Описать зрение Пестрого как кошачье или ястребиное значило бы сослужить плохую службу всем благородным зверям, вовлеченным в это сравнение. Достаточно будет сказать, что его зрение было ясным, острым и проникало в те длины волн, которые обычно остаются неизвестны и для млекопитающих, и для пернатых. Он внимательно всмотрелся в силуэты впереди и разглядел, что один из них, тот, что был ближе к осторожно ступающему Морру – это молодой, худой и долговязый эльдар, забрызганный кровью. Юноша был явно изможден и почти наг, если не считать тряпья, одна рука неуклюже висела, как будто раненная. В другой руке он сжимал изогнутую дубинку, чей шарообразный набалдашник был покрыт коркой запекшейся крови.
Юноша крался за второй фигурой, которую едва можно было четко разглядеть; это был воин в черных как ночь доспехах, чей усеянный множеством лезвий шлем поднимался на высоту, превышающую даже немалый рост Морра. Фигура казалась неземной, чуждой даже для этого странного места. Она один раз оглянулась назад – Пестрый успел заметить горящие глаза – прежде чем неторопливо продолжить путь в направлении коралловых утесов. Юношу как будто тянуло к бронированному воину, и он беззвучно и решительно шел за ним, невзирая на страх.
Пестрый перевел взгляд с нескладного молодого эльдара на Морра и обратно, внезапно осознав. Он сказал: «Вот и я». Здесь, в нарушенной части Паутины, куда просачивались бесконечные вероятности Хаоса, по‑прежнему обитала старая сущность инкуба. Первые шаги Морра к инициации застыли во времени и продолжали существовать, как осколок воспоминаний, и их можно было восстановить, чтобы заново найти тот же самый путь – путь к потаенному святилищу Архры.
Пестрый подумал, не было ли то существо, которое вело за собой юного Морра, воплощением самого Архры. Об отце инкубов ходило множество легенд. Большая их часть была лжива или противоречила друг другу, но все они сходились в одном: сам Архра был уничтожен много лет назад, и единственным его наследием был основанный им орден инкубов. Вероятнее всего, они просто видели то, что увидел юноша, или же думал, что увидел, отраженное и воспроизведенное в этой истерзанной взрывами ночи.
По мере приближения над ними начали подниматься хмурые утесы кораллов. У подножий этих складчатых, изгибающихся бледных скал лежали останки огромного корабля. Тупые ребра из ржавого железа торчали сквозь дырявую шкуру из разлагающихся пластин брони, сломанный хребет растянулся на целый километр. Из гигантских турелей на верхней стороне корабля торчали застывшие пальцы пушек, слепо тыча в небеса. Когда темная фигура и следующий за ней подросток исчезли за расколотым носом, Морр снова ускорил шаг, чтобы не потерять их из виду.
Пестрому попадалось на глаза все больше и больше мусора, лежащего в песке на дне коралловых каньонов: металлические детали, изломанные и проржавевшие до полной неузнаваемости, наполовину засыпанные останки множества других машин, разнящихся по типу и величине от летучих механизмов с тонкими крыльями до меньших собратьев того корабля‑великана, к которому они приближались. И кости. Всюду лежали кости и зубы, местами так плотно, что они полностью скрывали из виду песок. Кости тысяч, а возможно, и миллионов скелетов, простирались так далеко, сколько хватало глаз.
Они обогнули нос упавшего корабля, и впереди Пестрый увидел высокий нанос песка, образовавший седловину между двумя утесами. Небо за ним было ярко освещено адским пламенем бомбардировки. Длинные, причудливые тени скакали за фигурой в доспехах и юнцом, которые поднимались по песку, не обращая внимание на опасность. Морр зашагал вперед, сконцентрировавшись на далеких силуэтах, которые уже достигли верха седловины и перевалили через нее, исчезнув из виду.
Крутой склон трясся от ярости обстрела. Морр с трудом продвигался сквозь песок, который постоянно обрушивался небольшими лавинами. От бомбардировки в воздухе висел отвратительный запах горелого. Временами он становился сильнее от бьющих в лицо порывов жаркого ветра, порожденных накладывающимися друг на друга ударными волнами ближайших взрывов.
