Случилось это летом 1966 года. После окончания первого курса (Я училась с ЛГУ им. Жданова на русском отделении филологического факультета)мы, студенты, отправились на диалектическую практику в разные районы Северо-Запада. Нашу первую русскую направили на Псковщину записывать местные говоры и диалекты для словарного кабинета, сотрудники которого составляли тематические словари.
Разбив на группы по два-три человека, нас распределили по разным деревням. До Пскова ехали автобусом, а утром отправились осматривать городок, небольшой, но очень красивый и уютный, особенно старый Кремль, расположенный недалеко от реки. К пяти часам все собрались на железнодорожном вокзале и около шести сели в проходящий на юг поезд. Дальше каждая группа выходила на своей станции и отправлялась к месту назначения, то есть в отведенную (указанную) деревню. Мы с Людмилой попали в одну из самых дальних деревень, и нам надо было сойти часа в четыре утра, но проводник - то ли проспал, то ли забыл про нас - разбудил только на следующей станции, причитая: «Ой, девчата, простите, вам ведь придётся возвращаться, километров двадцать назад! Мы схватили рюкзаки, в которых были тетради, какие-то учебники, книги и остатки еды, которую брали с собой в дорогу. Взлохмаченные выскочили на перрон. Уже рассвело: небо было безоблачным, почти исчезнувшая бледная луна и лучи солнца, озарявшие всё вокруг, - начинался новый день. Поезд умчался, скрывшись за горизонтом, а мы стояли в задумчивости. Что делать? В кассе, куда мы обратились, билетёрша сказала, что пассажирский поезд на Ленинград, с остановкой на той станции, что мы проспали, будет только вечером. Расстроенные, мы присели на скамейку, решая, что делать дальше, поэтому очень обрадовались, когда на платформе стали появляться старушки из соседних деревень. Они принесли на продажу неприхотливую еду для проезжавших пассажиров: варёную картошку в мундире, солёные огурцы, лук, редис, ранние яблоки, некоторые из них варёные куриные и гусиные яйца. Подумав, мы решили у них расспросить, как быстрее добраться до «нашей» деревни. Все охали, ахали и причитали, как далеко мы забрались. Наконец, одна из женщин сказала, что уже собирается домой и предложила пойти с ней, а уж там в селе у местных стариков-старожилов узнает, как нам помочь. Мы закинули рюкзаки за плечи и отправились с ней в дорогу. В пути она расспросила нас, кто мы и что будем делать в той деревне, а, выслушав нас, с сожалением, как нам показалось, изрекла: «Да, долго вам до неё топать. Это ж вам ещё до Отца Серафима надо добраться, а уж он поможет». так за разговорами мы подошли к её полуразвалившемуся дому. Уловив наш удивлённый взгляд, пояснила, что мужика у неё с войны нет: немцы казнили за то, что был партизаном. С тех пор она и вдовствует. За изгородью бегали несколько кур и петух, обхаживавший их по очереди. Чуть подальше мы разглядели небольшой огород, где росли лук, чеснок, морковь, картошка, несколько кустиков помидор да плетей огурцов. Мы присели на лавку у дома, хозяйка вынесла нам хлеба и кваса, извинившись за скромное угощение, однако мы были и тому рады. Затем она указала дорогу в следующую деревню, которая, по её словам, была километрах в пяти отсюда. Увидев какого-то деда, запрягавшего в телегу прихрамывающую лошадь, закричала: «Василич, постой». Тот оглянулся и спросил: «Чего тебе, Настасья?». Наша