Нечкина М.В. А.С. Грибоедов и декабристы. М., 1977

ЧАСТЬ II

«ГОРЕ ОТ УМА»

Глава VIII

ДВА ЛАГЕРЯ

«Д раматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным», — писал Пушкин А. Бестужеву после чтения «Горя от ума». План и завязку комедии он относил далее именно к области этих законов³⁴⁵. В чем же существо завязки пьесы, ее плана, а стало быть, и того композиционного стержня, на котором держится развитие сюжета? Автор волен придумать любую завязку и избрать любой композиционный стержень, но, выбрав их, он уже признает их внутренние законы и покоряется тому внутреннему движению, той причинности, которую они порождают.

Вдумываясь в композицию пьесы «Горе от ума» и порожденные ею внутренние законы взаимодействия героев, мы ясно различаем в пьесе два лагеря: лагерь молодой России, представленный Чацким, и лагерь крепостников, защитников косной старины, представленный Фамусовым, Скалозубом, Хлёстовой и многими другими. Пафос героя в том, что он борется один против многих. Но тем не менее нужно говорить о лагере, к которому принадлежит герой, а не о герое-одиночке. За Чацким с большим искусством и тактом художника беглыми и тонкими линиями второго плана очерчены его сторонники. Это не только двоюродный брат Скалозуба, который оставил вдруг службу, хотя ему следовал чин, «крепко набрался каких-то новых правил» и «в деревне книги стал читать». Это не только князь Федор, племянник княгини Тугоуховской, который обучался в вольнодумном Петербургском педагогическом институте и в силу этого «чинов не хочет знать». Очевидно, к тому же

лагерю принадлежат и «профессоры» Педагогического института, упражняющиеся в «расколах и безверьи». Отнесем сюда и студентов, обученных «расколам и безверью», представленных уже упомянутым князем Федором. Сюда же относятся сторонники «ланкарточных взаимных обучений», а также какие-то люди, руководящие ученьем и обучающиеся в этих — «как бишь их» — пансионах, школах, лицеях, от которых старуха Хлёстова впрямь готова сойти с ума.

Не забудем, что, по словам Софьи, Чацкий «в друзьях особенно счастлив», очевидно, эти друзья — его единомышленники, ведь не Скалозубы же они. В жизни Чацкого наступил момент, когда ему стало «скучно» в доме Фамусовых, даже несмотря на любовь его к Софье, — и он «съехал» оттуда — очевидно, не в пустыню и одиночество, а в какой-то оживленный мир единомышленников, тех самых «друзей», о которых говорит Софья. «Теперь пускай из нас один, из молодых людей, найдется: враг исканий, не требуя ни мест, ни повышенья в чин, в науки он вперит ум, алчущий познаний», — говорит Чацкий во множественном числе о представителях молодого поколения, — явно не об одном из них, а о многих. Тот «недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых», у которого в голове найдутся здравые мысли и который будет протестовать против раболепства перед иностранцами, — этот недруг может найтись, по мнению Чацкого, «и в Петербурге и в Москве». «Вот то-то, все вы гордецы! Спроси ли бы, как делали отцы? Учи лись бы на старших глядя!» — восклицает Фамусов, не случайно употребляя выразительное множественное число.

Когда Фамусов говорит: «Ужасный век!» — и добавляет: «Все умудрились не по летам», — он явно говорит о каких-то многих представителях молодежи. Когда Чацкий говорит, что нынче «вольнее всякий дышит», он тоже говорит о каких-то многих своих сторонниках, ощущающих нужду в этом вольном дыхании. «Где — укажите нам — отечества отцы...» — говорит Чацкий Фамусову, и это множественное число — отнюдь не риторическая формула. Когда Фамусов говорит, что «нынче пуще чем когда безумных развелось людей и дел и мнений», — он явно говорит о многих, а не об одном Чацком. «А? как по- вашему? По- нашему смышлен», — восклицает Фамусов о низкопоклонном Максиме Петровиче, и это множественное число с большой выразительностью говорит

именно о двух лагерях. Очевидно, уже существуют многие люди, готовые осмеять придворного низкопоклонника, отважно жертвующего затылком для потехи власть имущих, — иначе Чацкий не употребил бы выражения: «Нынче смех страшит и держит стыд в узде». Ведь пугал, очевидно, не смех какого-то одного человека, а смех многих, расходящимися раскатами звучавший по России. Множественное число многих глаголов и существительных — своеобразный персонаж комедии, и персонаж немаловажного значения.

Таким образом, круг единомышленников Чацкого гораздо шире, чем кажется с первого взгляда. Необходимо говорить именно о двух лагерях в пьесе. И лишь пафос героя и драматизм его положения оттенен тем, что вот тут, в доме Фамусова, он борется один против многих.

Наличие двух лагерей в пьесе представлялось важнейшим композиционным моментом и самому автору. Грибоедов пишет в своем известном письме к Катенину о «Горе от ума», характеризуя позицию героя в пьесе: «Этот человек разумеется в противуречии с обществом, его окружающим». «Разумеется» не взято в запятые, это не вводное слово, — это глагол в роли сказуемого данного предложения. Дополнительно углубляет и комментирует эту же сторону дела В. К. Кюхельбекер: «В „Горе от ума“, точно, вся завязка состоит из противоположности Чацкого прочим лицам... Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, — и только». Кюхельбекер справедливо полагает, таким образом, что движение в пьесе дается антагонизмом двух лагерей. Мы вправе предположить, что это мнение — не случайное умозаключение далекого читателя, а результат многократного обсуждения пьесы и ее замысла с другом — Грибоедовым. Употребляя выражение Леонардо да Винчи, «il primo motore» («первый двигатель») пьесы — общественная коллизия, наличие двух лагерей³⁴⁶.

В каком отношении к ней развивается любовная драма? Раскрытая в своих глубоких пружинах и тонко прокомментированная И. А. Гончаровым, она стала общепризнанным элементом сюжета. Нередко отношение любовной драмы к общественному содержанию пьесы формулируется в грибоедовской литературе так: она-де существует «самостоятельно», «кроме» социального

содержания. Никак нельзя с этим согласиться. Любовная драма развивается в глубокой связи с коллизией двух лагерей. Эта коллизия как бы кольцом охватывает любовную драму и несет ее в себе, соединяя свое движение с ее развитием и придавая ей особую остроту. Герой принадлежит тому социальному миру, который противостоит лагерю его соперника. Представим себе на одну минуту, что соперник Чацкого — человек одного с ним лагеря, одних убеждений, некий Чацкий № 2, какой-либо Каховский или Якушкин, личные романы которых теперь хорошо известны. Мы немедленно чувствуем, как начинает колебаться самый костяк композиции пьесы. Мы потрясаем самую систему событий и хотим извлечь из нее нечто такое, на что пьеса опирается, на чем держится все соотношение ее частей. В самом деле: Чацкий, вернувшись в Москву, находит, что сердцем Софьи овладел Чацкий № 2, собрат по убеждениям. Любовное столкновение сейчас же теряет элементы общественной коллизии, и, что самое важное, пьеса вообще останавливается. Перестают действовать именно те признанные самим автором над собою законы, которые пустили в ход движение пьесы. В предположенном нами случае исходов любовного конфликта могло бы быть только два: Чацкий мог бы противодействовать благородному сопернику или содействовать ему. В первом случае Чацкий мог бы вступить в борьбу с соперником лишь на «общечеловеческой» основе противопоставления одного сильного чувства другому, и «Горе от ума» немедленно исчезло бы вообще, полностью переродившись в чисто любовную пьесу. Во втором случае, если Чацкий, движимый чувством благородного самоотречения, в силу каких-то особых поводов отказался бы от своей любви и стал бы помогать другу отбивать Софью у лагеря Фамусовых, Чацкий немедленно стал бы второстепенным лицом, а пьеса также перестала бы быть «Горем от ума».

Держит любовную интригу в том виде, в каком она раскрывается в пьесе, именно общественное противоречие — столкновение двух лагерей. Социальная коллизия охватывает любовную драму, несет ее в себе и вместе с тем движется в ее эпизодах, как кровь в сосудах организма. Если соперник Чацкого принадлежит одному с ним лагерю, Чацкий уже не может сказать Софье: «Когда подумаю, — кого вы предпочли...» Он уже не имеет никаких оснований воскликнуть о сопернике: «Она его не

уважает!» или: «Шалит, она его не любит...» Более того, — новое обстоятельство начинает касаться прямо всех деталей пьесы, даже мелких этапов ее внутреннего хода, и пожирать их, как пламя пожирает рукопись. Не будем уже говорить о том, что пьеса рухнула бы еще до приезда Чацкого: Якушкин не ответил бы озадаченному Фамусову, что спешил на его голос «с бумагами-с», а, застигнутый отцом врасплох, конечно, действовал бы открыто и прямо, — и приехавший Чацкий застал бы бурную развязку пьесы вместо начала первого акта. И первый разговор Чацкого с Софьей существеннейше меняется, и даже не столько меняется, сколько полностью исчезает: она, привыкшая к таким же разоблачительным речам Чацкого № 2 и, очевидно, любящая эти речи любимого человека, не будет иметь решительно никаких оснований воскликнуть: «Гоненье на Москву!» или: «Не человек, змея!», или язвительно предложить Чацкому свести его с тетушкой, «чтоб всех знакомых перечесть». Да и на балу не произошло бы никакого скандала, потому что Чацкий не имел бы повода смеяться над Молчалиным — «громоотводом», умеющим моську вовремя погладить...

Не менее двух лагерей должно существовать во всяком драматургическом произведении. Автор волен силою своей художественной фантазии создать любые сталкивающиеся группы, выдумать их. Существенным качеством «Горя от ума» является то, что конфликт противоборствующих групп не выдуман автором, а кровно принадлежит исторической действительности. Лагери, с огромной новаторской смелостью выведенные на сцену Грибоедовым, были явлением самой русской жизни.

Более того — дифференциация двух лагерей дошла до быта, до повседневности. За ней не надо ездить на квартиру к Никите Муравьеву или выискивать ее на сборищах у декабриста Глинки. Нет, она налицо, в сущности, повсюду, так глубоко захватила она дворянское общество. Тончайшей художественной чертой «Горя от ума» является именно то обстоятельство, что общество делится на два лагеря, собственно говоря, в первой попавшейся и самой обыкновенной дворянской гостиной. Никаких особых сборищ нет в доме Фамусовых — это рядовой дворянский дом. Чацкий приезжает туда не сражаться со староверами, а на свидание с любимой девушкой. И, приехав

совсем для другого, он немедленно выявляет собою деление общества на два лагеря.

Но это еще не все. Создавая глубоко реалистическое произведение, Грибоедов воспользовался формой классической светской комедии: он сохранил и внешние ее признаки — пресловутые «три единства» — места, времени и действия. Но, заставив эту форму служить новой эпохе и новым целям, он сейчас же оказался новатором и в области самой формы. Явившись автором русской национальной комедии, отражающей новую эпоху и служащей ее задачам, Грибоедов развернул действие прежде всего силой реального исторического конфликта двух общественных лагерей. Продолжим приведенную ранее цитату Кюхельбекера: «Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, — и только. Это очень просто, но в сей-то именно простоте — новость, смелость, величие того поэтического соображения, которого не поняли ни противники Грибоедова, ни его неловкие защитники». Кюхельбекер тут совершенно прав. Поэтому и форма классической комедии не мешает нам не только признать Грибоедова реалистом, писателем новой эпохи, но одновременно и новатором формы. Карл Маркс пишет: «Обычной судьбой нового исторического творчества является то, что его принимают за подобие старых и даже отживших форм общественной жизни, на которые новые учреждения сколько-нибудь похожи». Основная мысль этого утверждения применима и к данному случаю. Новаторство в старой классической форме отметили и современники, — выше цитирован Кюхельбекер. Напомним П. Вяземского: «Самые странности комедии Грибоедова достойны внимания: расширяя сцену, населяя ее народом действующих лиц, он, без сомнения, расширил и границы самого искусства. Явление разъезда в сенях, сие последнее действие светского дня, издержанного на пустяки, хорошо и смело новизною своею». Прекрасные слова! Конфликт двух общественных лагерей и потребовал «народа» действующих лиц. Это — момент создания социального портрета общественной группы. Пустоту светского дня, издержанного на пустяки, можно было подметить и понять, лишь противопоставив его мысленно иному идеалу человеческого времяпрепровождения. Этот критерий должен был существовать в сознании зрителя, если он хотел и мог понять комедию³⁴⁷.

Сторонники Грибоедова, раскрывая достоинства пьесы в своих критических статьях, одновременно высмеивали и законы классического трафарета: «Есть и в Петербурге украшенные лаврами литераторы, которые не понимают, как может существовать комедия, в которой по обыкновению никто не женится, где нет пролазов-слуг, шалунов-племянников, старого опекуна, хитрого любовника и нежной любовницы, которой свадьба предшествует закрытию завесы. Наши письменные люди, дамы и мужчины, обученные мудрости по курсу Лагарпа, точно так же рассуждают». Действительно, комедия Грибоедова двигалась по иным законам³⁴⁸.

Таким образом, проблема реализма в «Горе от ума» требует обязательного обращения к истории. Без этого обращения реализм пьесы может быть воспринят поверхностно и сведен к плоскому утверждению, что комедия отразила московский дворянский быт таких-то годов — и только. Освещенная же историческим светом, проблема реализма существенно изменяется. Чтобы понять, какие исторические процессы отразила в себе комедия, надо вдуматься в действительные, реальные процессы, чтобы сопоставить их с комедией. Задача анализа реализма состоит прежде всего в том, чтобы понять, были ли отражены автором закономерности исторического процесса, и если да, то какие именно закономерности были отражены. Надо уяснить себе, как глубоко они были взяты. Надо ответить и на вопрос, сколь длительна была историческая судьба отраженных процессов и какую нагрузку они несли в деле продвижения вперед своей страны. Всего этого нельзя изучить без привлечения истории.

Вопрос дополнительно углубляется и расширяется, если учесть, что общественные лагери, столкнувшиеся в пьесе Грибоедова, были всемирно-историческим явлением. Они создались к моменту революционной ситуации и в Италии, и в Испании, и в Португалии, и в Греции, и в Пруссии, и в других европейских странах. Всюду они принимали своеобразные формы. Так, в Испании, Португалии, Италии партии реакции были зачастую возглавлены и руководимы реакционным католическим духовенством. В лагере «староверов» там постоянно можно было встретить испанского Фамусова — католического монаха в сутане, и инквизиция с ее тюрьмами выступала на помощь старому миру, цепко державшемуся за власть.

Острота столкновения и резкость деления двух лагерей была такова, что испанские революционеры писали: «В Испании существуют две враждебные нации...» В странах, порабощенных чужеземным завоеванием, лозунг борьбы с иностранцами приобретал особую остроту. Крик «Fuori lo straniero!» («Прочь чужеземцев!») был боевым лозунгом итальянского революционного движения. Два лагеря: реакционеры — сторонники австрийского владычества — и страстные сторонники самостоятельной и свободной Италии находились в непрерывной схватке. Орсини пишет о формах итальянского общественного движения двадцатых годов: «В то время Романья страдала от борьбы двух партий, носивших название „бандьеров“" и „либералов“. Первые — сторонники правительства и австрийцев — были известны под именем партии „двух“, ибо папская кокарда состоит из двух цветов: белого и желтого, между тем как кокарда либералов имеет три цвета: белый, красный и зеленый, и было весьма в обычае, что при встрече двух молодых людей на улице один обращался к другому с вопросом: „К кому принадлежишь ты: к двум или к трем?“ Если ответ был удовлетворителен, каждый мирно шел своей дорогой; в противном случае происходила драка на ножах, пока один из них не бывал убит». В Германии оживленно развивалось студенческое движение, резко враждебное принципам Священного Союза. Выражаясь образно, Чацкий в Италии был бы карбонаром, в Испании — «эксальтадо», в Германии — студентом³⁴⁹.

Далеко не любая история литературы европейской страны может гордиться крупным художественным произведением, запечатлевшим эту борьбу. Грибоедов создал такое произведение для России. Запечатленные им исторические процессы были схвачены глазом художника почти что с научной точностью. Два лагеря в русской общественной жизни стали образовываться ранее, нежели Грибоедов задумал «Горе от ума», и продолжали развиваться, стягивая общественные силы к двум полюсам и после того, как комедия была написана. В русской действительности это явление восходит к концу XVIII в., ко времени Радищева. Грибоедов словом художника воссоздал схваченное им из жизни явление в процессе его развития. Он выделил как важное и основное то, что и в реальной жизни было основным и важным, что имело значительную судьбу дальнейшего развития, а уменье

выделить ведущее — это первый признак высокохудожественного творчества.

Как же образовались и выявились эти лагери в русской жизни и какие характерные черты были им присущи?

Уже во второй половине XVIII в. в ходе исторического развития России явственно обнаружено нарастающее в своем движении новое, важнейшее явление: устарелость старого феодально-крепостного строя. Старые общественные отношения, старые формы жизни тормозят развитие страны. Ростки нового мощно пробиваются сквозь толщу устарелого строя, надламывая кору старых общественных форм. Рождается историческая необходимость замены его новым, в ту эпоху прогрессивным, буржуазным строем. Все нарастая, еще резче и явственнее, нежели в конце XVIII в., обнаруживает себя этот процесс в первой четверти XIX в. Он явно имеет большую историческую судьбу, он растет, усиливается, становится все более заметным. Необходимость замены старого новым ощущается тем более отчетливо, что одновременно выявляется огромная мощь страны, ее необъятные силы. Не слабая и хилая страна стонет под гнетом феодализма, а сильный, молодой, полный необъятных возможностей народ бьется в его путах. Дважды потрясенная в войнах с Наполеоном в 1805 и 1806—1807 гг., Россия становится победительницей непобедимого в 1812 г., дает сигнал к освобождению народов Европы от ига Наполеона и сама становится огромной силой в процессе этого освобождения.

Внутренние процессы, протекавшие в стране, были по историческому своему существу те же, которые были характерны и для Западной Европы. Старый феодально-крепостной строй ветшал и мешал развитию нового. Страна производила все большее количество жизненных благ, и производила их во все более значительной доле по-новому. Росло число промышленных предприятий, увеличивалось применение вольнонаемного труда, возрастала товарность хозяйства, прибавлялось городское население. В недрах крепостного строя развивался новый, в то время прогрессивный — капиталистический — уклад, вступая в резкое противоречие с давящими на него феодально-крепостными отношениями. Крепостное право оказывалось

тормозом дальнейшего развития. Эпоха мировой истории, отграниченная датами 1789—1871 гг. — от Великой французской революции до франко-прусской войны, — это, по словам Ленина, «эпоха подъема буржуазии, ее полной победы. Это — восходящая линия буржуазии, эпоха буржуазно-демократических движений вообще, буржуазно-национальных в частности, эпоха быстрой ломки переживших себя феодально-абсолютистских учреждений»³⁵⁰. Россия также была на переломе от феодального строя к капиталистическому. Это время сильнейшего исторического движения и борьбы против старого, время бурного зарождения новых идей и «клокотания умов» является вместе с тем временем сложения нации. Самый состав общественной идеологии резко обогащается и усложняется. «Дух времени» проявляется в кипении умов.

В России эпохи декабристов не завершился, не дошел до конца процесс создания революционной ситуации. В этом — глубочайшая подоснова неудачи восстания 14 декабря. Однако революционная ситуация создавалась, хотя и не создалась. Она была в процессе становления, но не вызрела, не завершилась. Но самое возникновение и развитие ее компонентов прочно включает Россию в общеевропейский процесс — многократного возникновения революционных ситуаций в общеевропейском революционном движении в исходе десятых — начале двадцатых годов XIX в. В России налицо были все те исторические процессы, которые подготовляли создание революционной ситуации, и шли они в направлении к ее возникновению, убыстряясь, усиливаясь в своем развитии. Согласно учению Ленина, революционная ситуация обязательно предшествует революции. Не может быть революции без революционной ситуации. Однако не всякая революционная ситуация переходит в революцию. Ленин указал на следующие признаки революционной ситуации: «1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизмененном виде свое господство; тот или иной кризис „верхов“, кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы „низы не хотели“, а требуется еще, чтобы „верхи не могли“ жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов. 3) Значительное повышение,

в силу указанных причин, активности масс, в „мирную“ эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими „ верхами “, к самостоятельному историческому выступлению.

Без этих объективных изменений, независимых от воли не только отдельных групп и партий, но и отдельных классов, революция — по общему правилу — невозможна»³⁵¹.

Ближайшим исходным моментом для создания европейской революционной ситуации накануне 1820-х гг. был период наполеоновских войн. Во время военных действий против Наполеона направление удара, наносимое Наполеону народным движением и европейскими правительствами, было общим: внешне это совпадение могло быть принято за одну общую цель у народов и правительств — свергнуть иго Наполеона. Это совпадение скрадывало внешнее проявление различий. К одной ближайшей цели были направлены военные действия союзных правительств — свалить Наполеона хотел и Александр I, и Веллингтон, и Блюхер, и Аракчеев, и Фридрих Вильгельм Прусский, и австрийский император, и жадно насторожившиеся по ту сторону Ла-Манша Бурбоны — гости английского правительства. Этого же — свержения Наполеона — хотели народные массы России, выгнавшие захватчика со своей родной земли в 1812 г. и давшие сигнал народам Европы начать борьбу за свое освобождение. Этого же хотели народные массы Испании, Италии, Пруссии, Австрии... Однако ближайшая общая цель не означала единства целей более отдаленных: удар правительствами и удар народами наносился во имя разных конечных целей. Правительства воевали во имя восстановления старого и укрепления старого, народы шли на борьбу под лозунгами завоевания нового. Правительства боролись против Наполеона как против узурпатора законных престолов, народы шли на борьбу против тирана и угнетателя. «Вольнолюбивые видели в нем тирана, истребителя свободы; царелюбцы называли его хищником престола», — метко заметил о Наполеоне Ф. Ф. Вигель.

Сохранить феодально-крепостные устои, вернуть на престолы законных королей, укрепить господство дворянства и основать этот застой на дележе богатого наполеоновского наследства, напитавшись кровью народов, —

такова была основная цель правительств. Свергнуть феодально-крепостное иго, ликвидировать абсолютистскую форму верховной власти, добыть себе купленную кровью политическую свободу, идти вперед по линии молодого, нового, прогрессивного строя, а не гнить в старой феодальной колее — таковы были цели народов. Правительства демагогически пользовались народными настроениями, и воззвания правительств, пока шла борьба, походили на революционные прокламации. Русский Сенат даже запроектировал было медаль в память 1812 г. с надписью: «Зарево Москвы освятило свободу и независимость», да, по-видимому, вовремя спохватился³⁵².

Наконец Наполеон был свергнут, цели разъяснились, народы увидели, что они обмануты правительствами. Отсюда растет конкретный процесс борьбы правительств и народов («борьба народов и царей», по метким словам В. Кюхельбекера!), на котором и воспитывались декабристы. Они остро и отчетливо сознавали его. «Скоро цель конгрессов открылась, скоро увидели народы, сколь много они обмануты, монархи лишь думали об удержании власти неограниченной, о поддержании расшатавшихся тронов своих, о погублении последней искры свободы и просвещения. Оскорбленные народы потребовали обещанного, им принадлежащего, — и цепи и темницы стали их достоянием! Цари преступили клятвы свои...» — писал декабрист Каховский из тюрьмы в своем письме к Николаю I³⁵³.

Процесс был так отчетлив, что его прекрасно сознавали и люди противоположного лагеря. Вигель пишет, что после Венского конгресса началась «постоянная борьба народа с правительством», а Греч, вращавшийся тогда в декабристских кругах, писал, что после 1815 г. «не в одной России, — во всех государствах Европы народ был разочарован и обманут. Тонули — топор сулили, вытащили — топорища жаль. Низвержение преобладания Наполеонова произошло при восклицаниях: «Да здравствует независимость, свобода, благоденствие народов, владычество законов!..» Венский конгресс показал, что о народах и правах их никто не заботится»³⁵⁴.

Декабристы с замечательной ясностью понимали, что и русский народ не исключение, что и он обманут. Он боролся за родину, которая могла дать ему освобождение, он надеялся на это освобождение от крепостного права. «Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят

господа», — говорили вернувшиеся с фронта русские солдаты; эти слова записаны декабристом. Народ не хотел жить по-старому: об этом говорили учащающиеся крестьянские волнения, восстания в армии — это было новым для Александра I. Об этом же говорили донские волнения 1820 г., волнения в военных поселениях. Тот русский ополченец, который был выведен Грибоедовым в пьесе «1812 год», тоже не хотел жить по-старому: он боролся за отечество, надеясь на освобождение от крепостного гнета, но вынужден был вернуться на родину «под палку господина» и кончил жизнь самоубийством.

Правительство в России уже начало сознавать, что оно не может управлять по-старому. Сознавая надвигающуюся опасность, оно резко усиливает свою борьбу с нарастанием нового, усугубляет реакционную политику и в то же время мечется среди проектов реформ. Александр I, поддерживая Аракчеева, одновременно поручает Новосильцеву написать проект конституции. Он сознает, что правительство не может управлять по-старому. Еще накануне 1812 г. Карамзин убеждал его, что полное спасение — в сохранении старого, что Россия может и должна жить, как при Екатерине, и что нет программы «преобразований» лучше, чем 50 хороших губернаторов. Карамзин уверял, что полное и неограниченное самодержавие — «палладиум России». Однако самодержец после 1812 г. видит объективную невозможность отстоять старое: эта невозможность проистекает не от качеств характера царя, не от степени его европейского образования и не от влияния воспитателя Лагарпа, — она рождается российской действительностью. Ее вызывает к жизни объективный ход развития России. И если реформы суть побочные продукты революционной борьбы, то и проекты реформ тоже не могут быть ничем иным, как побочным продуктом того же процесса, только продуктом более незрелым, зеленым, недоразвившимся. Генезис их один. Они также результат объективно складывающегося процесса, независимого от воли отдельных людей.

Сознание близости надвигающегося кризиса возникает у самих представителей государственной власти — это также доказательство нарождающейся невозможности управлять по-старому: сенатор Дивов, первый советник иностранных дел, помощник Нессельроде, так характеризовал общее состояние управления страной в ноябре 1825 г.: «Если проследить все события этого царствования,

то мы увидим полное расстройство внутреннего управления — мы увидим, что во всех отраслях управления накопился огромный горючий материал, который может каждую минуту вспыхнуть. Исаакиевский собор в его нынешнем состоянии разрушения является верным подобием правительства. Его испортили, потому что хотели построить на старом фундаменте новый собор из массы нового материала и в то же время сохранить ничтожную часть старого мраморного здания... Точно так же обстоит дело и с государственными делами: нет твердого плана, все делается в виде опыта, на пробу, все двигается ощупью...» Секретарь императрицы Марии Федоровны Н. М. Лонгинов в переписке с С. Р. Воронцовым полагал: «В порядке вещей, что рано или поздно Россия не избегнет революции, так как вся Европа прошла через это. Пожар начнется у нас с этих пресловутых военных поселений, даже в настоящее время достаточно одной искры, чтобы все заполыхало». Близкий к русским правительственным кругам Жозеф де Местр, посланник при русском дворе от лишенного владений Сардинского короля, приходил к выводу, что перед Россией стоят только две возможности: рабство или революция³⁵⁵.

Дальнейший ход событий показал, что в России того времени революционная ситуация еще не вызрела до конца, революционный класс не оформился, массовые революционные действия оказались невозможными. «Страшно далеки они от народа», — сказал Ленин о декабристах; однако они, «лучшие люди из дворян», «помогли разбудить народ», «их дело не пропало».³⁵⁶

Отсутствие революционной буржуазии в России — одна из существенных особенностей ее общественного движения. Не буржуазия, а дворяне-революционеры выступают в России на заре ее революционной истории как деятели буржуазно-революционного переустройства страны, борцы против самодержавия и крепостного права. Происходит выделение из дворянской среды дворян-революционеров, идейная поляризация дворянства. На одном полюсе — сторонники борьбы со всем отжившим в социальном и политическом строе, сторонники боя за новое, за движение страны вперед. На другом полюсе группируются и консолидируются защитники старого. Грибоедов не выдумал двух лагерей, не изобрел их в своей поэтической фантазии, — он увидел их в жизни, переработал в творческом

сознании и как защитник нового отразил, воссоздал в комедии жизнь.

История классовой борьбы показывает, что в периоды революционной подготовки враждующие классы все отчетливее стягиваются к двум полюсам — к будущему лагерю революционного действия и к лагерю борьбы с революцией. Таким образом, самый факт нарастающей дифференциации двух лагерей оказывается проявлением предпосылок революционной ситуации. С этой точки зрения «Горе от ума» отразило всемирно-исторический процесс. Вместе с тем оно художественно отразило это всемирно-историческое явление в его своеобразной, русской форме — идейной поляризации русского дворянства, формировании русского дворянско-революционного лагеря. Комедия дает этот процесс в его многообразии и глубине, отразив его, в основном, на рубеже 1820-х годов, когда и наблюдал его Грибоедов. Герой действует более всего словом — такова и была в тот момент тактика ведущей организации передового лагеря — Союза Благоденствия. Ленин назвал декабристов людьми, осуществлявшими «руководство политическим движением» своего времени; говоря о 1825 г., он писал: «Тогда руководство политическим движением принадлежало почти исключительно офицерам, и именно дворянским офицерам»³⁵⁷. Грибоедов, как мы видели, был кровно, теснейшим образом связан с этой средой и в идейном отношении.

Исторические документы декабристского времени многократно констатировали факт образования двух лагерей, лежащий в основе комедии Грибоедова. Один из ярких примеров имеется в архиве «Зеленой лампы» — побочной управы Союза Благоденствия.

Грибоедов был в Иране, и работа над комедией еще не вступила в период творческого оживления, когда на заседаниях «Зеленой лампы» читался любопытный документ — «Письмо к другу в Германию», рисовавшее петербургское общество:

«Мой дорогой друг!

Вы спрашиваете у меня некоторые подробности о петербургском обществе. Я удовлетворю Вас с тем большим

удовольствием, что лишен всякого авторского самолюбия и правдивость — единственное достоинство, на которое я претендую.

Посещая свет в этой столице хотя бы совсем немного, можно заметить, что большой раскол существует тут в высшем классе общества. Первые, которых можно назвать правоверными (погасильцами), — сторонники древних обычаев, деспотического правления и фанатизма, а вторые, — еретики — защитники иноземных нравов и либеральных идей. Эти две партии находятся всегда в своего рода войне, — кажется, что видишь духа мрака в схватке с гением света...

Все различия и видоизменения, которые чувствуются в тоне и в манере здешних домов, могут быть сведены к этому главному различию»³⁵⁸.

Этот текст — прямой комментарий к «Горю от ума».

Современник декабристов А. И. Кошелев дает особо резкий критерий в делении двух лагерей: «Одни опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полагали все надежды»³⁵⁹.

Факт возникновения двух лагерей в русском обществе засвидетельствован и в реакционных записках Греча: «Офицеры делились на две неравные половины. Первые, либералы, состояли из образованных аристократов. Последние были служаки, — люди простые и прямые (!) исполняли свою обязанность без всяких требований. Аристократы либеральные занимались тогдашними делами и кознями, особенно политическими, читали новые книги, толковали о конституциях, мечтали о благе народа...»

Никита Муравьев в своей рукописи «Мысли об „Истории Государства Российского“ Н. М. Карамзина» полагал: «Не мир, но брань вечная должна существовать между злом и благом; добродетельные граждане должны быть в вечном союзе против заблуждений и пороков». О тех же двух лагерях свидетельствует в своих «Записках» И. Д. Якушкин: «В 14-м году существование молодежи в Петербурге было томительно. В продолжение двух лет мы имели перед глазами великие события, решившие судьбы народов, и некоторым образом участвовали в них; теперь было невыносимо смотреть на пустую петербургскую жизнь и слушать болтовню стариков, выхваляющих все старое и порицающих всякое движение вперед. Мы ушли от них на 100 лет вперед». В этом замечательном

тексте пропасть между двумя лагерями даже образно измерена временем: их разделяет целое столетие. «Как посравнить да посмотреть век нынешний и век минувший — свежо предание, а верится с трудом», — как бы вторит ему Чацкий. Отсюда, из этого чувства протекшего между лагерями исторического времени, — ироническое название «староверов» и даже «готентотов», а у Николая Тургенева — «печенегов Английского клоба». Защитники косной старины столь же отдалены от молодого авангарда, как готентоты или печенеги от настоящего времени. Грибоедов употребляет ту же терминологию. Он пишет Бегичеву из Москвы в 1818 г.: «Здешние готентоты ничему не аплодируют, как будто наперекор петербургским», или: «Ты жалуешься <