Морр и Пестрый достигли гребня одновременно и остановились. Перед ними простиралось видение из преисподней: усеянная оспинами кратеров равнина, освещенная потоками пламени и световыми следами от гудящих снарядов. Внизу не было видно ни одного живого существа, лишь мечущиеся огни казались живыми и триумфально, со стихийной яростью проносились по оплавленным пескам. Единственный язык пламени нефритового цвета ярко и ровно горел на самом горизонте, словно сияющий зеленью наконечник копья, вонзенный в землю.
Шлем Морра закрутился направо и налево, быстро выискивая его прежнее «я», но он не смог разглядеть даже следов будущего неофита и его загадочного покровителя.
– Нет! Это неправильно! – неверяще взревел Морр поверх какофонии взрывов.
– Что? Где мы должны быть? – прокричал Пестрый.
Морр указал на ровное зеленое пламя, висящее у горизонта.
– Врата, – мрачно сказал инкуб.
Глава 6
Новоприбывшие
Несмотря на то, что Мировой Храм Лилеатанира находился под землей, он всегда был приятным, естественным местом. Сардон помнила огромные пилоны из живого камня, высокие столбы, благодаря которым пещеры казались открытыми, как будто ты забрел в узкую долину под звездным небом. Мерцающие водопады пробивались сквозь трещины в камне и наполняли глубокие пруды, столь кристально чистые, что с первого взгляда можно было подумать, что они пусты. Звезды в верхних пределах храма были созданы при помощи забытого искусства и проливали свет, которого хватало, чтобы здесь, вдали от неба и солнца, могли жить растения. Весь храм покрывала живая зелень, от простых папоротников и мхов до маленьких деревьев элох и вьющихся лоз. Минеральные жилы и выросты кристаллов сверкали среди прудов и гротов, придавая храму ауру потустороннего царства фей, как будто здесь, скромно прячась от чужих глаз, резвились волшебные создания.
Теперь святилище изменилось, и немногое в нем осталось прежним – если вообще осталось. Сардон пришлось протискиваться сквозь узкую расщелину, чтобы пробраться внутрь, хотя она ожидала увидеть широкий и гостеприимный путь. Вместо этого зубчатые края вулканической породы немилосердно кромсали ее руки и колени. В конце концов она была вынуждена ползти на животе, словно змея, а потом выпала из метровой трещины внутрь храма и унизительно повалилась на пол. Ее окружали шипящие и булькающие звуки, усиленные замкнутым пространством. Менее чем в двух метрах от ее простертой руки кипела грязевая яма, плюясь комьями едкой жижи, и за пеленой дыма и испарений скрывалась еще дюжина подобных ям. Пол покосился и растрескался. Широкие разломы, освещенные внутренним пламенем, испускали потоки жаркого воздуха, словно адские печи. В некоторых местах потолок обрушился, образовав беспорядочные груды плит, и горстка упавших звезд по‑прежнему сверкала из своих углублений, будто злые глаза.
Мировой Храм представлял собой символическое и метафизическое место слияния психических течений, чья сеть опутывала всю планету. Нарушение его материального строения было симптомом куда большего внутреннего повреждения. Психическая аура этого места полнилась тошнотворными миазмами бессильного гнева, в ней вихрилась ненависть, настолько сильная, что она обратилась вовнутрь и отравила свой источник. Сардон плакала, чувствуя ее так близко от себя, и мировой дух разъяренным чудовищем бился о стены ее сознания, угрожая затянуть ее в свой водоворот ярости и горечи утраты.
Все живые существа Лилеатанира были соединены с мировым духом, и, умирая, они соединялись с ним и усиливали его. Казалось, что все те, кто массово погиб в катаклизме, напитали только один, самый опасный аспект духа – дракона. Дракон был разрушителем, силой, которая очищала пространство, чтобы на нем могло вырасти нечто новое. Он был лесным пожаром и мощной бурей, его гнев поднимал горы и испивал моря. Сардон почитала дракона и признавала, что такие силы должны существовать, но не питала к нему любви. Теперь же дракон вырвался на свободу и в своей ярости пожирал весь Лилеатанир.
По ощущениям Сардон, прошло немало времени, пока она рыдала в полутьме. Наконец она с трудом поднялась на ноги, кашляя от жгучих испарений. Она не знала, что делать дальше. Увидев храм, она подтвердила свои худшие опасения, но ничем не могла разрешить их. Она могла вернуться к беженцам, ждущим снаружи, и увидеть, как надежда исчезает с их лиц, когда она скажет им, что ничего нельзя сделать. Она могла оставаться внутри и плакать, пока ее не задушит дым, или же она могла попытаться разведать, что творится дальше, как бы тщетно это не было. И, будучи столь же стойкой, как и весь ее народ, она решила продолжить исследование храма.