тётка объяснила ему, кто мы, и попросила подбросить в соседнюю деревню. Василич молча кивнул головой, и мы, закинув в телегу рюкзаки, уселись на душистую солому. Ну вот, и Слава Богу, хоть меньше тащиться с рюкзаками, что хоть чуть-чуть, но доберёмся быстрее. Лошадь шла неспешно, прихрамывая на левую заднюю ногу. Василич пояснил, что это её в лесу придавило упавшим деревом. Так за разговорами то о лошади, то о прошедшей войне, о фашистах, наведывавшихся в деревню, мы добрались до следующей, которую заприметили издалека: от сгоревших изб остались только печки. Наш провожатый, вздохнув, с горечью в голосе сказал, что это ещё с войны осталось. Немцы сожгли избы вместе с жителями. Деревушка эта была совсем небольшая - пять-шесть изб, крытых соломой. По улице бегала чья-то тощая дворняга в поисках еды да пара кошек охотилась за воробьями. «Ну вот, к месту я вас доставил, дальше мне в другую сторону, до тутошние старухи вам объяснят, как попасть в следующую деревню, а там покажут дорогу к Отцу Серафиму. Это ведь он тех, кто в войну жив остался, спас. Ну, прощайте, девицы-красавицы». Нам почему-то было грустно с ним расставаться. Ведь после войны прошло уже больше двадцати лет, а здесь она ощущалась во всём: и обгоревшие деревья, торчащие, как свечки, и торчащие чёрные печные трубы, и его рассказ о судьбе жителей деревушки, сожженных фашистами заживо - никого не щадившие. Сам он да ещё несколько ребят чудом остались живы. Просто в одном из домов был глубокий погреб, в котором они спрятались, но жуткие крики и стоны наверху, как он выразился, слышали. Эти крики людей до сих пор по ночам снятся.
|
|
|
|
Мы шли через очередную деревню, но никого не было видно. Наконец, уже в последней избе, возле которой мы присели на поваленное дерево, в окне мелькнуло чьё-то лицо, а затем во двор выползла, как нам показалось, древняя старуха.
|
|
Еле переваливаясь, держась за стену, она ворча подошла к нам, с допросом: мол, кто такие, что в рюкзаках, почему нас сюда занесло. Мы оробели: уж больно напористо она на нас наступала. Однако, когда мы объяснили ей нашу ситуацию, бабка задумалась, а потом, указуя крючковатым пальцем в сторону леса, прошептала: «Вон дорога за тем березняком, только никуда не сворачивайте - иначе заплутаете, да поторопитесь, а то до той деревни далеко. Вона куда вас черти занесли». Мы попросили у неё попить, сказали спасибо и пошли дальше, куда она показала. В перелеске оказалось много морошки, малины, черники. Мы так увлеклись за сбором и поеданием ягод, что едва не заблудились. На наше счастье из леса вышли грибники, они-то и показали нам, в какую сторону нам идти, чтобы выйти на дорогу к деревне.
Поменявшись рюкзаками, Людмила поняла, что я очень устала тащить книги с тетрадями, отдала мне свой, полегче. Солнце было, как говорится, в зените, и от того лес казался каким-то сказочным: под ногами скакали лягушки - недалеко было болото, - на разные лады пели птицы; тепло растекалось повсюду. Нам захотелось остановиться, немного вздремнуть, но помня наставления бабки и грибников, что идти нам ещё километров десять, поплелись дальше, погрузившись в какую-то дурманящую истому. Шли молча - и от усталости, и желания поскорее дойти до деревни.
Наконец мы вышли к колодцу - значит, пришли в последнюю деревню, от которой, как говорили старожилы, «рукой подать» до Отца Серафима.
