней вытянуть всё тело вдоль камина и читать какую-нибудь жуткую историю.
Уже почти перейдя на ту сторону, юноша заметил краем глаза движение чего-то тёмного, пересекающего улицу. Ему даже почудилось, что это была девушка. Он за мгновение успел придумать ей лицо, пальто, ладони, запах волос и даже имя, кажется, крутилось на языке. Но силуэт растаял в жёлтой акварели сумерек, и имя растворилось вместе с ним. Та тень могла быть кошкой, велосипедистом, вором, призраком. Хоть чем-нибудь, что вырвало б его из гипнотического шатания по бульварам, пока его никто нигде не ждёт. Но это было Ничего. И юноша брёл дальше.
Улица сужалась в ожиданье следующего перекрёстка. Стало темнее. То ли солнце уже закатилось совсем, то ли крыши его не пускали. Но юноше нравилось простукивать шагами тьму. Он искал её, ибо всё явное в ней становилось тайным. Если б мог, он выключил бы фонари и остался с этим душным городом один на один. Он придумал бы ему новый воздух и новую темноту.
|
|
Замечтавшись, он чуть не шагнул на дорогу. Зачем-то дождавшись зелёного света, он пересёк пустой перекрёсток. И снова!… Где-то сбоку. Побежала. На этот раз он даже услышал стук каблучков. В неконтролируемом порыве он выскочил обратно на дорогу и побежал за незнакомкой. Он не знал, что будет делать, когда догонит, как будет оправдываться, но эти волосы и этот запах!..
Оглушительный, протяжный стон гудка заставил его отскочить назад, и красное пятно машины промелькнуло сквозь туман, не оставив после себя уже ни звука, будто тотчас съеденное мглою вместе с цокотом каблучков. Может, её и не было? Чего не увидишь в таком тумане?
Удивляясь своему порыву, который мог стоить ему жизни, он вернулся туда, где прервал свой путь. Впрочем, туда ли? Всё казалось одинаковым в этой желтушной мгле. И всё же по мере того, как юноша пролагал себе путь сквозь неё, улица становилась всё уже и темнее, а значит и путь был верным. Хотя так ли важно направленье, когда некуда идти?
Юноше нравилось, что фонари теперь висели на растяжках между домами, и ничто, кроме молчащей дороги, не отделяло друг от друга берега тротуаров. Никаких теней и никакого движения – только свет. Но… Юноша всё пристальнее вглядывался вдаль.
Там улица сужалась до того, что места тротуарам не осталось – лишь дорога, по которой бы с трудом проехала машина. И этот жёлтый коридор улицы прорезал вдали ещё один. Их перекрёсток был столь крохотный, что от одного угла к другому можно дотянуться рукою. И в центре его… девушка.
|
|
Юноша видел издалека, как тело её двигается под одеждами, словно избирая путь. Теперь, когда ему не нужно было догонять её, он неожиданно замедлил шаг. Волна страха окатила его. Будто девушка ждала его, непостижимым образом оказавшись здесь раньше.
Он продолжал идти, как зачарованный, пока она не остановила на нём свой блуждающий взгляд. И юноша застыл в изумлении, в паре шагов от девушки. Да. Именно такой её он и представил. Тонкая, чистая, светлая. Будто случайно увиденное в мареве пятно обрело жизнь и форму благодаря лишь ему одному.
И внезапно, в сплетённом из тысяч движений порыве она вихрем пронеслась пред его взором, и через мгновенье юноша нашёл себя в её объятьях, будто вросших в самую кожу его, сквозь одежду, сквозь страх и туман. Она дышала так часто, словно маленькая птичка, вернувшаяся после долгого полёта.
- Это ты…
Её голос был нежным, как едва слышимый ветер, но острым, словно тысячи иголочек впивались в его слух, стремясь достигнуть самой глубины его, неведомой и тёмной.
- Я так долго искала тебя.
Юноша смотрел на её личико и ни о чём не спрашивал. Он знал её. Он почему-то знал её. Не помнил, где они встречались, где он слышал этот голос, где глотал его так жадно, как младенец свои первые в жизни молочные слёзы.
Он плакал и обнимал её. Он думал глупости: что камни дали ответ ему, выткав из своих ночных узоров это существо. И теперь в его жизни есть всё, чтобы жить. Он думал, что в этих объятиях можно умереть и не заметить этого.
|
|
- Укрой нас от дождя.