Местами камень был отполирован и покрыт сложными резными рунами, которые пульсировали собственным колдовским светом. Их не задели конвульсии земли, и связи с другими мистическими местами планеты остались в целости. Сардон не отваживалась протянуть руку и использовать руны, чтобы напрямую соприкоснуться с мировым духом. Она попыталась спеть утешающую песнь, как ее учили в те дни, когда она была миропевицей, но у нее ничего не вышло, кроме пустого, безжизненного подобия, как будто вырвавшегося изо рта визгливой старухи. После этого она ощутила ясное чувство неприязни, разрастающееся вокруг нее, и стены неодобрительно содрогнулись. Она решила, что больше не будет и пытаться.
Спотыкаясь о покосившиеся камни, она набрела на скелет, застрявший между двумя плитами. Судя по агрессивному, мужскому виду одеяния, тело принадлежало одному из хранителей храма. Его раздавило камнями, но это случилось уже после смерти. Его убил не обвал и не кипящая грязь. Прямые линии, оставленные ножом, покрывали кости практически с ног до головы, но ни один порез не был достаточно глубок, чтобы быть смертельным. Столь вопиющая жестокость могла означать только одно: темные сородичи проникли в Мировой Храм. Мысли Сардон взметнулись вихрем, когда она подумала об этом, и она немедленно ощутила прилив болезненного облегчения. «Это сделал кто‑то другой, не мы».
Не могло быть просто совпадением, что налет охотников за рабами и последующий катаклизм произошли почти одновременно. Но даже в худших своих страхах Сардон не способна была представить, что дети Кхейна могли на самом деле ворваться в Мировой Храм. Теперь все становилось ясно. Ярость дракона была высвобождена не кланами, как она боялась, но коварным вторжением темных сородичей в самое сердце мира. Сардон не могла понять, зачем им нужно было осквернять Мировой Храм, но она не понимала и причин всех тех кошмарных деяний, которые им приписывали. Зло, чистое и искреннее зло, казалось их единственной мотивацией.
Сардон сплюнула, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса смерти во рту, но он упорно не желал уходить, мешая ей думать. В нижних пещерах храма таились врата, ведущие на тропы духов… и секрет, который многие уже давно забыли. Она начала пробираться вниз, так далеко, как только можно было пройти, и пыталась восстановить пред внутренним взором карту святилища, сравнивая то, каким оно стало сейчас, с тем, каким оно было пятьдесят лет назад. В конце концов она нашла покатый спуск, который лишь наполовину был засыпан обломками, и пошла по нему. В самом низу он заканчивался сводчатым залом, который был весь покрыт трещинами и испачкан высыхающей грязью, но в остальном уцелел, что само по себе было чудом.
В каменных стенах зала было проделано семь арок, дверных проемов, за которыми виднелись лишь глухие стены. Руны, вырезанные по их краям, казались тусклыми и безжизненными, но Сардон чувствовала их латентные энергии, текущие под самой поверхностью. Она приблизилась к центральной арке, которая была ненамного больше остальных. Кроме того, переплетающиеся руны этой арки были более сложными и выглядели старше, чем их собратья у других дверей. Сардон попыталась припомнить, чему учил ее наставник пять десятилетий тому назад.
«Во времена крайней нужды к этому месту можно привлечь внимание далеких скитальцев. Они горды и резки в своих суждениях, но обладают великой силой. Говорят, что они помогают, если сознают необходимость в этом».
Вот они, слова, но где же инструкции? Нужно было прикоснуться к рунам в правильной последовательности, чтобы послать зов, но Сардон не помнила, как это делать. Она отвернулась и попыталась сфокусироваться на воспоминании, закрыв глаза и очистив разум для быстрой медитации. Глаза распахнулись через секунду – неумолчный пульс драконьей ярости слишком сильно бился в ее сознании, чтобы сконцентрироваться. Память продолжала прокручивать слова учителя, которые она тогда сочла чрезмерно мрачным предостережением.
«Лилеатанир уже сто веков не призывал на помощь далеких скитальцев – скажи спасибо, что это так, и никогда не призывай их всуе. За их спинами всегда хлопают крылья войны».