Что нас сразу поразило, так отличие этой деревни от тех, через которые мы шли раньше. Войны здесь будто и не было. Жители занимались своими делами: кто копошился в огороде, кто колол дрова, готовясь к зиме, кто кормил скотину, кур, гусей и даже уток, плескавшихся в старом корыте. Собаки сидели в будках, а кошки умывались около хат. Мы с удовольствием наблюдали за этой мирной картиной. В это время из одного двора вышла дородная тётка: нам показалось, что видели её на перроне с товарками. «Значит, от станции есть и более близкая дорога?» - подумали мы. Тётка в этот момент подошла к нам, улыбаясь, и спросила: «Ну что, студентки, добрались наконец-то и до нас. Я вас ещё на станции заприметила, но ничего не сказала, мало ли кто здесь шастает. Вон у прошлом годе сюда тоже приезжали, сказались студентами, а оказались чёрными копателями. Их местное болото интересовало: там от немцев много чего осталось. Вот я и промолчала, вы уж меня, девоньки, простите. Устали?! Пойдёмте в дом, я вас покормлю, а потом покажу, как к Отцу Серафиму быстрее дойти. Вы не обижайтесь, только война здешний народ многому научила, вона сколько лет прошло, а как о ней, проклятой, вспомнишь, дрожь пробирает, будто вчера всё было. Ну, да Отец Серафим, если вы ему глянитесь, многое расскажет. И про чудеса здешние».
Хозяйка позвала нас к столу, подала нам кружки и хлеб; затем поставила кувшин с молоком и сковородку с ароматной яичницей. «Откушайте, чем Бог послал, только особо не засиживайтесь, вам к бабке Варе ещё топать и топать. Хорошо, если Отец Серафим тайную тропу до той деревни покажет, партизанскую, так её в войну прозвали».
За разговорами о батюшке мы быстро поели и снова собрались в путь. Матрёна (так звали хозяйку) решила проводить нас до дороги, так как сама деревня была прямо в лесу; вывела к тропинке, строго наказав идти только по ней, пожелала доброго пути, добавив, что по этой еле заметной тропинке к Отцу Серафиму доберёмся за полчаса. Сунула нам узелок для батюшки, добавив: «Кланяйтесь Отцу Серафиму от Матрёны. Если мои сегодня из города приедут, внука крестить принесём. Так что, может быть, с вами ещё свидимся». Отдохнувшие и сытые, мы с Людмилой зашагали по тропе, что указала Матрёна, внимательно смотря под ноги; тропа была едва заметна. Мы размышляли то вслух, то про себя об этом загадочном Отце Серафиме. Судя по всему, его хорошо знали в здешних местах и говорили о нём с нескрываемым уважением.
Ещё издали мы заприметили деревянный дом, а подойдя ближе, поняли, что это церковь с домовой пристройкой и небольшим подворьем. Изгородь вокруг была из живого кустарника ежевики, только калитка из берёзовых колышков. В огороде кормила кур и гусей женщина с повязанным на голове платком. Мы решили, что это жена Отца Серафима. На крыльце под навесом сидел дед: на ногах обрезанные старые валенки, в цветастой рубахе, местами с заплатками. Он чинил старый табурет. Увидев крест за пристройкой, не сговариваясь мы перекрестились. Дед привстал - это и был Отец Серафим. «Ну что, студентки, добрались до меня наконец-то. Это Господь наш уготовил вам такой длинный путь. Что ж, раз пришли - заходите в дом, рассказывайте, куда идёте, что делать будете». А повернувшись в сторону подворья, негромко с нежностью в голосе позвал: «Аннушка, дочка, отложи пока все дела: у нас гости издалека». Он охая поднялся с крыльца, прихватив табуретку, перекрестился, сказав: «Вот и славно, с божьей помощью починил». Мы, тоже перекрестившись, последовали за ним в дом, хотя назвать это домом было сложно. Одна большая комната, в красном углу икона Христа, слева - Божья Матерь с младенцем на руках, справа - Николай Чудотворец. Под ними лампадка, которую он тут же зажёг, и лики святых осветились каким-то необычным светом. Удивительно, но в комнате стало так светло, а вокруг всё наполнилось благостным запахом. Он начал читать молитву «Отче наш». А мы, как заворожённые, повторяли за ним слова простые, но в то же время наполненные каким-то сакральным Светом.
