Король подчинялся, более чем следовало, политической мудрости Меттерниха и давал опутать себя в мелочах. Патриотические надежды, пламенные, хотя и не вполне ясные, утвердились, понятно, более всего среди молодежи, а также в мире университетских профессоров. В 1815 году составился союз, очень распространенный, под именем «товариществ» (Burschenschaft). В статутах товарищества говорилось прямо: «Ввиду того, что из немецкой молодежи должен составиться немецкий народ». В молодежи этой было много здоровой силы и благородного одушевления и легко было сдержать их в должных границах, но их раздражали придирки прислуживающихся чиновников, а также плачевный ход германских дел после возобновления заседаний Франкфуртского союзного сейма 5 ноября 1816 года. Юношескому нетерпению, не ограничивавшемуся студенческими кругами, трудно было сдержаться, когда на такие важные вопросы, как военная организация, постановлялся «комитет для разработки подготовительного мнения, для дальнейших совещаний о предмете».
По приглашению из Иены собрались в Эйзенахе, у подошвы Вартбурга, 18 октября 1817 года 500 студентов и профессоров и депутаты от большинства немецких университетов, по случаю празднования трехсотлетнего юбилея реформации, в день лейпцигского сражения. Праздник прошел очень спокойно, в рыцарском зале, а вечером, на близлежащих высотах, произошла веселая, но, в сущности, совершенно невинная студенческая демонстрация: зажгли «октябрьский огонь», в который бросали реакционные сочинения, австрийскую капральскую палку, гессенскую косу, прусскую гвардейскую шнуровку и другие подобные символы, а пламенный оратор «товарищества» сравнивал это с сожжением Лютером папской буллы в 1520 году. Высшие дипломаты и бюргеры во всей Германии придали этой шутке важное значение, и конгрессу великих держав, собравшемуся в Ахене в 1818 году, предложена была записка, в которой говорилось о современном состоянии Германии и «о революционном духе германских университетов». Немного спустя, человек того же направления, не пользовавшийся в немецкой литературе особенно лестной славой, статский советник русской службы Коцебу, пал от руки полупомешанного студента Карла Занда, и этому убийству был придан политический характер. Вскоре после того в том же году совершено было еще более нелепое покушение на нассауского государственного советника фон Ибеля. Вследствие этих событий начались преследования демагогов, и австрийское правительство решилось на крутые меры, орудием которых послужил ей союзный совет, отличавшийся до тех пор только бездействием. В августе 1819 года собрались уполномоченные от немецких правительств под председательством Меттерниха в богемском курорте Карлсбаде. Они выработали несколько предложений, которые австрийский посланник внес в союзный сейм 20 сентября, а безличное собрание их узаконило, несмотря на натяжки в голосовании, превышение власти и обход законов, — в одно заседание.
|
|
Карлсбадские постановления определяли порядок приведения в действие постановлений Союза, касающихся поддержания порядка и безопасности Союза; они ставили университеты под строгий надзор установлением особой должности правительственного комиссара, который обязывался следить за студентами и профессорами. Для профессора, удаленного из университета вследствие вредного влияния, или студента, исключенного по той же причине, все немецкие университеты были закрыты. Печать зависела всецело от варварского произвола, и все союзные государства обязаны были не допускать нападок на управление и конституцию союзного государства, а союзное собрание имело право уничтожать сочинения, вредные для спокойствия, достоинства и безопасности союза или одного из союзных государств. Введена строгая цензура для всех книг и периодических изданий, объемом менее 20 листов; установлен чрезвычайный суд из семи членов против предполагавшихся происков демагогов: центральная следственная комиссия начала в Майнце свою деловую волокиту.
|
|
Принятые постановления дополнились венцом всего законодательства — Венским заключительным актом в 65 параграфах, определявшим деятельность и компетентность союзного собрания и помеченным 15 мая 1820 года. Договор был еще растяжимее Карлсбадских постановлений, делая подданных вполне бесправными относительно своего государя. «Так как союз заключен государями, — гласит параграф 57 этого документа, — то верховная правительственная власть должна сосредоточиваться в лице главы государства; только относительно известных прав требуется обращение к содействию сословий. При исполнении своих обязанностей относительно Союза государь не может быть стеснен или ограничен никакой земской конституцией.
