Ибо безмолвие является верным признаком подлинного соприкосновения с миром духовным, которое, в свою очередь, всегда порождает прилив сил. Безмолвие — основа всей мистики, всякого сокровенного знания, всей магии и всей эзотерической практики в целом.
Вся практика эзотеризма основана на следующем правиле: чтобы приобрести подлинный духовный опыт, необходимо быть единым с самим собой (сосредоточенным без усилия) и единым с миром духовным (открыть в своей душе зону безмолвия). Иначе говоря, тот, кто желает испытать на практике какой-либо вид подлинного эзотеризма — будь то мистицизм, гнозис или магия — должен быть Магом, т. е. быть сосредоточенным без усилия, действовать в состоянии абсолютного покоя — так, как если бы действие было игрой. Это и есть практическое учение Первого Аркана Таро. Это первое указание, предписание или предостережение, распространяющееся на всякую духовную практику; это алеф.
Такова практическая сторона учения Аркана «Маг». Какова же его теоретическая часть?
Она в каждом своем пункте соответствует части практической, т. е. оперирование в сфере теории является лишь ментальным аспектом сферы практики. Как практика опирается в качестве исходного пункта на концентрацию без усилия, т. е. реализует единство, так и соответствующая этой практике теория зиждется на единстве мира физического, мира человеческого и мира божественного. Принцип сущностного единства мира столь же основополагающ для теории в целом, как для практики — принцип концентрации. Как сосредоточение является необходимым условием любого практического достижения, так и принцип сущностного единства мира является исходным пунктом знания в целом. Без этого никакое знание немыслимо и невозможно.
Принцип изначального единства всего сущего составляет необходимое преварительное условие любого акта познания — так же как, наоборот, любой акт познания предполагает изначальное единство сущего. Идеал, или конечная цель любой философии и любой науки, — ИСТИНА. Но под «истиной» понимается не что иное, как сведение множества феноменов к их сущностному единству — от фактов к закономерностям, от закономерностей к принципам, от принципов к самой сущности, или бытию. В сфере любого познания — мистического, гностического, философского или научного — всякий поиск истины постулирует ее существование, т. е. изначальное единство множества феноменов в мире. Без постижения этого единства ничто не доступно постижению. Возможен ли прогресс — т. е. сам переход — от известного к неизвестному (а именно таков метод прогрессирования в познании), если неизвестное не имеет ничего общего с известным? Если неизвестное никак не связано с известным и по самой своей сути абсолютно ему чуждо? Когда мы говорим, что мир познаваем — а этим самым мы имеем в виду, что существует знание как таковое, — то этим мы уже полагаем в качестве принципа сущностное единство мира, т. е. его познаваемость. Мы полагаем как аксиому, что мир не есть мозаика из множества несоизмеримых, чуждых друг другу миров: мир — это организм, все части которого управляются единым принципом, проявляя этот принцип и сводясь к нему. Взаимосвязь всего и вся в мире — conditio sine qua non9его познаваемости.
Открытое признание взаимосвязанности всего сущего породило в точности ей соответствующий метод познания, широко известный как МЕТОД АНАЛОГИИ. Его роль и огромное значение в так называемых «оккультных» науках были всесторонне освещены Папюсом в его «Первоначальных сведениях по оккультизму» (101: р. 28 ff). В отличие от изначального, сущностного единства мира аналогия не есть принцип или постулат, но первый и основополагающий метод (тот же алеф в алфавите методов), применение которого значительно облегчает и ускоряет процесс познания. Аналогия — это первое следствие принципа всеобщего единства. Поскольку в основе разнообразия явлений лежит их сущностное единство» постольку они, будучи различными, в то же время едины, т. е. ни идентичны» ни разнородны, но именно аналогичны в той мере, в какой проявляется их сущностное подобие.
Традиционная формула, провозглашающая метод аналогии, хорошо известна. Это вторая строфа Изумрудной Скрижали (Tabula Smaragdina) Гермеса Трисмегиста:
«Quod superius est sicut quod inferius, et quod inferius est sicut quod est superius, ad perpetranda miracula rei unius», — «To, что вверху, подобно тому, что внизу, и то, что внизу, подобно тому, что вверху, ради свершения чудес единого10» (128: р. 42).