Юноша вдруг обнаружил зажатый в ладони длинный зонт. Он не помнил, был ли этот зонт с ним прежде и был ли дождь. Юноша раскрыл его, и этот тёмный купол, наконец, сорвал жёлтые ткани фонарей с её лица, и девушка осталась совсем белой. Мелкий дождь больше не капал на неё, но было поздно – она исчезала.
Он обнял её крепче, а потом ещё крепче, ни за что не позволяя мороси забрать её. Зонт выпал из его ладони и покатился по мостовой. Но чем сильнее юноша сжимал таявшее под одеждой тело девушки, тем слабее становились её объятия и голос.
- Найди меня во сне. Я стану плодом. Ты сорвёшь и съешь меня, и больше не отпустишь.
Слова присохли к его нёбу, и никакими усилиями не мог он вытолкнуть их наружу. Он чувствовал, как ткани уже почти обвисли в его напряженных ладонях, а лицо девушки всё стояло перед ним.
- Только не спи, умоляю… Не спи, милый…
Она всё шептала что-то. Одежда лежала её на камнях и медленно утекала вместе с ручейками в землю, чего-то ждал зонт, недвижимо и тихо, а лицо девушки всё плыло перед юношей. Он побежал, закрыв глаза, неся с собою её образ, её тонкое, светлое, чистое, пока не споткнулся и не обнаружил себя на мостовой с распахнутыми глазами, что не в силах были собрать рассыпавшиеся, словно бусины, черты её забытого лица. Он забывал. Он уже забывал её прежде и проклят забывать снова и снова.
Обернувшись, он увидел лишь дома сквозь туманную сизую морось. Всё было затянуто бледной, безжизненной дымкой рассвета. Не светили фонари. Юноша не знал, где утонула его ночь и где искать ему её теперь.
Он засыпал отныне со словами девушки на устах. Лишь они остались ему. И то пустые, безгласые, холодные. Он согревал их теплом своей памяти – «только не спи, умоляю» и «найди меня во сне». Он боялся спать и ничего не желал больше, чем сна, где мог бы увидеть её, но напрасно. Он больше никогда не смог найти тех улиц, ни во снах, ни наяву.
Деревья и плоды ему не снились тоже, как ни звал он их, как не просиживал днями в безлюдных и бедных парках, забирая ветви и стволы в кладовые памяти, но, засыпая ночью, видел только суету, дома, дороги.
Сколько дней минуло, он уже не помнил, потерявшись в них. Как одержимый, он стирал грань между сновидением и миром. Погоня эта ослабляла его тело, его душу, и он чувствовал, что постепенно жажда помнить забывшееся оставляет его. Он сдавался.
И в одно утро, до рассвета, он проснулся в слезах ото сна, которого не помнил. Там была она. Он знал это. Она была в каждом из его снов, недоступная и невидимая, разлитая по миру сновидения. Он лежал в кровати и отчаянно ощупывал ладонями ту ночь, что всё ещё осталась в нём, не потревоженная светом дня. Но тщетно. Тьма молчала.
И тогда, как будто пробуждённый этой безжалостной тишиною, он замер… И сказал самому себе громко, будто прорезая эту пелену безмолвия, что не откроет глаз и не поднимет тела от кровати, пока не найдёт её. Жизнь в погоне за Жизнью показалась ему вдруг столь пустой, столь ненужной, что решенье переждать в этой постели вечность показалось ему совершенно естественным, и он вошёл во тьму внутри себя легко, как приглашенный гость.
Она была густой и тёплой, словно молоко. Он чувствовал, что может в ней найти, и в ней создать любой вообразимый мир, но и не может тоже. Тьма почему-то была сильнее его. И как он ни пытался вообразить себе то яблоню, то персиковый сад, то спелые гранаты, тьма съедала все плоды прежде него. И сдавшись, он просто брёл сквозь неё в никуда, словно тьма была огромной тканью, в которой лишь надо найти просвет и откинуть занавес, освобождая место миру.
