Начальник политотдела полковой комиссар Григорий Алексеевич Шилов поздравляет, жмет руку, желает боевых успехов. Поздравляют друзья в полку...
На другой день вылетаю на «свободную охоту» у южного берега Крыма. Очень хочется обнаружить корабль противника, торпедировать его и тем самым отметить свое вступление в семью коммунистов. Но многочасовой полет в сложных метеоусловиях не приносит желанной удачи — море словно вымерло.
Ничего, считайте — корабль за мной...
Вскоре в полк поступило важное задание: произвести тщательную ледовую разведку Азовского моря с целью выяснить, может ли противник предпринять эвакуацию своей кубанской группировки в Крым и Северную Таврию морским путем. При выполнении этой задачи экипажам Саликова и Лобанова каждый раз приходилось вступать в бой с «мессершмиттами». Умело маневрируя, отбиваясь огнем, гвардейцы уходили в недосягаемую для фашистских истребителей зону и продолжали разведку.
В начале февраля экипажи Черниенко, Козырина, Бесова, Лобанова, Бабия и мой доставляли крымским партизанам боеприпасы, оружие и продовольствие, нередко сочетая эту задачу с другой.
3 февраля, сбросив очередной груз, наш экипаж полетел на воздушную разведку. В Ялте мы обнаружили пять барж и шесть сейнеров. Появление самолета из-за гор ялтинской Яйлы для гитлеровцев оказалось неожиданным.
В Севастополе вражеские зенитчики не дремали, встретили нас интенсивным огнем. Маневрируя среди разрывов, мы пробились к Южной бухте и сфотографировали у причалов три транспорта, шесть барж, три [102] тральщика и три сторожевых корабля. В момент отхода от цели несколько снарядов разорвалось рядом с самолетом. Машина вздрогнула, послышались перебои в правом моторе, стрелка его оборотов быстро поползла влево. Тяга упала, самолет начал круто разворачиваться вправо вниз. До отказа отклонив влево руль поворота и элероны, я кое-как удержал самолет на курсе, до упора двинул сектор газа исправного мотора вперед. Мотор взревел, падение высоты замедлилось...
|
|
Выкручиваю триммер руля поворота до конца, чтобы удержать левую педаль в крайнем переднем положении. Давление на ногу не ослабевает. Перевожу винт поврежденного мотора на большой шаг, чтобы уменьшить его лобовое сопротивление, когда он совсем прекратит работу. А если перебит бензопровод? Перекрываю пожарным краном доступ бензина. Знакомое чихание, мотор останавливается, винт замирает.
— Панов, передай на землю: «Имею повреждение, возвращаюсь на одном моторе».
— Есть!
Несмотря на все мои старания, самолет продолжает терять высоту. А лететь еще больше часа. Посоветовавшись со штурманом, решаю, насколько возможно, разгрузить машину, сбросить запасные боекомплекты, гранаты... Снижение продолжается. Медленно, но неумолимо.
Остается последняя надежда — на облегчение машины за счет выработки горючего.
— Гриша, попробуй рассчитать...
Через несколько минут штурман докладывает:
— На пятистах метрах снижение должно прекратиться.
Постоянно удерживать вытянутой ногой тугую педаль руля поворота становится не под силу. Чувствую [103] — больше не выдержу. Прошу штурмана откинуть аварийные педали и помочь мне.
Расчеты Гриши оправдались только отчасти: к аэродрому я подходил, едва удерживая высоту сто метров. Посадка с одним мотором тоже дело нелегкое. Однако все обошлось.
|
|
Миша Беляков моментально выяснил причину отказа мотора: осколком перебит выхлопной клапан одного из цилиндров. Были и другие повреждения.
На разборе майор Чумичев сказал:
— Что спасло экипаж и машину? Самообладание пилота. Воля, трезвый расчет. Ну и, понятно, умение, опыт.
* * *
Странно, но оказалось, что и похвала может заставить задуматься. Не меньше, чем выговор или упрек. Даже такой, как «открытки в киосках».
