Рута Шепетис
ПОСРЕДИ СЕРОЙ МГЛЫ
Оригинальное название: Between Shades of Gray by Ruta Sepetys
Переводчик и редактор: Алиса Фарисей
Вычитка: Катерина Матвиенко
Обложкой занималась Ксения Орлова.
Переведено специально для группы https://vk.com/translation4you.
Аннотация
Лина ничем не отличается от других пятнадцатилетних девушек Литвы 1941 года. Она рисует красками и карандашом, влюбляется в мальчишек. Но однажды ночью советское НКВД врывается в её дом, и прежней тихой жизни приходит конец. Лину отрывают от отца и вместе с матерью и младшим братом бросают в грязный, переполненный людьми вагон, который увозит их всё дальше на север, за Полярный круг, в трудовой лагерь среди самых лютых холодов Сибири. Здесь по воле Сталина им приходится в жесточайших условиях жить на подножном корму и бороться за собственную жизнь.
Найдя отдушину в искусстве, Лина старательно — и с огромным риском для себя — документирует события с помощью рисунков и надеется, что эти послания попадут в тюрьму к отцу, став для него весточкой, что близкие живы. Перед нами долгое и полное невзгод путешествие, растянувшееся на годы и километры, но невероятная сила, любовь и надежда помогут Лине выжить. «Посреди серой мглы» — роман, способный захватить дух и пленить сердце.
Посвящается памяти Йонаса Шепетиса
Эти карты находятся здесь для того, чтобы показать то огромное расстояние, которое пришлось преодолеть Лине и её семье. Они не претендуют на точное воспроизведение всех государственных границ и указанных мест.
День 1 — Каунас, Литва
День 3 — Вильнюс, Литва
День 4 — Минск, Беларусь
День 5 — Орша, Беларусь
День 6 — Смоленск, Россия
День 21 — Пересечение Уральских гор
День 30 — Омск, Сибирь
День 42 — Трудовой лагерь, Алтай
День 306 — Трудовой лагерь, Алтай
День 313 — Бийск, Сибирь
День 319 — Лагерь «Макаров»
День 320 — Берега Ангары
День 350 — Усть-Кут, Сибирь
День 380 — Якутск, Сибирь
День 410 — Пересечение Северного полярного круга
День 440 — Трофимовск, Заполярье
Воры и проститутки
Меня забрали в ночной сорочке.
Когда оглядываюсь назад, я понимаю, что предвестники беды были… сожжённые в камине семейные фотографии, зашитые мамой в подкладку пальто драгоценности, не вернувшийся с работы папа. Мой младший братик Йонас с его вопросами… Я тоже их задавала, но, наверное, отказывалась признавать очевидное. И только спустя время я поняла, что мама и папа планировали побег. Но мы не сбежали.
Нас поймали.
Четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорок первого года. Я переоделась в ночную сорочку и села за стол писать письмо двоюродной сестре Йоанне. Я открыла новый блокнот со страницами цвета слоновой кости и пенал, который тётя подарила мне на пятнадцатилетие.
В отворенное окно залетал вечерний ветерок, качая занавеску. Пахло ландышами, которые мы с мамой посадили два года назад.
Милая Йоанна…
В дверь не стучали. В неё лупили со всей силы — от этого грохота я подскочила на стуле. По ней били кулаками. Из нашего дома не доносилось ни звука. Я встала из-за стола и выглянула в коридор. Мама стояла возле стены лицом к карте Литвы в рамке. Её глаза были закрыты, а на лице такая тревога, какой я ещё никогда не видела. Она молилась.
— Мам, — позвал Йонас: сквозь открытые двери виднелись лишь его глаза, — ты не откроешь? Кажется, они сейчас выломают дверь.
Мама повернула голову и увидела, как мы с Йонасом выглядываем из своих комнат. Она попробовала улыбнуться:
— Конечно, милый, открою. Я никому не позволю выломать нашу дверь.
Стук её каблуков по деревянному полу отдавался эхом в коридоре, а край длинной узкой юбки колыхался чуть выше ботинок. Мама была изящная и опрятная, просто невероятно красивая, её необычайно широкая улыбка освещала всё вокруг. Мне повезло, у меня такие же волосы медного цвета, как у неё, и такие же голубые глаза. А у Йонаса — мамина улыбка.
Из прихожей доносились громкие голоса.
— НКВД! — прошептал побледневший Йонас. — Тадас говорил, что они его соседей куда-то повезли грузовиком. Они арестовывают людей.
— Нет. С нами этого не случится, — пообещала я.
Советской тайной полиции в нашем доме нечего делать. Я пошла коридором, прислушалась и выглянула из-за угла. Йонас был прав. Трое офицеров НКВД окружили маму. На них были синие фуражки с красным кантом и золотой звездой. У высокого офицера в руке были наши паспорта.