С детства зная эту молитву от бабушки, я с особым трепетом произносила их за Отцом Серафимом. В это время в дом вошла Аннушка и тоже стала читать молитву. «Ну вот и славно, помолились, а теперь можно и отобедать. Аннушка, дочка, собирай на стол, будем кормить гостей, чем Бог послал». Батюшке было явно за семьдесят лет. Аннушка, собирая на стол, заглянула в узелок от Матрёны, а Отец Серафим между тем поведал нам её историю. Оказалось, что живёт она у него с войны, а до этого в той деревушке, что немцы спалили прямо с жителями в избах. А девочку, видно, Господь уберёг: она в это время к партизанам с поручением ходила, на обратном пути от него узнала, что деревни нет и родители её погибли вместе с другими сельчанами. Вот Отец Серафим и оставил её у себя, почитая за дочь. так и живут с тех пор вдвоём. Девочка росла, ему помогала и в церкви, и по хозяйству. Аннушка уже собрала обед: на стол, покрытый домотканой скатертью, поставила большую миску с ароматными щами, которые достала из русской печи, нарезала свежий от Матрёны хлеб, поставила кружки с молоком, положила деревянные ложки. Нас тем временем разобрало любопытство, каким образом эта церковь с пристройкой, будто спрятавшаяся в лесу, и ближайшая деревня уцелели в войну. Однако Отец Серафим начал читать молитву, затем перекрестился и позвал всех к столу отобедать. Ели молча, не торопясь. Когда трапеза закончилась, опять перекрестился и мы вслед за ним. И только теперь решил ответить на наш вопрос (мы-то думали, что он нас не услышал или не захотел отвечать). «Так вы спрашиваете, как эта церковь и соседняя деревня уцелели? Уж и не знаю, поверите или нет, только нам сам Господь помогал. Перед самой войной ко мне пришли жители тех деревень, через которые вы ко мне попали. Видно, Богу зачем-то надо было вас этой дорогой провести, поэтому и проспали свою станцию, а вышли на следующей. Есть от неё ко мне и короче пути, партизанские тропы, однако местные, коих вы на перроне видели, вам о них ничего не сказали и не показали, поэтому Настасья повела вас через свою деревню. Так вот, жители тех деревень мне поначалу дружно помогали, а потом невсегда и не все. И только из ближайшей ко мне, откуда Матрёна, строили до самого конца. На крест у кого-то медные листы нашлись. Вона как он на солнце светится. Из их деревни, кто на войну ушёл, кто в партизаны, все живы остались. Тут недалеко болото, народ там клюкву да голубику по осени собирает. Так оно не простое, уж поверьте мне, чужаков к себе не подпущает, только местных своими дарами одаривает. Чудеса с ним особенно в войну открылись. Был тут у нас предатель: в хорошем стаде всегда паршивая овца найдётся. Это по его наводке аннушкину деревню немцы сожгли. Многие мужики из неё воевать ушли, а кто не мог - в партизаны. Так вот, когда до нас докатилась война, болото, а точнее Господь наш с его помощью, стало нас спасать и защищать. Тогда и открылись тайные тропы: по одной из них вас Матрёна ко мне направила. Да, а немцы несколько раз пытались найти нашу церковь: сжечь её хотели нехристи, а за одно и деревню, что рядом, узнав от предателя, что это мы (церковь и деревня) партизан и кормили, и сведениями снабжали. Только не знал он про тайные тропы, по которым партизаны к нам ходили за провизией и сведения о фашистах узнавали и к железной дороге, и к станции пробирались, составы подрывали и под откос пускали, мост взорвали. Ваш город спасали. Но сюда эти нелюди никак не могли попасть. Только соберутся, как болото, мимо которого надо было пройти, покрывалось беловато-голубой дымкой, да такой густой, что деревьев и кустов, которые рядом росли, вообще не было видно. И нашу церковь и деревню будто покрывалом закрывало: такой густой туман с неба спускался. А жители деревни все к храму приходили и молились, Спасителя Христа нашего и других святых просили защитить от немцев, от этих чертей с непонятными крестами на рукавах. Я же те иконы, что у меня в Красном углу стоят, выносил, и мы всем сходом молились. Фашисты сюда так и не прошли. Я, как человек верующий, думаю, что их сюда Господь не пустил, хотя пытались они не один раз. Слышал я потом от людей, будто нашу столицу Москву на самолёте с иконой Казанской Божьей Матери облетали. Многое я мог бы вам ещё поведать, да пора вам девоньки, к бабе Варе идти, а то до сумерек не успеете до деревни добраться, а в этом лесу лучше на ночь не застревать. Здешний народ ко всему привычный, а вы и перепугаться можете. Я вас до партизанской тропинки провожу и покажу, как дальше идти. Но сразу говорю, придерживаться точно тропы, ни на что не отвлекаться».
Мы вышли на крыльцо и собрались уж было идти, как услышали знакомый голос Матрёны. «Отец Серафим, ты уж прости, что подзадержалась - мои из города опоздали. Мы внука пришли окрестить». Однако отец Серафим сказал ей, чтоб они его теперь ждали, так как ему надо нас проводить, чтобы не заплутали. И мы отправились в деревню бабы Вари: батюшка впереди, а мы за ним гуськом, шаг в шаг. Сразу же за церковью скрылись за густыми кустами ежевики. Посмотрев под ноги, никакой тропинки не заметили, хотя вскоре вышли к болоту. Здесь тропа была едва заметна. Пройдя ещё совсем немного, как нам показалось, Отец Серафим остановился и сказал: «Ну вот, главное опасное место обошли, а дальше пойдёте одни и указал на едва заметную тропинку между берёзами, по ней и идите, никуда не отступайте, а то в болото угодите. Да вам и идти осталось недолго, посмотрел на солнце и добавил - оно в самый раз над макушками деревьев будет, да и сосняк появится. Из него прямо к мостику через речушку выйдете, а по нему к вашей деревне. Там уж и к бабке Варе, она в конце села у озера проживает. А мне пора возвращаться - Матрёна ждёт. Ну прощайте, девчата, и не вздумайте из любопытства ко мне пойти, тропу не найдёте, мох под ногами сразу ровным становится, следов не оставляет». Сказал и тут же повернул назад, а мы и «глазом моргнуть не успели» - так быстро он исчез из виду. Посмотрели на мох, а он и впрямь непримятый, будто на него не наступали.
Мы же, помня наставления Отца Серафима, пошли дальше. И действительно, вскоре берёзы сменили сосны, сделав ещё несколько шагов, вышли к мостику через речушку. Посмотрели на небо - солнце действительно было над макушками деревьев; мы перешли на другую сторону и почти сразу увидели упомянутые батюшкой три избы, вспомнили его наказ: постучаться только в третий дом, где жили добрые люди, его кумовья. Только было мы собрались постучаться в калитку, как на пороге старенькой, но недавно починённой избы появился дед и спросил: «Это вы от Отца Серафима? Заходите в хату, а потом к бабке Варе пойдёте. С нами откушаете, а то голодными останетесь. Она добрая, вы не подумайте чего плохого, просто беднее её в этой деревне никого нет, хорошо что люди ей помогают».
Мы вошли в дом, довольно ухоженный, стол покрыт, как и у Отца Серафима, домотканой скатертью На нём уже стояли кружки и большая сковородка, от которой шёл обалденно вкусный запах. Хозяин пояснил нам, что он ещё с утра наловил карасей, а хозяйка их по-деревенски приготовила в сметане. Кума достала из печи хлеб и подала нам ложки. В углу, как и у Отца Серафима, висела большая икона «Троица». Мы не сговариваясь, перекрестились, вымыли руки и сели за стол. Кум (он так и не сказал, как его зовут) произнёс: «Веруете, значит, это хорошо». Прочитав молитву, перекрестил еду, и все молча приступили к ужину. (Видно, не принято было балагурить во время трапезы). Из кувшина нам налили молоко. Хозяин отрезал по большому куску хлеба, а хозяйке приказал собрать узелок с едой для бабки Вари. Как только мы закончили есть, он обратился к нам: «Ступайте, чтобы до сумерек успели. Солнце уже село. Как выйдите, топайте вправо вдоль озера, с дороги не собьётесь. Городские мальчишки там на лисапедах гоняют. Её домишко самый последний». Мы, поклонившись, перекрестились, ещё раз поблагодарили хозяев и потопали к нашей бабе Варе, прихватив узелок, приготовленный для неё.
Бабка Варя сидела на полуразвалившейся скамейке возле дома. Увидев нас, запричитала: «Ой, девоньки мои, слава Богу добрались, а то я вас уже с самого утра жду. Меня ведь предупредили, что ко мне студентки едут, будут записывать, как мы тут гутарим. Пошли в хату. Да на крыльце под ноги смотрите: доски прогнили, а починить всё никак. Без денег не берутся». Мы вошли внутрь: было темно, но бабуля зажгла полусгоревшую свечку, добавив, что сама и в темноте не спотыкается. «На двор захотите, так это в углу, за дверью в комнату, а по малому и на ведро, что в комнате около печки». Мы шли за ней, держась друг за друга: Людмила шла впереди - я за ней. Вдруг что-то загромыхало, Людмила ойкнула - это она головой о косяк задела. Бабка Варя чертыхнулась, и велела ей пригнуться, пробурчав себе по нос: «Иж какая дылда выросла - у меня потолки низкие, домик-то совсем старенький». Комната была практически пустая: у небольшого окна - стол, пара скамеек. В углу топчан с периной, набитой соломой, там же на прибитой над «кроватью» полке иконка Николая Чудотворца. Посередине залы (так называла комнату баба Варя) столб, подпиравший крышу, около него таз для воды на случай дождя. Слева от входа ведро, печь, а за ней второй топчан, с такой же периной и подушками, из ситцевых лоскутков одеяло. Мы передали ей от кумы увесистый узелок. На что бабка снова запричитала: «Ой, Хфёдор, старый хрен, ой молодец, добра не забывает. Ну, вот завтра и позавтракаем, а может, и на вечер что останется. У меня ведь в огороде кроме лука да чеснока ничего нет». Хфёдор, как она пояснила нам, в войну подростком был, таких немцы в Германию на работы угоняли; так он у меня в баньке с другими пацанамиотсиживались. «Эти черти-фашисты ко мне один раз сунулись, а я морду сажей вымазала, чтоб и на меня не пялились, поглядели на домишко, на меня, что-то по-своему пролопотали и больше сюда не приходили. Спасибо Богу, отвёл эту нечисть от моей хаты». Потом позвала нас к столу, сказав, что на ночь нас «компотом» угостит, чтобы крепче спали. Налила какую-то мутноватую жидкость в стаканы. Мы выпили - это оказалась бражка - (ей бабка себе на хлеб зарабатывала), Людмилу развезло сразу, от усталости и бражки она еле доплелась до топчана за печкой, а я примостилась с краешку. бабка Варя начала читать какую-то молитву, под которую мы и заснули. Рано утром наша хозяйка разбудила нас, в окошко пробивался солнечный свет, хотелось ещё поспать. Однако бабуля скомандовала: «Нечего разлёживаться, ешьте и идите писать свои диалекты. К кому идти, а к кому нет, я вам скажу, а вечером в баньку, только она у меня по-чёрному, обмоетесь в озере. А уж, когда вечерять будем, может и за мной, что запишете». Так началась наша диалектологическая практика, продлившаяся три недели вместо месяца.
