В девятой главе, «Хороший и плохой английский » (134–146), Брисон рассматривает вопрос о литературной норме английского языка. Проблема правильного словоупотребления и правильного грамматического употребления – одна из самых дискуссионных в современной лингвистике. Существует ли необходимость устанавливать языковые нормы, а там, где они установлены, существует ли необходимость их время от времени пересматривать. В отличие, например, от французского, английский кажется намного менее кодифицированным языком. В нем возможны многообразные грамматические варианты, которые, по мнению автора, являются законными и ограничения на которые вызваны, по его мнению, произволом старых грамматиков (в частности, произволом Роберта Лаута, одного из языковых кодификаторов 18 века). Именно произвол последних, как думает Брисон, сделал возможным кодификацию такого логического нонсенса, как «I were», тогда как в предшествующую эпоху совершенно законным и логичным было «I was» (143). Из этого можно заключить, что сам автор склоняется к достаточно широкому либерализму в сфере литературной нормы, причем его итоговая аргументация вновь оставляет впечатление чисто политической (т.е. фантастической в этом случае) апологии. Ср.: «Одно из несомненных достоинств английского – флюид демократизма, который обуславливает подвижность значений скорее под давлением языковой среды, нежели каких-то специальных комиссий» (145). Мы вправе спросить автора: а что, существуют «недемократические» языки, семантика которых поддается регулированию со стороны лингвистических институтов?
В главе 10-й «Порядок – из хаоса » речь идет о словарном запасе английского языка и о наиболее известных лексикографических попытках инвентаризировать этот запас, то есть о словарях. Приведены примеры словарей различного типа, в их числе известный толковый словарь Webster’а. О последнем сказано: «Работа Вебстера одушевлена страстным патриотизмом и верой в то, что американский английский по меньшей мере не хуже британского» (157). В заключение приведена выразительная статистика: одно из последних (1989 год) изданий Webster’s Dictionary содержит 615.000 словарных статей, 2.412.000 цитат поддержки, почти 60 миллионов слов в целом (160). Заключение: «Ни один язык не содержит ничего даже отдаленно приближающегося к этим пределам» (там же).
«Старый Свет, Новый Свет » (161–178). Уже из названия главы видно, что речь в ней идет о сравнении американского и британского вариантов английского языка, о ситуации своеобразного исторического соперничества между ними. «Первым американским поселенцам посчастливилось жить в век, возможно, самых волнующих языковых перемен – во время, когда в язык вошло 12.000 новых слов, а революционные перемены произошли практически в каждой области человеческой деятельности» (161). Новый Свет нуждался в новом языке для того, чтобы выразить свою новизну – так вкратце можно описать положение вещей, при котором американский вариант английского начал свою борьбу за культурную суверенность (говорят, пафос противостояния во время войны за независимость и первое время после нее был столь велик, что отцы-основатели подумывали о переходе на другой национальный язык – 166–167). История самого известного языкового американизма (quintessential Americanism – 164), словечка «OK», являет пример удачного и абсолютно бесшабашного словотворчества, которое местами плохо отличимо от простой неграмотности (см.: 164–166).
По мнению автора, американский вариант оказался более удачливым соперником британского, и для этого было несколько причин. Одна из них вслед историком 18 века Давидом Рэмсеем описывается так: американский английский был в языковом отношении особенно чист и правилен, так как поселенцы, люди из разных углов Британии, оказавшись вместе в новых и рискованных условиях, были вынуждены отбросить диалектные отличия и удержать в речи лишь то, что было общим для них всех (166). Пикантность ситуации заключается в том, что, будучи модернизированным вариантом английского, язык американцев в то же время сохраняет очевидные черты английского «елизаветинского» языка 17 и даже 16 веков, которые для современных британцев являются вполне архаическими, исчезнувшими еще в 18 веке. «Лучший пример – форма gotten, которая большей частью британцев воспринимается как сугубый американизм» (170), но таковым отнюдь не является. Различия касаются также сферы правописания: американцы во многих случаях отделались от французских форм написания вроде honour (они пишут honor, и это стало общепринятым). Расхождение между американским и английским вариантами было намного более существенным еще в начале этого столетия (в начале 20-х годов роман Синклера Льюиса «Баббит» был опубликован в Англии со словарем – 176), но позже благодаря средствам массовой информации, прежде всего телевидению, это расхождение сгладилось. Но и ныне сохраняющиеся отличия служат поводом для недоразумений. Так, Брисон рассказывает реальную историю о некоей даме из Америки, которая, приехав в Англию в первый раз и открыв на стук дверь, обнаружила трех плотных мужчин, отрекомендовавшихся мусорщиками (dustmen); она тут же сообщила им, что она «does her own dusting» («сама привыкла вытирать пыль») (176). В целом существуют около 4 тысяч слов, имеющих различное значение в британском и американском вариантах (177). В заключение автор приводит небольшой словарик таких различий и иронизирует: «если вы знакомы с большей частью этих выражений, то либо вы хорошо знаете страну (Англию – Е.Т.), либо начитались британских детективных повестей» (178).
