Мистическая практика религии тоже, разумеется, превосходит пределы церебрального интеллекта. Но она имеет целью достижение небес, а отнюдь не промежуточной зоны между небом и землей, где хранится изначальное откровение "небесных таинств". Святые живут светом, теплом и жизнью небес. Их жизни озарены лучами небесного света — золотыми, голубыми и белыми — и пронизаны ими насквозь.
Что до герметистов, то они призваны — сказать ли "осуждены"? — не жить ни ради дня земного, ни ради Дня небесного, но погружены в Ночь, в глубокий мрак таинства взаимоотношений между небом и землей. Мышление, объединяющее небо и землю и в равной мере присущее как всякой земной феноменальной структуре, так и всякой небесной ноуменальной сущности, есть видение и постижение совокупности вещей как способность раскрыть и показать ее.
Святые же стремятся не к космическому мышлению, не к постижению совокупности вещей, но к Божественной жизни.
А метафизики? Не стремятся ли философы-идеалисты к постижению совокупности вещей посредством мышления?
Платон, отец метафизической философии, имел опыт трансцеребрального мышления, мысли не придуманной, но увиденной. Вот почему он учил методу постепенного возвышения над церебральным интеллектом: возвышению от "мнения", т. е. возможного, к заключению, т. е. к вероятному, путем диалектических доказательств и, наконец, от вероятности заключения к достоверности непосредственного восприятия. Именно благодаря непосредственному восприятию он обрел опыт объективного, космического мышления, названного им "миром идей". Обретя опыт идей, не придуманных и не изобретенных субъективным церебральным интеллектом, но воспринятых и созерцаемых посредством????????, Платон допустил ошибку — кстати, вполне понятную, — населяя высшие сферы духовного мира идеями, хотя не существует никакого "мира идей" как некоего обособленного мира или особой сферы. Весь мир населен только индивидуальными существами, а идеи живут и существуют только в них, через них и во взаимоотношениях между ними. Идеи безусловно реальны, но только как имманентная, а не обособленная реальность. Идеи живут только в конкретном сознании —будь то в сознании Бога, Ангельских иерархий или человека.
Но они могут быть и спроецированы вовне (или "высечены в камне", как гласит наш древний трактат), воплощены в символы или формулы и таким образом сохранены в объективном духовном мире. Весь этот процесс проекции, воплощения и сохранения идей именуется в герметизме "написанием книги". Именно о такой книге говорят слова Апокалипсиса:
"И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отныне, запечатанную семью печатями" (Откр. 1: 5).
Такова и "Священная Книга [или книги] Тота", о которой говорит Kore Kosmu.
Так вот, Платон, возвышая себя над церебральным интеллектом, повстречался со "Священной Книгой Тота", со "священными символами космических стихий", каковые "невредимо и нетленно" пребывают в "святилище вечных сфер", принадлежащем Гермесу. Будучи герметистом, он достиг своего "святилища", но будучи еще и спекулятивным философом, он не смог по достоинству оценить магический факт живого духовного памятника и дал ему толкование — впоследствии отклоненное его же учеником Аристотелем — не магическое, но "рациональное", постулируя существование "мира идей" за пределами мира явлений.
В этом заключается главная ошибка всей метафизической философии от Платона до наших дней. Она наделяет идеи самостоятельным бытием. Идеи же живут лишь в сознании индивидуумов либо потенциально присутствуют в книгах — в зримо написанных книгах, таких как Святое Писание, в незримых книгах, т. е. в живых духовных памятниках, созданных действием Божественной магии, — либо, наконец, во всем мире, который тоже представляет собой великую книгу, содержащую в потенциале идеи своего творения и предназначение, выраженное в символике фактов.