Приведенная формула аналогии является классической в отношении всего сущего в пространстве — вверху и внизу, но в применении к параметру времени она же выглядела бы следующим образом:
Quod fait est sicut quod erit. et quod erit est sicut quod fait, ad perpetranda miracula aeternitatis. — «To, что было, подобно тому, что будет, и то, что будет, подобно тому, что было, ради свершения чудес вечности».
Формула аналогии в применении к пространству является краеугольным камнем типологического символизма, т. е. символов, выражающих соотношения между прототипами «вверху» и их проявлениями «внизу». Формула аналогии в применении к параметру времени является основой мифологического символизма, т. е. символов, выражающих соотношения между архетипами в прошлом и их проявлениями в настоящем. Таким о6разом, фигура Мага есть, в частности, не что иное, как типологический символ. В этом символе нам открывается прототип ЧЕЛОВЕКА ДУХА. Напротив, библейские персонажи — Адам и Ева, Каин и Авель — или даже, если угодно, упоминаемые Сент-Ивом д'Адьвейдром «схизматики Иршу» (schisme d'lrschou, см. 15: vol. II, pp. 191 ff) суть не что иное, как мифы. В них раскрываются архетипы, бесконечно проявляющие себя в истории и индивидуальной биографии каждого человека. Они — мифологические символы, принадлежащие царству времени. Обе эти категории символизма, основанные на аналогии, своим взаимным соотношением образуют крест:
Относительно мифа как такового (т. е. символизма времени, — или истории, согласно нашему определению) приведем соображение, высказанное Гансом Ляйзегангом, автором классического труда по гнозису:
«Каждый миф выражает в соответствующей частному случаю форме вечную идею, интуитивно воспринимаемую человеком, который заново переживает содержание этого мифа» (79: р. 51).
К определению типологического символа относится также высказывание Марка Авена в посвященной символизму главе посмертного издания его книги «Таро»:
«Наши чувства, символизирующие внешнее движение, не более сходны с самими явлениями, нежели перекаты песка в пустыне с собирающим их в барханы ветром, или морские приливы и отливы — с совокупным движением солнца и луны. Они являются лишь символами этого движения... Мнение Канта, Гамильтона и Спенсера, сводивших внутреннее движение к элементарным символам скрытой реальности, более убедительно и разумно [чем наивный реализм]. Науке остается разве лишь смириться с тем, что она — не более чем сознающий свой статус символизм... Однако совершенно иной смысл имеет символизм в традиционном понимании: это именно «наука наук», как называли ее древние [cf. 48], универсальный и божественный язык, провозглашающий и утверждающий существование иерархии форм от мира архетипов до мира материального и объединяющих их взаимосвязей; словом, это живое и осязаемое доказательство родства всего сущего» (57: pp. 19—20,24).
Итак, здесь сформулированы два определения: определение символов времени, или мифов, и пространства, или иерархической взаимосвязи.миров — от мира архетипов до мира материального. Как уже было сказано, первое из них принадлежит немецкому ученому, Гансу Ляйзегангу, и сформулировано в Лейпциге в 1924 г.; автор же второго — французский герметист Марк Авен, закончивший свою книгу в 1906 г. в Лионе. Оба определения точно выражают излагаемые здесь идеи символизма двух типов — мифологического и типологического. В контексте Изумрудной Скрижали речь идет собственно о типологическом, т. е. пространственном символизме — об аналогии между тем, что «вверху», и тем, что «внизу». Поэтому ее можно дополнить той определяющей мифологический (или временной) символизм формулой, которую мм находим, например, в Моисеевой Книге Бытия.