В главе «Английский как мировой язык » Брисон указывает на очевидный факт широчайшего распространения английского в современном мире, на выгоды и издержки такой распространенности. Молодежные граффити на заборах и стенах современных городов исполняются по большей части на английском, не говоря уже о сфере бизнеса, где почти каждая этикетка или вывеска содержит англоязычную информацию. Сколько же людей в мире говорит по-английски? Вывести это число нельзя простым сложением цифровых данных о населении номинально англоязычных стран. Например, в Америке согласно статистике около 40 миллионов человек не говорят по-английски (180). Есть и другая сторона дела: подчас бывает трудно решить, говорит человек по-английски или на чем-то напоминающем английский, но им по сути не являющемся…
Существуют оптимистические и не очень оптимистические оценки ситуации «английский язык как мировой». Согласно оптимистическим более миллиарда человек на земле говорят и стремятся говорить по-английски (182). Более осторожные наблюдатели указывают на, мягко говоря, преувеличенность того языкового энтузиазма, который native speakers обычно связывают с использованием их языка в мире. По данным «US News & World Report» «даже в Швейцарии, одной из наиболее многоязычных стран, не более 10 % населения в состоянии написать простое письмо на английском» (там же). Тем не менее Брисон констатирует: английский является наиболее изучаемым языком в мире, чье влияние так огромно, что способно воздействовать не только на словарь, но и на лингвистический строй других языков (там же).
Широкое распространение английского в современном мире провоцирует англоцентризм, что в свою очередь является медвежьей услугой для англоязычных. Известны сколь комичные, столь и печальные факты плохого владения иностранными языками со стороны профессиональных переводчиков, обслуживавших американских президентов во время их официальных визитов – настолько плохого, что во время визитов приходилось пользоваться услугами местных переводчиков (ситуация скандальная для дипломатического мира) (194). В американских колледжах в последние десятилетия сокращены до почти непристойного минимума программы обучения иностранным языкам. Один из конгрессменов как-то вполне серьезно сказал лингвисту Дэвиду Эдвардсу (главе Национального Комитета по языкам): «Если английский был хорош для Иисуса Христа, он хорош и для меня» (195). Сами же лингвисты фиксируют анекдотическую ситуацию: миллионы детей школьного возраста в мире более старательно учат английский, чем их сверстники в англоязычных странах (там же). Оксфордский словарь продается в Японии в количестве экземпляров, сравнимом с его продажами в Америке, и на треть больше, чем в самой Англии (там же).
Главы «Имена », «Ругань », «Игра слов », несколько неожиданно появляющиеся посреди эволюции основной авторской темы – мирового приоритета английского, а в английском – американского, языка, – не содержат ничего, что не содержал бы любой популярный справочник. Поэтому мы сразу переходим к заключительной главе: «Будущее английского языка » (239–245). В ней автор в который раз задается вопросом, останется ли в 21 веке английский единым языком или распадется на ряд родственных, но уже в основе различных языков (243). Несмотря на высказываемые (в частности, уже упоминавшимся профессором Burchfield’ом) опасения, Брисон считает, что английский гарантирован от судьбы латинского языка, который сначала эволюционировал в вульгарную латынь раннего средневековья, а затем послужил основой для ряда романских языков. Напротив, если что и грозит английскому, так это излишняя унификация, исчезновение живых диалектных потоков, питающих корни языка (245). С этим трудно не согласиться.
В заключение мы позволим себе вывод относительно отреферированного материала – вывод, который, как нам представляется, не лишен методического и педагогического (в широком смысле слова) смысла. Любовь к родному языку – вещь абсолютно извинительная и даже законная, но, как и любое чувство, она иррациональна в своих истоках. Вторжения этой иррациональности в научно-популярные рассуждения Билла Брисона очень хорошо ощутимы, но мы бы все же не спешили извинять автора в этом. «Любовь не превозносится…» Между языком матери и неодушевленным призраком всемирного языка (образом, напоминающим ходульных космических слонов Сальвадора Дали) есть различие, в которое следовало бы вдуматься. Вместе с тем материал книги свидетельствует, что случай Брисона – еще не самый запущенный.