Вот чем, следовательно, отличается герметизм от религиозного мистицизма и метафизической философии. Герметизм как стремление к постижению совокупности вещей не является ни школой, ни сектой, ни сообществом. Это предназначение определенного класса или группы душ. Ибо есть души, которые не могут не стремиться к постижению "совокупности вещей", побуждаемые к этому вечной и неустанно текущей вдаль рекой мышления... Этим душам не суждено удовлетвориться преходящим; ни в юности, ни в зрелые лета, ни в старости — они не могут, не отрекшись от собственной жизни, выйти из этой бесконечной реки мышления, которая, не останавливаясь в беге, протекает от одной тьмы, ожидающей просветления, к другой — ожидающей проникновения. Таким было и таким останется и мое предназначение. И адресуя эти письма неизвестному другу, я обращаюсь к тому, кто разделяет со мной это предназначение.
Господин Профессор, простите мне это дерзкое и нескромное (если не ребяческое в ваших глазах) стремление — стремление к обретению личной уверенности относительно совокупности вещей, которую вы в своих ревностных и плодотворных трудах надеетесь обрести лишь после многовековых коллективных усилий великого цеха ученых. Но знайте по крайней мере, что я бесконечно вам благодарен, и в моем лице вы имеете неизменно прилежного ученика, преисполненного уважения и признательности, которому никогда не придет в голову чему бы то ни было вас поучать.
Господин Священник, простите мне то, что считаете человеческой гордыней, желающей проникнуть в таинства Господа вместо того, чтобы склониться перед Божественной премудростью и добротой и принять со смирением, подобающим христианину, Богооткровенные истины спасения, которых - в меру их претворения в жизнь — вполне довольно для благополучия, счастья и спасения души. И сейчас я обращаюсь к вам словно на исповеди: я не могу не стремиться к высотам, глубинам и широтам всеобъемлющей истины, к постижению совокупности вещей. Я с открытой душой и безоглядно приношу в жертву интеллект ("sacrificium intellectus"), но сколь могучую жизнь обрело от этого мышление, сколь высоко взметнулось пламя духовной жажды познания! Я знаю, что истины спасения, открытые и донесенные до нас Собором святой Церкви, и необходимы, и достаточны для опасения, нисколько не сомневаюсь в их истинности и всеми силами стараюсь претворить их в жизнь; но я не могу остановить течение реки мышления, уносящей меня к таинствам, предназначенным, возможно, только для святых — а возможно лишь для Ангелов — и уж во всяком случае я нисколько не сомневаюсь, что они предназначены существам более достойным, чем я. Дадите ли вы мне отпущение грехов, отче?
Как бы там ни было, я могу лишь повторить слова Иакова:
"Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня" (Быт. 32: 26).
Письмо XI. Сила
"Наес est totius fortitudinis fortitudo fortis: quia vincet omnem rem subtilem oranemque solidam penetrabit".
"Оно сильнее всех сил и сила всех сил, ибо уловляет все тонкое и проницает все плотное".
Tabula Smaragdina,9
"Virgo potens,
Virgo clemens,
Virgo fidelis".
("Дева Владычица, Дева Милостивица, Дева Благоверная".)
Из литании
Дорогой неизвестный друг,
В предыдущем письме речь шла о трансформации падшей твари в священную — обоженную, где обожение представляет собой добровольное повиновение Богу, без всяких раздумий, сомнений или соображений выгоды. Такое повиновение является, в сущности, инстинктом. Вот почему обоженная тварь представлена в герметической традиции, в видении Иезекииля, в Апокалипсисе Св. Иоанна и в христианской иконографии четырьмя священными животными, синтез которых — сфинкс является Божественной инстинктивностью или Царством Божиим внутри подсознания и через него. Ибо Бог царствует — т. е. Его почитают, Ему повинуются и Его любят — не только посредством четких теологических и философских формулировок или посредством идущих от души молитв, медитаций и религиозных обрядов, но и в целом через "алкание и жажду правды" (Мф. 5:6), истины и красоты, а также через всякое проявление щедрости и всякое выражение почитания, восхищения и поклонения... Да, мир преисполнен скрытой религии, и ни в коей мере не ошибаются богодухновенные святые и поэты, говоря, что птицы "славят Господа" своим пением. Ибо это сама их крошечная жизнь воспевает "великую жизнь" и в бесчисленном разнообразии разносит по свету одну и ту же старую, как мир, и юную, как утренняя заря, весть: "Жизнь живет и трепещет во мне". Сколь же великое благоговение к источнику жизни выражено этими малыми ее ручейками: поющими птицами!