Разница между указанными двумя видами символов немаловажна даже в практическом отношении; именно их смешение привело к серьезным ошибкам в толкованиях древних источников, включая Библию. Так, некоторые авторы расценивают библейские образы Каина и Авеля как типологический символ, усматривая в них аллегорию «центробежных и центростремительных сил» и т. д. Однако история Каина и Авеля — это прежде всего миф, т. е. она «выражает вечную идею в соответствующей частному случаю форме» и, следовательно, относится к параметру времени, к истории, а не к параметру пространства и его структуре. Этот сюжет показывает нам, как при совершенно одинаковом поклонении одному и тому же Богу даже братья могуг стать смертельными врагами. Здесь указан источник всех религиозных войн. И не различия в культе или ритуале, не разница в догмах является тому причиной, но лишь претензии на равенство или, если угодно, отрицание иерархии. Это предание повествует, в сущности, о первой в мире революции — архетипе («Urphanomen» по Гёте) всех революций, бывших и будущих в истории человечества. Ибо причина всех революций и войн, любого насилия вообще, неизменно одна и та же: отрицание иерархии. Эта-то причинами и обнаруживается изначально, даже в столь возвышенной области, как общее поклонение братьев одному Богу, Именно это поразительое откровение содержится в истории Каина и Авеля. Поскольку же убийствам, войнам и революциям не видно конца, 6иблейская история двух братьев остается неумолимой реальностью на протяжении многих столетий, по сегодняшвний день, и потому она не просто миф, а миф первостепенной важности, миф par excellence11.
Таковы же и прочие 6и6лейские сюжеты — Грехопадение, Потоп и Ноев ковчег, строительство Вавилонской башни и т. д. Это именно мифы, т. е. прежде всего исторические символы, а не те символы, которые выражают единство миров в физическом, метафизическом и этическом пространстве. Падение Адама и Евы не отражает какого-либо, скажем, соответствующего падения в мире божественном, в лоне Святой Троицы. Не отражается в нем и метафизическая структура мира архетипов. Это частное событие в земной истории человечества, — событие, значение которого с ее окончанием упразднится. Словом, это подлинный миф.
С другой стороны, было бы заблуждением трактовать в качестве мифа, например, видение Иезекииля — Меркабу12. Видение небесной Колесницы является символическим откровением мира архетипов, т. е. именно типологическим символом, и это прекрасно понял один из авторов (или компилятор) книги «Зогар», который потому и избрал видение Иезекииля в качестве центрального символа космического познания — согласно правилу (точнее, закону) аналогии: «то, что вверху, подобно тому, что внизу» — поскольку был с этим правилом несомненно знаком. Ведь в книге «Зогар» оно не только подразумевается, но и получает точное выражение. Мы читаем:
«Ибо как в горнем, так и в дольнем: как все божественные "дни" исполнены благостью, дарованной [небесным] Человеком, так и все дни здесь, в дольнем, исполнены благостью от деяний Человека [праведного]» (139: vol. Ш, р. 84).
В Индии также есть соответствующая версия этой герметической максимы. Так, в Вишвасара Тантре сказано:
«Что здесь — то и там. Чего нет здесь — нет нигде» (134: р. 72).
Использование метода аналогии не является прерогативой одних лишь так называемых «проклятых наук» — магии, астрологии, алхимии; он служит незаменимым средством, например, в том же созерцательном мистицизме. Вообще говоря, метод аналогии универсален: без него не могут обойтись ни философия, ни теология, ни собственно наука. Его значение убедительно демонстрируется по крайней мере той ролью, которую играет аналогия в основе философии и науки — в логике. А именно:
(1) Процедура классификации объектов по признаку их сходства — первый шаг на пути исследования индуктивным методом. Классификация объектов исследования невозможна без их предполагаемой аналогии.
(2) Аналогия (доказательство посредством аналогии) может лежать и в основе гипотез. Так, знаменитая «небулярная гипотеза» Лапласа обязана своим рождением замеченной им аналогии между направлением вращения планет вокруг Солнца, вращения спутников вокруг планет и вращения планет вокруг своих осей. На основании аналогии, проявляющейся в движении этих тел, Лаплас пришел к выводу об их общем происхождении.