Сардон вдруг замерла, осознав, что видит свою собственную тень. Она тянулась по покрытому слякотью полу до самого склона, по которому она спустилась, и свет за спиной становился все сильнее. Сардон, помедлив, повернулась, чтобы увидеть его источник, прикрыв одной рукой глаза – настолько он был ярок. Центральную арку наполняло серебряное свечение, окаймляющие ее руны сверкали внутренним огнем. Внутри виднелась очерченная светом фигура неестественного высокого роста, казавшаяся непропорциональной. Над луковицеобразной головой поднимались разветвленные рога, руки сжимали клинок длиной почти с саму фигуру, который потрескивал от неземных энергий. Колени Сардон предательски задрожали, и она едва подавила крик. Незнакомец взметнул на нее взор горящих янтарных глаз и приблизился, подняв одну раскрытую ладонь. Из арки позади него вышли другие фигуры, худые, с прямыми тонкими руками и ногами и даже более высокие, чем появившийся первым.
«Мир».
Слово отдалось в сознании Сардон, как удар колокола. Она почувствовала, что ее страхи начинают отступать перед этим ментальным прикосновением, но сердито стряхнула его. Дракон здесь был слишком силен, чтобы усмирить его таким простым трюком. Он вскипел яростью в углу ее сознания, превратив ее мгновенный испуг в гнев.
– Говори открыто, чужак, – ощетинилась Сардон, – и назови себя, пока я не позвала хранителей храма, чтобы они изгнали тебя.
Фигура остановилась, опустила руку и быстро изобразила поклон, в котором, похоже, не было притворства.
– Прости меня, – сказал незнакомец густым, медоточивым голосом приятного тембра. – Я желаю лишь поддержать, а не оскорбить.
Свет угас, и арка вернулась в прежнее состояние непримечательной каменной структуры. Теперь вместе с Сардон в сводчатой комнате стояло шесть других фигур. Она видела, что тот, кто появился первым и заговорил с ней, был закутан в золотисто‑коричневую мантию, достигающую лодыжек, а голова его скрывалась под шлемом с янтарными глазными линзами, украшенным толстыми рогами цвета кости. На его одеждах были начертаны аскетические боевые руны, дарующие удачу и защиту, грудь скрывал узорчатый нагрудник, сплетенный из призрачной кости. Длинный прямой меч, который он держал в руке, также был исписан рунами, символизирующими разрушение и путь колдовства. Это мог быть лишь чародей из рода далеких скитальцев, боевой провидец кланов, обитающих на искусственных мирах, и Лилеатанир не видел ему подобных уже много сотен лет.
Остальные пятеро сохраняли молчание и, судя по поведению, были бдительны и настороже. На каждом из них были доспехи оттенка сапфира, слегка отличающиеся по внешнему виду, но все с идеальными пропорциями, напоминающие ожившие статуи героев. Их шлемы, полностью закрывающие лица, были увенчаны высокими гребнями, раскрашенными в перемежающиеся полосы синего, белого и желтого цветов. Воины были вооружены древним длинноствольным оружием, которое Сардон знала под именем «туэлеани» – метатели звезд, способные, по рассказам, с одинаковой легкостью рассечь стаю атакующих карнозавров или ствол лесного гиганта.
Чародей опустил руку в сумку, висящую на боку, и вынул оттуда миниатюрную резную руну. Он выпустил ее в воздух, и она зависла между ним и Сардон, медленно вращаясь. Руна плетения.
– Меня зовут Караэис. Я ступаю Путем Провидца. Я пришел на твой зов, – нараспев проговорил чародей. – Этот путь был предопределен.
Караэис снова запустил руку в сумку и достал другую руну. Он поместил ее во взаимодействие с руной плетения, и та закружилась вокруг первой по хаотичной орбите. Это была изломанная, похожая на кривой клинок руна темной родни. Потом появился мировой дух, за ним – нечестивый образ пожирателя душ. Последним явилось Разобщение. Кружащие и вращающиеся руны образовали в воздухе узор, который причинял боль глазам Сардон. Она подняла руки и отвела взгляд в сторону.
– Достаточно фокусов, – сказала она. – Ты знаешь о нашей боли, ты знаешь о боли нашего мирового духа. Я верю тебе. Ты можешь нам помочь.
– Боль Лилеатанира отдается далеко и широко, – ответил чародей. – Его нужно исцелить, прежде чем случится еще большее разрушение.