Religio naturalis, естественная религия, безусловно существует и заполняет собою мир. Ее воды проистекают от престола Господня, ибо — наполняя все живые существа, большие и малые, огромной надеждой и верой, лежащей в основе их жизненного порыва — они не могут проистекать ниоткуда более, кроме как от Самого Бога. Водопады надежды и веры, порождаемые тем великим "да", которое возглашают все живые существа самим фактом своего существования и тем, что они предпочитают жизнь смерти, эти водопады не могут нести в себе ничего иного, кроме достоверного свидетельства основополагающего Присутствия Бога, т. е. смысла и цели всякой жизни.
Волны этого свидетельства достигают подсознательной природы живых существ и преобразуются в ней в безграничную убежденность, лежащую в основе жизненного порыва. "Изначальное откровение", о котором говорит теология и благодаря которому возникла естественная религия, — это пронизывающая как мир в целом, так и каждое живое существо в отдельности (главным образом как подсознательная убежденность) надежда и вера в то, что жизнь берет начало из священного источника, что течение ее направлено к высочайшей цели и что она есть "дар, благословение и призвание".
Таинство естественной религии, которое в то же время является таинством жизненного порыва, с замечательной силой нашло выражение в Апокалипсисе Св. Иоанна:
"Перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, который был, есть и грядет!" (Откр. 4: 6-8).
Вот яркая картина действия естественной религии, ее структуры и составных частей. Присутствие Господа отражается в прозрачном море "подобном кристаллу", а Обоженная Тварь воспевает, не зная устали: "Свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, который был, есть и грядет!"
"Море стеклянное" — это око всей Природы, раскрытое навстречу Господу; четверо животных, "исполненных очей вокруг и внутри", — они сами и то, что они делают, — символизируют естественную реакцию на Присутствие Бога. Восприятие и реакция — вот сущность естественной религии, заполняющая сердцевину подсознания живых существ и проявляющая себя в жизненном порыве. Ибо все сущее участвует в коллективном восприятии "стеклянного моря" и в коллективной реакции хора: "Свят, свят, свят...", поскольку это участие есть Жизнь жизни и источник, из которого проистекает Порыв жизненного порыва.
Стало быть, в высказывании "Природа в основе своей сверхъестественна" заложена глубокая истина. Ибо и естественная, и сверхъестественная жизнь всегда берет свое начало из одного и того же источника. Источником всякой жизни является религия, сознательная или подсознательная, т. е. восприятие Присутствия Бога и реакция на Его Присутствие.
До той поры, пока сердце мое бьется, позволяя мне дышать, а крови струиться по жилам, — иными словами, до той поры, пока живут во мне вера и надежда — дотоле и я сопричастен великому космическому ритуалу, в котором участвуют все живые существа, все иерархии от Серафимов до мотыльков... а это значит — в "таинстве крещения" естественной религии, каковое есть погружение в воды "стеклянного моря", и в "таинстве причастия" естественной религии, каковое вершится денно и нощно всегласным хором наделенной жизнью Природы: "Свят, свят, свят...". Все твари получают крещение и причащение в естественной религии. Ибо пока они живы, они верят и надеются. Но крещение и причастие "огнем и Духом", этими таинствами любви, превосходят собою таинства естественной религии. Они несут падшей природе прощение и исцеление.