Он не ведал, сколько времени прошло прежде, чем мир сам нашёл к нему дорогу. Он пришёл не через свет, но через еле различимый шорох. Где-то внизу. Будто юноша шёл по траве, и вслед этому едва осознаваемому образу появилось ощущение ступней и щекотанья их. И лёгкий ветер начал обрисовывать собой границы тела, будто голого, так ясно ощущала кожа все прикосновенья. А вверху, будто бы растапливая тёмный лёд над головою юноши, теплел неяркий свет. И круг его всё ширился, высвечивая из тьмы бесконечные пространства, пока одною вспышкой не явило взору колосящиеся до самого горизонта поля и широкую дорогу между ними.
И такая свобода, и такое счастье овладело юношей в этот момент, что он готов был бы забыть на время все плоды всех возможных деревьев и просто утонуть в этом солнечном просторе! Но не сделал он и десятка шагов, как дорога расстроилась, и юноша оказался перед тремя совершенно неотличимыми друг от друга путями. Колосья исчезли, и только стога сена были разбросаны по земле до самого горизонта.
Напрасно юноша искал решение этой загадки, и понял вскоре, что ответ подскажет путь. Он сделал шаг по тропе, что лежала слева, и из земли вокруг него начала пробиваться трава и цветы. Прочтя это как добрый знак, юноша ещё шагнул вперёд, и трава стала выше и некоторые стебельки оказались будущими деревцами. Всё смелее делал шаг за шагом юноша, наблюдая, как вокруг него рождается лес. Ростки на его глазах превращались в высокие, раскидистые древа, под которыми уже не видно было солнечного света. Всё темнее становилось на земле, и неприветливые, тягостные звуки наполняли воздух. Тени появлялись в темноте и исчезали, будто окружая юношу и наполняя его ужасом.
Когда он понял, что шаги его сгущают тьму так же, как недавно поднимали из земли ростки, он замедлил шаг, не решаясь остановиться. Движенье вокруг него тоже стало более тягучим, но круг чего-то незримого, но ощутимого лишь сердцем, всё более уплотнялся. Вдруг впереди показался просвет, и юноша вновь зашагал быстрее, но почему-то ближе становилась одна лишь тьма, и тогда юноша застыл совсем…
Мир вокруг него наполнился тишиною столь накрепко связанной, что её не разрубил бы даже крик. И юноша молчал, не решаясь и вдохнуть. Он сделал шаг назад, и мгла как будто отступила. Он сделал ещё и ещё, спеша назад, но не смея отвернуться от тьмы, и тогда вновь вверху забрезжил свет, деревья вновь втянули ветви и листву. Стволы их превращались в стебли, и тонули вновь в земле, пока она не превратилась вновь во вспаханное поле, готовое принять в себя новое семя.
Юноша взглянул на две оставшихся дороги, и решил пойти теперь направо, минуя опасности пути прямого и очевидного. Он сделал осторожно первое движенье по дороге, и земля перед ним взбухла в ожиданье следующего шага. Юноша поставил ногу наземь, и почувствовал, как та ещё чуть поднялась навстречу, готовая вытолкнуть к свету что-то. Ещё, и сквозь комья расползающегося дёрна, по которому всё труднее идти, уже блестит разгадка. Наконец, играя на солнце мириадами песчинок, выползает под ногами юноши грубый, блестящий гранит, поднимая его тело над полем. И вот он идёт уже по совсем другой дороге, по бокам которой вырастают, будто строящиеся невидимыми руками, каменные дома, и в их зажегшихся окнах появляются чьи-то лица. Вот и по дороге уже вместе с юношей снуют туда-сюда, улыбаясь, жители этого родившегося вдруг из-под земли селения.
Но вот дома с каждым шагом становятся всё выше, одежда на людях тускнеет, улыбки вянут и глаза наполняются тоской и затаенной злобой, пока юноша не видит с ужасом, что оказался на одной из улиц своего родного города. И люди, проходящие мимо него и смотрящие сквозь него, с недоверием и враждебностью, показались ему ещё страшней той лесной мглы, и юноша остановился.
Всё вокруг него оцепенело. И застыв, эти взгляды смотрели ещё тягостнее и страшнее. Не потому, что были такими сами по себе, но потому что реальность их, воспоминание о них грозило пробуждением, которого страшился юноша больше смерти. Он начал было отворачиваться от этих взглядов, но почувствовал, что мир за его спиной готов обхватить его и втолкнуть в этот страшный сон наяву.