Как и говорила бабка Варя, люди здесь оказались разные: кто с открытой душой встречал нас, кто-то вообще не шёл на контакт, отмахивались, как от назойливых мух, раздражались; были дома, где жили городские, приехавшие на лето отдыхать. Некоторые передавали для бабки Вари узелки или свёртки с едой. Помню, как один дед, узнав, что мы квартируем у Вари, разговорился с нами, пригласив в сад, в углу которого из веток, палок и старых досок была сколочена шалаёнка (шалаш) для собаки. Поговорив с нами о том о сём, о прошлом и настоящем житье, под конец встал, набрал в огромную сетку яблок и груш, сверху положил несколько свежих огурцов и попросил передать Варе (в голосе звучала нескрываемая нежность). «Она всё в дело определит, ведь не от хорошей жизни «компот» варит. Да, и сами погрызёте, у меня яблоки вкусные, - молвил он задумчиво, будто что-то вспоминая. - От меня передайте ей спасибо - она знает за что».
Приезжал и наш Сан Саныч - руководитель практики. Так мы за вечер тогда по полтетради исписали, пока он с нашей бабулей беседовал, столько диалектных слов услышали, как нигде в другом месте.
А когда за нами пришёл автобус, где уже собралась вся группа, мы с Людмилой и бабусей даже всплакнули. Прощались, понимая, что больше не увидимся. Сан Саныч отдал ей огромный старый чемодан, в котором для неё привёз продукты на зиму, чему она была рада и запричитала: «Милый ты мой, Саныч, ты уж прости старую дуру, что я поначалу тебя хреново встретила, а ты какой молодец, зла на старуху не держишь». Саныч тоже обнял её и добавил, что на следующий год к ней обязательно пришлёт на практику студентов. Сел в автобус, и мы поехали в свой Питер (так мы тогда между собой называли Ленинград). Некоторое время ехали молча, поглядывали в окно, прощаясь с деревней и размышляя о бабке Варе, о жителях деревень, с которыми познакомились по воле случая, пока добирались до неё; о войне, оставившей свои следы и в душах жителей, да и на земле, всё ещё кровоточившей прошлым. А потом присоединились к остальным; стали петь песни, шутить и делиться впечатлениями от практики. Но когда на горизонте показалась Белая церковь, с торчащими вокруг неё почерневшими деревьями, на которых сидели сизые вороны, мы с Людмилой вспомнили рассказ Отца Серафима об этом месте и его предупреждение туда не ходить. Когда же автобус подъехал ближе к церкви, вороны, будто монахи в чёрных рясах, так жутко начали каркать, а из церкви от этого крика птиц (возможно нам показалось) послышалось тихое церковное пение. Отец Серафим, когда рассказывал об этом храме, назвал это место проклятым. Фашисты сначала надругались над церковью, затем загнали вовнутрь монахов и других служителей храма, и прихожан, пришедших на службу, облили керосином Белую церковь со всех сторон, деревья, что росли вокруг неё, и подожгли. Думали, что люди в храме будут стонать, просить о пощаде, кричать, но вместо этого услышали церковное пение, молитвы и колокольный звон. Колокол им сбросить монахи не дали, обступив его со всех сторон. Да ещё внезапно разразилась жуткая гроза: молнии, как стрелы, ударяли по их машинам и мотоциклам. И такой страх обуял немцев, что эта нечисть поспешила уехать. Храм же тем дождём будто омыло, вот он белым и остался. Ещё Отец Серафим сказал, что место это очистится, когда храм снова восстановят, освятят и в нём снова будут служить службы. «Только будет это ещё нескоро: меня уже не будет, а вам, голубушки, будет столько лет, сколько мне сейчас, за семьдесят».
Пролетели годы, мы давно закончили университет, и как-то недавно в разговоре с Людмилой вспомнили нашу диалектологическую практику и предсказание Отца Серафима про ту церковь. И я про себя подумала: «Восстановили тот Белый храм на Псковщине? Ведь сейчас по всей нашей России-матушке, по всей нашей необъятной Родине восстанавливают и строят новые храмы. Видно время пришло собирать камни». А также вспомнила слова из Библии о том, что человек не помнящий своего прошлого, не знающий настоящего, не имеет будущего. Теперь, размышляя о том долгом пути в деревню к бабе Варе, я твёрдо знаю: в жизни ничего не бывает случайного, как и наша встреча с Отцом Серафимом.