Рекламный самолет летел над Круазетт и тянул на буксире вымпел, трепетавший в воздухе, как кривая сердечной фибрилляции; но загорающие, вытянувшиеся на своих лежаках на принадлежащих отелям пляжах, даже не замечали его. Летчик, поравнявшись с «Мартинесом», сделал крутой вираж и поплыл в направлении Жуан-ле-Пен и мыса Антиб — его пропеллер рассекал воздух и отбрасывал солнечные зайчики на сверкающее море.
Я смотрел на него, пока он не исчез из виду, и тосковал. Тосковал по своему старенькому «Гарварду», в кабине которого меня оглушал рев двигателя и поташнивало от вони смазочного масла, по плану полета, закрепленному на колене, по мешочку со льдом и тремя бутылками пива, висящему на держателе штурвала, по не-докуренной сигаре в пепельнице, присобаченной скотчем к приборному щитку. Мне так хотелось, чтобы ледяной ветер обдувал фонарь кабины, а поток света заливал каждую клеточку сетчатки, все заждавшееся пространство души.
На воде у причальной стенки общественного пляжа неподалеку от Дворца фестивалей раскачивались скоростные катера воднолыжной школы, ожидая, пока их клиенты наденут на себя спасательные жилеты. Туристы заполнили Круазетт — приветливые американцы, приехавшие в краткосрочный групповой тур, технически сметливые немцы, разглядывающие сверхлегкие гидропланы, пришвартованные у деревянных причалов, неугомонные арабы, пресыщенные сексом и наркотиками, ожидающие на улочке перед «Карлтоном», когда наконец откроются игральные залы.
Из забегаловок доносились до меня запахи блинчиков и картофеля-фри, но запреты Уайльдера Пенроуза уже начали действовать. Потоки людей двигались неторопливо, собирались у табачных лавочек и обменных пунктов, образуя что-то вроде тромба в артерии. С их видеокамерами и экспонометрами, с мешками (на манер тех, в которых возят трупы), полными запасных объективов, они напоминали огромную съемочную команду, работающую без сценария.
Я был разочарован. Мое раздражение лишь усилилось, когда я услышал скрытую угрозу Делажа. Он мне польстил, сравнив с Сент-Экзюпери, но кости этого великого летчика лежали на дне морском в кабине его «лайтнинга» где-то неподалеку от Бе-дез-Анж. Я понял его намек. Но с какой стати Делажу везти меня в Канны, если только я наконец не попал в цель?
Как он и предлагал, я посетил офис «Нис Матен». Из старых номеров я ничего не узнал ни о Дэвиде Гринвуде, ни о дне его смерти, ни о том, как этот доморощенный снайпер умудрился захватить заложников и затем расправиться со своими жертвами, при том что они находились далеко друг от друга и в поселке действовала разветвленная система безопасности. Я нашел фотографии Гринвуда с его подопечными в сиротском приюте в Ла-Боке, но, как ни старался, не сумел перекинуть мостика от этих улыбающихся темноглазых девочек к жестоким фото иссеченных пулями дверей и залитых кровью кабин лифтов.
Не больше толку было и от посещения Американской библиотеки, где я просмотрел микрофиши «Геральд Трибюн». Услужливая библиотекарша предложила мне наведаться в местную газету для англоговорящих жителей, но, приехав на такси в Ле-Напуль, я обнаружил там только какую-то подпольную редакцию бесплатного листка, где рекламировались продающаяся недвижимость, проектировщики бассейнов и дилеры по части подержанных «мерседесов».
Опаленный солнцем, я миновал парковку перед входом во Дворец фестивалей. Зной головной болью поднимался от фигурных плиток тротуара. За мной по улице — в десяти футах слева — шла блондинка в темном костюме. Закрывая лицо от солнца журналом «Вог», она ковыляла на своих высоких каблучках, словно пыталась оторваться от собственной тени. Мне пришло в голову, что она, вероятно, пьяна, и я подумал о барах с кондиционерами в недрах Дворца фестивалей.
Здесь, во многажды высмеянном розовом бункере, где каждый май прокручивают конкурсные фильмы, проходил съезд хирургов-ортопедов. Американские и немецкие туристы, которых я облил презрением, возможно, были почтенными врачами из Топики и Дюссельдорфа, по духу гораздо более близкими к «Эдем-Олимпии», чем мне казалось.
С уличной жары я шагнул в прохладу фойе, где за аккредитационным столиком выдавали пропуска делегатам. На всех без исключения врачах были кроссовки и спортивные костюмы, и хоть на сей раз я в своих брюках и плетеных сандалиях не выглядел белой вороной. Распорядители, проверявшие аккредитационные бэджи, кивнули мне — проходи, мол. Доктора направились на лекцию по туберкулезу шейки бедра, а я — к лавочкам на первом этаже. Продавцы не отходили от своих стендов с хирургическими инструментами и приспособлениями для коррекции костей.