И тогда он понял, что, как и из леса, из этого кошмара можно выйти, только оставаясь с ним лицом к лицу и проходя шаг за шагом цепь метаморфоз до низеньких домишек и улыбок, и уходящего под землю каменного блеска, пока вновь не окажутся перед ним три неотличимых сначала пути.
И проделав весь путь обратно, юноша почти с облегчением ступил на единственную оставшуюся дорогу. Опустив на землю ногу, он прислушался к земле всем телом, силясь угадать, что принесёт ему её новое потомство. Еле ощутимое шуршание внутри неё наполнило его, и он словно почувствовал, как волосы под его кожей тоже пришли в движение. Он сделал глубокий вдох и побежал навстречу неизвестному.
Вокруг него, сколько хватало глаз, поспевал новый урожай. Поднимались мириады стебельков и колосились, тяжелея, наливаясь солнечным светом. С удивлением наблюдал юноша, как и волосы на всём теле его прорастают с той же невероятной скоростью, и вот он уже весь покрыт густою шерстью. Странно, но метаморфоза эта не испугала его, но заставила смеяться во весь голос и бежать ещё быстрее и свободнее. Но вот из почвы впереди, вдалеке пока, из самой дороги начал прорастать стебель, превращаясь в куст, а после – в деревце, всё ближе, чьи ветви пробудились сперва сочной листвою, а потом – невероятной красоты лиловыми цветами. Но когда юноша был уже совсем близко, они завяли, оставив после себя лишь маленькие, красные плоды.
Юноша приблизился к ним с горящими от предвкушения глазами. Сомнений быть не могло. Это и было то самое древо и те самые плоды. Он схватил ветку, но тотчас же отдёрнул руку, уколовшись об один из шипов. В это же мгновенье все плоды, как один, покрылись тёмной гнилью, упали на землю и словно роса впитались в неё, будто их и не было. Растерянно юноша взглянул на опустевшее древо, потом на свой палец, с кожи которого скатилась медленно на землю капля крови.
И в эту же секунду на верхушке засияла маленькая ягода. Не веря своим глазам, юноша попытался дотянуться до неё, но тщетно. Морщась от боли, он проткнул другой палец и нетерпеливо смахнул наземь новую каплю. И вершина озарилась новой ягодой, рядышком с предыдущей.
Сколько мог, выдавливал он из пальцев красную влагу, но тело скупилось на соки свои. Тогда юноша поднял обе ладони и обхватил ими сразу несколько тонких веток, словно выжимая из себя и из дерева новую жизнь. И кровь полилась по ветвям, возвращаясь из земли к ним целыми горстями ягод. Вскоре древо вновь стояло красным и тяжелым от плодов, и юноша, с трудом подняв свою ладонь, взял первую же ягоду и положил её в рот.
Жуя её, он чувствовал, как силы вновь текут по его жилам новым, безудержным потоком, как раны затягиваются, а волосы опадают, как собранные снопы урожая. И опьянение, столь сильное, что разрывало сердце, затопило юношу, и влекомый землей, он упал, словно срезанный колос.
Она встретила его мягко, словно мать, дождавшаяся сына, словно он был бесплотным и весил не больше, чем упавшая травинка. В то же время с этой нежностью объятий его тело обхватила тягучая боль, словно кожа отпадала от юноши и истончалась до кости, пока он медленно проваливался в почву, словно бы съедаемый ею.
Мгновенье или вечность юноше казалось, что он сгнил, и есть вокруг лишь эта беспредельная и беспросветная земля, и больше ничего не будет.
И в этом застывшем времени, после вечного ожидания первый и жадный вдох вдруг кажется ему столь оглушительным, словно весь мир превратился в вихрь и начинает выталкивать его куда-то вниз, ещё дальше в почву, пока рот его нового тела не набивается землею, и руки не начинают ощупывать её рыхлость под собой, а живот - проталкивать путь новому дыханью.
В это же мгновенье глаза юноши открылись, и сияние первого дня долгожданным гостем ворвалось в его новое тело. Он обнаружил, что лежит на животе. Будто падая на спину, он прошёл сквозь всю землю и оказался на другой её стороне. Юноша повернул голову назад и увидел то же самое дерево, уже без ягод, но вдруг почувствовал, что нечто гораздо более важное промелькнуло перед ним в этом движении взгляда. Он медленно повернулся обратно и увидел прямо перед собой две босые, девичьи ступни.