– Как все это можно исцелить? – недоверчиво прошептала Сардон. – Само ядро мира осквернено, и духи жаждут лишь кровопролития и мести.
– Именно, – сказал Караэис. Он уронил еще одну руну в круговерть, и та немедленно привела диссонирующие узоры к равновесию. Руна возмездия. – Я испытал тысячу других вариантов, – добавил чародей, – и каждый раз с одним и тем же результатом. Это – единственный путь вперед.
– Возмездие? – с горечью воскликнула Сардон. – Как мы можем отомстить тем, до кого не можем добраться? Нас осталось так мало, мы не можем даже и думать о том, чтоб сражаться!
– Я прошу лишь, чтобы вы разрешили нам быть вашим орудием мести. Позволь мне и моим компаньонам предать правосудию тех, кто свершил это отвратительное злодеяние.
Сардон заморгала, не в силах поверить.
– Вы… вы можете это сделать? – с запинкой выговорила она, на миг отважившись дать себе надежду. – Найти их и наказать?
Чародей в рогатом шлеме торжественно кивнул.
– В моей власти отследить судьбы темных сородичей, которые явились сюда и осквернили храм. Узор изменчив и рассеян, но еще будут ключевые моменты, в которые можно будет применить воздействие. Даешь ли ты позволение на то, чтобы это свершилось?
Наказание, возмездие. Эти слова казались Сардон отталкивающими, но то, что она увидела в Мировом Храме, потрясло ее веру до самого основания. Если чародей прав, и если именно с этого можно начать процесс исцеления, то кто она такая, чтобы отказывать дракону в его доле? Какая‑то часть ее хотела посоветоваться с племенами, узнать, чего желают они, другая часть же твердо знала, каковы окажутся их желания. Суровая жизнь экзодитских кланов сформировала бескомпромиссное понимание справедливости: око за око, кровь за кровь. После всего, что они пережили, нелегко будет сдержать их самые фундаментальные инстинкты.
Сардон даже не была уверена, что сможет найти путь и спуститься с горы, будучи настолько ослабевшей. Будет ли чародей сидеть и ждать, пока след становится все холоднее, а она пытается разобраться с кланами? Скорее всего, нет. Он терпеливо наблюдал, возвышаясь над ней, и между ними кружился узор из рун, пока скитальцы ждали ответа.
– Хорошо. Приведи их ко мне. Этого я прошу, Караэис.
– Ты хочешь сама свершить правосудие?
– Я хочу посмотреть им в глаза, прежде чем отдам их дракону, – сказала Сардон голосом, не допускающим возражения.
Мигающий свет и близость горизонта не давали четко определить, насколько далеко на самом деле находятся эти врата по ту сторону разоренной равнины. Может быть, до них было всего несколько тысяч метров, может быть, в два раза больше.
– Попытаются ли они попасть в нас, или же все в руках госпожи удачи? – требовательно спросил Пестрый.
Морр резко повернулся, что свидетельствовало об удивлении, и посмотрел на своего маленького спутника.
– Не знаю, – признался он, – но эти орудия грубы и крайне неточны, ибо полагаются на большую площадь и силу поражения.
– А они реальны? Реальны здесь и сейчас, я имею в виду! – возопил Пестрый.
– Весьма реальны.
– Ну хорошо, тогда я попробую отвести их огонь на себя, пока ты пробираешься к вратам, – прокричал Пестрый поверх грохота снарядов. – Не. Уходи. Без. Меня.
С этим финальным напутствием арлекин быстро сбежал по склону на равнину. На бегу его стройный серый силуэт рассыпался облаком ярко окрашенных осколков, которые хаотично кружились и метались туда‑сюда. Новый многоцветный, калейдоскопический сполох появился среди мрачных оранжевых и красных собратьев и заплясал между ними.
Трассирующий огонь первым отреагировал на дерзкое вторжение. Светящиеся линии начали хлестать вокруг, преследуя танцующее облако световых пятен, которое мчалось прочь по равнине. Через несколько мгновений вокруг него стали вспыхивать взрывы, заглушая друг друга своим ревом и грохотом в тщетных попытках уничтожить пришельца.