Помня о своей коленной скобе, я остановился у стеклянной витрины, на которой были выставлены два манекена в натуральную величину в полном ортопедическом оснащении. Торсы этих фигур, изображающих мужчину и женщину, были закованы в розовые пластмассовые панцири, а челюсти поддерживались формованными воротниками, которые охватывали их от нижней губы до затылка. Тщательно выделанные наплечники и набедренники — плод фантазии сумасшедшего оружейника — защищали их ноги и руки, а нескромные отверстия давали возможность отправлять те естественные функции, которые у них еще сохранялись.
— Боже мой, — услышал я у своего плеча негромкую английскую речь. — Вот что это такое… Любовь по-эдем-олимпийски…
Я повернулся и увидел подвыпившую женщину в деловом костюме — ту самую, которая шла за мной по улице. Косметика у нее все еще была на месте, но из-за жары из-под губной помады и глазных теней проступила тоненькая пленочка пота. Глядя, как она раскачивается на своих высоких каблуках, я подумал, что это распутная женушка какого-нибудь из английских врачей, приехавших на съезд, дневная вамп в поисках жертвы.
— Marriage à la mode[9]…— Она уперлась руками в витрину и принялась вызывающе разглядывать манекены. — Вот только любят ли они друг друга? Как вы думаете, мистер Синклер?
Она отбросила со лба прядь волос, и я узнал женщину с лэптопом, сидевшую за соседним со мной столиком в кафе неподалеку от здания «Эльфа». Она была трезва — просто маялась дурью. Пальцы ее теребили номер журнала «Вог». Продавец подошел к нам, но она всунула ему в руки журнал и, прежде чем он успел заговорить, жестом отправила его куда подальше. Я заметил пыль на ее туфлях и подумал, что она шла за мной не только по улочке у Дворца фестивалей.
Взбешенный тем, что «Эдем-Олимпия» не спускает с меня своего недреманного ока, я попытался обойти женщину, но наступил на протянутый провод и потянул ногу в коленке. Сморщившись от внезапной боли, я оперся на витрину.
— Мистер Синклер? — Она помогла мне удержаться на ногах. — Вы не?..
— Мне можете об этом не рассказывать — я знаю… — Я указал на ортопедические модели. — Я пришел в нужное место.
— Вам нужно посидеть. Здесь наверху есть бар.
— Спасибо, но мне нужно идти.
— Я куплю вам выпить.
— Не хочу… — Раздраженный ее прилипчивостью, я говорил резко. — Вы работаете в «Эдем-Олимпии»? На Паскаля Цандера?
— Кто это может работать на Цандера? Я из отдела управления имуществом — Франсес Баринг. — Она нахмурилась, заглянув в зеркальце своей пудреницы, явно уязвленная моим отпором и недовольная собой за то, что так неудачно попыталась завязать знакомство. — Прошу вас, мистер Синклер. Мне нужно поговорить с вами об одном нашем старом друге.
Официант принял заказ, а она надорвала пакетик с солью и высыпала содержимое в пепельницу. Она сложила бумажку в стрелочку и метнула ее в меня.
Все еще не понимая, зачем понадобился этой привлекательной, но колючей женщине, я сказал:
— Мы соседи — я видел вас сегодня в «Эдем-Олимпии».
— В Алькатрасе-сюр-Мер45.
— Где?
— Возьмите на вооружение. Так я называю «Эдем-Олимпию».
— Неплохо. Вы считаете, что это тюрьма?
— Конечно. Она-то пыжится, выставляя себя орбитальной станцией. Люди вроде Паскаля Цандера и в самом деле живут на Марсе.
Я пресек ее попытку изуродовать второй пакетик.
— Франсес, успокойтесь. Вон нам несут выпивку.
— Извините. — На ее лице мелькнула улыбка. — Я такие штуки ненавижу. Шлюха из меня никогда бы не получилась. Секс — еще туда-сюда, но все эти сальные взгляды в заполненных людьми вестибюлях… Я хотела поговорить с вами не в «Эдем-Олимпии». Кажется, я скоро встречаюсь с вашей женой.
— С Джейн?
— Да. Одна из бесконечных проверок, устраиваемых в «Эдем-Олимпии». Когда у тебя ничего не находят, ты начинаешь их любить еще больше. Я с нетерпением жду встречи с нею.
— Она занимается колоноскопией.
— Вы хотите сказать, что она всунет мне в задницу камеру? Давно мечтала, чтобы меня показали по телевизору. А вы?
— У меня отпуск. Он, правда, затянулся, как я и не рассчитывал.
— Мы все это заметили. Вы Бен Ганн нашего острова сокровищ. А я думала, вы пишете социальную историю автомобильной парковки.
— Следовало бы. Это как в Лос-Анджелесе — где бы ты ни был, автомобильная парковка тебя находит. Мне нужно упражнять ноги — выздоравливаю после аварии самолета.
