Н.С. БОБРОВ
ЛЁТЧИК МИХЕЕВ
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
ОТ АВТОРА
Эта книга - результат многих встреч с ее героем, покойным Иваном Васильевичем Михеевым, безвременно погибшим 18 мая 1936 года во время катастрофы с самолетом "Максим Горький". Она была издана впервые в 1931 году - при жизни Михеева - и рассказывала о его полетах только до 1929 года.
С тех пор прошло четыре года. Урывками встречаясь в Московском аэропорту, на аэродромах и дома, мы понемногу продолжали работу над книгой. Иван Васильевич рассказывал мне всё новое о своих полётах. Я тщательно, не полагаясь на память, записывал его рассказы.
Часть глав, вошедших в первое издание, писалась от имени Михеева, часть от имени автора. В настоящем издании книга переработана и дополнена тремя новыми главами, построенными как по рассказам Михеева, так и по личным материалам автора, работавшего в описываемое время на участках, смежных с работой героя.
Мне хотелось в этой книге рассказать возможно полнее о жизненном пути и работе летчика-большевика, до конца преданного своей родине. Рассказать для того, чтобы наша молодежь училась у этого замечательного человека выдержке, упорству, совершенному владению техникой и глубокой внутренней дисциплине - тем качествам, без которых нельзя стать летчиком нашей великой родины.
В заключение приношу искреннюю благодарность герою Советского союза М.В. Водопьянову, заслуженному летчику И.К. Полякову и брату героя этой книги - летчику Николаю Васильевичу Михееву - за их указания и помощь в моей работе.
Н.С. БОБРОВ Москва, 1935 г.
СОДЕРЖАНИЕ
ЛЕТАТЬ!
В ТЕ ДНИ...
МОСКВА-КИТАЙ НА САМОЛЁТЕ
ПО ЯПОНИИ
БОРЬБА С КРЫЛАТЫМ ВРЕДИТЕЛЕМ
ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ
СКОРАЯ ПОМОЩЬ НА САМОЛЁТЕ
НА ЛИНИИ МОСКВА-БЕРЛИН
ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЁТ
ЗАДУШЕВНЫЕ ВСТРЕЧИ
ЛЕТАТЬ!
Скучно и однообразно проходило детство Вани Михеева. С шести лет он помогал работать своему отцу - башмачному мастеру. Семья была большая - шесть человек, а заработки маленькие, едва концы с концами сводили. Учиться удавалось с большим трудом, урывками. Три года походил Ваня в городскую школу, и на этом закончил своё образование. Однажды в раннем детстве Ваня увидел фотографию летящего человека. Это был Орвиль Райт, летавший в 1903 году на построенном им самим аэроплане. С тех пор и днём и ночью мерещилась Ване эта картина. В 1910 году в Москве, на Ходынке, начали летать первые русские авиаторы: Габер-Влынский, Уточкин, Россинский и другие. Почти ежедневно бегал Михеев на Ходынку (жил он тогда у Сухаревой башни), садился верхом на забор или пробирался на самый аэродром и любовался полетами чудесных птиц. С Ходынки он возвращался поздно вечером и за ужином рассказывал отцу обо всем, что видел. Его рассказы "сбили с панталыку" всех соседних ребятишек, и Ваня уже не один, а во главе большой компании все чаще и чаще отправлялся на аэродром. Тут уже все механики знали Ваню.
- Ну что, шкет, опять пришел? - добродушно спрашивали они, но разрешали рассматривать аэропланы, а иногда даже и помочь в работе. Михеев и другие ребята считали за счастье хотя бы только подержаться за крыло!
Долго приставал Ваня к одному знакомому механику, чтобы тот взял его к себе в помощники.
- Мал очень, - отмахивался механик.
Ване было тогда одиннадцать лет. Расстроенный и печальный уходил Михеев с аэродрома. После скромного ужина он делился своим горем с отцом. Добрый старик мечтал вместе с сыном: "Хоть бы ты, Ваня, ушёл из подвала, стал бы мастеровым!" Отец уговаривал Ваню уехать в провинцию, на гвоздильный завод. Отец хотел, чтобы кто-нибудь из сыновей "вышел в люди" и работал на заводе, а не в тесной и душной каморке сапожника, где он сам просидел всю жизнь. И Михеев решил ехать на завод "попытать счастье". Проволочно-гвоздильный завод стоял в лесу, в восемнадцати километрах от железной дороги. Ване было тогда тринадцать лет, а работал он по десять-двенадцать часов в сутки. К вечеру сваливался от усталости. Единственным утешением были мечты об авиации, о самолётах, о лучшей жизни. Жалованья ему "положили" восемь рублей в месяц, жил почти впроголодь, но при получке иногда покупал книги, и больше всего - по механике. В пятнадцать лет, после долгих просьб и угощений мастера, Ваню перевели на работу к двигателям. Работа начиналась в шесть часов вечера, а кончалась в шесть часов утра. Первое время он был уборщиком: подметал помещение и до блеска чистил металлические части машин. Но чувствовал себя счастливцем: ещё бы, ведь он находится в самом сердце завода, откуда приводились в движение все станки!