И волна нежности и любви, почти нестерпимая, поднялась в нём. Он обхватил это чудо руками и принялся целовать её сладкую кожу, снова и снова. Ему не надо было поднимать головы, чтобы знать, кого он увидит.
«Ты сорвёшь и съешь меня, и больше не отпустишь».
Больше никогда, никогда. Он почувствовал, как мускулы под её кожей напряглись, и она наклонилась, чтобы запустить пальцы в его волосы. Он желал, чтоб они проросли сквозь его плоть и стали им, а его ладони, его губы стали частью её тела, и, как сросшиеся древа, росли бы они вдвоём на этом бесконечном поле.
- Пойдём.
Она наклонилась ещё ниже, чтобы погладить его плечи. Чудо её голоса заставило его подняться и увидеть её всю. Смутный образ её лица, которое он видел тысячи раз, и тысячи раз забывал, наконец, обрёл плоть. Он знал, что теперь она не уйдёт. Она всегда была бледной, почти призрачной, но теперь кожа её была загорелой, словно она всегда жила под этим солнцем, на этом бескрайнем просторе, и из этой страны отправлялась в его страшные, городские сны наяву.
Она не бросалась к нему в объятия, и все движения её были такими уверенными, что юноша понял: теперь они не смогут потерять друг друга. Теперь они здесь навсегда, и она знает это.
- Пойдём, - повторила она и взяла его ладонь в свою.
Юноша пошёл за ней, и уже скоро, к удивлению его, они вернулись туда, откуда начал он свой путь. Перед ними простирались снова три уходящих вдаль дороги и пустое, вспаханное поле. Девушка мягко спросила юношу:
- Какую дорогу ты выбрал первой?
Он показал налево, и она сделала шаг, чтобы пойти туда, но он не двинулся с места.
- Подожди. Но там страшная чаща. Мы сгинем в ней!
- А какая дорога открылась тебе второй?
- Та, что справа.
- Она ещё страшнее, правда? По этой дороге я приходила к тебе и каждый раз ужасалась твоему выбору. Но ты вернулся.
- Да! И выбрал тропу, на которой мы встретились. Там было хорошо. Вернёмся же туда, прошу.
Она отвечала ему мирно и спокойно:
- Есть только два пути. И после каждого из них второй приносит ужас. Но это – ужас избавления.
- Но зачем тогда третья дорога?
- Она возвращает к началу… Пойдём.
И она снова потянула его к первому пути. Но его ноги были словно прикованы к земле.
- Доверяй мне.
Этот нежный приказ отпугнул страх и заставил землю отпустить его. Как и прежде из поля вокруг них начал прорастать огромный лес, заполняя до краев горизонт с каждым шагом идущих. Она держала его руку крепко и уверенно вела за собою в темнеющую чащу.
Юноша чувствовал, как ткутся из черноты тени, невидимые во мгле, но ощущаемые кожею, ближе и ближе. И шорох движения их нарастал, пока не превратился в вязкий шёпот, от которого мороз бежал по всему телу.
Вдруг, как и в прошлый раз, во тьме вдали забрезжил свет, обещавший спасение. Ускорив вслед за спутницей своею шаг, он чувствовал, что тьма их настигнет раньше. Почему же настолько он доверял ей и продолжал бежать? Почему готов был умереть здесь, лишь бы не останавливаться и не потерять её руки? И какого дьявола нагнавшая их тьма и впившаяся в кожу скользким холодом, не тянет их назад, но бережно несёт ко свету, чуть ли не по воздуху, пока влюблённые вдруг не оказываются вдвоём в сияющем лесу?
Остановившись, юноша с трудом пытался перевести дух и вымолвить что-то, пока девушка спокойно смотрела на него и улыбалась.
- Как… почему нас… отпустили?
- Любая ночь спешит смениться утром.
- Здесь всё меняется так быстро. И шаг сделать страшно.
- Ничего не бойся. Всё желает одного в этом лесу. Он – твой. Ступай, куда несёт тебя твой сон.
Он огляделся и только сейчас осознал, что стоят они на крохотной поляне, которую кругом обступил густой лес, склонившись ветвями и будто прислушиваясь. Не было ни троп, ни просветов.
Юноша сделал шаг наугад, и вдруг резкое шипенье под ногами заставило его отскочить на пару метров назад. Перед ними стояла на клубке свернувшегося тела жёлтая гадюка. Она почти сливалась цветом с жухлою травой, но не это поразило юношу больше всего. Из головы змеи торчали длинные рога, словно клыки.