— Да, вы же летчик… — Она закурила, на секунду запалив содержимое пепельницы. — Это означает, что у вас интересная сексуальная жизнь?
— Надеюсь, что так, — я верный муж. Вам это, наверно, кажется абсолютно противоестественным.
— Нет. Просто немного против природы. Но с другой стороны, очень романтично.
Утомившись от этой вымученной болтовни, я развеял рукой табачный дым и попытался заглянуть ей в глаза. Что она — удерживает меня здесь, пока не прибудут люди Цандера? Группа из службы безопасности по наводке помощника Делажа могла следовать за его лимузином до Канн, потом потеряла меня, когда я петлял по городу в безуспешных поисках. А когда я бродил по Круазетт, меня обнаружила Франсес Баринг.
Но если она роковая женщина, думал я, то на удивление неумелая — работает самостоятельно, а имеет очень уж приблизительное представление о том, как добиться своего. Меня поразило, как сильно она отличается от Джейн. Мой юный доктор — та была похожа на девчонку, но уверена в себе сверх всякой меры, а Франсес, такая умудренная, казалась нерешительной; возможно, она карабкалась на вершину корпоративной пирамиды — а защитить себя могла разве что каким-то малохольным юморком. Я посмотрел вниз на ортопедические манекены в фетишистских доспехах. Джейн померла бы со смеху, предложи я ей надеть эти латы для любовного разогрева, но я вполне мог себе представить, как Франсес без слов облачается в такую сбрую.
Увидев улыбку на моем лице, она отхлебнула из своего стакана и расположила его между нами, демонстрируя глянцевитый отпечаток своих губ, словно улику, свидетельствующую о поцелуе — втором за этот день.
— Вы правы, Пол, — заявила она. — Я успокоилась.
— Отлично. Так кто же этот общий друг? Дружба в «Эдем-Олимпии» вещь довольно редкая.
— Этого друга там уже нет. — Ее пальцы двинулись было к пакетику с солью, замерли и, чтобы успокоиться, принялись потрошить бычок сигареты. — Он умер несколько месяцев назад. В прошлом мае, чтобы быть точнее…
— Дэвид Гринвуд? — Когда она кивнула, на ее лицо опустилась туча, а я спросил: — Давно вы в «Эдем-Олимпии»?
— Три года. После смерти Дэвида кажется, что больше.
— Вы были близки?
— С перерывами. Он был очень занят.
— Детский приют, метадоновая клиника. И библиотека Алисы.
— Да, Алиса. «Не увидишь зорким глазом…»46 — Она уставилась на отпечаток на своем стакане, не отдавая себе отчета в том, что ее губы движутся, передавая беззвучное послание в пустоту.
Проникнувшись к ней участием, я накрыл ее руки ладонью:
— Вы были там двадцать восьмого мая?
— В своем кабинете в здании «Сименс». Я весь день там провела.
— Вы видели, как приезжала полиция, слышали стрельбу?
— Конечно. Вертолеты, машины скорой помощи, репортеры… весь этот кошмар разворачивался, как какая-то безумная видеоигра. На самом деле я с тех пор так и не проснулась.
— Понимаю. — Я взял ее пустой стакан — горячий от жара ее рук. — Все эти убийства… Мне они кажутся просто невозможными.
— Почему? — Она нахмурилась, решив, что я решил блеснуть какой-нибудь парадоксальной идеей. — В «Эдем-Олимпии» все возможно. В этом ее raison d'etre[10].
— Но это совсем не похоже на Гринвуда. Он созидал, организовывал проекты, а не разрушал. Джейн говорит, что он был идеалистом старого закала.
— Может быть, это все и объясняет? Идеалисты бывают опасными.
— Вы хотите сказать, что он перестрелял всех этих людей, руководствуясь высокими мотивами?
— А какие еще могут быть причины? Внезапное умопомрачение?
— Это вполне вероятно.
— Настоящее умопомрачение — это «Эдем-Олимпия». — Говорила она со спокойным отвращением. — Уайльдер Пенроуз помрачает умы…
— Я вижу, вам это место не очень-то нравится.
— Я его обожаю. — Она сделала знак официанту, заказывая еще выпивку. — Я здесь получаю в три раза больше, чем в Лондоне, тут сумасшедшие льготы, у меня великолепная квартира в Марина-Бе-дез-Анж. И все игры, в какие мне хочется играть.
— Здесь есть какие-то игры? Спортивные клубы пусты.
— Я о других играх. — Она впервые посмотрела на меня с настоящим любопытством, ее глаза обшаривали мой спортивный твидовый пиджак. — Бывают игры сосем другого рода.
— Похоже, вовсе нешуточные.
— Так и есть. В «Эдем-Олимпии» играют только в серьезные игры.
— Тот, кто подвез меня до Канн, кажется, тоже об этом говорил.