— Нам нужно больше времени. Утром будем готовы, — сказала мама.
— Двадцать минут — или вы вообще утра не увидите! — отрезал офицер.
— Прошу вас, говорите тише, у меня дети, — прошептала мама.
— Двадцать минут! — рявкнул офицер. Он кинул недокуренную сигарету на чистый пол нашей гостиной и растёр её о доски сапогом.
Нас ждала та же участь, что и эту сигарету.
Нас арестовывают? Где папа? Я побежала в свою комнату. На подоконнике появился свежий хлеб, под который кто-то подложил большую пачку рублей. К дверям подошла мама, а от неё не отставал Йонас.
— Но, мам, куда мы идём? Что мы сделали? — спрашивал он.
— Это недоразумение. Лина, слышишь? Нам нужно действовать как можно быстрее и собрать всё необходимое, но не обязательно дорогое для нас. Понимаете? Лина! Главное — одежда и обувь. Постарайся всё сложить в один чемодан.
Мама посмотрела в сторону окна. Быстро отодвинув хлеб и деньги, она зашторила окно.
— Пообещайте мне, что если кто-то будет предлагать вам помощь, вы откажетесь. Мы сами справимся. Ни родственников, ни друзей в это втягивать нельзя. Понимаете? Даже если кто-то будет вас звать — не отвечайте.
— Нас арестовывают? — начал Йонас.
— Пообещайте!
— Я обещаю, — сказал Йонас тихо. — А где папа?
Мама с мгновение молчала, быстро моргая.
— Он нас встретит. У нас двадцать минут. Собирайтесь. Быстро!
Спальня закружилась перед глазами. Голос мамы эхом раздавался в голове: «Быстро! Быстро!» Что происходит? На землю меня вернул топот моего десятилетнего братика, который бегал по своей комнате. Я достала из шкафа чемодан и, расположив на кровати, открыла его.
Ровно год назад Советский Союз ввёл войска в нашу страну. Потом, в августе, Литва официально вошла в состав Советов. Когда я стала жаловаться на это за столом, папа накричал на меня и сказал никогда, ни при каких обстоятельствах не говорить ничего плохого о СССР. Он отправил меня в мою комнату. После случившегося я ничего такого вслух не говорила, хотя много об этом думала.
— Ботинки, Йонас, несколько пар носков и пальто! — кричала мама из коридора.
Я положила на дно пустого чемодана семейную фотографию в позолоченной рамке. Лицо смотрело на меня из снимка в счастливом неведении того, что случится дальше. Нас сфотографировали два года назад, на Пасху. Тогда бабушка ещё была жива. Если нас и вправду забирают в тюрьму, то пусть она останется со мной. Но нас ведь не могут посадить в тюрьму. Мы ничего плохого не сделали.
По всему дому раздавались грохот и топот.
— Лина! — Мама забежала в комнату с кучей вещей в руках. — Шевелись! — Она резко открыла мой шкаф и ящики комода, быстро доставая вещи и бросая их в мой чемодан.
— Мам, я не могу найти альбом. Где он? — в панике спросила я.
— Не знаю. Купим новый. Складывай одежду. Быстро!
В комнату забежал Йонас. Он был в школьной форме с галстуком, с портфелем. Белокурые волосы он аккуратно зачесал на одну сторону.
— Мам, я всё, — с дрожью в голосе сказал он.
— Нет-нет! — У мамы перехватило дыхание, когда она увидела, что Йонас собрался, словно на учёбу. Взяв себя в руки, она понизила голос: — Нет, солнышко, вещи нужно сложить в чемодан. Идём. — Мама потянула брата за руку в его комнату. — Лина, надевай носки и обувайся. Быстро! — Она кинула мне летнее пальто. Я надела его.
Обувшись в сандалии, я схватила две книги, ленточки, расчёску. Но где же альбом? Взяв блокнот, пенал и пачку рублей со стола, я сунула их между вещей, которые мы с мамой набросали в чемодан. Заперев все замки, я выскочила из комнаты. От сквозняка занавески качались над хлебом, что так и остался лежать на столе.
Я увидела своё отражение в стеклянных дверях булочной и на мгновение остановилась. У меня на подбородке осталось пятнышко зелёной краски. Стерев его, я толкнула двери. Над головой зазвенел колокольчик. В магазине было тепло и пахло дрожжами.
— Лина, рада тебя видеть. — Женщина поспешила к прилавку. — Чем могу помочь?
Я её знаю?
— Извините, я не…
— Мой муж — профессор в университете. Он работает с твоим отцом, — пояснила она. — А тебя я видела с родителями в городе.
Я кивнула.
— Мама просила купить хлеб, — сказала я.
— Конечно, — ответила женщина и полезла под прилавок.
Она завернула воздушный хлеб в бумагу и отдала мне. Когда я протянула ей деньги, женщина лишь покачала головой.
— Пожалуйста! — прошептала она. — Мы перед вами в неоплатном долгу.
— Я не понимаю… — Я снова протянула ей монеты.
Она не обратила на них внимания.
Зазвенел колокольчик. Кто-то зашёл в магазин.
— Передавай родителям привет! — сказала женщина, собираясь обслужить следующего клиента.
Вечером я рассказала про хлеб отцу.
— Это очень мило с её стороны, но в этом нет необходимости, — ответил он.
— А что вы с мамой для неё сделали? — спросила я.
— Ничего особенного, Лина. Ты уже все уроки сделала?
— Но ведь есть на то причина, почему она бесплатно дала мне хлеб! — не унималась я.
— Поверь, ничего такого мы не сделали. Просто нужно вести себя правильно, Лина, и не ждать за это благодарности или какого-то вознаграждения. Ну а теперь — возвращайся к домашнему заданию!
Такой же большой чемодан мама собрала и для Йонаса. Рядом с ним мой маленький, худенький брат казался ещё меньше; отклонившись назад, он еле поднял его двумя руками. Но на вес не жаловался и помощи не просил.
В доме послышалось, как бьётся стекло и фарфор, — что-то болезненно звякнуло, и эти звуки эхом разносились друг за другом. Мы нашли маму в столовой — она бросала на пол хрусталь и фарфор. На её лице блестели капли пота, а золотистые локоны спадали на глаза.
— Мама, нет! — закричал Йонас и побежал просто по осколкам, которые покрывали пол.
Я оттянула его, не дала схватить бокал.
— Мама, — спросила я, — зачем ты бьёшь такие красивые вещи?
Она замерла с фарфоровой чашкой в руке и посмотрела на нас.
— Потому что я их очень люблю! — Она бросила чашку на пол и тут же потянулась за следующей, даже не глядя на то, как разбилась предыдущая.
Йонас начал плакать.
— Не плачь, солнышко. Мы купим намного лучше.
Дверь открылась, и в дом вошли трое энкавэдэшников со штыками и винтовками.
— Что тут произошло? — глядя на битую посуду, потребовал объяснений высокий.
— Это случайно, — спокойно ответила мама.
— Уничтожаете государственную собственность! — взревел он.
Йонас притянул чемодан поближе, побаиваясь, что тот в любой момент может превратиться в «государственную собственность».
Мама посмотрела в зеркало в прихожей, чтобы привести волосы в порядок, и надела шляпку. Офицер НКВД толкнул её какой-то штукой в плечо так, что она ударилась лицом в зеркало.
— Буржуи, вечно зря тратите время. Сдалась тебе эта шляпа! — пробурчал он.
Мама встала и поправила одежду: разгладила юбку, ровно надела шляпку.
— Извините, — сухо ответила она офицеру, после чего поправила кудряшки и приколола на шляпку булавку с жемчужинкой.
Извините? Она в самом деле это сказала? Эти люди выгоняют её из дома посреди ночи, толкают — а она просит прощения? Потом она взяла то самое длинное серое пальто, и я вдруг всё поняла. Она играла с советскими офицерами — так аккуратно играют в карты, когда не уверены, что тебе сдадут в следующий раз. Перед моими глазами всплыла картинка, как она зашивала в подкладку драгоценности, документы и различные другие ценные вещи.
— Мне нужно в туалет, — сказала я, пытаясь отвлечь их внимание от мамы и её пальто.
— У тебя тридцать секунд!
Я заперла дверь и уставилась на своё отражение в зеркале. Я и представить себе не могла, как быстро всё изменится, померкнет. Если бы я только знала, то смотрела на себя дольше, чтобы запомнить. Ведь больше десяти лет после этого я не смотрелась в настоящее зеркало.
Фонари погасли. На улице стояла почти кромешная тьма. Офицеры шли за нами и подгоняли нас. Я увидела, как из-за штор в окне тихонько выглядывает госпожа Раскунас. Только заметив мой взгляд, она спряталась. Мама толкнула меня под локоть, чтобы я не поднимала головы. Йонасу тяжело было с чемоданом. Тот всё время бил моего братика по ногам.
— Давай! — скомандовал офицер по-русски. Быстро, всё время быстро.
Мы пересекли перекрёсток, направляясь к чему-то большому и тёмному. Это был грузовик, окружённый энкавэдэшниками. Мы подошли к задней части машины. Там люди сидели на своих вещах.
— Подсади меня, чтобы этого не сделали они, — быстро прошептала мне мама, дабы офицерам не представилось возможности притронуться к её пальто.
Я сделала, как она просила.
Офицеры забросили в кузов Йонаса. Он упал на пол, а сверху на него прилетел чемодан. Мне повезло больше — я не упала, но, когда оказалась в машине, какая-то женщина посмотрела на меня и закрыла рот рукой.
— Лина, милая, застегнись, — велела мама.
Я посмотрела вниз и увидела, что на мне ночная рубашка в цветочек. Лихорадочно разыскивая альбом, я забыла переодеться. Также я увидела высокую жилистую женщину с острым носом, она смотрела на Йонаса. Госпожа Грибас. Учительница из нашей школы, немолодая и незамужняя, одна из самых строгих. Узнала я ещё несколько человек: библиотекаршу, хозяина близлежащего отеля и нескольких мужчин, с которыми папа разговаривал на улице.
Мы все были в каком-то списке. Я понятия не имела, что это за список, знала только, что мы в него внесены. Как, судя по всему, и остальные пятнадцать человек, которые сидели рядом с нами. Офицеры захлопнули дверь грузовика. Лысый мужчина, что сидел передо мной, издал стон.
— Мы все умрём, — сказал он. — Иначе и быть не может.
— Глупости! — быстро ответила мама.
— Но ведь умрём, — стоял на своём мужчина. — Это конец.
Машина быстро, резко поехала так, что люди начали падать из сидений. Лысый мужчина вдруг вскочил, перелез через край кузова и выпрыгнул. Упав на брусчатку, он взревел, словно зверь в клетке. Люди в кузове начали кричать. Машина с визгом затормозила, из кабины выскочили офицеры. Они открыли кузов, и я увидела, как мужчина извивается от боли на земле. Подняв его, энкавэдэшники закинули съёжившееся тело обратно в кузов. Было видно, что одна нога у него повреждена. Йонас закрыл лицо маминым рукавом. Я тихо взяла его за руку. Он дрожал. Перед глазами у меня плыло. Я крепко зажмурилась, а после опять открыла глаза. Машина снова рванула вперёд.
— Нет! — кричал мужчина, схватившись за ногу.
Грузовик остановился возле больницы. Всем, похоже, стало легче на душе: сейчас Лысому помогут. Но не тут-то было. Энкавэдэшники ждали, когда женщина, внесённая в список, родит. Чтобы, как только перережут пуповину, и мать, и её ребенка забросить в кузов.
Прошло почти четыре часа. Мы сидели в темноте перед больницей и не могли никуда выйти. Мимо проезжали какие-то машины, в кузовах некоторых из них под сеткой тоже сидели люди.
На улицах начиналось движение.
— Рано мы приехали, — сказал маме кто-то рядом. Мужчина взглянул на наручные часы. — Почти три утра.
Лысый, лёжа на спине, повернул лицо к Йонасу:
— Мальчик, закрой мне рот и зажми нос. И не отпускай.
— Ну уж нет, ничего подобного он делать не будет! — сказала мама и притянула Йонаса поближе к себе.
— Дура. Ты что, не понимаешь, что всё только начинается? У нас ещё есть шанс умереть достойно.
— Елена! — донеслось с улицы.
В тени деревьев я разглядела притаившуюся двоюродную сестру мамы, Регину.
— На спине вам легче лежать? — спросила мама у Лысого.
— Елена! — снова позвали, в этот раз чуть громче.
— Мам, по-моему, она тебя зовёт, — прошептала я, не отводя взгляда от энкавэдэшника, который курил с другой стороны машины.
— Она меня не зовёт, — сказала мама громко. — Она сумасшедшая! Ступайте отсюда, оставьте нас в покое! — прокричала она.
— Но Елена, я ведь…
Мама отвернулась и сделала вид, что поглощена разговором со мной, при этом не обращая внимания на сестру. Возле Лысого в кузов приземлился небольшой узелок. Мужчина с жадностью схватил его.
— И это вы, добродетель вы наш, говорили о достоинстве? — сказала ему мама. Она вырвала из его рук узелок и спрятала у себя под ногами. Мне стало интересно, что внутри. Как мама могла обозвать собственную двоюродную сестру сумасшедшей? Ведь Регина так рисковала, когда пошла её искать!
— Вы жена Костаса Вилкаса, проректора университета? — спросил мужчина в костюме, что сидел чуть ниже от нас.
Мама кивнула, заламывая себе руки.
Я смотрела, как мама заламывает себе руки.
В столовой приглушённые голоса то становились громче, то затихали. Мужчины сидели уже несколько часов.
— Милая, принеси им кофейник, — попросила меня мама.
Я подошла ко входу в столовую. Над столом висела туча табачного дыма, которую не выпускали на улицу закрытые окна и задёрнутые шторы.
— Возвращение на родину, если получится, — сказал папа и резко замолчал, когда увидел меня в дверях.
— Не желаете ещё кофе? — спросила я, держа в руках серебряный кофейник.
Кое-кто за столом опустил глаза. Кто-то кашлянул.
— Лина, ты становишься настоящей юной леди, — сказал папин университетский товарищ. — И я слышал, ты очень одарённая художница.
— Так и есть! — сказал папа. — У неё неповторимый стиль. И она невероятно умна, — подмигнув мне, добавил он.
— Так значит, в мать пошла! — пошутил кто-то за столом.
Все засмеялись.
— Скажи-ка мне, Лина, — начал журналист, — что ты думаешь о новой Литве?
— Вообще-то, — перебил его отец, — этот разговор не для юных ушей, не так ли?
— Этот разговор для всех, Костас, — ответил мужчина, — и для детей, и для стариков. К тому же, — улыбнулся он, — не буду же я печатать это в газете!
Папа заёрзал на стуле.
— Что я думаю о советской аннексии? — Я с мгновение молчала, не глядя отцу в глаза. — Я считаю, что Иосиф Сталин — наглый агрессор. А также, что мы должны выгнать его войска из Литвы. Нельзя разрешать другим приходить на нашу землю и брать всё, что им пожелается, и…
— Достаточно, Лина. Оставь кофейник и возвращайся к маме на кухню.
— Но ведь это правда! — не отступала я. — Это несправедливо.
— Хватит! — отрезал отец.
Я вернулась на кухню, по пути немного задержавшись, чтобы подслушать, о чём они будут говорить дальше.
— Не поощряй её, Владас. Она очень упрямая, отчего пугает меня до смерти, — сказал папа.
— Ну что же, — ответил журналист, — теперь мы видим, насколько она похожа на своего отца, не правда ли? Настоящую партизанку воспитал, Костас.
Папа промолчал. Собрание закончилось, и гости по очереди покидали наш дом через некоторые промежутки времени. Одни через главный вход, другие — через чёрный.
— Ваш муж проректор университета? — спросил Лысый, всё ещё морщась от боли. — Ну, тогда его далеко повезли…
Меня словно ударили в живот. Йонас в отчаянии взглянул на маму.
— Собственно, я работаю в банке и видел твоего отца вчера вечером, — усмехнулся какой-то мужчина Йонасу.
Я поняла, что это неправда. Мама с благодарностью кивнула ему.
— Так, значит, видел его на полпути к могиле! — мрачно сказал Лысый.
Я была готова испепелить его взглядом: сколько же клея нужно, чтобы заклеить ему рот?
— Я собираю марки. Простой коллекционер, и они шлют меня на смерть, потому что я переписывался с коллекционерами из других стран. А сотрудника университета уж точно первым номером в список внесли за то, что…
— Замолчите! — вырвалось у меня.
— Лина! — остановила меня мама. — Немедленно извинись. Бедняге очень больно, он сам не понимает, что говорит.
— Я всё понимаю! — ответил он, не сводя с меня глаз.
Двери больницы открылись, и оттуда донеслись страшные крики. Энкавэдэшник тащил по лестнице босую женщину в окровавленной больничной рубашке.
— Мой ребёнок! Пожалуйста, не трогайте моего ребёнка! — кричала она.
Вышел другой офицер, в руках у него был какой-то свёрток. За ним выбежал доктор и схватил энкавэдэшника за одежду.
— Пожалуйста, не забирайте новорождённого. Ребёнок не выживет! — кричал врач. — Господин, умоляю вас. Пожалуйста!
Офицер развернулся и ударил доктора прямо в колено каблуком сапога.
Женщину подняли в кузов. Мама и госпожа Грибас подвинулись, чтобы роженицу можно было положить рядом с Лысым. Ребёнка передали снизу.
— Лина, пожалуйста, — сказала мама, передавая мне красного младенца. Взяв на руки свёрток, я сразу же даже сквозь пальто почувствовала тепло маленького тельца.
— Боже, мой ребёнок! — заплакала женщина, глядя на меня.
Ребёнок закричал и замахал маленькими кулачками. Его борьба за жизнь началась.
Банковский работник передал маме свой пиджак. Она набросила его роженице на плечи и отвела от её лица пряди волос.
— Всё хорошо, милая, — сказала ей мама.
— Витас! Они забрали моего мужа, Витаса! — выдохнула женщина.
Я посмотрела на раскрасневшееся лицо в пелёнках. Младенец. Ребёнок прожил лишь несколько минут, а в СССР уже решили, что он преступник. Я прижала дитё к себе и прикоснулась губами к его лбу. Йонас прислонился ко мне. Если они такое сделали с этим малышом, то какая участь ждёт нас?
— Как вас зовут, милая? — спросила мама.
— Она. — Женщина вытянула шею. — Где мой ребёнок?
Мама взяла сверток с моих рук и положила ей на грудь.
— Мой ребёнок! Мой маленький ребёночек! — заплакала женщина, целуя кроху.
Машина рванула с места. Она с мольбой в глазах посмотрела на мою маму.
— Моя нога! — стонал Лысый.