Морр ринулся к воротам по песку, который все еще был жарким от бомбардировки. Всюду лежали мелкие мятые обломки дымящегося металла – шрапнель, если именовать их правильным архаичным названием. Кое‑где валялись и куски того, что некогда было живыми существами, ошметки мяса и костей, по которым едва возможно было сказать, были ли они раньше частями чего‑то целого. Почерневшие ямы отмечали места, где рухнули большие снаряды, им контрастировали почти комично мелкие выжженные пятна от меньших бомб. Не все летящие на равнину снаряды преследовали безумно мчащегося арлекина: самые тяжелые продолжали рушиться как будто случайным образом, и каждый из них, врезаясь в землю, сотрясал все вокруг и поднимал огромный пылевой гриб. Морр низко пригнулся и продолжал упорно двигаться к своей цели, вскоре полностью скрывшись за дрейфующими в воздухе облаками пыли.
Земля дрожала под стремительными стопами Пестрого. Воздух полнился уханьем, визгом и треском обломков металла. Он пристально вслушивался в шум, улавливая характерные свистящие звуки, с которыми приближающиеся снаряды рассекали воздух, и пронзительный вой шрапнели, разлетающейся при каждом взрыве. Он метался туда и сюда, чтобы не попасть под огонь незримых врагов, и танцевал среди пекла с казавшимся безрассудным самозабвением. Домино‑поле размывало облик арлекина, и в него невозможно было точно прицелиться. К несчастью, большей части примитивного вооружения, использовавшегося здесь, и не нужно было точно прицеливаться – фактически, ему достаточно было один раз удачно попасть. Однако медлительные в сравнении с ним тучи трассирующих снарядов были бы весьма опасны, если бы не поле, и даже с его помощью Пестрый был вынужден то отскакивать в сторону, то перепрыгивать через ищущие его потоки пуль. Так случилось не менее дюжины раз.
Но даже сверхъестественное проворство Пестрого имело свои границы. Ему пришлось сделать петлю и отступить, когда огонь стал слишком интенсивным, чтобы бежать вперед. К несчастью, это поместило его в не менее опасную ситуацию – убегая, он едва не попал под шальную очередь. Вереница взрывов в десятке метров от него сбила Пестрого с ног. Шрапнель загудела вокруг, словно рой рассерженных пчел, и ужалила его в грудь и плечи. Он инстинктивно перекувырнулся, почувствовав удар, вскочил на ноги и тут же помчался прочь. Через несколько шагов он покачнулся, все еще ошеломленный взрывами, и едва не упал.
– Сейчас не время отдыхать, старина, – пьяно пробормотал он самому себе и прыснул со смеху, пытаясь заново овладеть своими вихляющими ногами. Наконец они подчинились и понесли его дальше. Холодная ноющая боль начала распространяться по груди – явно недобрый знак. Пестрый решил, что ему надоело играть роль мишени, аудитория, похоже, все равно не оценила, и Морр уже наверняка приближается к воротам. Он отключил домино‑поле и стал невидимым серым пятном, мелькающим среди огней, которое мчалось прямым курсом к воротам.
Морр появился из‑за колышущегося занавеса пыли и вышел на участок истерзанной земли вокруг врат. Они, казалось, нависали над ним, еще когда он был за сто метров от них – угловатая стена нефрита высотой с шестиэтажное здание, которая светилась собственным внутренним светом. Теперь, когда бомбардировка сфокусировалась в другом месте, преследуя отвлекающего огонь арлекина, врата выглядели практически мирно. Морр вскинул голову, заслышав звук винтовочного огня, затрещавший неподалеку. Он был не единственный, кто воспользовался отвлечением.
Залпы бессильно ярились позади Пестрого, слепо обрушиваясь туда, где он уже был, вместо того места, где он был сейчас, или – еще лучше – того, где он только собирался быть. Однако некоторые стрелки с трассирующими пулями продолжали приближаться, выпуская очереди в его летящий серый силуэт, и это становилось неудобным. Пестрый ускорил темп, теперь каждый шаг‑скачок уносил его на пять и более метров за раз. Впереди и чуть в стороне, почти на уровне земли, он увидел мерцание крошечных искр. Две группы стреляли друг в друга, одновременно пытаясь прокрасться к вратам. За ними виднелась маленькая фигура Морра, стоявшая у самого портала.