Падшая Природа также обладает своим подсознательным таинством, т. е. своей коллективной инстинктивностью восприятия ("вод") и своей коллективной инстинктивностью реакции ("тварей"). И это, опять же, раскрывает нам Апокалипсис Св. Иоанна. Вот источник происхождения "моря" падшей Природы, согласно Апокалипсису:
"И пустил змий из пасти своей вслед жены воду как реку, дабы извлечь ее рекою. Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои, и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей" (Откр. 12: 15-16).
Различие между водами "стеклянного моря" перед престолом и водами, выпущенными змеем, заключается в том, что первые суть покой, мир и незыблемость созерцания, или чистое восприятие, — и "подобны стеклу", "подобны кристаллу", — тогда как вторые пребывают в движении, "пущенные из пасти", "как река", преследуя некую цель, т. е. стремясь увлечь с собою женщину.
В мире, следовательно, существуют два различных пути к итоговому убеждению: можно испытать просветление путем безмятежной ясности созерцания, либо можно оказаться захваченным электризующим потоком страстных аргументов, направленных к желанной цели. Вера просветленных преисполнена терпимостью, смирением и непоколебимым покоем — она "подобна кристаллу"; вера же тех, кто захвачен неким течением, напротив, фанатична, лихорадочна и агрессивна — ради утверждения себя она нуждается в бесконечных завоеваниях, поскольку лишь завоевание сохраняет ей жизнь. Вера тех, кто захвачен течением, жадна до успеха, составляющего весь смысл ее существования, критерий истины и побудительную силу. Такова вера нацистов и коммунистов, т. е. они захвачены некоей идеей. Истинные же христиане и истинные гуманисты могут принадлежать лишь к иной вере, - вере, порожденной просветлением.
В мире, следовательно, существуют два вида веры, два вида инстинктивности, два различных способа видения мира, два различных взгляда на него. Есть открытый и невинный взгляд, который стремится лишь к отражению света, т. е. хочет только видеть; и есть пытливо изучающий взгляд, который стремится отыскать и схватить желанную добычу. Есть души, чьи помыслы и воображение отданы без остатка на службу тому, что истинно, прекрасно и добродетельно, — и есть души, чья воля, опьяненная страстью достижения цели, все помыслы и воображение направляет на то, чтобы склонить других на свою сторону и увлечь их водами реки собственной воли. Платон никогда не имел и не будет иметь успеха как революционер. Но Платон, как он есть, пребудет во все века человеческой истории; он живет в ней вот уже двадцать три столетия — и в каждом новом веке будет другом юношам и старцам, возлюбившим чистое мышление и пребывающим в поиске лишь мерцающего в нем света. Напротив, Карл Маркс за одно лишь столетие достиг удивительного успеха и революционизировал весь мир. Он увлек за собой миллионы людей — тех, кто вышел на баррикады и попал в окопы гражданских войн, и тех, кто шел в тюрьмы как тюремщики или как заключенные. Но вы, как отдельно взятая человеческая душа, душа глубокая и рассудительная, чем вы обязаны Карлу Марксу? Вам ведь достаточно хорошо известно, что несмотря на все интеллектуальные раздоры, кровь и грязь, спровоцированные Марксом, все те юноши и старцы, которые возлюбят свет мысли в грядущих веках, с воцарением спокойствия в мире вновь обратятся к Платону. Ибо Платон просветляет, тогда как Маркс захватывает.
Представьте себе только христианского герметиста на Красной площади в Москве в день Первого мая или в годовщину Октябрьской революции, великой социалистической революции!
Но вернемся к Одиннадцатому Аркану Таро, остерегаясь, однако, попасть под гипноз какого угодно "массового движения", вынуждающего маршировать в колоннах и выкрикивать лозунги вместе с толпой...