Да, самообладание, воля, расчет. Умение, опыт... Но вот Лобанов. Уж на что самообладание! А об умении вообще говорить смешно — не то слово. Один из лучших асов полка, из лучших лучший. А опыт? Хоть по числу вылетов — и каких! — хоть по личному боевому счету...
И вот случилось. И не где-нибудь над Констанцей, Сулиной, в неравном бою с «мессерами», в торпедной атаке на неприступный конвой. Здесь, на аэродроме! Элементарный просчет. Непростительный даже для курсанта.
В ночь на 4 февраля Евгений — один от полка — должен был вылететь на обеспечение высадки десанта в район Новороссийска. Ответственное задание, большое доверие...
Ну, положим, темная ночь, отсутствие видимости. Но дело-то ведь не в том. Неправильно установил самолет на створный огонь, начал разбег с отклонением чуть не на сорок пять градусов. Ясно, что взлетной полосы [104] не хватило. Машина вышла на капонир, Лобанов резко «подорвал» ее, перевел в набор высоты. Однако шасси задело за бруствер...
Падение на крыло, самолет сгорел. Лобанов ранен, обожжены лицо, руки. Ожоги лица получил и штурман Копенко.
|
|
Усталость? Или просто теория вероятности? Когда-нибудь должен, мол, ошибиться. Помнится, так и в учебнике называется — вероятность появления ошибок.
А может быть, что другое? И чем больше я думал, тем больше и повторял: залетался Женя. Словечко явилось само собой. Не скажешь же, в самом деле, — зазнался. Что-то в нем притупилось. Привык. Хоть к трудным, но к неизменным удачам. Утратил чувство первичности, новизны. Может быть, только на миг, на один этот взлет, и тут же...
И главное, знал человек! Сам же и говорил о привычке: «К черту!» Лежа в полыни на летном поле, сам же мне и внушал...
Жаль, нет места в кабине. Написать бы как лозунг, как непременный девиз...
Поделился раздумьями с Гришей. Договорились друг другу напоминать: «Каждый полет — первый!»
«Зайдите на цветы взглянуть...»
Гитлеровцы на нашем фронте продолжали откатываться назад, опасаясь оказаться отрезанными после разгрома их войск под Сталинградом. Для поддержки отступающей группировки сосредоточили на аэродроме Керчь-2 большое количество бомбардировщиков Ю-87, Ю-88, Хе-111.
С рассветом 4 февраля полку было приказано нанести удар по скоплению самолетов. Получив необходимые разведывательные данные, Чумичев поднял [105] в воздух шестерку бомбардировщиков, вооруженных осколочно-фугасными бомбами от двух с половиной до ста килограммов. Несмотря на сильный огневой заслон, группа пробилась к цели и точно накрыла стоянку. Часть бомб разорвалась на взлетной полосе. Все наши машины вернулись на аэродром. Летчик Бабий привел самолет на одном моторе и искусно посадил его.
Тут же поступило приказание нанести бомбовый удар по скоплению войск противника в районе станицы Борисовка, недалеко от Новороссийска. Закипела работа по подготовке новой шестерки. Под первые три самолета подвесили «сотки», каждый из остальных взял по три ротативно-рассеивающие бомбы.
Первое звено вел Канарев, с ним летели Саликов и Василенко, второе — Бесов, ведомыми у которого были Трошин и я. Бесов и Саликов только что вернулись из полета с майором Чумичевым.
Подполковник повел группу к цели на повышенной скорости: нужно было успеть накрыть «муравейник», пока он не расползся по дорогам — колонна направлялась, чтобы атаковать наш морской десант, высаженный под Новороссийском.
Миновав контрольный ориентир, Канарев вывел свое звено в голову вражеской колонны, с тем чтобы первым ударом создать на дороге пробку. Штурман полка майор Толмачев точно сбросил серию бомб, ведомые повторили его действия. Противник открыл бешеный огонь, но стрелял торопливо и беспорядочно.