Последствия
Это была победа австрийской политики прежде всего над слабыми поползновениями палат к свободе, а затем и над южными государствами, оказывавшими сопротивление покровительству великих держав. Бавария, Вюртемберг, даже Гессен и несколько меньших государств не сдавались; в особенности неудобен был на сейме вюртембергский посланник, кобургский уроженец фон Вангенгейм, поднимавший такие вопросы, как покупка гессенских государственных имуществ, с точки зрения права и разума. Это было одно из тех дел, над которыми могло задумываться только это собрание. Дело шло о гессенских подданных, приобретавших покупкой имения во времена Вестфальского королевства. Возвратившийся тиран, отвергая все сделанное во время французского владычества, отнял имения, не возвращая и покупной цены. Как будто ход всяких дел должен останавливаться, когда государь вынужден покинуть свою страну, и жители, против воли, подчиняются новым порядкам.
|
|
Австрийская реакция без труда совладала с оппозицией, довольно слабой, и основанием которой служили эгоистические побуждения. Следовавшие затем годы были самыми плачевными в истории Германии. Живая, на взаимном доверии основанная, совместная деятельность народа, народных представителей и правительства, — то, что называется конституционной жизнью, не прививалась даже там, где конституция была выработана и где она была разумна. В Ганновере и Саксонии дела оставались в том же положении, как ив 1815 году, хотя образование сословий в Ганновере и доведено было до конца. В Кургессене наследовал в 1821 году второй из трех безнравственных тиранов, мучивших в течение нашего столетия эту немецкую страну, пока наконец третий и ужаснейший из всех не получил заслуженную кару. Правление его отличалось позорными эпизодами в частной жизни и грубым произволом, против которого смело протестовали суды. В Баварии, Бадене, Вюртемберге за многообещающими начинаниями следовали бесплодные годы, а в Вюртемберге правительство оказалось гораздо либеральнее и с меньшими предрассудками, чем сами народные представители или народ: король Вильгельм уступил давлению великих держав только тогда, когда в 1823 году Австрия, Пруссия и Россия отозвали своих посланников из Штутгарта. О процветании австрийских немецких провинций не могло быть и речи, но и в странах, где основы были лучше, в Дармштадте и Бадене, отношения между народными представителями и правительством изменились к худшему в двадцатых годах.
Реакция в Пруссии
И Пруссия также поддалась политике Карлсбадских постановлений; пятном на памяти Фридриха-Вильгельма III останется его участие в грубом нарушении прав 1819 года и его равнодушие к варварским мерам строгости против юношества, лишь несколько эксцентричного или дурно руководимого. Гражданское мужество выказал только Вильгельм Гумбольд, решившийся противоречить реакционерам и призывавший к суду тех, кто предавал иностранному суду прусских подданных и выдавал их майнцской следственной комиссии.
Реакция везде оставалась победительницей: люди независимых убеждений, как военный министр Бойен и сам Гумбольд, — покинули свои посты; остались одни посредственные деятели, к числу которых принадлежал и сам король. О будущих государственных сословиях было дано еще одно «объяснение» 17 января 1820 года: без их согласия нельзя было сделать нового займа, сверх признанной, умеренной суммы в 543 000 000 марок. Конституционный комитет продолжал свою работу; но единственным плодом продолжительных прений явился закон от 5 июня 1823 года о введении государственных сословий в отдельных провинциях, не подвигавший дела вперед. Надо было очень много оптимизма, чтобы надеяться на успех дела государственного единства от распределения провинциального представительства, в котором сохранено было посословное деление на дворян, граждан и крестьян, и дворянству предоставлялась львиная доля; оно, напротив, скорее содействовало провинциальному сепаратизму и без противодействия государственных чинов и государственной конституции могло сделаться опасным.