Итак, воды, выпущенные из пасти змея, увлекают прочь, тогда как подобные кристаллу воды "стеклянного моря" перед престолом просветляют. И точно так же, как коллективное восприятие девственной Природы ("стеклянное море" перед престолом) сопровождается коллективной реакцией на это восприятие (вечным поклонением четырех священных животных), так и в падшей Природе есть своя реакция на воды змея, поглощенные землей, - это звери Апокалипсиса. Апокалипсис именует их не словом "животные" (???????), которым обозначаются четыре существа у престола, а словом "зверь" (?????????; лат. "bestia"). Таким образом, Апокалипсис противопоставляет животность звериности. Истинная животность священна; звериность есть вырождение.
Кроме "красного дракона с семью головами и десятью рогами" (Откр. 12: 3), этого извечного змея, Апокалипсис говорит и о звере "с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадам, а на головах его имена богохульные" (Откр. 12: 1). Св. Иоанн видел этого зверя выходящим из моря: "Зверь, которого я видел, был подобен барсу, ноги у него, как у медведя, а пасть у него, как пасть у льва" (Откр. 12: 2). Далее Св. Иоанн описывает "другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон" (Откр. 13:11). Апокалипсис повествует также о "звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами", на котором сидит "жена вавилонская" (Откр. 17: 3). Наконец, упоминается в нем и "зверь и с ним лжепророк, производивший чудеса перед ним, которыми он обольстил принявших начертание зверя и поклоня-ющихся его изображению" (Откр. 19: 20).
Итак, есть четыре79зверя (в том числе "лжепророк", являющийся зверем в человеческом обличье), которые соотносятся с четырьмя Hayoth, священными животными перед престолом.
Поскольку здесь (в двух представленных выше "картинах") речь идет о таинстве Силы (шакти в тантрической традиции), т. е. о том, что движет как падшей, так и не падшей Природой, и поскольку понятие "силы" сводится к принципу реакции, которая предполагает предшествующее ей восприятие, то две эти картины подытоживаются двумя женскими фигурами:
"... жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд; она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения..." — "...жена, сидящая на звере багряном... облечена была в порфиру и багряницу, укра-шена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее" (Откр. 12:1-2; 17: 3-4).
Первая из них есть душа космической безгрешной Природы (солнце, луна, звезды), вторая же есть душа земной падшей Природы (золото, драгоценности, жемчуга и зверь). Первая — мать; вторая — блудница. Одна есть восприятие того, что пребывает свыше и реакция на это восприятие посредством его реализации ("рождение младенца"); другая есть горизонтальное восприятие ("блудодейство") и реакция на то, что таким образом воспринято — посредством бесплодного наслаждения ("чаша, наполненная мерзостями и нечистотою блудодейства ее", — Откр. 17: 4). Одна есть Дева-Мать, другая же — великая блудница вавилонская.
Дева-Мать... душа естественной девственной Природы, т. е. Природы безгреш-ной, пребывающая в муках непрерывного рождения до тех пор, пока не свершится то Рождение, которое есть венец всех рождений.
Эволюция... ортогенез... естественный отбор... мутации в наследственном механизме... Аватары... Пришествие... Рождество... Сколько проблем и идей, относящихся к одному-единственному великому ожиданию и одной-единственной великой надежде на то, что эволюция достигнет наивысшего расцвета и принесет свои плоды: и тогда ортогенез создаст существо, являющееся вершиной эволюции; естественный отбор приведет в будущем к появлению сверхчеловека; механизм наследственности явит свету свой оптимальный вариант; а то, во что мы веруем свыше, проявится среди нас внизу; и явится нам Мессия, и Бог станет человеком! Эволюция, прогресс, генеалогии, пророчества, многовековые надежды — что они значат в корне своем, если не многовековые "муки рождения" и постоянное ожидание того единственного Рождения? Какой здесь может быть иной идеал, который проникал бы свои сиянием в самые глубины всякого материнства? Какая иная цель могла бы столь животворно воздействовать на свободную Природу (natura naturans) в ее тысячелетнем процессе произрождения?
Итак, вот что гласит "благая весть": "И слово стало плотью и обитало с нами" (Ин. I: 14). Свободная Природа, естественная религия, "жена облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд" — Дева-София (Премудрость) — явилась в Марии, и именно таким образом душа безгрешной Природы дала рождение Слову Божию.