Опытный штурман капитан Кравченко вывел наше звено в центр колонны. Разгрузившись, круто уходим в сторону. Разрывы накрывают технику и пехоту противника на протяжении двухсот — трехсот метров. Стрелки фотографируют результат. Канарев собирает группу и уводит на юг, в море, избегая возможного преследования истребителей... [106]
Внезапность, стремительность, точность. Чистая работа! Гвардейский, канаревский почерк!
В результате этого удара противник потерял много живой силы и техники, моторизованное соединение было значительно ослаблено и его наступление на наш десант провалилось.
Отступая с Кубани, противник сосредоточивал свои войска в Тамани, а оттуда переправлял их через Керченский пролив в Крым.
Действия нашего полка перенацелили на этот район.
Утром 7 февраля поступило приказание нанести бомбоудар по плавсредствам и технике противника в порту Тамань. Шесть самолетов были вооружены бомбами различного калибра. В мою машину сверх того загрузили двадцать пять тысяч листовок, в которых рассказывалось о разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Группу возглавил майор Арсеньев, с ним в звене летели капитан Саликов и старший лейтенант Трошин. Второе звено вел майор Чумичев, ведомые — Бесов и я.
Я любил летать с нашим комэском. Какое-то особое чувство надежности и спокойствия испытывал, находясь с ним в одном боевом строю. Почти как с отцом, когда брал он меня на свой паровоз в детстве. Ясно, что в напряженном бою, над целью, комэск не мог думать о каждом своем подчиненном. А чувство было такое, как будто он тебя видит, сочувствует, старается облегчить твое дело.
Именно это, наверно, и имел в виду командир полка, сказав на одном из последних разборов:
— Первая эскадрилья, которой командует майор Чумичев, по эффективности ударов занимает ведущее место в полку и имеет в несколько раз меньше потерь, чем другие. Нужно учиться у Федора Михайловича не только искусству ведения боя, но и умению [107] извлекать уроки из каждой удачи и неудачи, постоянной заботе о воспитании подчиненных ему воздушных бойцов...
К тому времени на личном счету Чумичева было уже более ста двадцати боевых вылетов, десятки рискованных заданий, выполненных в глубоком тылу врага. Он бомбил военные объекты в Констанце, Плоешти, Сулине, Бухаресте, участвовал в обороне Одессы, Керчи, Новороссийска. При обороне Севастополя в течение шести месяцев поднимал в воздух свою эскадрилью по нескольку раз в сутки, неизменно прорываясь сквозь мощные огневые заслоны, отбиваясь от истребителей врага...
Вот несколько эпизодов, скупо изложенных в первом его наградном листе:
«...23 июня 1941 года — ведущий шестерки, бомбоудар по порту Констанца. Отмечено прямое попадание по транспорту, разрушен мол. При отходе атакован тремя Ме-109, один «мессершмитт» сбил. Возвратились без потерь;
— 11 июля 1941 года — ведущий шестерки. Бомбоудар по транспортам в порту Сулина. Двумя бомбами ФАБ-100 уничтожен транспорт. При отходе атакован девятью истребителями противника. Экипажем майора Чумичева сбит один, остальными — два...
— 23 августа 1941 года — ведущий девятки. Бомбоудар по войскам и технике противника на одесском участке фронта. Уничтожено четыре танка и до взвода солдат;
— 18 октября 1941 года — ведущий шестерки. Бомбоудар по живой силе и технике противника в районе Карт-Казак. Уничтожено 40 автомашин и до 20 танков;
— 9 сентября 1942 года — ведущий шестерки. Бомбоудар по порту Ялта. Уничтожено два тральщика, три торпедных катера, одна быстроходная десантная баржа, разрушен мол...» [108]
Это — кроме Севастополя, аэродрома у Херсонесского маяка, где майор Чумичев возглавлял легендарную шестерку бомбардировщиков 5-го ГАП и откуда пошло в полку это славное слово — «севастополец»...