— Здесь есть медики? — спросила мама, по очереди всматриваясь в лица присутствующих. Люди качали головой. А некоторые даже не посмотрели в её сторону.
— Я попробую наложить шину, — решился банковский работник. — У кого-нибудь есть что-то прямое? Пожалуйста, давайте помогать друг другу.
Люди неловко завозились, вспоминая, взяли ли с собой что-то подходящее.
— Господин! — сказал Йонас. Он протянул небольшую школьную линейку. Пожилая женщина, впечатлённая тем, что я в ночной рубашке, заплакала.
— Очень хорошо, — ответил мужчина из банка и взял линейку.
— Спасибо, солнышко, — улыбнулась мама Йонасу.
— Линейка? Вы что, мне ногу школьной линейкой вправлять собрались? Совсем в голове пусто! — закричал Лысый.
— В данной ситуации это лучшее из того, что у нас есть, — ответил банковский работник. — А у кого есть чем перевязать?
— Пристрелите меня кто-нибудь! — орал Лысый.
Мама сняла с шеи шёлковый платок и дала банковскому работнику. Библиотекарша тоже развязала шарф, госпожа Грибас принялась искать что-то в сумке. Рубашка Оны спереди пропиталась кровью.
Мне стало плохо. Закрыв глаза, я пыталась думать о чём-нибудь другом — о чём угодно, лишь бы успокоиться. Представила себе альбом. Почувствовала, как рука сама пошевелилась. Образы, словно картинки из «волшебного фонаря»[1], задвигались у меня перед глазами. Наш дом. Мама завязывает папе галстук на кухне, ландыши, бабуля… Её лицо немного меня успокоило. Я подумала о фотографии, лежащей в чемодане. «Бабулечка, — подумала я, — помоги!»
Мы прибыли на какую-то железнодорожную станцию за чертой города. Вся она была забита такими же советскими грузовиками, полными людей. Мы проехали мимо какой-то машины, с кузова которой выглядывали мужчина и заплаканная женщина.
— Паулина! — кричал нам мужчина. — Не с вами ли наша дочка Паулина?
Я покачала головой.
— А почему мы за городом, а не на Каунасском вокзале? — спросила пожилая женщина.
— Может, потому что здесь нам будет проще найти родственников. Ведь на главном вокзале много людей, — ответила мама.
Говорила она неуверенно, словно пыталась убедить себя. Я оглянулась. Станция находилась в какой-то пустынной местности, вокруг стоял тёмный лес. Я почувствовала, как поднимается край ковра и огромная советская метла сметает нас под него.
— Давай! — закричал энкавэдэшник и откинул кузов.
Станция была забита машинами, офицерами и людьми с сумками. С каждым мгновением здесь становилось всё громче и громче.
Мама наклонилась к нам и положила руки на наши плечи.
— Держитесь возле меня. Если понадобится, хватайтесь за подол пальто. Нам нельзя потерять друг друга.
Йонас вцепился в мамино пальто.
— Давай! — закричал офицер и дёрнул какого-то мужчину из кузова так, что тот упал на землю.
Мама и банковский работник стали помогать остальным. Я держала младенца, пока спускали Ону.
Лысый корячился от боли, когда его сносили с машины.
Мужчина из банка подошел к энкавэдэшнику.
— У нас есть люди, нуждающиеся в медицинской помощи. Пожалуйста, найдите доктора.
Офицер и бровью не повёл.
— Врачи! Медсёстры! Нам нужна медицинская помощь! — закричал мужчина в толпу.
Энкавэдэшник схватил банковского работника и, приставив к его спине дуло винтовки, повёл прочь.
— Мои вещи! — закричал мужчина.
Библиотекарша схватила чемодан мужчины из банка, но не успела передать ему — тот уже исчез в толпе.
Остановилась какая-то литовка и представилась медсестрой. Она занялась Оной и Лысым, а мы все стояли вокруг них. Было много пыли. Босые ноги Оны уже покрылись грязью. Мимо нас ходили десятки людей, и все пытались не замечать отчаянных лиц друг друга. Я увидела девочку из моей школы — она вместе с мамой проходила мимо. Она подняла руку, хотела мне помахать, но мать закрыла ей глаза рукой.
— Давай! — заорал энкавэдэшник.
— Мы не можем оставить этих людей, — сказала мама. — Дайте нам носилки.
Офицер только рассмеялся:
— Так понесёте.
И мы понесли. Двое мужчин из нашего грузовика несли Лысого — а орал он, словно резанный. Я несла младенца и чемодан, мама поддерживала Ону. Йонас с трудом тащил остальные наши вещи, ему помогала библиотекарша.
Мы дошли до платформы. Там хаос просто стоял в воздухе. Разлучали семьи. Дети плакали, матери умоляли. Два энкавэдэшника волокли куда-то мужчину. Женщина его не отпускала, и её протащили несколько метров — только после этого смогли отбросить ударами ботинок.