Свободная Природа, следовательно, выполнила свою задачу. Она превзошла самоё себя, и с того времени берет свое начало эпоха сверхъестественного — эпоха Божественной магии. Естественную религию в настоящее время затмило сияние ("слава") религии сверхъестественной, а безгрешная Природа стала выполнять роль Божьего промысла и помощника в свершении чудес новой эволюции, "эволюции" Второго Рождения.
В нашем случае это прежде всего значит, что Дева является принципом Силы, т. е. принципом, способствующим реализации сверхъестественных деяний Святого Духа. Это означает, что Божественная магия не только не действует против безгрешной Природы, но что последняя даже помогает ей. Солнце, луна и звезды, следовательно, споспешествуют деяниям Божественной магии, стремящейся к Воскресению. Если бы это было не так, если бы девственная Природа не участвовала в деяниях Божественной магии (чудесах), тогда эти последние всегда оказывались бы новыми созданиями, сотворенными "ex nihilo", а не преображениями, превращениями или исцелениями. Ведь не было же вино на бракосочетании в Кане сотворено из ничего — это была вода, претворенная в вино. Отметим также и тот факт, что Дева-Мать не только присутствовала при этом чуде, но и явно принимала в нем участие, так как оно свершилось именно благодаря ее инициативе.
Умножение хлеба в пустыне было чудом умножения числа хлебов, а не сотворением хлеба из ничего. Здесь также очевидно содействие Природы. И слепорожденный должен был омыться в Силоамской купальне для того, чтобы исцелиться по слову Учителя, приложив к глазам брение из Его плюновения. И здесь участие Природы столь же несомненно.
Даже чудо из чудес, само Воскресение, не было сотворением нового тела, а преображением тела распятого: последнее должно было исчезнуть из гроба для того, чтобы Воскресший смог явиться Марии Магдалине и остальным апостолам. Сам же Воскресший продемонстрировал преемственность Своего тела, предложив Фоме коснуться ран от гвоздей на Его руке и вложить персты в рану на теле.
Следовательно, во всех этих чудесах девственная Природа играет свою роль. Именно эта девственная Природа, активно участвующая в чудесах Божественной магии, и является предметом Одиннадцатого Аркана Таро, т. е. Силой, изображенной в виде женщины, победившей льва и руками держащей его пасть открытой. Женщина делает это с такой же явной легкостью — без усилий, — с какой управляется со своими предметами Маг Первого Аркана. Более того, у нее такой же головной убор, как и у Мага, — в форме горизонтальной восьмерки. Можно сказать, что оба они в равной степени пребывают под знаком ритма — дыхания вечности — горизонтальной восьмеркой; и что оба суть проявления двух аспектов одного и того же принципа, гласящего, что усилие означает наличие препятствия, тогда как природная целостность, с одной стороны, и ничем не отвлеченное внимание — с другой — исключают какой-либо внутренний конфликт — а посему и всякое препятствие, и всякое усилие. Как без всяких усилий достигается полное сосредоточение, так же действует и истинная Сила. Итак, Маг есть Аркан цельности сознания, или сосредоточения без усилия; Сила же есть Аркан естественной целостности бытия, или могущества без усилий. Ибо Сила смиряет льва не силой, подобной силе самого льва, но силой высшего порядка и принадлежащей к высшему плану бытия. Таков Аркан Силы.
Чему же он учит?
Посредством того же символизирующего его изображения он гласит: Дева смиряет льва, тем самым призывая нас отрешиться от сферы количества (ибо Дева явно слабее льва, если измерять физическую силу количественно) и возвыситься в сферу качества (ибо столь же очевидно и превосходство Девы над львом).
Чему же тогда покоряется лев? Чему он добровольно уступает? Может быть, гипнозу? Нет, поскольку Дева даже не смотрит на него; ее взгляд обращен вдаль, в сторону от льва, чью пасть она держит открытой. Лев не подвергается принуждению — ни физическому, ни гипнотическому, — т. е. не подчиняется ничему, что выходило бы за пределы его собственной природы, и, стало быть, действует в нем его же истинная природа. В данном случае лев уступает Льву; звериная животность покоряется животности священной.
Итак, Сила, о которой говорит карта, — это сила естественной религии, сила безгрешной Природы. Магия девственной Природы пробуждает девственную природу льва, и вот эту самую Силу призван раскрыть Одиннадцатый Аркан.
Есть два принципа, которые следует понимать и различать, если мы желаем глубже вникнуть в сущность Аркана Силы. Первый — это принцип змея, второй — принцип Девы. Первый — это противостояние, следствием которого является трение, порождающее энергию. Второй — это согласие, следствием которого является слияние, порождающее силу.
Это значит, что вследствие яростного противоборства интересов и притязаний в мире высвобождаются огромные психические энергии; а при столкновении мнений энергии интеллектуального свойства переходят из виртуального состояния в актуальное. Говорят, что "в споре (т. е. в столкновении мнений) рождается истина", — но в действительности рождается не истина, а воинственная интеллектуальная энергия, ибо истина раскрывается в слиянии мнений, а не в их противоборстве. Столкновение, безусловно, порождает интеллектуальную энергию, но едва ли когда-нибудь раскрывает истину. Споры никогда не приводят к истине, пока одна из сторон не уступит и не запросит мира. Разумеется, полемика может так наэлектризовать умы, что в мире разразится настоящая интеллектуальная буря; но полемика не в силах ни развеять грозовые тучи, ни заставить светить солнце.
Должен признать, дорогой неизвестный друг, что входе долгих поисков истины я поистине обогатился плодами созидательных трудов многих ученых, духовного подвижничества многих мистиков и эзотеристов, а также нравственным примером многих людей доброй воли, — но я ничем не обязан ни полемике, ни полемистам. Я ничем не обязан ни раннехристианским авторам, совершавшим нападки на язычество, ни языческим авторам, нападавшим на христианство. Я ничем не обязан ученым протестантским богословам шестнадцатого века; да и академики эпохи Просвещения и Революции восемнадцатого века тоже не научили меня ничему. Ничего я не почерпнул и у воинствующих ученых девятнадцатого века, и у таких революционеров нашего времени, как Ленин.
Этим я хочу сказать, что перечисленные выше полемисты дали мне многое в плане объектов знания — благодаря им я понял всю бесплодность, присущую духу противоречия как таковому, — но они не дали мне ничего в плане источников знания. Иными словами, я многое узнал через них, но ничего не узнал от них. Я взял от них то, чего они не хотели давать, и не взял ничего, что они хотели дать.
Итак, свет истины возгорается из слияния мнений. Со-беседование — этот процесс "совместного общения" (течения вместе) — в корне противоположно дискуссии, процессу столкновения мнений (течения против). Собеседование — это процесс слияния мнений; осуществление синтеза. Истинное собеседование всегда имеет в своей основе изречение Христа: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Мф.18: 20). Ибо все истинные собеседования обращаются к тому трансцендентному Центру, который есть путь, и истина, и жизнь.
По-видимому, наилучший пример той творческой роли, которую может играть беседа, мы находим среди прочего в историческом документе — книге Zohar. В ней раввины — Елеазар, Симеон, Хосе, Авва и другие — объединяют усилия и опыт с тем, чтобы совместно прийти к более глубокому, возвышенному и широкому пониманию Торы. И вот, эти раввины плачут и обнимаются друг с другом, когда это происходит! От страницы к странице читатель книги Зогар — этого замечательного документа духовности, которая была испытана сообща, к которой стремились и которую высоко ценили сообща — учится все более понимать, ценить и любить беседу, направленную на слияние и синтез мнений.