* * *
Таманский полуостров закрыт облачностью. Выйдя на озеро Абрау-Дюрсо, звено берет курс к цели. В облаках появились окна, сквозь них просматриваются лиманы. Враг встречает нас сильным зенитным огнем. Несколько доворотов, и бомбы отделились от наших самолетов. Затем над улицами оккупированной Тамани будто закружились стаи белых птиц — Панов и Жуковец сбросили кипы листовок. Ведущий умелым противозенитным маневром выводит звено из зоны огня...
Едва приземлились — приказ. Налет на Тамань повторить. Самолеты быстро осмотрели, заправили, подвесили в кассеты осколочные бомбы. Но погода настолько ухудшилась, что пришлось задержаться. Так до вечера и просидели в пятнадцатиминутной готовности.
* * *
За ужином меня ждал сюрприз. В столовую вошел майор Стешенко и от всей эскадрильи тепло поздравил меня с днем рождения. А я и сам-то о нем не вспомнил! Дела... Оказывается, все было заранее подготовлено. Степан Афанасьевич провозгласил тост. Ребята подходили, чокались, жали руку...
Потом пели песни. Довоенные, фронтовые. О таланте своего штурмана я знал еще в тридцать шестом полку, но послушать его все как-то не доводилось. А оказалось, Гриша уже и тут — знаменитость. И какой репертуар! Пел на заказ любое. А заказам не было конца: песни из памятных кинофильмов, довоенные танго, Утесов и даже Шульженко...
И баянист — стрелок-радист Жора Пешехонов — оказался под стать солисту. [109]
Задушевный получился вечер. Будто побывали в родных местах, в довоенной своей незабываемой юности...
Зайдите на цветы взглянуть —
Всего одна минута,—
Приколет розу вам на грудь
Цветочница Анюта...
После, когда освободили Крым, мы узнали, что эта песня служила паролем крымским партизанам...
На следующий день метеосводка обрадовала. Пять подготовленных самолетов ожидали команды на вылет. Возглавить группу решил сам командир полка.
Последние указания, напоминания о том, что противовоздушная оборона Тамани усилена противником. Бомбометание с ходу, противозенитный маневр...
— По машинам!
Вместо заболевшего Панова со мной опять летит Павел Лелеко из экипажа Бабия. Мое место в боевом порядке пятерки — правый ведомый, за мной капитан Козырин; в левом пеленге майор Черниенко и капитан Бесов. Опытнейшие летчики, отлично сколоченные экипажи. Со всеми я уже успел слетаться, понимаем друг друга с полуслова. Меньше других знаком летящий сейчас за мной Федор Козырин — заместитель командира третьей эскадрильи. В полк он тоже прибыл из другой части, 119-го морского авиаполка, вооруженного маленькими самолетами-лодками МБР-2, которым командовал Канарев. Серьезный летчик. Подтянут, суховат и этим похож на своего неизменного командира. Быстро переучился, уверенно овладел новой техникой и тактикой, завоевал уважение подчиненных.
Рассказывают о нем немало.
Однажды вылетел на разведку к вражеским берегам вдвоем со своим другом, начальником связи эскадрильи капитаном Некрасовым, который часто летал с ним в качестве [110] стрелка-радиста. На обратном пути их перехватила пара вражеских истребителей. Завязался неравный воздушный бой. Козырин маневрировал, Некрасов отбивался пулеметным огнем. Чудом ускользнули, но мотор самолета был поврежден. А на МБР-2 второго мотора нет. Машина катастрофически теряла высоту. Перед экипажем стал выбор: повернуть к берегу и выброситься на парашютах или сесть на воду и ждать помощи. Берег был рядом, не вражеский, свой. Море опасно штормило...
— Будем спасать машину, — сказал Козырин. — Нельзя изменять ей — заслуженная старушка!
Некрасов молча согласился.