Пестрый на миг задумался о моральном значении этой ситуации, а потом реактивировал домино‑поле. На бегу он вновь взорвался ярким светом, рассыпался на осколки, словно витражное окно, и промчался буквально над головами стрелков. Они начали беспорядочно стрелять в вихрящееся облако светлячков, пули свистели мимо арлекина, но он преодолел их ряды, не получив и царапины. Вокруг хлестал трассирующий огонь, преследуя его – невидимые стрелки снова обнаружили целью. Через секунду послышался свистящий вой первого приближающегося снаряда.
Впереди Пестрый увидел, как Морр повернулся и явно намеренно вошел во врата без него. Арлекин изверг обильный жгучий поток проклятий и метнулся следом за коварным инкубом. Отвесная стена из сияющего нефрита взмыла перед ним, и позади с новой силой раздался многоголосый вой бомбардировки.
Глава 7
Интермедия в глубине
Гемункулы вечного города – последние судьи над жизнью и смертью, мрачные хранители врат, ведущих в великое неведомое. С их благословением любая рана перестает быть смертельной, и любая гибель, кроме полного изничтожения, может быть обращена вспять. Они невероятно важны для нестареющих правителей Комморры, ведь только с помощью гемункулов те могут обманывать смерть и продлевать свои долгие и порочные жизни. Такое могущество, несомненно, могло бы дать гемункулам полную власть над Комморрой, если бы только они этого возжелали, и если бы с этим смирились остальные ее обитатели, но гемункулы питают страсть единственно к своим искусствам. Или, по крайней мере, они хотят, чтобы в это верили все другие.
В лишенных света ямах под Нижней Комморрой кроются логовища гемункульских ковенов. Именно здесь темное братство скульпторов плоти и художников боли практикует свои искусства самыми дьявольскими способами, какие только можно вообразить. Густые миазмы терзаний пропитывают тесные камеры и извилистые туннели, из которых состоят их владения. Здесь бессмысленно бормочут перекроенными глотками существа, пребывающие в вечной муке, чья грубая плоть раз за разом меняется и переделывается заново, искажается и разделяется, приобретая бесчисленные новые формы страдания. В этом царстве вечной ночи ковены гемункулов строят планы, как возвеличить себя и повергнуть своих соперников, взращивают вековые схемы генетического шантажа и манипуляции, чтобы обеспечить себе доступ к наиболее влиятельным и могущественным кабалам.
Ковен Черного Схождения таится в запутанном лабиринте абсолютной тьмы, наполненном ловушками для тех, кто не прошел инициацию. Говорят, что бездны их лабиринта выходят за пределы Комморры в саму Паутину, затрагивая ее расщепленные волокна и разорванные нити, давно уже заброшенные всеми, кто сохранил здравый рассудок. Члены Черного Схождения выучивают маршруты, которыми они должны пользоваться для прохождения отдельных частей лабиринта, разделенных так называемыми расщелинами. Обучение происходит шаг за шагом соответственно строгой иерархии. Подмастерья‑развалины, занимающие низшее положение, знают только путь, по которому можно добраться до первой расщелины. По мере того, как член ковена поднимается в ранге, ему открывается больше маршрутов, верных троп, ведущих к второй, третьей и четвертой расщелинам, где начинается истинный лабиринт. Совершенный мастер должен выучить десятки отдельных маршрутов, приближенный секретарь – сотни, а патриарху‑ноктис известны тысячи.
Единственный неправильный шаг в сторону от заученного пути – и нарушителя ждет ужасная смерть или, по крайней мере, внезапная потеря конечностей. Достаточно совершить одну ошибку, и жертва собьется с маршрута, заблудится в путанице моноволоконных сетей, ловушек сингулярности, ульев кровяных ос и разъедающих туманов, откуда нет возврата. Если записать все случаи, когда эта техника использовалась членами ковена для устранения нежелательных соперников, то получится множество томов. Это происходило так часто, что приобрело статус традиции.
В шестьдесят четвертой расщелине лабиринта происходило собрание членов ковена. Здесь стояли четверо тайных мастеров с масками на лицах, пятый же был облачен в изумрудно‑черные одежды приближенного секретаря. Случайно или намеренно шестьдесят четвертая расщелина имела вид пятиугольной камеры с дверями‑арками в каждой из пяти стен. Каждый из присутствующих несколько мгновений назад вступил в помещение из своей арки, как будто их всех собрал одновременный зов. Даже эмоционально бесплодные гемункулы могли почувствовать миазмы ярости, скопившиеся внутри камеры. Она давила на подсознание, словно беззвучный и бесконечный вопль, полный ярости, не находящей выхода.