(3) Как выразился Дж. Мейнард Кейнс, «в действительности научный метод посвящен главным образом разысканию средств к такой верификации известных аналогий и повышению их эффективности, чтобы мы могли по мере возможности обойтись вообще без методов чистой индукции» (76: р. 241).
Итак, «чистая индукция» базируется на простом подсчете и по существу является заключением, основанном на статистике эмпирических данных. К примеру, можно сказать: «Жил человек Джон, он умер; жил человек Питер, и тоже умер; жил человек Майкл, но и он мертв; следовательно, человек смертен». Сила этого довода зависит от числа или от количества фактов, известных из опыта. Метод же аналогии, со своей стороны, добавляет к этому элемент качества, обладающий внутренней существенно большей значимостью, нежели фактор просто количественный. Приведем пример довода при помощи аналогии. «Эндрю состоит из материи, энергии и сознания. Поскольку с его смертью материя не исчезает, но лишь изменяется форма ее существования; поскольку, затем, энергия также не исчезает, но изменяется лишь способ ее проявления, — то и сознание Эндрю также не может просто исчезнуть, но изменится лишь форма его существования и способ (или сфера) его проявления. Cледовательно, Эндрю бессмертен». Последний аргумент зиждется на формуле Гермеса Трисмегиста: «то, что внизу» (материя, энергия) «подобно тому, что вверху» (сознание). Итак, если существует закон сохранения материи и энергии (что, в частности, предполагает их взаимное преобразование), то неминуемо должен существовать и закон сохранения сознания — т. е. бессмертие.
Согласно Кейнсу, идеал науки состоит в том, чтобы найти средства к расширению сферы известных аналогий вплоть до упразднения необходимости пользоваться гипотетическим методом чистой индукции, т. е. преобразовать научный метод в чистую аналогию, базирующуюся на чистом опыте, без элементов гипотезы, присущих чистой индукции. Именно благодаря методу аналогии в науке делаются открытия (т. е. происходит переход от известного к неизвестному), формулируются плодотворные гипотезы и в той или иной мере методически преследуется поставленная цель. Аналогия — начало и конец науки, ее альфа и омега.
Такое же место, в свою очередь, отводится методу аналогии в спекулятивной философии, или метафизике. Все заключения метафизического характера зиждутся лишь на аналогии между человеком, Природой и миром умопостигаемым, или метафизическим. Так, два авторитета наиболее в своем роде стройной и последовательной философской школы — средневековой схоластики, Свв. Фома Аквинский и Бонавентура, из которых первый является представителем аристотелевского, а второй — платоновского направления в христианской философии, не только широко пользуются аналогией, но и отводят ей в своих учениях едва ли не центральную роль. Св. Фомой была развита доктрина «analogiae entis» — аналогии бытия, которая является основополагающим ключом к его философии. В свою очередь. Св. Бонавентура в своей доктрине «signatura rerum» трактует видимый мир в целом как символ мира невидимого. Для него мир видимый является лишь отражением Священного Писания, иным откровением наряду с тем, которое содержится в самом Священном Писании:
«Et sic patet quod totus mundus est sicutunum speculum plenum luminubis praesentantibus divinam saptentiam, et sicut carbo effundens lucem». — «И таким образом очевидно, что мир в целом подобен единому зеркалу, исполненному света, являющего божественную премудрость, или пылающему углю, излучающему свет» (34: II, 27).
Показательно церковное определение, вынесенное в отношении Свв. Фомы и Бонавентуры папой Сикстом V в 1588 г. и закрепленное в 1879 г. папой Львом XIII: «duae olivae et duo candelabra in domo Dei lucentia» — «две оливы и два светильника, сияющие в доме Господнем». Вы видите, дорогой неизвестный друг, что мы с вами можем открыто заявить о своей вере в действенность аналогии и провозгласить во всеуслышание формулу из Изумрудной Скрижали, освященную традицией, не опасаясь обвинений в ереси со стороны философии, науки и официального учения Церкви. Мы можем сознательно прибегать к аналогии и как философы, и как ученые, и как добрые католики; во всех этих трех аспектах ее использование вполне оправдано.