Собрав все свое мастерство, Козырин посадил самолет на вздыбленную в пенистых волнах воду. Некрасов выскочил из кабины и, взобравшись на плоскость, стал уравновешивать машину на очередной волне...
Многое пришлось пережить им. Штормило море, каждую минуту готовое опрокинуть утлое крылатое суденышко, пролетали вражеские разведчики и бомбардировщики...
Но помощь пришла. Через сутки плавающий самолетик был обнаружен нашими катерами.
«Заслуженная старушка» была спасена, оба летчика получили от командующего ВВС ЧФ скромную памятную награду — именные часы.
* * *
Безоблачное небо не предвещало хорошего: пятерка бомбардировщиков, летящих без прикрытия, рискует стать соблазнительной целью для вражеских истребителей.
После взлета и сбора группы Канарев круто повернул в море. Замысел ясен: лететь вне видимости берега, попытаться подойти к цели насколько возможно неожиданно.
К Тамани подошли со стороны моря на высоте около [111] пяти тысяч. Это помогло избежать встречи с «мессерами». Однако зенитчики противника успели поставить заслон на дальних подступах. Небо буквально вскипало от сотен разрывов. Казалось, немцы успели за ночь стянуть сюда крупнокалиберную зенитную артиллерию со всего побережья.
На этот раз Канарев открылся другой своей стороной — непреклонным упорством. Опытный тактик, он сразу смекнул, что противозенитный маневр позволит выйти из зоны массированного огня на большой площади лишь на минуту, и продолжал вести группу прямо на цель. Время в такой обстановке играло большую роль, чем любые маневры. Расчет на высоту, на рассеивание снарядов, на то, что зенитчики не успеют как следует пристреляться. Конечно, риск. Но... другого выхода нет.
Взглядываю на Гришу: сброс — по сигналу ведущего. Прижимаюсь к машине Канарева настолько, что вижу: командир одобрительно кивает мне головой. Держись, Минаков, все идет как надо!
Гриша стоит на коленях, не отрывая взгляда от бомболюков головной машины... И вдруг с немыслимым грохотом валится набок! Самолет вздрагивает. От падения его тела?.. Возвращаю себя в реальность, оглядываюсь: справа по курсу отдаляется черный букет разрывов...
— Штурман, ранен?
Гриша приподнимается на локтях — перекошенное лицо, руки в крови, правая нога неестественно вытянута...
Из бомболюков ведущего сыплются бомбы. Ну!.. Гриша, родной... Самолет вздрагивает, «вспухает»... Слегка отжимаю штурвал и вижу: Гриша окровавленной рукой поворачивает рукоятку, дублируя сброс по-аварийному...
Канарев левым разворотом уводит группу в сторону моря, вокруг продолжают сверкать разрывы. Я отстаю. [112]
Увеличиваю обороты до максимальных, перевожу винты на малый шаг. Кричу Грише, чтобы закрыл бомболюки.
Вижу, как из последних сил он крутит штурвальчик — створки люков подняты, самолет вырывается вперед.
— Гриша, что с тобой?
— Ранен... в ногу...
— Командир! — голос Жуковца. — И Лелеко ранен. Я перевязал...
Грише совсем плохо. Лежит на полу кабины — бледное лицо, глаза закрыты. Помочь ему я ничем не могу: кабина штурмана наглухо отгорожена от моей, да все равно и штурвал бы нельзя было бросить ни на секунду. Самое страшное в жизни, наверно, — видеть, как друг истекает кровью, и не иметь возможности сделать хоть что-нибудь...
На траверзе Новороссийска докладываю ведущему о происшедшем. Запрашиваю разрешения выйти из строя и следовать на повышенной скорости на аэродром.
— Действуйте! — получаю немедленно ответ.
Увеличиваю обороты и со снижением иду напрямик вдоль берега. На землю радирую: «Имею раненых. К посадке пришлите санитарную машину с врачом».
И тут только замечаю, что в правом борту моей кабины зияет рваная дыра...
На взлетно-посадочной полосе нас догнала «санитарка». Я видел, как изменилось лицо капитана Челушкина: из нижних отверстий штурманской кабины, служащих для слива воды, струйками стекала кровь. Сергиенко был без сознания.
— Осколочные ранения в правое бедро и голень, — на ходу определил врач. — А главное, большая потеря крови...
Лелеко был ранен в руку и ступню левой ноги. При осмотре самолета выяснилось, что большой осколок, продырявивший мою кабину, перед тем пробил [113] капот мотора и всасывающий патрубок, перебил два троса толщиной в мизинец. Это меня и спасло.
— Одиннадцать пробоин, — доложил пунктуальный Беляков. — Есть серьезные повреждения...
— Латай! — расстроенно махнул я рукой.
Вспомнился вчерашний вечер. Чистый, проникновенный голос:
«Зайдите на цветы взглянуть...»
* * *
Во второй половине дня две группы самолетов, ведомые майорами Чумичевым и Арсеньевым, нанесли еще удар по Тамани. Прорвались сквозь огневой заслон, отбомбились по цели и без потерь вернулись домой. Правда, не обошлось без конфуза: один из штурманов, растерявшись под ураганным огнем, забыл сбросить бомбы и привез их обратно на свой аэродром.
А Гриша Сергиенко... Потерять такого штурмана! Из памяти не выходила напряженно приподнявшаяся надломленная фигура, перекошенное лицо, окровавленная рука, тянущаяся к рукоятке аварийного сброса... Скромный, веселый паренек, певец... Каким оказался человеком! Нашел в себе силы даже и продублировать сброс. И потом, уже почти в беспамятстве, — закрыть бомболюки... Не сделай он этого, и самолет, потеряв скорость из-за сопротивления створок, выбился бы из строя, отстал и почти наверняка был бы расстрелян вражескими истребителями...
С Гришей мы сделали двадцать боевых вылетов. Молодой штурман быстро овладевал мастерством, неустанно накапливал знания. Был уже награжден первым орденом — Красной Звезды. Любимец молодежи эскадрильи, комсорг...
Мне не раз приходилось наблюдать, с какой придирчивостью мой штурман принимал у техников свое заведование. Может быть, кой-кому это и не нравилось, но иначе нельзя. В штурманском деле малейшая [114] небрежность может привести к роковым ошибкам. Тут важно все, начиная от тщательной проверки приборов, оборудования и кончая хорошо заточенным карандашом, четко нанесенной линией на карте.
Кого назначат ко мне теперь? Полк пополняется готовясь к новым боям. Из тыла перегоняются самолеты, прибывают новые люди из запасного полка. От штурмана зависит эффективность всей боевой работы экипажа — точность бомбометания, торпедирования кораблей. Лоцман неба. А летать приходится в любых погодных условиях, по незнакомым маршрутам...
* * *
Вскоре поступило печальное известие: при перегонке самолетов потерпел катастрофу экипаж Артюкова. В тумане, при полном отсутствии видимости врезался в гору в районе Махачкалы. Сергей был моим товарищем по тридцать шестому, не раз приходилось вместе летать. Смелый, волевой летчик. За умелые удары по войскам и технике противника в летних боях был награжден орденом Красного Знамени. Его штурман Сергей Одинокое — орденом Красной Звезды, стрелок-радист Александр Троицкий — медалью «За боевые заслуги».
Все трое погибли. Жаль ребят. Столько раз избегали смерти в бою.
На войне маршруты — не торные воздушные дороги.
Не выходя из боев, пополняется полк. Накал на фронте усиливается. Машины по два-три раза в день поднимаются в воздух. Тут же идет учеба, сколачиваются экипажи, даются провозные полеты новичкам. Учиться им есть чему у гвардейцев. Командиры эскадрилий майоры Чумичев, Минчугов, Черниенко лично водят их в бой, показывая примеры храбрости, мастерства, тактической изобретательности. Командирам помогают ветераны полка — летчики высокого класса.
Настроение у всех боевое: наши войска наступают... [115]
Тамань
На другой день, 9 февраля, мы с Жуковцом приехали на аэродром сразу после раннего завтрака. Самолет был уже отремонтирован: технический экипаж трудился всю ночь. Подошел Панов, доложил о прибытии из лазарета.
Светало. Подъехал Чумичев.
— Машина в порядке? Экипаж в сборе?
— В порядке. В сборе, кроме...
— Полетите с майором Стешенко. Бомбоудар по порту Тамань. Через полчаса взлет. Пойдете в группе командира полка правым ведомым.
— Есть!
Я знал, что Степан Афанасьевич в прошлом боевой штурман. Летал с аэродрома Херсонесский маяк в Севастополе. Награжден орденом Красного Знамени. Летал и потом, будучи комиссаром и замполитом. Понятно, эпизодически. «Немножко проветриться, — говорил при этом. — А то засидишься, забудешь, чем пахнет небо...»
Понюхать небо его тянуло, как правило, вместе с новичком или с тем летчиком, который сам по какой-то причине давненько его не нюхал.
— Поотвык, надо думать, от старой профессии, — объяснил чуть смущенно, залезая в кабину. — Потренироваться на месте, освоиться с оборудованием...
Однако не забыл и прямую свою обязанность: за четверть часа до взлета вылез, обошел экипажи, спросил, как и что, пожелал успеха.
Первым взлетел подполковник Канарев, за ним я, за мной Трошин. Затем левый пеленг — Чумичев, Бесов, Козырин. Сразу построились: выйти на высоту не позволяла сплошная облачность.
— Видимость ненадежная, — посетовал Степан [116] Афанасьевич. Похоже, он в самом деле чувствозал себя не очень уверенно. — Как бы удар не сорвался...
— Есть запасная цель — Анапа. Бомбы обратно не повезем!
Спустя час вынуждены были снизиться до восьмисот. Видимость еще более ухудшилась. Вскоре стало ясно: Стешенко был прав, метеоусловия не позволят выполнить задачу.
Ведущий взял курс на Анапу.
— Проходим мыс Утриш, — по всем правилам доложил майор. — До цели двенадцать минут.
— Вас понял. Бомбить по сигналу ведущего.
По сигналу намного легче. И на боевой курс выведет штурман полка Толмачев. Только не пропустить момента...
Последний ориентир. Шестерка выполняет доворот, ложится на боевой курс. Створки бомболюков открыты. Самолеты с ревом проносятся на небольшой высоте над портом, черными струями прошивая пристань, корабли, скопившиеся в городском парке автомашины...
— Это вам завтрак! — кричит Жуковец так, будто немцы могут его услышать. — А теперь проведем «политинформацию»...
Его обязанность. Высовывает в отверстие нижнего люка одну за другой пачки листовок, встряхивает так, что шпагат разрывается и рассыпавшиеся листки белым шлейфом тянутся за самолетом.
Удар оказался внезапным. Лишь на отходе вдогонку нам потянулись трассы «эрликонов». Достать нас фашисты уже не могли, лупили впустую, чтоб оправдаться перед своим начальством.
Отворот в море. Форсирую моторы, но тяги еле хватает, чтобы держаться в строю.
— Штурман, люки! — кричит Панов.
— Понял!—спокойно отвечает Стешенко. [117]
Отгоняю воспоминание о Грише. В прорезь приборной доски вижу, как Степан Афанасьевич возится с тем самым штурвальчиком: не может найти стопор. Ну да, ведь летал на другой машине. Жду, найдет сам. Нашел.
— Каков результат удара? — спрашиваю у стрелков: разрывы бомб им виднее.
— В порту и у пристани три больших взрыва, пять очагов пожара. На окраине парка накрыли технику...
— А не лучше было действовать звеньями? — делится мнением Степан Афанасьевич. — Чем захватывать парк, дважды отбомбиться по порту.