Библиотекарша взяла с моих рук младенца.
— Мама, а папа здесь? — спросил Йонас, всё ещё держась за подол её пальто.
Я задавалась тем же вопросом. Когда и где эти советские офицеры схватили моего отца? По дороге на работу? Или, может, возле газетного киоска в обед? Я всматривалась в толпы людей на платформе. Были там и пожилые люди. В Литве старость всегда была в почёте, а сейчас наших старичков и старушек гнали куда-то, словно скот.
— Давай! — Энкавэдэшник схватил Йонаса за плечи и куда-то потащил.
— НЕТ! — закричала мама.
Они забирали Йонаса. Моего красивого милого братика, который выгонял тараканов из дома вместо того, чтобы давить их, который отдал свою линейку, чтобы перевязать сломанную ногу надоедливому лысому деду.
— Мама! Лина! — махая руками, вопил он.
— Стойте! — закричала я и кинулась за ними.
Мама схватила офицера за одежду и заговорила с ним на русском языке — чётко и быстро. Он остановился и принялся её слушать. Мама стала говорить тише, спокойнее. Я ничего не понимала. Офицер дёрнул Йонаса на себя. Я схватила брата за другую руку. Он тихо рыдал, а плечи его дрожали. На штанах у него появилось большое мокрое пятно. Опустив голову, мой братик плакал.
Мама достала из кармана пачку рублей, осторожно показала её энкавэдэшнику. Он протянул руку и, дёрнув головой, сказал что-то маме. Она сорвала с шеи янтарный кулон и сунула в руку энкавэдэшнику. Но ему и этого, кажется, было мало. Тогда мама, продолжая говорить с ним по-русски, достала из пальто карманные часы. Я знала эти часы. Маме они достались от её отца, и на их золотой крышке с другой стороны было выгравировано его имя и фамилия. Офицер схватил часы и, отпустив Йонаса, принялся кричать на других людей.
Вы когда-нибудь задумывались о том, сколько стоит человеческая жизнь? В то утро жизнь моего брата оценили не дороже карманных часов.
— Всё хорошо, солнышко. У нас всё хорошо, — уверяла мама Йонаса, обнимая его и целуя в заплаканное лицо. — Правда, Лина? У нас всё в порядке.
— Правда, — тихо сказала я.
Йонас, всё ещё всхлипывая, закрыл руками мокрое пятно на штанах — ему было стыдно.
— Не волнуйся, дорогой. Переоденешь, — сказала мама, ступая впереди, чтобы закрыть его собой. — Линочка, дай, пожалуйста, брату пальто.
Я сняла своё пальто и передала его маме.
— Ты его совсем чуть-чуть поносишь.
— Мама, а зачем он хотел забрать меня? — спросил Йонас.
— Не знаю, ласточка. Но сейчас мы вместе.
Вместе. И теперь мы стоим на платформе посреди нехорошей суеты: я в ночной рубашке в цветочек, а мой брат в лёгком голубом пальто длиной почти до пола. Наверное, вид у нас был смешной и нелепый, но никто на нас и не взглянул.
— Госпожа Вилкас, скорее! — послышался гнусавый голос госпожи Грибас, учительницы. Она звала нас к себе. — Мы здесь. Быстрее, потому что людей разделяют!
Мама схватила Йонаса за руку.
— Идёмте, дети.
Мы пробирались сквозь толпу, словно лодка сквозь шторм, неуверенные, потонем или удержимся наплаву. Вдоль платформы, сколько мне было видно, стояли красные деревянные вагоны. Они были сколочены как попало и грязные — в таких разве что скот перевозить. К ним направлялись сотни литовцев с вещами.
Мама вела нас сквозь толпу, то подталкивая, то увлекая за плечи. Я видела побелевшие пальцы, которые сжимали ручки чемоданов. Какие-то люди стояли на коленях и, рыдая, пытались перевязать развалившиеся чемоданы верёвкой, а энкавэдэшники топтались по их вещах. Богатые селяне и их семьи несли головки сыра и вёдра, в которых плескалось молоко. Мимо нас прошёл какой-то малыш с колбасой длиной с него. Он уронил свою ношу, и она сразу же исчезла под ногами толпы. Какая-то женщина зацепила мою руку серебряным подсвечником, мимо пробежал мужчина с аккордеоном. Я подумала о красивых вещах, которые сейчас разбитые лежали на полу нашего дома…
— Быстрее! — крикнула госпожа Грибас, махая нам рукой. — Это семья Вилкас, — сказала она офицеру с записной книжкой. — Они в этом вагоне.
Мама остановилась перед вагоном и стала внимательно всматриваться в толпу. «Ну пожалуйста», — молил её взгляд. Она искала нашего отца.
— Мама, — прошептал Йонас, — это ведь вагоны для коров и свиней!
— Да, я знаю. Вот это приключение нас ожидает, не так ли?
Мама подсадила Йонаса в вагон, и тут я услышала плач младенца и стоны мужчины.
— Мамочка, нет! — сказала я. — Я с ними не хочу.
— Перестань, Лина. Им нужна наша помощь.
— А кто-то другой не может о них позаботиться? Нам ведь тоже помощь нужна.
— Мама! — Йонас беспокоился, что поезд может тронуться. — Вы же садитесь, да?
— Да, дорогой, садимся. Возьмёшь вон ту сумку? — Мама развернулась ко мне. — Линочка, у нас нет выбора. Если можешь, постарайся не пугать брата.
Госпожа Грибас протянула маме руки. А я? Мне ведь тоже страшно. Или это не важно? Папа, где же ты? Я оглянулась на платформу, где царил ужасный беспорядок. Мне хотелось бежать и бежать, куда глаза глядят, пока хватит сил. Я бы побежала к университету и стала искать там папу. Побежала бы домой. Просто побежала бы — и всё.
— Лина! — Теперь мама стояла передо мной и взяла меня за подбородок. — Я понимаю. Это ужасно, — прошептала она. — Но мы должны держаться вместе. Это очень важно.
Она поцеловала меня в лоб и развернулась лицом к вагону.
— Куда мы? — спросила я.
— Я пока не знаю.
— Мы что, должны ехать в этих вагонах для скота?
— Да, но я уверена, что это ненадолго, — ответила мама.
В вагоне было душно, в воздухе стоял сильный запах даже при открытых дверях. Люди ютились где только можно, сидели на сумках. В конце вагона большие доски метра два шириной были прибиты как полки. На одной из таких полок лежала обессиленная Она, а ребёнок плакал у её груди.
— Ай! — Лысый ударил меня по ноге. — Аккуратно, девочка! Ты чуть на меня не наступила.
— А где же мужчины? — спросила мама у госпожи Грибас.
— Их забрали.
— Нам нужны мужчины, чтобы помочь раненому, — заметила мама.
— Нет их. Нас как-то по группам рассортировали. Они сейчас всё людей ведут и в вагон бросают. Есть какие-то пожилые мужчины, но у них мало сил, — сказала госпожа Грибас.
Мама оглянулась по сторонам.
— Давайте детей на верхнюю полку посадим. Лина, подвинь, пожалуйста, Ону на нижней чуть-чуть, чтобы ребята могли залезть наверх.
— Не глупи, женщина! — возмутился Лысый. — Освободите место, так к нам ещё больше людей напихают!
Библиотекарша была меньше меня ростом, но крепкая. Ей хватило силы, чтобы помочь мне подвинуть Ону.
— Я госпожа Римас, — представилась она Оне.
Госпожа… Так библиотекарша замужем. Но где же её муж? Наверное, там, где и мой папа. Ребёнок надсадно закричал.
— У вас мальчик или девочка? — поинтересовалась госпожа Римас.
— Девочка, — слабым голосом ответила Она и подогнула свои босые ноги, чтобы освободить ещё немного места. Ноги у неё были поцарапаны и в грязи.
— Ей скоро кушать пора, — сказала госпожа Римас.
Я оглянулась вокруг. Голова у меня была словно отдельно от тела. Людей в вагоне становилось всё больше, пришла и какая-то женщина с сыном моего возраста. Меня кто-то дернул за рукав.
— Ты готовишься ко сну? — спросила у меня маленькая девочка с белокурыми, почти перламутровыми волосами.
— Что?
— Ты надела ночную сорочку. Ко сну готовишься? — Она показала мне потасканную куклу. — Это моя куколка.
Ночная рубашка. Я до сих пор в ночной рубашке. А Йонас всё ещё в моём голубом пальто. Я совсем забыла.
Я стала проталкиваться к маме и брату.
— Нам нужно переодеться, — сказала я.
— Здесь сейчас очень тесно, чемодан нам не открыть, — заметила мама. — Да и нет где переодеться.
— Ну пожалуйста, — попросил Йонас, кутаясь в моё пальто.
Мама попробовала сместиться в угол, но толку от этого было мало. Она наклонилась и еле-еле открыла чемодан. Засунув в него руку, она стала искать что-то на ощупь.
Я увидела свой розовый свитер и комбинацию. Наконец мама достала моё тёмно-синее платье из хлопка. Затем принялась искать штаны для Йонаса.
— Извините, госпожа, — сказала она женщине, которая сидела в углу вагона. — Можно с вами поменяться местами, чтобы мои дети переоделись?
— Это наше место! — отрезала женщина. — Мы не пересядем!
Двое её дочерей уставились на нас.
— Я понимаю, что это ваше место. Мы на минуточку, чтобы дети не у всех на глазах переодевали