Но этим доводы в пользу аналогии не исчерпываются: ее правомерность подтвердил, прибегнув к ней, Сам Христос. Наглядное тому свидетельство — использование Им аргумента «a fortiori»13не только в притчах, но также в проповедях и наставлениях. Притчи, как символы ad hoc14были бы лишены всякой цели и смысла, не будь они выражением истин аналогии, провозглашенных языком аналогии и взывающих к ее чувству. Что же касается довода «a fortiori», то именно в аналогии, которая лежит в его основе, всецело заключена его сила. Приведем пример использования его Христом.
«Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст благо просящим у Него» (Мф. 7:9—11).
В этом примере мы видим аналогию между земным (человеческим) родством и родством небесным (божественным), на которой и основана сила довода «a fortiori», где «тем более» является результатом несовершенного, по сравнению с идеальным прототипом, отражения. Суть приведенной из Евангелия цитаты заключается в аналогии между отцом и Отцом.
Здесь добросовестный читатель может насторожиться: «Много доводов и авторитетных мнений приводилось в пользу метода аналогии, но каковы же аргументы, которые выдвигались бы против него, указывая на его слабости и связанные с ним опасности?»
Что ж, необходимо открыто и честно признать, что некритическое его применение чревато множеством серьезных ошибок и пагубных заблуждений. Объясняется это тем, что данный метод полностью основан на опыте, и потому любой поверхностный, несовершенный или ложный опыт по аналогии же влечет за собой поверхностные, несовершенные и ложные заключения в направлении, параллельном опыту, результатом которого они являются. Так, «каналы» на Марсе при использовании недостаточно мощных телескопов виделись как длинные прямые линии, из чего был по аналогии сделан вывод, что это искусственные образования и что, следовательно, планета населена (или была населена) разумными существами. Однако впоследствии, благодаря совершенствованию конструкции телескопов и повышению точности наблюдений было обнаружено, что «каналы» вовсе не являются прямыми линиями большой протяженности. Как казалось вначале, — эти линии прерывистые и ломаные. Значит, в данном случае аргумент аналогии утратил свою силу вследствие ошибок, допущенных при проведении опыта, который, в свою очередь, был ведь обоснован принципом аналогии.
Что же до оккультных наук, то и здесь можно привести в виде примера опубликованную Герардом ван Рейнбергом сводную таблицу астрологических «соответствий» картам Таро, иллюстрирующую противоречивость данных, представленных различными авторами. Например, седьмой карте, «Колеснице», соответствует, как утверждают: Эттейла, Шорел и Куртцан — знак Близнецов; Кроули — знак Рака; Снейдерс — знак Весов; Фомальгаут и некий аноним — знак Стрельца; Эли Стар — Солнце; Василид — Марс; Волгуин и Мачери — Венера. — Налицо явная относительность соответствий, полученных благодаря некритическому применению метода аналогии.
С другой стороны, установленные древними, средневековыми и современными авторами соответствия между металлами и планетами, полученные тем же методом, вполне совпадают. Продолжая вавилонскую традицию, согласно которой золото соотносилось с Солнцем и богом Энлилем, а серебро с Луной и богом Ану, греческие астрологи IV в. до н. э. закрепили следующие соотношения: золото — Солнце, серебро — Луна, свинец — Сатурн, олово — Юпитер, железо — Марс, медь — Венера, ртуть — Меркурий (cf. 60: pp. 18—19)15. Эти же соотношения (их можно найти в «Первоначальных сведениях по оккультизму» Папюса) были обнаружены как астрологами и алхимиками средних веков, так и современными авторами трудов по оккультным наукам и герметизму, включая Рудольфа Штайнера и последователей его антропософской школы. Касательно универсальности аналогических соответствий между планетами и металлами лично от себя могу добавить, что напротяжении сорока четырех лет собственных исследований и опытов в данной области мне не приходилось сталкиваться с каким-либо поводом к пересмотру этой таблицы: напротив, я то и дело получал многочисленные — прямые и косвенные — доказательства ее достоверности.