Девушка схватила его за руку. И, как оказалось, не из страха. Стоило змее броситься к лесу, как девушка рванула вперёд, словно охотница, преследующая добычу. Да с такой решимостью, что даже деревья уступили ей путь, прокладывая тропу прямо перед её стопами. И сколько ни пыталась укрыться под корнями змея, те уползали под землю, заставляя ползти её дальше и дальше. Казалось, десяток шагов ещё и девушка нагонит гада, но змея вползла вдруг по коре раскидистого дуба на одну из его веток, обхватила своим телом и внезапно будто выплюнула из себя человека, который болтаясь на теле змеи вниз головой, как на верёвке, хохотал во весь раскатистый свой, хриплый голос.
На голове его росли два длинных рога, как и у змеи, а мохнатые ноги скрывались в её завязанном вокруг ветви теле. Лицо же незнакомца было молодо и красиво. Юноше хотелось смотреть на него, не отрываясь, и одновременно бежать, куда глаза глядят.
Рогатый смотрел на него в упор, широко улыбаясь, и, когда он открыл рот, чтобы говорить, в слух юноши ворвались незваными гостями голоса всего леса. В этой пляске звуков был и шёпот утреннего ветра, и леденящий волчий вой, и перестук копыт, и шипение тысячи змей, и пронзительный плач сыча, и последний крик пойманной лани и хруст её хрупкого тела. Как водопад, которому нет конца, поток этот вливался даже сквозь закрытые руками уши. И расталкивая эти голоса, всё громче становился один, человеческий, хриплый, грызущий всю душу, лишь звуком, ещё не слетевшим на слово, потом всё теплее и мягче, пока не остался лишь он в оглушительной тишине, этот почти мальчишеский голос:
- …ннннадо же!
Юноша понял, что прошло не более секунды после того, как разомкнулись губы незнакомца, но секунда эта была столь долгой, что вместила устрашающую симфонию леса и повергла на колени юношу и заткнула ему уши его же руками. И теперь он хотел только бежать отсюда, бросив всё, и мечту, и сон, только проснуться бы в своей постели, но тело не слушалось его, и он не мог подняться.
- Ты ещё прекрасней, чем я думал, - продолжал рогатый, - И ещё беззащитнее… Уже хочешь уйти?
Юноше пришлось с трудом прорывать своим голосом пелену страха, произнося тихое «Да».
Сожаление во взгляде девушки прожгло его.
- Ты не можешь уйти, ведь ты ещё не пришел, - протянул рогатый.
- Но я хочу. Ведь это только сон.
Рогатый скрестил на груди руки и посмотрел на юношу пристально.
- Ты не обрёл того, что ты искал.
- Я нашёл её.
На лице рогатого появилась веселая улыбка, и он покачал пальцем прямо перед носом юноши.
- О нет, она лишь часть. А ищешь ты другое.
Затем он потянул за волосы стоящего на коленях юношу и поднял в воздух. Тот пытался высвободиться, но рогатый лишь смеялся над его потугами:
- Да не трепыхайся, рыбка. Та тропа – это ладья на языке шута, и ты проглочен с самою очаровательной улыбкою, что видел свет.
И с этими словами он отпустил его. Юноша шлёпнулся о землю, и падение это будто бы отрезвило его, и прежний огонь загорелся в его глазах.
- Что я ищу?
Рогатый тоже оживился.
- Ты хочешь знать? Что можешь дать взамен? Ты захватил монету?
Юноша беспомощно глядел на своё голое тело, будто лишь сейчас заметив его наготу. А в это время девушка достала из-под языка монету и протянула рогатому. Тот положил её в рот, проглотил и изрёк:
- Спрашивай!
- Кого я ищу?
Рогатый выдержал многозначительный паузу и произнёс:
- Не её.
- И всё?!
- Таков ответ.
Юноша задумался…
- Могу ли я вообразить другой?
Этот вопрос развеселил рогатого:
- Ты можешь всё! Ведь ты – источник, но ведь ты и устье! Поэтому всё скрыто от тебя.
- А вернуться я могу?
- Ты не найдёшь там ничего. Ты создал мир, в котором появился, а есть ли тебе, куда возвращаться?