— Пожалуй. Но ведь тактика разрабатывалась для основной цели. В Тамани порт шире по фронту.
— А почему бы не разработать и для запасной?
В самом деле. С уважением взглядываю сквозь прорезь. На минуту становится стыдно за мимолетное чувство превосходства, из-за стопора, люков... Умеет человек думать. А я только о своем экипаже, своей задаче. А надо за всех! Все в одинаковом ответе — за каждый успех, неуспех, за общую нашу победу...
Подумал так и вдруг почувствовал себя выше. Будто по должности поднялся.
— Через десять минут посадка, — оторвавшись от карты, доложил замполит.
Не успели остановиться винты, как поступил приказ приготовиться к повторному вылету. Группу возглавляет майор Арсеньев, заместитель командира полка.
— Надо пробиться, мы же гвардейцы! Сообщают: погода на трассе улучшилась.
У машин закипела работа: подвешивали бомбы, заправляли баки...
Через полчаса над аэродромом взвились зеленые ракеты. Первым взлетел Арсеньев, за ним Чумичев, я, Трошин, Бесов — пятерка. Строем клина легли на курс.
Полет над морем. Из-за скверной видимости приходится цепко держаться в строю. Умело обходим мощную [118] кучевую облачность. Группу ведет штурман полка Толмачев.
Взглядываю на Стешенко. Усердно трудится над картой, производит расчеты. Так и положено: в любой момент мы должны быть готовы самостоятельно продолжать полет.
— Сколько до цели, товарищ майор?
— Пятнадцать минут, командир.
Немного смущаюсь. Но командир здесь действительно я. Он — подчиненный.
Таманский полуостров просматривается в разрывах облаков. На головной машине открываются бомболюки. И тут же вокруг возникают разрывы.
— Средний калибр, — спокойно определяет Стешенко. — А вот и «эрликоны»...
С противозенитным маневром выходим на цель.
— Бомбы сбросил! — докладывает мой штурман.
Вслед за ведущим ложусь в разворот.
— Все как по нотам, Степан Афанасьевич!
В ответ его голос, четкий, спокойный:
— Два «мессера», командир! Справа, со стороны Керчи.
Быстро нахожу высоко в небе два характерных крестика.
— Панов, доложи ведущему...
«Мессеры» развернулись, понеслись вниз. Загрохотал крупнокалиберный пулемет Панова. Слева мелькнула огненная струя, простучала по крылу градом. Сейчас вторая — по бензобакам...
Сжавшись в комок, ощущая всей кожей наведенные пушки и пулеметы, вжимаюсь в бронеспинку. Но огонь открыла уже вся группа. Истребители не рискуют приблизиться, пучки трасс проносятся, не задев нас.
Спасение — в облаках. Ведущий дает полный газ, мы следуем за ним в плотном строю. «Мессеры» пристроились сзади и, выбирая моменты, стреляют короткими [119] очередями. Панов просит чуть довернуть машину, чтобы они попали в сектор его огня. Ближайший фашист отваливает. Атакует другой. Используя преимущество в скорости и маневре, пытается зайти в хвост. Но наш ведущий уже в облаке. Проскочив в небольшое «окно», группа прижимается к нижней кромке облачности и уходит в море.
— Все правильно, — невозмутимо подытоживает Стешенко.
— Каков результат удара, Степан Афанасьич?
— Бомбы рвались в порту. По многочисленным очагам пожаров можно судить, что удар был эффективным.
Как по книжке читает. Ну и нервишки у моего штурмана!
На аэродроме узнали еще об одном успехе. Экипаж майора Черниенко, вылетев на «свободную охоту», обнаружил в порту Ялта стоящую у наружной стенки мола баржу водоизмещением полтысячи тонн. Торпедоносец с ходу атаковал ее. Точно сброшенная штурманом капитаном Ильей Корнеевым торпеда попала в середину баржи и отправила ее на дно.