— Ален Делаж? Вы с ним поосторожнее. Он похож на робкого бухгалтера, но на самом деле — типичный садист с анальным уклоном.
— Похоже, вы хорошо его знаете. Вы были любовниками?
— Вряд ли. В моем вкусе больше его жена, но она изображает из себя недотрогу. Вот в чем беда «Эдем-Олимпии» — тут не помнишь, с кем у тебя был секс. Как в Марбелле или… на Мейда-Вейл.
Она козырнула моим лондонским адресом, дружески намекая на то, что ей известно обо мне больше, чем я думаю. Но теперь я был уверен, что Франсес Баринг не работает на Цандера и ни на кого другого в «Эдем-Олимпии». По каким-то известным ей одной причинам она устроила нашу случайную встречу, а теперь делает вид, будто флиртует со мной, сомневаясь, стою ли я всех этих трудов. На свой колючий манер, опасаясь, что получит от ворот поворот, она тянулась ко мне. Я чувствовал, что ей нужна моя помощь, но, прежде чем добраться до сути дела, она долго будет бродить вокруг да около. Я уже начал чувствовать к ней расположение — к ее острому язычку и недоверчивым глазам, к обороту, которым она непринужденно пользовалась, чтобы официанты знали свое место. Наконец-то я встретил человека, который был напрямую связан с Дэвидом Гринвудом и не боится говорить то, что думает.
— Вы хотели поговорить о Гринвуде, — напомнил я ей. — Вы его хорошо знали?
— Мы встречались на официальных мероприятиях, на торжественных церемониях по успешному завершению проектов. Он был одинок и не отдавал себе в этом отчета. Но вы знаете, что это такое.
— Разве я одинок?
— А разве вы не хромаете тут целыми днями? — Она стряхнула пепел своей сигареты с моего рукава и, казалось, была чуть ли не исполнена сочувствия ко мне. — Бедняга, я за вами наблюдала.
— Франсес… а не мог эти убийства совершить кто-нибудь другой? Что, если Дэвида подставили? Молодой доктор из Англии…
— Нет. — Она обводила бар глазами в поисках официанта, чтобы заказать еще одну порцию, но говорила со всей определенностью. — Их Дэвид убил, тех семерых во всяком случае.
— А заложники?
— Сомневаюсь. Маловато доказательств.
— Каннская полиция утверждает, что они были застрелены в гараже. Все это принимают как и версию умопомешательства.
— Идеальное алиби. — За соседний столик уселись два пожилых врача-американца в тренировочных костюмах, и она понизила голос. — Еще бы чуть-чуть и все получилось. Дэвид почти уничтожил «Эдем-Олимпию». Корпорации отозвали отсюда огромные вложения. Нам пришлось заново проводить переговоры по сдаче в наем помещений, снизить арендную плату и предложить скидки, которые на самом деле были взятками. Кому уж тут дело до двух-трех убитых шоферов?
— И все равно, что-то тут происходит. Нет, не заговор, даже не укрывательство преступления. Дэвид, возможно, и убил этих людей, но никто не знает почему. — Я вытащил из нагрудного кармана копию списка и положил ее пред Франсес. — Вы узнаете эти имена?
— Все. — Она пробежала лакированным ноготком по колонке, отмечая клевками фамилии мертвецов. — В основном всякой твари по паре.
— Я извлек его из компьютера Дэвида. Я думаю, это список будущих жертв.
— Возможно. Здесь даже Уайльдер Пенроуз есть. Молодец Дэвид — смерть психиатрам.
— Вам не нравится Пенроуз?
— Он очарователен — на свой брутальный манер. Для него «Эдем-Олимпия» — громадный эксперимент. Вы только послушайте все эти его рекламные речи о первом интеллектуальном городе, о лаборатории идей для будущего. Он ко всему этому относится серьезно.
— А вы — нет?
— Конечно, нет. Мы авангард новой всемирной аристократии… Пенроуз был бы потрясен, если бы узнал, что один из его любимых учеников собирался прикончить его после завтрака.
— Не думаю, что он будет с этим спорить.
— Конечно, не будет. Он будет польщен. — Она просматривала имена. — Роберт Фонтен — он был очень обаятельный. Настоящий валлонец. Любил Клови Труийя47 и всех этих монашек, как их шпарят раком. Ольга Карлотти — директор по кадрам. Не повезло. Она была некоронованной королевой «Эдем-Олимпии». Расчетливая, обворожительная лесбиянка.
— Вы уверены?
— Нашли чему удивляться! Она могла отбирать себе лучшее из младшего персонала. Ги Башле, глава службы безопасности. Невероятный развратник, огромная потеря. Ему часто требовалась надежная крыша для частных детективов, которых он привозил из Марселя. Любил глазеть на мои ноги. — Франсес вернула мне список. — Печально, не правда ли? Сегодня вы делаете гнусные предложения персоналу, а завтра видите, как ваши мозги растекаются по столу…
— Вы слышали выстрелы?
— Вообще-то нет. Заработала сигнализация, все лифты остановились. Я поразилась тому, сколько дверей заперлись автоматически. Дэвид забрался на крышу автомобильной парковки рядом с нашим зданием.
— А потом?
— Ну, тут в дело вступила служба безопасности.
— Значит, Дэвид знал, что обречен, — и вернулся на виллу?
— Наверно. — Франсес уставилась на костяшки своих пальцев. — Дэвид был очень славным. Печально, что «Эдем-Олимпия» изменила его.
— Как изменила?
— Так, как она всех изменяет. Люди расстаются со своим прежним «я»… — Она нахмурилась, взглянув в зеркало пудреницы на свои раскрасневшиеся щеки, и взяла счет. Ей вдруг стало здесь невтерпеж, и она сказала: — Здесь, в Антибе, есть англоязычная радиостанция — «Ривьера ньюс». В июле у них была специальная программа. Журналист прошел маршрутом смерти. Позвоните им.
Мы спустились вниз. Франсес раскачивалась перед демонстрационными стендами, и я понял, что мы слегка пьяны, хотя и не из-за двух стаканчиков вина.
Франсес остановилась перед манекенами в их ортопедической сбруе.
— Все эти латы — вы бы в них могли заниматься любовью?
— А вы?
— Может быть, стоит попробовать. А почему бы и нет?
— Я после той катастрофы носил скобу на колене. Она мою сексуальную жизнь ничуть не разнообразила.
— Как грустно… — Франсес взяла меня за руку, словно я был какой-то слабоумный, отвергающий земные радости. — Это самое грустное, — что я слышала за целый день…
На ступеньки Дворца фестивалей стали высыпать ортопеды — лекция закончилась. Я последовал за Франсес по узким улочкам на запад от отеля «Грей д'Альбион», радуясь возможности еще немного побыть в компании этой взбалмошной, но обаятельной женщины. Когда мы миновали офис «Америкэн экспресс», она поскользнулась на заполненной людьми улице, но удержала равновесие, опершись на БМВ-кабриолет, припаркованный у тротуара. Она вытащила пудреницу с зеркальцем и принялась разглядывать свои зубы.
— У меня изо рта несет, как из винной бочки. Через десять минут меня ждет мой дантист. Не забудьте про «Ривьера ньюс».
— Не забуду. — Я прикоснулся к ее щеке, стряхивая ресничку. — Вы здорово мне помогли с Дэвидом Гринвудом. Мы могли бы встретиться здесь еще. Может быть, у меня появятся вопросы, ответы на которые вы знаете.
— Без сомнения, появятся. — Она разглядывала меня сквозь солнечные очки. — Вы довольно бесцеремонны, мистер Синклер.
— Я с лучшими намерениями.
— Знаю я ваши намерения. — Она прижалась ногами к БМВ, и в его овальных дверях отразилась линия ее бедер, словно машина была огромным ортопедическим приспособлением, содержавшим похотливую смесь геометрии и страсти. Она порылась в своей сумочке. — Скажите-ка мне, как ваша машина?
— «Ягуар»? Стареет потихоньку.
— Я за него волновалась. Ходят слухи, у него было небольшое столкновение с японской спортивной машиной.
— Это вам Пенроуз сказал?
— Кто знает? Он такой великодушный. Но мне любопытно, зачем вы повредили его машину.
— Освещение было плохое.
— Неправда. — Она помолчала, пока мимо нас проходили три матроса-француза — каждый с интересом заглянул в вырез ее платья. — Ведь Пенроуз вам симпатичен. Так зачем?
— Это трудно объяснить. Нравственное разложение. Воздействие «Эдем-Олимпии».
— Прямо в точку. Первая разумная вещь, что я от вас услышала. Мы отчаянно нуждаемся в новых пороках. Да, мы вполне можем встретиться…
Я даже не успел ответить, как она, махнув рукой, пошла прочь и тут же растворилась в толпе туристов. Я стоял на солнце, смакуя оставшийся после нее запах. Тут до меня дошло, что она так толком и не сказала, что ей было нужно, но это уже не имело значения.
Из дверей расположенного рядом бюро путешествий вышла группка школьников, и я оказался прижатым к БМВ. Я оперся рукой на лобовое стекло. На открытом пассажирском сиденье лежала пачка рекламных туристических брошюрок. Между ними виднелась забытая связка ключей на брелоке с эмблемой БМВ — вероятно, хозяин отправился на встречу где-то неподалеку.
Шумной толпой с криками вернулись школьники — потеряли товарища. Когда они загородили меня от окон агентства, я открыл дверь БМВ и проскользнул на водительское место. Поток машин не позволил мне тронуться, когда я завел двигатель. Наконец я вырулил перед муниципальной поливалкой. Стараясь не привлекать внимания полицейских, дежуривших на ступеньках Дворца фестивалей, я выехал на Круазетт и отправился на восток. Я миновал «Мажестик», «Карлтон» и «Мартинес», постоянно поглядывая в зеркало заднего вида, потом доехал до казино «Палм-бич». Сделав поворот, я направился вдоль общественных пляжей, где свободные от работы официанты в коротеньких шортах бездельничали, поглядывая на молоденьких женщин, играющих в волейбол на шоколадном песке.
Когда я выбрался на скоростную магистраль, ведущую в Гольф-Жуан, рекламный самолетик тащил свой вымпел над ле-гарупским маяком. Мощные катера рассекали водную гладь у Иль-де-Леран. Холодный воздух обдувал лобовое стекло и мое лицо, стирая капельки пота, выступившие от страха на моем лице, пытаясь унести прочь все события этого дня, полного чувственности и разнообразных возможностей.
Расслабившись на прибрежном шоссе, я включил третью передачу. Следующие полчаса я ехал, как француз, делая обгоны слева, выезжая за осевую на самых опасных поворотах, садясь на хвост каждой женщине за рулем, если она ехала со скоростью меньше семидесяти, и сигналя фарами. Под светофорами я выжимал сцепление, не отпуская газ, отчего двигатель набирал обороты до семи тысяч, а глушитель начинал реветь, как безумный, и я пересекал двойную желтую полосу, загоняя встречных водителей на обочину.
Как это ни удивительно, но небольшое происшествие случилось со мной только раз. Давая задний ход из тупика на Кань-сюр-Мер, я ударился фонарем заднего хода о неудачно расположенный осветительный столб. Но полицейский, в чьем ведении была трасса «эр-эн-семь», в этот день взял выходной, оставив меня наедине с ветром и турбулентными потоками.
Три часа спустя я припарковал «ягуар» у нашей виллы. На озера и лесные дорожки опустились сумерки, а верхние этажи офисных зданий, казалось, плыли над осенним туманом, заполнившим долину. Я заглушил двигатель и прислушался к звукам, доносившимся из дома, — Джейн принимала душ в ванной. БМВ я оставил неподалеку от главного въезда в «Эдем-Олимпию», а потом через бизнес-парк прошел к административному зданию, где несколькими часами раньше встретил Алена Делажа. После рутинной проверки, которую служба безопасности проводит по утрам, номер найденной БМВ будет отослан в компьютер каннской полиции, и скоро машину вернут ее владельцу. Я сожалел, что доставил ему столько беспокойства и неудобств, но, угнав эту машину, я удовлетворил насущную потребность, которую спровоцировали Франсес Баринг и ортопедические манекены во Дворце фестивалей.
Я пересек наполненный тенями сад, довольный, что сейчас увижу Джейн. Вода в бассейне все еще волновалась, и на топчане лежала пара колготок. Вернувшись со своей конференции в Ницце, Джейн разделась и плавала голой. Я представил себе, как она ныряет сквозь эту пыльную поверхность, как ее бледная кожа освещает эту мрачную воду.
Я поднялся по лестнице, не чуя под собой ног, уставших нажимать на педали БМВ. Я остановился на площадке, сжимая в руках колготки. Джейн вытиралась в ванной, заведя полотенце за спину, ее маленькие грудки и детские сосочки раскраснелись от мощной струи, ее челка сбилась в тонкую ниточку. Она натирала полотенцем спину, отплясывая голыми ногами — настоящий матадор нудистской корриды. Я вошел в ванную — она приветствовала меня тушем, полотенце полетело высоко вверх.
Я обнял Джейн и удивился, какая у нее холодная кожа. За ее плечом я заметил Симону Делаж — она стояла на балконе и во все глаза смотрела на обнаженное тело Джейн, а ее лицо было залито неистовым сиянием с гор Эстереля.
Глава 13
Решение остаться
— Пол, мы можем поговорить спокойно? Я не хочу тебя огорчать.
— Валяй. — Держа круассан в руке, я оторвал взгляд от подноса с завтраком. — Ты про вчерашнее?
— Когда? — Джейн, застегивая свою шелковую блузочку, смотрела на меня так, будто я был одним из ее самых занудных ее пациентов. — Где в точности?
— Ерунда. — Я резко взмахнул рукой с круассаном, и на простыню капнул земляничный джем. — Забудь об этом.
— Господи. — Джейн оттолкнула меня и принялась подбирать джем чайной ложечкой. — Сеньора Моралес решит, что ты лишил меня невинности. Я подозреваю, что она считает, будто ты — мой отец.
— Любопытно.
— Правда? Ну так давай, говори. — Джейн погладила мою иссеченную шрамами коленку. — Она немного воспалилась, тебе нужно быть осторожнее. Так вот, про вчерашнее. Мне кажется, мы покурили немного травки, посмотрели какое-то непристойное кино и отлично трахнулись.
— Так оно и было.
— Хорошо. Я этого давно ждала. Что-то тебя вчера завело. — Она скользнула взглядом по балкону виллы Делажей, где горничная убирала со стола, и повернулась ко мне. — Вчера вечером. Я так поняла… когда ты пришел, я принимала душ. А Симона, наверно, смотрела.
— Ты же знаешь, что смотрела. Единственно, чего не хватало, так это темы тореадора из Кармен. Надеюсь, Симоне это шоу понравилось.
Джейн взяла у меня круассан и опустила в мой кофе.
— Ты кто такой — Нанук, дитя севера48? Я вовсе не покрытая китовым жиром эскимосская скво, которую предлагают любому инуиту49, случайно заглянувшему на ночь.
— Мне нравится китовый жир… — Я поднял руки, когда Джейн вознамерилась меня ущипнуть. — Доктор Синклер, я сообщу о вашем поведении профессору Кальману. Физическое насилие над пациентом.
— Не трудись. Он считает, что тебе нужно сделать лоботомию. Он мне сказал, что ты одержим автомобильными парковками. — Отстояв свою честь, Джейн перед зеркалом разгладила на себе черную сорочку. — А вообще-то ты прав. Кому какое дело? Секс больше не связан с анатомией. Он теперь там, где ему всегда было место, — в голове.
Я спустил ноги с кровати и обнял ее за талию.
— Так о чем ты хотела поговорить?
Джейн стояла между моих покрытых шрамами коленей, положив руки мне на плечи. Запахи эстрогена и геля для душа соперничали в борьбе за мое внимание.
— Вчера я говорила с Кальманом о моем контракте. Они все еще не нашли постоянной замены. Они готовы предложить подъемные.
— Еще на три месяца?
— Вероятно, шесть. Я знаю, ты хочешь вернуться в Лондон. Конечно, это безумие — пытаться руководить издательством по факсу и электронной почте. Тебе необходимо читать репортажи и все такое. Но мне-то возвращаться не для чего. Здесь такая интересная работа. Эти диагностические приборы, возможно, дадут неплохой результат. Позволят на самой ранней стадии распознавать болезни печени и диабет, рак простаты… Ты даже представить себе не можешь, сколько всего может рассказать одна капелька твоей крови…
— Ты говоришь, как Адольф Гитлер. — Я снова лег. — Ну, ладно.
— Что — «ладно»?
— Мы остаемся. Три месяца. Шесть, если хочешь. Я знаю, как это для тебя важно. С Чарльзом я договорюсь.
— Пол! — В голосе Джейн звучало чуть ли не разочарование. — Ты такой душка. Еще ничего не решено. Будет заседать сотня комитетов…
— Это разумно. Они же не хотят, чтобы тут свихнулся еще один английский доктор.
— Мы будем по очереди летать друг к другу. Скажем, на каждый третий уик-энд. Так мы не отвыкнем друг от друга.
— Джейн… — Я взял ее за руку, когда она попыталась отвернуться. — Я остаюсь.
— Здесь? В «Эдем-Олимпии»?
— Да. Я все еще твой муж.
— Насколько мне известно. Это замечательно, Пол. — Довольная, но озадаченная Джейн окунула в банку с джемом палец и принялась его задумчиво обсасывать, снова превратившись в моего доктора-подростка.
Мы под руку шли к новому «пежо», взятому Джейн напрокат. Вращались разбрызгиватели, и сад купался в осенних запахах сирени. Симона Делаж, выползшая на свой балкон с маслом для загара в руке, наблюдала, как над бассейном поднимается белое облачко растворителя.
— Загадочная душа, — сказал я, когда Джейн махнула ей. — Слишком часто у нее выпадают бессонные белые ночи. Ты ей нравишься.
— Я с ней говорила вчера. Она предлагает нам всем вместе заняться чем-нибудь этаким.
— Это что-то новенькое. Она знает, что ты замужем?
— Я ей говорила. А что, ты думаешь, у нее на уме? Что-нибудь необыкновенно грязное?
— Вероятно.
— Она считает, что мой стриптиз — это крик о помощи.
Я открыл для Джейн дверь и подал ей портфель, испытывая чувство вины за то, что с нетерпением жду еще одного дня безделья.
— Не давай им садиться тебе на голову. Надеюсь, Уайльдер Пенроуз помогает тебе с рутинной работой.
— Он слишком занят. К нему один за другим приходят всякие высокопоставленные деятели. Вся администрация высшего звена и председатели компаний. Они у него участвуют в коллективных сеансах психотерапии.
— Им нужна психотерапия?
— Я бы не сказала. Это все люди средних лет со спортивными травмами. Вчера приходил твой дружок Цандер. У него на спине и плечах жуткие царапины.
— Садомазохизм? Некоторые из этих мужественных парней любят, чтобы их шоферы всадили им горяченьких.
— Только не Цандер. Он говорит, что играл в силовое регби на пляже в Гольф-Жуане. — Джейн захлопнула дверь и как бы вскользь заметила: — Тебе может быть интересно: Дэвид лечил от венерических болезней некоторых девочек из приюта в Ла-Боке.
— Ну что ж, это ведь приют. Тем не менее это придает новый смысл Алисе Лиддел. Сидит себе, поджав губы, в своих викторианских кружевах и спорит с Черной Королевой, а вокруг высыпают шанкры и прячутся спирохеты.
— Пол, ты болен. Поговори с Пенроузом.
Джейн махнула на прощанье и нажала на газ, набирая скорость на аллее, она несколько раз дала сигнал, заявляя о себе миру, — мой доктор, жена и вновь любовница.
Последние обитатели анклава отбыли по местам службы, и в садах звучал только деловитый шепот разбрызгивателей. До прибытия обслуживающего персонала наступило короткое междуцарствие, во время которого мой разум работал с почти наркотической ясностью. Я улегся на испачканную джемом простыню, положил голову на подушку Джейн и ощутил форму ее бедер и плеч, почуял островатый запах ее вульвы, еще оставшийся на моих пальцах.
Глядя на солнечные лучи, я чувствовал, что взлетаю в небо — как радуги, вызванные из ниоткуда, словно по волшебству, разбрызгивателями. Безумная стремительная гонка по берегу на угнанном БМВ, искусительный стриптиз Джейн перед Симоной Делаж и мое знакомство с Франсес Баринг изменили перспективы этого виртуального города под названием «Эдем-Олимпия».
Я сидел за туалетным столиком и перебирал пальцами щетку для волос, щетина которой помнила сладкий запах головы Джейн. Я открыл средний ящик — груда ватных шариков с остатками румян, забытые тюбики губной помады и «голландский колпачок»[11], нашедший себе место в упаковке из-под конопли. Я любил перебирать этот привычный хлам — вещи молодой женщины, которая слишком занята, чтобы навести в них порядок. Содержимое туалетного столика женщины становится понятней, по мере того как мужу удается подобраться к ее подсознанию.
В правом ящичке лежал кожаный медицинский саквояж и копия договора на аренду «пежо». Я взглянул на колонку платежей, проверяя арифметику, и увидел, что договор заключен на год с возможностью продления еще на шесть месяцев.
Значит, Джейн независимо ни от чего решила остаться в «Эдем-Олимпии». Она предполагала, что я с «ягуаром» вернусь в Лондон, а потому и взяла напрокат «пежо» — ее первое одностороннее решение за время нашего брака.
Стараясь не задумываться о смысле этого маленького предательства, я открыл саквояж — подарок матери Джейн. Внутри была пачка бланков для рецептов и картонная коробочка со шприцами-тюбиками диаморфия и десятком ампул петидина.
В кожаном футляре лежал многоразовый шприц, который Джейн, вероятно, нашла в столе Гринвуда вместе с запасом успокоительного и принесла для вящей надежности назад на виллу.
Держа одну из ампул на свету, я вспомнил свой давний опыт наркодилера во время первого моего бурного периода в начальной школе. Оставленный дома один с томящейся от скуки au pair[12], я принялся рыться в прикроватной тумбочке матери. Там я обнаружил целый набор средств для похудания и, не раздумывая, проглотил несколько таблеток дринамила. Десять минут спустя я парил по дому, как птица, а мой мозг представлял собой залитое светом окно. Преследуемый au pair, я ринулся в сад — мои подошвы едва касались земли. Годы спустя, занявшись планеризмом, я понял, что подгоняло меня тогда.
Благодаря украденным таблеткам я стал признанным авторитетом в школе, а нескончаемые попытки моей матери сесть на диету давали мне неограниченные возможности пополнять запасы. Мальчишки постарше знали толк в алкоголе и марихуане, но я был самым юным наркодилером в школе. Когда моя мать в отчаянной попытке обрести сексуальную свободу стала принимать противозачаточные таблетки, у меня случилась неприятность. Я повыдавил таблетки из их серебряной упаковки и раздал их моим семилетним одноклассникам в качестве нового психоделического средства. Паника поднялась, когда мальчишка из старшего класса рассказал об истинной роли противозачаточных таблеток. С постным лицом он сообщил нам, что таблетки эти на мужскую эндокринную систему оказывают совершенно противоположное действие, и мы все забеременеем…
Я убрал ампулу с петидином и закрыл саквояж. Карманный радиоприемник Джейн лежал на дне корзины для мусора. Я вытащил его оттуда, поменял батарейки и настроился на волну радиостанции «Ривьера ньюс». Оттуда хлынул поток поп-музыки и рекламы магазинов по прокату видеофильмов и очистителей бассейнов. Эта струя прерывалась международными новостями — сводками о гражданской войне в Камеруне