Прогрессивные моменты
В таком безотрадном положении находились дела Германии в двадцатых годах; к счастью, еще в шестнадцатом столетии пробужденная склонность и влечение к прогрессу ожили с новой силой под влиянием великих литературных деятелей второй половины восемнадцатого столетия и всего направления царствований Фридриха II и Иосифа II. Прежде всего занялись исцелением ран и ущербов материальных, нанесенных войнами и чужеземным владычеством; благодаря трудолюбию и более чем скромному образу жизни народа, скоро стало заметно улучшение. Духовная жизнь, не остановившаяся в худшие дни вражеского нашествия, и теперь шла вперед, принося новые плоды, и даже во времена реакции усердно и разумно поощрялась, особенно в Пруссии. Всюду открывались новые гимназии, старые освобождались от чуждых элементов и возрождались к новой жизни. Различие вероисповеданий, служившее впоследствии предметом такого раздора для Германии, в это первое время независимости, к счастью совсем не играло никакой роли.
Католическая Церковь сильно пострадала в революционную эпоху и медленно оправлялась. Кроме того, общие симпатии, не исключая протестантов, возбуждало ежели не само папство, то, по крайней мере, личность папы как мученика павшего деспота. Романтическое направление в науках и поэзии, с любовью погружавшейся в средние века, сближало все умы. Соглашение с курией привело дела к окончанию в 1821 году, и первым епископом немецким в Кёльне назначен граф Иосиф Антон Шпигель фон Дезенберг, человек свободный от всяких предрассудков. Попытка его друга Георга Гермеса, боннского профессора богословия, на научных основах оправдать и объяснить церковное учение, показала благотворное влияние на юное поколение католиков-богословов. На протестантской почве духовное развитие шло еще свободнее. В 1818 году в Берлине началась деятельность Георга Фридриха Вильгельма Гегеля, ученика тюбингенской евангелической семинарии, заведения, оказавшего громадное влияние на область философских наук. С другой стороны, под влиянием богослова Фридриха Эрнста Даниила Шлейермахера и в 1799 году появившегося его сочинения «Речи о религии, обращенные к образованным ее непочитателям», перешли от сухого рационализма последнего поколения к более живому, мечтательному, верующему отношению к идее христианства. Под влиянием воспоминаний о великом духовном подвиге 1517 года Фридрих Вильгельм Гегель воззванием от 27 сентября 1817 года сделал важный шаг к слиянию двух главных сект протестантизма: лютеран и реформаторов. Мысль эта о единении (унии) начинала преуспевать как мысль своевременная, здравая и явившаяся без всякого стороннего давления. С 1830 года в Пруссии признавалась одна евангелическая Церковь и то же направление постепенно развивалось в некоторых других германских государствах.
Георг Фридрих Вильгельм Гегель. Гравюра с портрета XIX в.
Первое тягостное десятилетие после установления мира пережили, и по удивительным путям Провидения неразумное преследование еще слабых идей свободы и единства, со стороны Австрии предало действительную мощь этим начинаниям. Между тем явления ближайших лет уже указывали на нарождающуюся новую силу. Такова была, например, перемена правления в большем из второстепенных государств Германии, в Баварии. 13 октября 1825 года умер добродушный старик Макс Иосиф и ему наследовал сын его, Лудвиг I — чудак, воодушевленный немецким искусством, мечтавший о «германском существе» (deutsches Wesen), оригинал и талант на таком посту, где привыкли видеть гладкую посредственность и филистерство. Он перевел университет в Мюнхен, призвал талантливых учителей, начал те замечательные постройки, которые составляют не только украшение столицы, но скоро сделались достоянием целого народа. Он воздвиг в 1830 году по собственному плану храм славы немецким героям, Валгаллу, близ Регенсбурга, а сам выступил поэтом и писателем; он позволял себе подобные и иные вольности.
Лудвиг I, баварский король в торжественном королевском одеянии. Гравюра работы А. Рейнделя с портрета кисти Я. Стимера
Валгалла, близ Регенсбурга
Ребяческое тщеславие, с которым в Баварии напирали на противоположное тому, что делалось в Пруссии, перешло постепенно в более благородное соревнование — в желание отличить свою страну и свою столицу каким-нибудь особенным приобретением, выделиться в области умственной или материальной. В настоящем, а также и в ближайшем будущем народная жизнь должна была сосредоточиваться в отдельных государствах, в членах, а не в целом, еще не определившемся; и жизнь эта развивалась постепенно, крепла, и рядом с непроизводительными, отрицательными сторонами, сознанием, что от союзного сейма нечего ожидать, развивались и положительные стороны. В главном из государств Германского союза, в Пруссии, прежде всего сознали, что в важнейшей области национальной жизни, в торговых сношениях, успех возможен только на пути добровольного единения отдельных государств, и первым плодом этого сознания был германский таможенный союз. Сознание это составляет заслугу высшего прусского чиновничества и тогдашнего министра финансов фон Моса, понявшего всю политическую важность и великую будущность этого единства.