"Лет пять работы - и я буду кое-что знать о двигателях", наивно думал Михеев и жадно читал о машинах все, что попадалось под руку. В свободные от работы дни он или читал, или уходил в лес с товарищами. Как хорошо себя чувствовали малолетние рабочие, уйдя с мрачного завода! Они ловили рыбу, купались. Было жаль, когда кончался день и приходилось снова возвращаться на работу. Непосильная для ребенка тяжесть ночной работы уже тогда определила взгляды Михеева на жизнь. В шестнадцать лет он уже знал границы доступного ему мира, разделив его на две части: хозяев и рабочих.
Он хорошо работал: сметливость помогла ему стать хорошим помощником машинисту. Вначале он только смазывал машину, потом уже разбирал её во время ремонта, а к концу третьего года работы мог заменять машиниста. Но глаза не выдержали непрерывной ночной работы, и, заболев, Михеев был вынужден перейти опять к станку, за которым провел ещё два тяжёлых года.
Началась война. Михеев был призван на военную службу.
Зуботычины фельдфебеля, дикие окрики ефрейторов и унылое разгулье солдатских песен - все это промелькнуло, как кошмарный сон. Но худшее было впереди: после недолгой выучки молодой солдат был отправлен с маршевой ротой в окопы.
Окопы...
В глиняной, липкой, залитой кровью грязи сидели люди, обречённые на смерть. Времени для размышлений было достаточно. В окопах у Михеева раскрылись глаза на многое. Он понял, кому и зачем была нужна война.
В 1917 году Михееву удалось перейти из пехоты на военную электростанцию при штабе армии, к его великой радости, на работу к моторам. Это дало возможность познакомиться с двигателями внутреннего сгорания, построенными по тому же принципу, что и авиационные моторы. Чтение книг помогло понять теорию. К середине лета он уже был знаком с судовыми, мотоциклетными и автомобильными двигателями. Неподалеку от станции был расположен военный аэродром. Михеев завёл знакомство с механиками и часто ходил к ним, стараясь изучить сложные авиационные моторы. Октябрьский переворот застаёт Михеева в Москве. Вместе с революционными рабочими он штурмует последнюю твердыню временного правительства - Кремль. Через три месяца после Октября Михеев поступил добровольцем в Красную гвардию, окончил ускоренные автомобильные курсы и получил назначение на московский аэродром мотористом второй категории. Аэродром в то время располагал лишь несколькими "гробами" - самолётами и... авиационным кладбищем - грудой обломков разбитых аэропланов. Лучшими - годными к полёту - считались "фарманы" - "шееломки" да вертлявые "моран-парасоли". Это было всё, что получила Советская республика в наследство от царской России.
И вот бывшие "мастеровые", как называли тогда мало-мальски квалифицированного рабочего, начали работу над созданием Красного воздушного флота. Михеев пришёл на аэродром с небольшим багажом знаний, но с горячим желанием научиться летать; позади оконченные им "скоропалительные" автомобильные курсы, запас кое-каких сведений об авиационном двигателе и книжные представления об аэроплане.
Всё приходилось начинать "с азов". На рассвете приходил Михеев на аэродром. Под руководством механика изучал он мотор "вертушку", как называли тогда французский авиационный мотор "рон" с вращающимися цилиндрами. На не ограждённом даже забором, "открытом всем ветрам" аэродроме была расположена авиационная школа. Сюда приезжали для усовершенствования лётчики, уже прошедшие учёбу на "тяжёлых" "фарманах" и других самолётах. Здесь они учились высшему пилотажу, умению проделывать в воздухе самые трудные приёмы полёта - мёртвые петли, штопор, переворот через крыло. Ежедневно совершались учебные полёты на неустойчивой машине "моран-Ж", и почти каждую неделю погибал кто-нибудь из учеников. Из нескольких разбитых самолётов собирался один, и на нём люди, беззаветно преданные революции, неустанно продолжали свою опасную учёбу.
Михеев с увлечением работал в мастерских школы. Он чистил цилиндры "вертушки", из десятка старых собирал один новый мотор. Вскоре его перевели в мотористы первого разряда и наконец в старшие мотористы.