Юноша удручённо пожал плечами и сказал неуверенно:
- Я не знаю.
- Но ответ близок.
- Правда?
- Конечно. Ты узнаешь после того, как умрёшь!
Юноша посмотрел на него обречённо, словно агнец, приготовленный на заклание.
- Но зачем?
- А как иначе? Чтобы родиться, нужно умереть. Ты готов?
Всё это звучало так прозаично, что страх постепенно покинул юношу. Он вспомнил, как совсем недавно сгнил в земле и вырос снова, и теперь путь от смерти к рожденью не казался ему таким страшным. Он кивнул, и в это же мгновение змея выплюнула рогатого, и тот впился вниз головою рогами в землю. Но, ловким движениям вытянув себя на руках, уже через секунду он твёрдо стоял на земле обоими копытами.
Затем он отломил от головы свой правый рог и, что было мочи, дунул в него. Раздался протяжный гул, поглощённый вскоре раздающимся со всех сторон шипением. Юноша обратился последним взглядом к девушке, поймал её улыбку и запер в темноте закрытых век, пока сотни змей живой веревкою тащили его на дубовую ветвь, и сквозь тьму он не видел, но чувствовал, как входят они в его тело, подобно червям, копошащимся в спелом плоду.
На землю упал лишь огрызок скелета.
Похоже, в этот раз юноша не пережил свою смерть. Рогатый даже не взглянул на него. Он смотрел лишь на девушку. Смотрел с нежностью. Как смотрят на родного ребёнка.
- Не плачь, милая. И не жалей его. Тот, кого никогда не было, не может и умереть.
Но девушка не плакала, хотя боль в её глазах могла бы затопить и лес, и поле, и небо.
- От него всегда тяжело оторваться. Он справился хорошо, но испугался в самый ответственный момент. Он был не готов, и потому ты ищешь не его.
- А кого я ищу?
Она посмотрела доверчиво на рогатого. Он наклонился к скелету и вытащил из клети его ребёр маленькую, рубиновую ягоду.
Девушка взяла протянутое ей семя и прижала к своей груди.
- Забирайся на меня, и я покажу тебе.
Он покрылся шерстью, пальцы его начали срастаться и каменеть, пока не превратились в копыта, лицо удлинилось, и вскоре в этом прекрасном олене, что стоял перед девушкой, ничего не осталось от рогатого. Только нежные человеческие глаза и оставшийся рог, что делал его похожим на единорога.
Девушка забралась на его спину, и олень сорвался с места так резво и таким галопом понёс её сквозь расступающийся лес, что она вжалась в него всем телом, боясь упасть, ведь лишь одной рукой обнимала она его сильную шею. Второй прижимала к груди она сердце маленького рубина, что своими острыми краями впивался в её кожу и вместе с тем согревал её. Всю дорогу девушка не поднимала головы и видела лишь вьющуюся змею дороги, но зато каким неожиданным стал, когда они остановились, представший перед ней пейзаж.
На огромном холме, вокруг которого расстилалось зелёное поле, рос гигантский дуб, своей вершиной подпиравший небо. Его крона подобна была зелёному облаку, зависшему над землёю. А ствол – тысячелетней скале, которой не страшны ни ветра, ни воды. В корнях, выпиравших на десятки метров из земли, темнели огромные гроты, в которых можно было бы жить целыми семьями, скрываясь от невзгод человеческого мира.
Но самым впечатляющим были не размеры дуба, не возраст и не величественный вид, но странные плоды, что висели на ветвях его, у ствола и даже у корней. Они светились диковинным фиолетовым светом, покрывая его патиною всё вокруг. Будто бы все радуги мира, начав свой путь на рассвете и поднявшись с солнцем к земле, обойдя её зелёные леса и, устремившись было к синему небу, запутывались в листьях этого вечного древа и оседали своим последним светом на его плодах.
Девушка только сейчас заметила, что обнимает за шею рукой не оленя, но снова рогатого, обхватив ногами его тело. Она отпрянула, смутившись, он лишь улыбнулся и повёл её за собой.
Пока они приближались к дубу, девушка не могла оторвать глаз от фиолетовых плодов. Чем ближе они были, тем более знакомыми казались ей, пока она не узнала в них человеческие черты. То были подвешенные за ноги существа, чего-то терпеливо ожидающие. Глаза их были открыты, и все они, как один, смотрели на гостей.
Теперь, подойдя к дубу вплотную, девушка и её проводник начали взбираться по одному из корней к стволу, чья кора только сейчас начала приобретать свои истинные очертания. Небольшая лестница опоясывала дерево, испещрённое диковинными формами, которые оказались ничем иным, как одеревенелыми телами или лишь изображениями их, подобными саркофагам. Люди на них были похожи на тела мертвецов, чьи глаза были закрыты, а тело навек обездвижено временем.
Они взбирались всё выше по тысячелетней лестнице, проходя мимо сотен лиц, некоторые из которых даже показались девушке знакомыми. Среди них были старики, молодые женщины, дети. И вдруг одно лицо так поразило её, что она остановилась. Это было лицо юноши, чьё сердце она держала в своей ладони.
Рогатый нежно обхватил её за плечи и подвёл к следующему телу. Еле видимая, тончайшая фиолетовая нить света тянулась от него вверх, к ветвям. Такие же вились от всех следующих, заключенных в кору тел. На этих нитях и висели странные плоды Древа Жизни.
Так назвал его рогатый, пока девушка смотрела в открытые глаза молодого мужчины перед собой. Они были словно вырезаны в коре, что была такой свежей, будто в любой момент могла прийти в движение.
Рогатый взял руку девушки и разжал её, произнеся:
- Ты должна обрезать нить.
Стоило ей поднести рубин к нити, соединявшей грудь этого человека с терявшимся в листве плодом, как фиолетовый свет её сам потянулся к её пальцам. И почти неощутимого прикосновения оказалось достаточно, чтоб нить оборвалась. Девушка в испуге обернулась, но за её спиною ничего не изменилось, зато, когда она вернулась взглядом к древу, перед нею было уже иное лицо и иные глаза, давно знакомые ей.
Юноша, которого она искала так долго, сквозь тела и жизни, сквозь века и страны, вновь предстал перед нею. Подобно прозрачной фиолетовой смоле дерево отдало девушке её любимого. Она обняла его нежно. Он прошептал знакомым ей голосом на ухо:
- Ты найдёшь меня во сне. Я стану плодом. Ты сорвёшь и съешь меня, и больше не отпустишь.
Она улыбнулась и ответила:
- Только не спи. Умоляю тебя.
- Боюсь, что мне придётся. Пока я не увижу в своём сне тебя.
Обнимая его, она видела, как за спиною юноши по-прежнему заточено в древе тело молодого мужчины. Только теперь сквозь его кору проступало фиолетовое свечение, тянущееся к юноше.
Он отпустил девушку, взял из её левой ладони рубиновое семя и прислонил к груди.
- В этот раз мы пойдём дальше. В леса и поля, города и озёра, колодцы и реки. Нам так много ещё предстоит пройти.
- Это – правда. Только ничего не бойся. Доверяй мне.
Юноша посмотрел на неё кротко и ответил:
- Я постараюсь, душа моя.
Потом он сделал шаг назад и фиолетовый свет его начал сливаться со свечением от коры и тела мужчины за спиной его.
- Я научу его всему, что знаю.
- Я сама расскажу обо всём. Только не забывай мой голос.
Девушка не знала, услышал ли её слова юноша, что застыл во древе, заменив тело мужчины своим. И теперь красные нити рубина разносили по нему жизнь, словно говоря, что ничего не закончилось, и здесь жизнь только обретает своё начало.
- Нам пора, - весело произнёс рогатый, - Новые поиски, новые слёзы и радости ждут тебя, дорогая. Не печалься. Придёт время, и два станет одним, и одно станет всем. И смех вновь разольётся по миру.
Девушка оглядела все нити, что поднимались вверх. Десятки, сотни. Потом все тела внизу, что были подобны камню. И самое ближнее, что недавно ещё носило лицо юноши, а теперь обрело черты немолодой, красивой женщины. И девушка спросила:
- Как долго ещё идти?
Рогатый отвечал с понимающей улыбкой:
- Поверь, что путь ценнее и начала и конца своих. Ты многого ещё не видела, моя родная. Радуйся.
Девушка улыбнулась и пошла за ним к земле, навстречу новым дорогам, лесам и полям, городам и озёрам, колодцам и рекам. И время начало вновь свою вечную работу, сея семена и взращивая их, и наполняя человеческое сердце памятью об утраченном и обретённом.