Таможенный союз
Ангальт Кётен еще долгое время вел против более могущественного государства процесс неосновательный и к собственному вреду перед союзным сеймом, самым жалким из высших судилищ. Несмотря на это, в марте 1828 года таможенный союз между Пруссией и мелкими государствами, входившими в сферу ее влияния, распространился еще на Гессен-Дармштадт, что означало уже решительный прогресс: к Пруссии присоединялось все более государств, несмотря на образовавшийся в том же году и грозивший ей соперничеством среднегерманский таможенный союз, в который вошли Саксония, Ганновер, Кургессен, Ольденбург, Бремен, Франкфурт. Это внутреннее единство, которое естественно вело к единству политическому, закончено было в мае 1829 года, когда таможенный союз, с 1827 года существовавший между Баварией, Вюртембергом и окружающими гогенцоллернскими княжествами, слился с прусским союзом. Таким образом уничтожены были внутренние границы, 18 000 000 немцев соединились в один таможенный союз и в своих внешних отношениях представляли теперь одно торгово-политическое целое.
Застой в Австрии
В этих весьма важных для будущего мероприятиях Австрия не принимала участия. Трудно представить себе правительство более ничтожное, нежели Франц I и его канцлер. Ничто там не улучшалось — ни управление, ни судопроизводство, ни военное ведомство, ни финансы, ни народное просвещение. Некоторая изобретательность выказывалась только в наименованиях, при посредстве которых старые долги покрывались новыми и приписывались нули при уравнении счетов. Воображаемая забота о материальных нуждах не имела существенного значения; не говоря уже о том, что без умственного развития не мыслилось развитие и материальное, оно во всяком случае при таких условиях не прочно и не имеет цены. Меттерних впоследствии, в период своего падения, сам произнес себе приговор, сказав, что «он иногда управлял Европой, но никогда не управлял Австрией». Что же касается его управления Европой, то мы увидим, как после нескольких кратковременных удач, оно закончилось катастрофой.
Первую пробу правление это должно было выдержать в Италии и других романских землях. Отсюда, прежде всего, в Испании началось распадение установленного в 1815 году нового порядка дел в Европе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Революции на Юге: в Испании, Португалии, Италии. Конгрессы в Ахене, Троппау, Лайбахe, Вероне. Франции при Людовике XVIII. Вторжение в Испанию и восстановление абсолютизма
Испания. Фердинанд VII
Когда король Фердинанд VII, освободившись от наполеоновского плена в Валенсии, ступил на почву Испании в марте 1814 года, толпа встретила его с безотчетным восторгом, как всегда и всюду встречает возвращение своего законного властителя. Кортесы,[21] вытесненные во время иноземного владычества в Кадикс, составили там конституцию, далеко превосходившую по свободомыслию французскую 1791 года. Она была провозглашена 20 марта 1812 года. По ее законам, кортесы могли собираться без созыва короля, но король не имел права распускать их собрание. Такой крайний либерализм был совершенно доктринерским в этой стране: действительность не соответствовала ему, и он не имел сторонников в дворянстве, духовенстве или большинстве народа. В самом собрании против него было сильное меньшинство. Возвращавшегося короля не трудно было убедить в дьявольском происхождении этой конституции. Декретом от 4 мая 1814 года она была уничтожена и многие члены из числа кортесов и других выдающихся «либералов» заключены в тюрьмы.
Декрет этот сопровождался, понятно, обещанием правления в духе народном. Восторженным ликованием по случаю возвращения короля это не помешало; но недостойное правление тирана постепенно открыло глаза даже этому добродушному народу. Это правление напоминает правление Нерона, как описывает нам его Тацит. Тюрьмы и монастыри наполнились; тиран менял министров по своей прихоти так, что даже и постоянства не было в его правлении. Промышленность не существовала, процветало только разбойничество в страшно опустошенной стране. Финансы были в таком положении, что едва одна треть расходов покрывалась доходами. Неудивительно, что скоро не одни самые образованные противники, но и весь народ ощутил на себе последствия этого безобразного правления.
Недовольство вскоре особенно сильно проявилось в армии, на которую не обращал внимания деспот, человек малодушный и вовсе не воинственный. Чуть не каждый год составлялись заговоры в среде военных. В 1818 году в Кадиксе были собраны войска для экспедиции в Америку, совершенно отпадавшую от своей метрополии. Не вдаваясь в подробности, заметим, что на обширные испанские колонии сильно подействовал пример английских колоний, которые после своей мужественной борьбы за независимость менее чем в тридцать лет развились в свободные и цветущие общины. В наполеоновское время господства чужеземцев и борьбы с ними колониям делались всевозможные уступки и снисхождения, а теперь они требовали представительства в кортесах на равных правах и полной свободы торговли, в чем им было отказано; мало того, восстановленный в своих правах король, упоенный торжеством легитимистской Европы над революцией, требовал полного и безусловного подчинения своих мятежных подданных. Добиться такого подчинения можно было только силою оружия: с 1811 по 1819 год в колонии послано было 42 000 человек и, несмотря на это, положение дел было таково, что требовались все новые и новые подкрепления. В войсках пошли толки, что их приносят в жертву безнадежному делу: составился заговор, выданный двусмысленным сообщником; не вполне подавленное волнение продолжалось.
1 января 1820 года полковник Риего, согласившись со своим астурийским батальоном в церкви в Иль-де-Леоне поднял знамя восстания во имя «конституции 1812 года». Сообщником его был Куирога, освобожденный им из заключения. После кратковременного успеха восстание было почти подавлено на юге, зато в противоположном конце полуострова, в Галиции, оно вспыхнуло тем с большей силой, распространяясь отсюда все дальше и дальше, так что 8 марта Фердинанд VII должен был войти в соглашение с восставшими, присягнуть конституции 1812 года, освободить заключенных и окружить себя советниками из числа тех, кого он преследовал. С таким же воодушевлением, как за шесть лет встречали возвращавшегося короля, теперь праздновали победу свободы. 9 июля 1820 года в Мадриде собрались кортесы, выбранные уже согласно конституции 1812 года.
Португальцы
Победа эта тотчас отразилась в соседней Португалии. Мы знаем, что двор бежал в 1807 году в Бразилию; в Лиссабоне находилось регентство, управлявшее делами метрополии от имени короля Иоанна VI, но господствовал во всем главнокомандующий португальской армией, англичанин лорд Бересфорд. Его резкое и гордое обхождение, доходившее до жестокости при всяком проявлении сопротивления, вызывало всеобщую ненависть. 23 августа 1820 года в Опорто, под предводительством полковника Сепульведа, повторились события Иль-де-Леонe и английская система рушилась. Король решился воротиться в Европу, оставив в Рио-де-Жанейро регентом сына своего дом-Педро. Между тем чрезвычайные кортесы, собравшись 27 июня 1821 года, составили новую конституцию в том же духе, как испанская 1812 года. Король принял ее на палубе корабля, перед Лиссабоном, 3 июля, и тогда только ступил на родную землю.
Италия
Происшествия в двух отдаленных странах остались бы местным явлением, но влияние, оказанное ими на Италию, придало им европейское значение. Впечатление французского господства на Италию было гораздо глубже, чем на Пиренейский полуостров. Как ни бесцеремонны были требования жертв наполеоновским деспотизмом от страны, но управление было в новом духе времени, было громкое имя, народное имя, было «Итальянское королевство». В обоих направлениях в 1812 и 1815 годах сделан был резкий шаг назад. Страну разделили на известное число вполне деспотических государств и, по выражению венских политиков, теперь это было не более как «географическое понятие». Изгнанные революцией и возвращающиеся теперь князья со слепым рвением преследовали все, что напоминало революцию и господство французов, сливавшееся воедино по понятиям этого невежественного и ничтожного общества.
Безрассудная реакция распространилась на весь полуостров. Во главе реакции было, конечно, правление восстановленной Церковной области, хотя сам папа Пий VII и первый советник его Консальви были люди относительно умеренные и дальновидные. Но духовная каста не годится для управления государством: освещение улиц и прививка оспы были уничтожены, как французские нововведения. Они были как слепцы, руководящие слепыми, и даже та часть литературы, которая могла просветить их и их подданных, скоро попала в знаменитый индекс (index), то есть в список книг, читать которые воспрещается верующим. Буллой от 7 августа 1814 года, Sollicitido omnium, возвращены были изгнанные иезуиты; остальные монашеские ордена восстановлены, а развитию возникавших евангелических обществ указывалось препятствовать всеми силами, как распространению чумы.
Одновременно с этими мерами во всей силе развилось старинное зло страны, разбойничество, с которым слабое, ничтожное правительство до конца существования своего не могло справиться. Смотря по местным обстоятельствам, по преданиям, по характеру правителя, реакция принимала в каждом государстве различный характер. Грубое до жестокости в Модeне при тиране Франце IV, оно было кротко и патриархально, не чуждаясь некоторых перемен, при разумном правлении Фердинанда III, в великом герцогстве Тосканском. Маленькие герцогства: Парма, под управлением бывшей императрицы французов, и Лукка следовали внушениям Австрии. В королевстве Сардинии властвовала над королем Виктором Эммануилом и в слепом рвении все восстанавливала ограниченная партия, состоящая из духовенства и аристократии, но самые ужасные следствия этого образа правления умерялись добродушным и кротким характером короля. Напротив, в Неаполе реакционное правление сделалось особенно ненавистно благодаря Фердинанду IV, соединявшему в себе и олицетворявшему все природные недостатки народа и умственную неразвитость и распущенность, отличавшие в те времена неаполитанский народ. Фердинанд IV управлял под прикрытием конституции, данной англичанами Сицилии, «обеими Сицилиями», под именем Фердинанда I.
Для высшего образованного общества положение дел было особенно неблагоприятно, потому что местные неурядицы носили всюду характер иноземного владычества. Австрийцы выговорили себе две лучшие провинции, составлявшие большую половину Верхней Италии, «Ломбардо-Венецианское королевство», как они называли это. Не говоря о габсбургской родне в Парме, Тоскане, Модене, Австрия всей своей тяжестью напирала на весь полуостров и навязывала свою систему даже тем государствам, которые не имели к тому склонности. Сначала король Франц расточал своим новым итальянским подданным сладкие речи. Установлено было подобие народного представительства — провинциальные собрания, центральные собрания: одно в Милане, другое в Венеции, а также вице-король. Скоро, однако, правление здесь, еще более чем в остальной Австрии, ограничилось только неизбежной деятельностью и руководством полицией, строгой, утонченной и ограниченной, плутоватой и вместе с тем глупой, сделавшейся предметом ненависти целого народа.
Революция, 1820 г.
В стране южной и католической самым естественным способом действия являлся тайный союз. Давно существовал такой тайный союз, заимствовавший свою организацию у франкмасонов, а условный язык у угольщиков, — Carbonaria. Либерализм сосредоточивал тут все свое могущество; из Неаполя, составлявшего центр общества, оно стало распространяться, и насчитывали до 60 000 членов. Программой общества была испанская конституция 1812 года. После успеха восстания за эту конституцию карбонарии выступили смелее. В ночь на 2 июля 1820 года драгунский офицер лейтенант Морелли провозгласил эту конституцию в неаполитанском городе Нола; собрался народ, нашлись сообщники: выдающийся военный, генерал Гулиельмо Пепе, решился взять на себя управление. 9-го он уже въезжал в Неаполь со всеми, кто примкнул к нему и следовал за ним. Король и двор, по малодушию, приняли, почти без сопротивления, испанскую конституцию 1812 года. Едва нашлось несколько экземпляров, да и тех некому было читать. Фердинанд присягнул конституции, и некоторое время город радостно шумел среди праздников и иллюминаций. Эта революция, совершенная без пролития крови, превращение королевства в конституционное государство, вызвала в Сицилии восстание за независимость острова, ее отделение от Неаполя и восстановление ее конституции. Последовали кровавые дни, и первым делом нового либерального правительства королевства было подчинение острова, половины государства, тяжелому военному деспотизму. В парламент, созванный в Неаполе, остров избирал небольшое число депутатов.
Восстание не успело еще распространиться дальше; Меттерних, однако, нимало не сомневался в действительных и конечных целях и готовился к вмешательству. Священный союз принял к этому времени более практический характер, чем в начале, то есть явился союзом великих держав для поддержания существующего порядка. Английское правительство, в лице лорда Кэстльре, согласилось на эти планы, и в 1818 году собрался конгресс в Ахене, недавно присоединенном к Пруссии. Императоры русский и австрийский и король прусский лично присутствовали на конгрессе; остальные державы прислали своих выдающихся государственых людей. Король французский формально принят был в этот союз после состоявшегося соглашения об очищении французской территории от оккупационной армии. Тут было постановлено и впредь собираться для обеспечения всеобщего мира. Такие конгрессы были сферой Меттерниха; ему не трудно было вынудить к согласию со своими воззрениями императора Александра и прусского короля. В октябре 1820 года конгресс собрался в маленьком городке Троппау, в горах Силезии; главным предметом совещаний были дела испанские и неаполитанские. Меттерних не вполне достиг своей цели на этот раз: о формальном и решительном вмешательстве Европы представители Англии и Франции слышать не хотели. Но с 1815 года существовал трактат между Неаполем и Австрией, который давал повод вмешиваться в дела Неаполя, когда интересы Австрии того потребуют, и, в этом случае, участникам конгресса возразить было нечего. Именем трех монархов — Австрии, России и Пруссии — издан был циркуляр от 8 декабря 1820 года, которым объявлялась война «тиранской силе революции и порока». Продолжение конгресса предполагалось в январе 1821 года, в Лайбахе, и туда был приглашен король неаполитанский. После новых клятвенных подтверждений свой верности конституции, король неаполитанский получил разрешение своего парламента на поездку и явился в Лайбах, но без своего министра иностранных дел, которого Меттерних велел задержать в Гратце. С самим королем князю Меттерниху легко было договориться и ожидаемое вмешательство было возвещено его сыну, назначенному регентом в отсутствие короля. На одну минуту возмутилось оскорбленное самолюбие неаполитанского народа. В высокопарных риторических фразах клялись они совершить великие дела.
То была одна вспышка воодушевления; а между тем и с действительной силой трудно было бы одолеть такое положение. Король находился во враждебном лагере и действовал явно против своего правительства. Регент, без чести и совести, как и сам король, играл только конституционную комедию, пока это было необходимо; Сицилия была враждебна; оставалось последнее средство, которое могло еще спасти, ежели его во время употребить: это принятие французской конституции вместо несчастной испанской, или изменение конституции в духе консервативном. Либеральные понятия господствующей партии не дозволили ей пойти на такую сделку. Хорошо обученное войско не вырастает из земли, а без войска и лучшие полководцы ничего не могут сделать; потому появление в феврале 1821 года 60 000 австрийцев, под начальством генерала Фримона, скоро порешило дело. В папских владениях, при Риети, часть неаполитанского войска, под начальством генерала Пепе, почти без боя была разбита. Одно известие об этой неудаче рассеяло остальную часть, которой командовал Караскоза. Крепость Капуя сдалась, и 24 марта австрийцы (30 000 человек) вступили в Неаполь.
В Пьемонте
За две недели перед тем вспыхнуло, но слишком поздно, восстание в Пьемонте, в Алессандрии, 10 марта, не более как военный бунт. На другой же день провозгласили испанскую конституцию в Турине. Карбонарии имели здесь приверженца в кариньянском принце, Карле Альберте, главе той линии Савойского дома, которая должна была наследовать вымиравшей старшей линии. После отречения царствовавшего короля он принял регентство и провозгласил конституцию 1812 года. В это время австрийские войска победоносно шли к Неаполю. Новый король, Карло Феличе, брат Виктора Эммануила, безусловный приверженец неограниченной власти, проклял все нововведения; принц, которому грозила вражда австрийцев, упал духом и предупредил юнту о своем отступлении. Более храбрые люди сделали последнюю попытку, но королевские полки и австрийское войско, под начальством генерала Бубна, положили конец этим попыткам при Новаре; Карло Феличе принял правление (18 апреля). Первым делом его правления была конвенция, которая опиралась на 12-тысячный корпус австрийцев.