Из сказанного можно заключить, что метод аналогии, с одной стороны, — путь, который отнюдь не гарантирует от заблуждений, с другой же стороны он приводит, как правило, к открытию весьма глубоких истин; его эффективность и ценность зависят от полноты и точности опыта, на который он опирается.
Но вернемся к Аркану «Маг». Поскольку рисунок карты — от целого до деталей — символизирует сосредоточение без усилий, что и составляет практическую сторону Аркана, постольку в нем также находит свое выражение то, на чем зиждется его теоретическая часть, — метод аналогии. Ибо, в зависимости от интеллектуального развития, практическая сторона метода аналогии целиком соответствует практике концентрации без усилия, причем в данном случае это проявляется не столько как «действие», сколько как «игра».
В интеллектуальной сфере сознания практика аналогии сама по себе не требует усилий. Соотношения аналогии человек либо понимает («видит»), либо не понимает («не видит»). Как Магу или жонглеру нужен упорный труд и бесконечные упражнения, чтобы достичь самопроизвольного сосредоточения, так и овладение методом аналогии в интеллектуальной сфере требует значительных усилий (т. е. необходимо приобрести большой опыт и освоить сумму соответствующих этому опыту и разъясняющих его знаний), прежде чем будет достигнута способность спонтанного восприятия аналогических соотношений, — прежде чем ставший «Магом» или «жонглером» сможет играя, без усилий пользоваться аналогией, пронизывающей все сущее. Эта способность составляет немаловажное условие достижения той цели, которую указывал Своим ученикам Христос: «Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15).
Ребенок не «действует» — он играет. Но как он серьезен— как сосредоточен! Его внимание еще целостно и не разделено, тогда как тот, кто достигает Царствия Божия, вновь обретает его целостным и нераздельным. «Маг» — это Аркан интеллектуальной гениальности16— видение единства в многообразии тварной вселенной через мгновенное постижение пронизывающих это многообразие соотношений, — через сознание, сосредоточенное без усилий. Христос не требовал впадать в детство; Он хотел, чтобы мы достигли «гениальности» и ума, и сердца, — того состояния, которое аналогично — но не идентично — состоянию ребенка, у которого «бремя легко и иго благо».
«Маг» представляет собой человека, который достиг гармонии и равновесия между спонтанностью бессознательного (по определению К. Г. Юнга) и осмысленной деятельностью сознательного (т. е., в данном случае, деятельностью «я», или самосознающего эго). Состояние его сознания характеризуется синтезом сознательного и бессознательного — творческой спонтанностью и осмысленной деятельностью. В основанной Юнгом школе аналитической психологии это состояние сознания называется «индивидуацией», или «синтезом сознательных и бессознательных элементов личности», или «синтезом самости» (75: р. 115). Благодаря указанному синтезу становится возможным самопроизвольное сосредоточение и спонтанное интеллектуальное видение, которые являются практическим и теоретическим аспектами любого творчества и условиями его плодотворности — в сферах деятельности как практической, так и интеллектуальной.
Вероятно, в том состоянии сознания, о котором говорит этот Аркан, был Фридрих Шиллер, когда пришел к выводу, что интеллектуальное сознание, налагающее тяжкое бремя закона и долга, и инстинктивная природа человека синтезируются в «Spieltrieb» («понуждении к игре»). По мнению Шиллера, «подлинное» и «желаемое» завершаются синтезом в «прекрасном», ибо только в прекрасном бремя «подлинного», или «справедливого», становится благодаря «Spieltrieb» легким и в то же время возвышает мрак инстинктивных сил до уровня света и сознательности (cf. 122: pp. 331 —332, note). Иными словами, тот, кто видит красоту в том, что он признал настоящим, не может не почувствовать любовь к тому, что увидел, а в любви исчезает элемент понуждения — элемент долга, предписываемого подлинной волей, сообразуемой с настоящим: отныне долг — уже не долг, а наслаждение. Именно таким образом «действие» претворяется в «игру»; вот тогда-то и становится возможным сосредоточение без усилия.