"Теперь не за горами и обучение полётам. «Скоро я буду летать!» - думал будущий лётчик. И с удвоенной энергией изучал новые, не известные ему моторы, с любовью разбирал их, находил их болезни, лечил и снова собирал. Окружённая огневым кольцом фронтов страна голодала. Пустели заводские цехи. Гасли топки. Полуголодные люди, сжав зубы, упорно работали. Ни упреков, ни тени недовольства. Искренно преданные делу рабочего класса, они словно привыкли к этой жизни. Работа в авиамастерских не прекращалась ни на минуту. Вот идёт по аэродрому друг и начальник Михеева - лётчик Иван Климентьевич Поляков. На голове у него замасленная бархатная пилотка - щёгольская шапочка лётчиков. Одет он в брюки и френч, сшитые из старой палатки. На ногах - рваные сапоги. Рабочий-слесарь, сын стрелочника, Поляков собственными силами выбился в люди и стал одним из лучших лётчиков. Он был инструктором-учителем в этой высшей в то время авиационной школе и обучил в ней около трёхсот военных лётчиков.
Михееву по-прежнему хотелось стать лётчиком. Много раз он подавал рапорт начальнику школы о допущении его к лётной учёбе. Но начальник неизменно отвечал, что Михеев "сейчас полезен как хороший механик, а будет ли он хорошим лётчиком - ещё неизвестно". К тому же механиков в то время было очень мало. "Хоть и попал в авиационную школу, а учиться летать не дают",- думал Михеев с горечью. Он часто просил дружески расположенного к нему Полякова:
- Иван Климентьевич, поучи летать!
Поляков неизменно отвечал:
- Вот чудак! Да нешто ты не знаешь, что не на чем у нас тебе учиться? Ведь нельзя же сразу садиться на "моран-Ж"! Люди годами к нему готовятся, "фарман" шестнадцатый и двадцатый проходят, и тридцатый разведывательный, и "сопвич", и "моран" рулежный нюхают. Да ты что, семи пядей во лбу, что ли?.. Уж чисти лучше свою "вертушку", - заканчивал он под добродушные смешки мотористов. Михеев вздыхал и принимался за свое дело. "Правильно-то это правильно, - рассуждал он, - и в школе из первого класса в последний сразу не перепрыгнешь. Но всё же я хочу быть лётчиком и должен им стать!"
И он стал лётчиком. Помог ему в этом тот же Иван Климентьевич. Частенько в свободное от работы время Михеев летал с ним на Москва-реку купаться. Для них такие воздушные прогулки были всё равно, что поездка на трамвае, который, кстати сказать, в то время не ходил. Тесно и неудобно было сидеть в маленьком самолётике. Его сиденья были расположены так близко, что Поляков сидел почти на коленях у Михеева. Михеев видел его спину и затылок. Рулевое управление было одно и расположено так неудобно, что управлять им с заднего сиденья было невозможно.. Михеев досадовал, что самолёт не имеет вторых рулей, как это бывает на учебных самолётах. Если бы было второе управление, тогда можно бы и на "моран-Ж" учиться летать!
Однажды после купанья они лежали на песке. Разговор шёл о полётах, о теории авиации.
- Вот ты хочешь учиться летать, - говорил Иван Климентьевич. - А знаешь ли ты теорию авиации? Это, брат ты мой, серьёзная вещь: нужно знать и математику, и физику, и многие другие науки. Предположим, тебе придётся не только мотор починить, но и
самолёт переделать, например капитальный ремонт произвести. Разве ты справишься с этим? А в наше время, когда летаем на барахле, мы всё должны уметь делать... Михеев ответил Ивану Климентьевичу, что теорию он и раньше учил и сейчас учит. Но, зная хорошо моторы, он всё же не знаком с самим самолётом и с наукой о его наивыгоднейшем построении - с аэродинамикой. Если бы ему самому пришлось переделать самолёт, то вряд ли он справился бы с этой работой. Многозначительно улыбнувшись, Поляков ответил:
- Кто знать, Ванюшка, может, и справишься...
И тут же у Михеева мелькнула мысль: "А что, если взять и переделать "моран-Ж" на учебный самолёт? Тогда бы я мог учиться летать на нём!" Но он ничего не сказал своему другу, решив сначала обдумать и взвесить все шансы за и против. Михеев уселся за книги. Он плохо знал математику, и это сильно мешало. Регулярно изо дня в день изучал он теорию полёта и в результате упорной учёбы выяснил задачу, которую надо было разрешить. Что же однако нужно сделать для того, чтобы превратить "моран-Ж" в учебную машину? Прежде всего надо достать... самолёт, ему конечно не позволили бы "портить" школьный. Затем перенести второе сиденье немного назад, чтобы с него было удобно управлять вторыми рулями. И наконец надо сконструировать и поставить второе рулевое управление. Самое же главное - при переделке не изменить лётных качеств самолёта. Основная трудность работы заключалась в том, чтобы правильно определить, до какого предела можно передвинуть назад второе сиденье, не изменив центровку самолёта. Малейшая ошибка здесь могла бы передвинуть центр тяжести, а тогда лететь было бы невозможно. После долгих подсчетов Михеев пришел к убеждению, что без ущерба для лётных качеств аэроплана передвинуть заднее сиденье немного назад всё же можно. Но он не верил в свои расчеты, сомневался.
Нужно было положить какой-то конец этим мучительным сомнениям, и Михеев решил "играть в открытую": он рассказал о своей идее Ивану Климентьевичу Полякову.
Против ожидания, Поляков, всегда относившийся иронически к желанию Михеева научиться летать, на этот раз горячо поддержал его идею. Они уселись вдвоём проверять расчёты, но скоро почувствовали, что оба безнадежно запутались в цифрах. Тогда Иван Климентьевич скомкал испещрённый цифрами лист и заявил:
- Проведём практическое испытание - видней будет. А работу не бросай!
Втихомолку по ночам, словно вор, бродил Михеев по авиационному кладбищу, выбирая остатки разбитых самолётов. "Стабилизатор... костыль... пара колёс... хороший лонжерон... две чуть поврежденных нервюры..." - определял он найденные части, старательно осматривал их и испытывал их крепость. Так мало-помалу все части самолёта были собраны. Иван Климентьевич осмотрел их и сказал:
- Ha-днях мы проверим твои расчёты и, если опять ничего не получится, проведём практический опыт...Вскоре опыт был осуществлён.
Во время полёта Михеев вылез из сиденья и стал ложиться спиной на фюзеляж самолёта. Пропеллер бросал ему в лицо холодные вихри. Было страшно. Он зажмурился, чтобы не видеть глубины бездонного неба, и медленно полз назад. Поляков с беспокойством следил за ним. Вдруг Поляков резко схватил Михеева за ноги: ему показалось, что Михеев сейчас упадёт. Это было так неожиданно, что Михеев в испуге сделал резкое движение и чуть было действительно не полетел. На этот раз опыт не удался.
Во второй полёт Поляков снова дёрнул Михеева за ноги, но, тот уже не обратил на это внимания: он закончил передвижение назад как раз в тот момент, когда хвост самолёта стал заметно проваливаться вниз. Эти два полёта дали очень многое: во-первых, Михеев. убедился в правильности своих теоретических расчётов и, во-вторых, понял, что отнесение центра тяжести назад потребует увеличения площади стабилизатора и рулей. Михеев немедленно принялся за дело. Днём он зубрил теорию и выполнял работу моториста, а по ночам собирал свой самолёт. Вначале об этом никто, кроме Полякова, не знал. Но долго держать это в секрете было невозможно, и вскоре все товарищи догадались; что Михеев что-то затевает. Пришлось посвятить их в это дело. А в результате у Михеева появились помощники, и работать стало гораздо легче. Через месяц машина Михеева была готова. Но не было мотора, его нужно было "найти". Часть за частью приносили товарищи-мотористы обломки старых моторов, выброшенные на "кладбище". Михеев подтачивал старые и изготовлял новые части. Прошёл ещё месяц, и мотор был собран: "рон", восемьдесят лошадиных сил. Всё это время Михеев занимался с Поляковым теорией полёта. И вот настал торжественный день: самолёт Михеева, построенный из обломков разбитых машин, был готов! Он казался Михееву красавцем, но, по правде сказать, был порядочным уродом. Весёлые мотористы сразу же прозвали его "верблюдом". И действительно, он чем-то напоминал верблюда. Фюзеляж и крылья были от "моран-Ж", а рули от "моран-парасоля" - значительно большие по размерам. В обеих кабинках, уродливо выдававшихся из фюзеляжа, было поставлено рулевое управление. Как волновался Михеев накануне первой пробы его детища в воздухе! Он всё боялся, что допущена какая-нибудь ошибка. Несколько лет назад севастопольские лётчики проделали то же, что и Михеев, то есть переставили сиденье на "моран-Ж". Опыт не удался -лётчики разбились. По невыясненной причине самолёт перешёл в штопор и ударился с огромной силой о землю. Где гарантия, что полёт машины Михеева пройдет более удачно? А время было тревожное: Деникин подходил к Орлу, конница Мамонтова прорвалась в тыл. Школа мобилизовала своих лучших учеников для отправки на фронт. Каждый самолёт был на учёте, каждый опытный лётчик-учитель был нужен республике. "А мы вот тут занимаемся опытами, которые могут закончиться гибелью такого человека, как Поляков", тревожно думал Михеев. Он не спал накануне дня пробы: сотни раз осматривал самолёт, проверяя его детали, копался в моторе. Рассвет застал его за работой. Скоро пришли мотористы и вывели самолёт в поле. Поляков внимательно, не спеша осмотрел его и заставил мотористов испробовать мотор. Потом приказал принести аэродромного "болвана" - большой мешок с песком, равный весу человека: Поляков не хотел брать с собой пассажира. "Болвана" торжественно посадили на заднее сиденье. На лице "болвана" - ухарские усики, изображенные углем, а на "плечах" красовались чёрные орлы на капитанских погонах. Лицо "болвана" выглядело дурашливо и весело. Михеев с отвращением посмотрел на него - так не вязался вид "болвана" с опасностью трудного и сложного испытания. Начались учебные полёты. Летали рано утром, чтобы не отрывать рабочее время у Полякова. Сначала Иван Климентьевич разрешал Михееву держать ручку управления только в состоянии прямолинейного полёта. Он контролировал движения Михеева вторыми рулями, постепенно приучая его водить самолёт по прямой, бороться с ударами ветра и выправлять крены. Одновременно он приучал своего учлёта читать неузнаваемую сверху земную поверхность. Скоро Михеев стал хорошо разбираться в земных предметах, расположенных в районе аэродрома. Потом началось обучение поворотам в воздухе. Это уже было сложнее. Надо было, например, при повороте налево не только повернуть нос самолёта влево, но и накренить его в левую сторону. Для того чтобы овладеть поворотом, надо было уметь действовать рулями одновременно - координированно, как говорят лётчики. Это чувство координации появляется у ученика-лётчика не сразу. Но Михеев так горячо желал научиться летать, что легко разрешал эти сложные задачи.
Иван Климентьевич не хвалил его, но и не ругал. Летали спокойно, без всяких приключений. С каждым полётом Михеев приучался к какому-нибудь новому элементу полёта. Сначала он отдавал всё свое внимание только прямолинейному полёту. Потом, делая разворот, уже слышал одновременно звук мотора и следил за отношением самолётного носа к горизонту. Он воспитывал у себя так называемое "раздвоение внимания" между несколькими объектами одновременно. Во время каждого взлёта и посадки Михеев изучал эти сложные части полёта; ведя самолёт на разбеге перед взлётом, он умел уже чёткими неуловимыми движениями рулей выдерживать строго прямолинейное движение. Во время посадки, когда самолёт приближался к земле, он научился определять тот момент, когда взятием на себя ручки нужно погасить его скорость, провести несколько метров параллельно земле и мягко посадить. Около пятнадцати полётов было посвящено этой, самой труднейшей части обучения - посадке на землю. Тридцать совместных полётов совершил Михеев со своим учителем. Перед тридцать первым Поляков неожиданно заявил ему:
- Лети один!
- Как один? Почему? Ведь я ещё не умею летать, - возражал Михеев.
- Лети один, - Снова приказал Поляков.
Повинуясь приказу, Михеев полетел, но не один: в задней кабине сидел знакомый "болван". Михеев сильно волновался, но не менее волновался и Поляков. Он неотрывно следил за самолётом, размахивал руками, ругался и даже кричал, словно его мог услышать Михеев:
- Да не так, не так! Как я тебя учил, Ванька? Совсем не так... От себя руль, от себя!..
Потом, не выдержав при виде какой-то особенно грубой ошибки, убежал в ангар. А Михеев?.. Что он переживал во время своего первого самостоятельного полёта? Лишь только он взлетел, как все его страхи и сомнения словно ветром унесло. Некоторое время ещё беспокоила мысль, что если сломает машину, то придётся проститься с авиацией навсегда. Но и эту мысль вытеснили из головы многочисленные заботы. В воздухе он быстро вспомнил навыки, полученные в учёбе. Полёт проходил нормально. Вот и село Всехсвятское, расположенное по соседству с аэродромом. Набрав высоту, Михеев, повернул к аэродрому. Но над лесом мотор стал давать перебои. Вот здесь-то Михеев растерялся и уже собрался было спуститься в лесу, как вдруг мотор снова хорошо заработал. Его могучий рёв невольно внушал уверенность. Сколько радости и гордости испытал Михеев в эту минуту! Его детская мечта осуществилась: он летит над тем же самым аэродромом, над которым летали и Россинский, и Уточкин, и Габер-Влынский - старые авиаторы, герои его детских лет. Он вспомнил, как бегал сюда по вечерам после тяжёлого трудового дня, как, забыв об ужине, стоял и наблюдал за самолётами. Оглянувшись, он увидел "болвана". "Болван" злорадно улыбался чему-то... И вспомнились снова зуботычины царской казармы, окопы, слово "сволочь", произнесённое когда-то офицером с такими же погонами, как у "болвана". Как это было давно! Вдруг мотор снова сдал. Михеев грубо и неловко повернул к аэродрому, и чуть было не соскользнул на крыло. С большим трудом он дотянул до окраины аэродрома, кое-как спустился и стал осматривать мотор. Завязав изолировочной лентой протекавшую трубку бензинопровода, он снова запустил мотор. Но в этот момент заметил, что к нему бегут Поляков и другие товарищи.
"Мне не позволят больше летать!" подумал он с испугом, дал скорей газ и взлетел над их головами, заметив, что Иван Климентьевич показал кулак. Потом выяснилось, что они просто хотели помочь Михееву, и он напрасно испугался. Во время второго полёта мотор работал великолепно. Михеев уверенно и спокойно летел над аэродромом. Поляков встретил его молча. Михеев принял это за плохое предзнаменование. Но неожиданно Поляков подошёл к нему, обнял и сказал прерывающимся от волнения голосом:
- Поздравляю с первым самостоятельным полётом. Молодец, хорошим лётчиком будешь! Немного помолчав, он перешёл к разбору полёта и указал на ошибки, допущенные Михеевым. Друзья Михеева бурно поздравляли его с первым самостоятельным полётом и долго качали. Больше скрывать было: нечего. К вечеру о полёте Михеева знала уже вся школа и её начальник товарищ Лёвин. Он вызвал Михеева, долго расспрашивал его, дал выговор за то, что Михеев не поделился с ним своим планом, и в заключение разрешил продолжать учебные полёты, но только рано утром - до начала общих полётов. Михеев без единой поломки прошёл на своем "моране" всю лётную учёбу и стал лётчиком.
В ТЕ ДНИ...
После первого успеха Михеев вновь с головой ушёл в работу. Он детально ознакомился со всеми машинами, имевшимися на аэродроме, а потом начал летать на них. В нём проснулось желание стать военным лётчиком, и он успешно овладел самым трудным для молодого лётчика самолётом - истребителем "ныопором". Для того чтобы быть лётчиком-истребителем, надо уметь вести бой в воздухе с самолётом противника, а для этого надо знать фигурные полёты. Лётчик-истребитель должен обладать исключительно высокой техникой полёта. Все это и привлекало Михеева. Молодые лётчики московской школы при всякой погоде вылетали на тренировку. То замыкая петлю за петлёй, то переворачиваясь через крыло, то ввинчиваясь с огромной скоростью в воздух, летали они. Бурно приливала к голове кровь, темнело в глазах, дрожали уставшие мускулы - от систематического недоедания почти все страдали малокровием. Но не только в этом заключались трудности лётной службы того героического времени. Лётчикам приходилось летать на устарелых, миллион раз чинённых самолётах, которые они добродушно-презрительно называли "гробами". Обойдёт бывало лётчик свою машину, посмотрит на неё с недовернем и скажет товарищам:
- Ничего себе гробик... Правда, гудит в полёте, что твой орган, и довольно заносчив, но в общем не хуже других...
Однажды в тёплый зимний день, закончив полёты, Михеев стоял у ангара, наблюдая за репетицией воздушного боя. В прозрачном мартовском воздухе весело кружились два самолёта. Михеев видел, как один из них, окончив бой, удалился в сторону, а лётчик другой машины стал тренироваться в приёмах высшего пилотажа. Одну за другой начертил он несколько петель и снова, набрав высоту, поставил свой самолёт боком, совершая переворот через крыло. В этот момент правое крыло самолёта внезапно отделилось, и, как показалось с земли, взмыло куда-то вверх. Самолёт понесся вниз. Через несколько секунд до слуха Михеева донесся отзвук тяжёлого удара. Он вскочил в автомобиль и вместе с товарищами домчался к Москве. У поворота к Боткинской больнице они увидели людей, бегущих к месту катастрофы. В двух метрах от каменного больничного корпуса в огромном снежном сугробе торчали обломки самолета, запутавшиеся в толстых электрических проводах. Лётчика среди них уже не было. В приёмной больницы Михеева встретил врач. Оказалось, что лётчик уже лежал на операционном столе; его оперировал профессор Розанов.
- Ваш товарищ будет жив, - заверил Михеева врач.
- Он упал с полутора тысячи метров и остался жив? - удивился Михеев.
- У него сломана нога и два ребра.
Санитар рассказывал;
- Стою я на крыльце, свёртываю "козью ножку". Вдруг как засвистит вверху! Поднял я голову - мне снегом глаза так и залепило. Смотрю кабеля электрические - их всех шестнадцать - порваны. И прямо в кучу снега машина воткнулась. А снег мы этот ночью сгребли - на вчерашнем субботнике с крыши его сбросили, высокая груда. Вот, думаю, парень ловко угадал. Как раз куда нужно... Смотрю и глазам не верю: поднялся из обломков человек, погрозил кому-то вверх кулаком, выругался... А потом упал! Провода и куча снега спасли лётчика, упавшего с огромной высоты на землю. Через неделю, сидя на койке в палате Боткинской больницы, он рассказал Михееву о своём падении:
- Лечу камнем, верчусь. Думаю, сейчас-капут. Но решил не сдаваться без боя. Начал работать рычагами управления, но понял, что тросы порваны. Взглянул направо, смотрю - нет крыла. На всякий случай выключил мотор, чтобы не сгореть при ударе; увидел на альтиметре цифры: пятьсот... четыреста... и в этот миг последовал удар... Через два месяца Михеев узнал, что уехавший в отпуск "счастливец" заразился по дороге сыпным тифом и умер в железнодорожной больнице. В тяжёлых условиях жили лётчики того времени. Окружённая кольцом фронтов страна голодала. Пайки были ничтожны, а работать приводилось по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки: время военное! Особенно трудно приходилось семейным. Они вставали на рассвете, кололи дрова, таскали воду, бегали к вокзалам, чтобы достать пуд картошки или выменять ковригу хлеба для ребят. А потом летали, тренировались сами, учили молодых лётчиков. И так каждый день. Зачастую с московского аэродрома поднимался самолёт и уходил в необычайный рейс: лётчик летел в деревню за продуктами. Езда по железной дороге требовала много времени, поэтому обходились "своими средствами". Однажды и Михееву пришлось принять участие в таком полёте. Иван Климентьевич Поляков давно уже собирался слетать за продуктами. Друг и товарищ Михеева - Игорь Попов, с которым они жили вдвоём в небольшой комнате около аэродрома, предложил полететь в деревню к его. родителям. Его предложение было принято. При взлёте сильный порывистый ветер так подбросил самолёт, что Михеев едва усидел на месте, а у Полякова ветер вырвал из рук карту. Полетели без карты. В пятидесяти километрах от Москвы мотор закапризничал. Нужно было садиться. Выбрали в. лесу подходящую полянку, но ветер не давал подойти к земле, отбрасывая лёгкий самолёт в сторону леса. При третьей попытке сесть шквал чуть не перевернул самолёт на высоте двухсот метров от земли, Полякову едва удалось уже перед самой землёй вывести машину из смертельного скольжения. Мотор наконец взял. Словно поняв опасность, управляемый опытной рукой Полякова "верблюд" послушно: взмыл к облакам, закрывавшим горизонт. Обрадованные лётчики решили продолжать полёт. Скоро в "окно" между облаками показалась деревня. Ветер всё усиливался и переходил в бурю. Но, тем не менее, садиться было нужно, и самолёт осторожно планировал па небольшую лесную полянку. Поляна росла, мчалась навстречу. Оба чувствовали себя уже на земле, как вдруг раздались треск и звуки, похожие на выстрелы. Это рвались тросы. Потом всё смолкло. Вылезая из-под перевернувшегося самолёта, лётчики увидели подбегающих деревенских ребятишек.
- Попали!..- печально суммировал Иван Климентьевич.
- Да, брат, такие самолёты и в мастерских не чинят, - ответил в тон ему Михеев.
Обсудив положение, всё же решили самолёт чинить: слишком позорно возвращаться в Москву в поезде. Ночью Михеев отправился на ближайшую железнодорожную станцию и послал своему другу Попову телеграмму c просьбой срочно привезти пару колёс. Михеев вернулся только к утру. Поляков уже был за работой. Он достал досок, гвоздей, кровельного железа, раздобыл пилу. К вечеру следующего дня, когда прибыл Попов, друзья уже успели заменить сломанные части крыльев новыми и перебрали мотор. Но всё же отремонтированный столь кустарным способом, видавший виды "верблюд" вызвал возмущение Игоря:
- Это что же, в насмешку, что ли, вы заставили меня тащиться за пятнадцать верст от станции? К чему вам колёса? Неужели вы полетите на этой машине?
Однако с помощью Игоря ремонт был закончен, и на третий день "приёмная комиссия", состоявшая из трёх приятелей, испытала самолёт в воздухе.
- Ничего, до Москвы долетим, - заключил Иван Климентьевич.
Провожаемые Игорем, оба лётчика взяли курс на Москву. Михеев рассказывал потом, что никогда ещё испытывал такого беспокойства. Какие-то тяжёлые удары всё время потрясали ветхую машину, но он никак не мог определить происхождение этих ударов.
При спуске на аэродром они имели несчастье подрулить прямо к начальнику школы товарищу Лёвину. Удивлённо взглянув на самолёт, начальник быстро подошёл к ним. Иронически осмотрев заплатанный самолёт, он сделал вид, что не замечает коровьей ноги, высовывавшейся из-под сиденья Ивана Климентьевича и рассыпанного на сидении Михеева пшена. Он закусил губу, чтобы не рассмеяться, и сказал:
- Сфотографировать как образец полевого ремонта и... сдать на кладбище.
Вечером приятели варили кашу и ели необычно вкусный борщ, но... без хлеба: две огромные ковриги так и остались на лесной поляне. Оба долго смеялись над своим беспокойством по поводу ударов, потрясавших самолёт в воздухе. Оказалось, что по всей длине фюзеляжа во время полёта перекатывалась огромная тыква - единственная жертва этого перелёта: тыква разбилась. Между тем учёба продолжалась. Весь аэродромный коллектив - лётчики, механики и обслуживающий персонал - работал не покладая рук. Смена за сменой уходили из московской школы на фронт молодые советские лётчики и, сражаясь с врагом, значительно превосходившим нас техникой, одерживали победу за победой. То одно, то другое имя воспитанников школы мелькало в приказах Реввоенсовета, где говорилось о храбрости и геройстве. Нередко школе почти в полном составе приходилось выступать на фронте. Возвращаясь, лётчики снова принимались за работу, упорно готовя смену погибшим товарищам. Двадцатилетний друг Михеева - моторист Игорь Попов - мечтал о том, чтобы стать лётчиком. Часто он выпрашивался в полёт у инструкторов, но из-за очереди летать происходили целые сражения. Раз в хмурое зимнее/утро Игорь с довольным видом оттеснил других и забрался в новый самолёт "Авро", недавно отбитый у белых. Позади него уселся инструктор, который обучал Игоря полётам. Самолёт плавно взлетел и исчез в мерцании тусклого дня. Проводив друга, Михеев занялся очередной работой. Через несколько минут ему сказали, что Игорь и инструктор разбились. На высоте ста метров с мотора сорвался капот (металлический щит), часть его попала в тросы управления и разорвала их. Неуправляемый самолёт перешёл в штопор и камнем вонзился в землю. Инструктор сломал ногу. Игорю раздробило спинной хребет. Через два дня Игоря хоронили. На аэродроме выстроились все самолёты. Около каждого из них стояли лётчики и мотористы. Вдоль фронта двигался фюзеляж. На нём лежал красный гроб. Позади шли мать и сестра Игоря, оркестр и толпа провожающих. Когда печальная процессия удалилась с аэродрома и звуки похоронного марша затихли вдали, Михеев взлетел на своём самолёте. Он видел внизу поле, дорогу на кладбище, различал лица людей, провожавших тело его друга...
Закончилась гражданская война. Задымили фабрики и заводы. Начиналась борьба за восстановление хозяйства, и в ней должен был сыграть огромную роль наш воздушный флот. Организовалось Общество друзей воздушного флота (ОДВФ), а за ним "Добролёт". Открылась первая воздушная линия Москва - Нижний, за нею было прорублено первое воздушное окно в Европу - линия Москва - Кенигсберг (Германия). Рождался Красный воздушный флот.
В 1923 году Михеев и Поляков перешли на работу в общество "Добролёт": Поляков - лётчиком, Михеев - механиком. В восемь часов утра вылетали они обычно из Москвы, в одиннадцать часов дня видели под собой старые стены нижегородского кремля и, промчавшись над широкой лентой Волги, обгоняя пароходы, спускались на казанском аэродроме. Советские лётчики летали уже не на "гробах", сделанных из обломков разбитых самолётов. В их распоряжении были первоклассные машины иностранных марок и свои собственные, советские самолёты, построенные на наших, советских заводах. Глубокая вера в прекрасное качество родных машин рождала мечту о дальних перелётах. Советским лётчикам захотелось сказать громко, так, чтобы слышал весь мир, - сказать гордое слово о том, что их родина, вчера отбившая нападения многочисленных врагов, сегодня владеет своими самолётами, построенными целиком, до последнего винтика, своими руками, из своих материалов. Этой мечте было суждено сбыться. Скоро правительство решило провести первый большой перелёт, в котором наряду с машинами иностранной постройки должны были идти наши, советские машины. Шесть советских самолётов, поднявшись с московского аэродрома, должны были пройти большой путь на восток - через Волгу, через Уральские горы и равнины Сибири, через Байкал, пустыню Гоби в Китай и дальше в Японию. На одном из самолётов летели Поляков и Михеев.
МОСКВА - КИТАЙ НА САМОЛЁТЕ
В начале июля 1926 года Михеев и Поляков сидели в самолёте "Правда" и, словно зачарованные, смотрели вниз, туда, где расстилались воды Байкала. Подёрнутая дымкой синева воды у противоположного берега окаймлялась коричневой полосо<