Но первый Аркан, Аркан плодотворности в практической и теоретической деятельности, провозглашая эффективность игры всерьез (чем и является Таро в целом), вместе с тем предостерегает: есть Игра — и игра. Маг — и маг. Поэтому тот, кто путает с сосредоточением без усилия отсутствие сосредоточения вообще, а произвольные потоки ментальных ассоциаций — со спонтанным видением аналогических соответствий, неминуемо превратится в шарлатана.
Аркан «Маг» двойствен, у него два аспекта. Он призывает на путь гениальности и предостерегает от того пути, который ведет к шарлатанству. Следует добавить, что достаточно часто — увы, слишком часто! — учителя оккультизма следуют одновременно обоим путям, и в том, чего они достигают, элементы гениальности смешаны с элементами шарлатанства. Пусть же Первый Аркан Таро всегда предстает нашему взору как «страж порога», приглашающий переступить порог труда и усилий, чтобы влиться в деятельность без труда и познание без усилий, и в то же время предупреждающий, что чем глубже мы продвинемся по ту сторону порога, тем больше труда, усилий и опыта потребуется по эту сторону для достижения несомненной истины. Да скажет нам «Маг» и повторяет ежечасно:
«Понимать и знать, стремиться и сметь — не одно и то же. Как вверху, так и внизу встречаются миражи; с достоверностью ты можешь знать лишь то, что не противоречит всем формам совокупного опыта — чувственному, нравственному, физическому, коллективному опыту других искателей истины, а главное — опыту тех, чьи познания облекли их саном мудрых, а труды увенчаны ореолом святости. Методические и нравственные критерии самосовершенствования указаны и Церковью, и Академией. Сверяйся с ними неукоснительно до и после каждого восхищения за пределы земного — туда, где нет труда и усилий. Исполнив это, ты станешь мудрецом и Магом; иначе — ты будешь всего лишь шарлатаном».
Письмо II. Верховная Жрица17
Дорогой неизвестный друг!
Как было сказано в предыдущем письме, Маг — это аркан интеллектуальной открытости и непосредственности, аркан спонтанной адекватности и плодотворности в духовном плане. Его основное содержание — концентрация без усилия и постижение соответствий согласно закону аналогии. Это аркан чистого акта мышления. Однако такого рода «чистый акт» подобен порывам огня или ветра: он появляется и исчезает, — исчерпав себя, он уступает место следующему.
«Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа».
«Чистый акт» сам по себе неуловим; лишь в отражении он становится ощутимым, сопоставимым и доступным пониманию; иными словами, мы осознаем его лишь посредством отражения. Это отражение, в свою очередь, создает внутреннее представление, запечатлеваемое в памяти; память становится источником общения с помощью речи; и, наконец, изреченное слово — та или иная вербализация — фиксируется посредством письма, в результате чего появляется «книга».
Второй Аркан, Верховная Жрица, — это Аркан отражения «чистого акта», о котором учит Первый Аркан, вплоть до того момента, когда он становится «книгой». Второй Аркан показывает, как Огонь и Ветер становятся Наукой и Книгой, — или, иначе говоря, как «Премудрость строит свой дом».
Если, как уже было сказано, осознание чисто интеллектуального акта возможно лишь посредством его отражения, то, значит, для того чтобы осознать этот «чистый акт» — чтобы узнать, «откуда он приходит и куда уходит», — нам требуется некое внутреннее зеркало. «Дыхание Духа» (или чистый акт мышления) — это, безусловно, событие, но само по себе оно еще не гарантирует его осознания. Сознание (со-весть) есть результат взаимодействия двух начал: активного, формирующего, — и пассивного, отражающего. Чтобы знать, «откуда приходит и куда уходит» дыхание Духа, нужна Вода, в которой оно отразится. Вот почему в беседе Христа с Никодимом, на которую мы ссылались, точно указано важнейшее условие для осуществления сознательного опыта Божественного Духа — Царствия Божия: