– Дай сюда! – заорал Кобрин и через спинку сиденья потянулся к газете.
– Э, нет! – азартно возразил Константин. – Лучше я тебе прочитаю краткое содержание статьи, изложенное под заголовком. Слушай:
Как сообщил наш собкор из столицы Восточной Сибири, вчера после концерта автомобиль, на котором возвращался в гостиницу популярный певец Владлен, взорвался по неизвестной причине. Певец и его охранник погибли. Шофер в тяжелом состоянии доставлен в больницу. Но, насколько известно нашему музыкальному обозревателю, истинный Владлен только вчера возвратился в Москву из Мюнхена, где записывал свой новый диск. Принимая во внимание разницу в часовых поясах, можно твердо считать, что погибший Владлен – самозванец. Смертельный парад самозванцев. Кто следующий?
– Дай сюда, – жалобно взмолился Михаил Семенович.
Константин отдал ему газету, и продюсер жадно начал читать. Дарья, откинувшись на сиденье, полулежала с закрытыми глазами. На худом лице ее явственно обозначились твердые желваки. Константин осторожно погладил откинутую на сафьян безвольную ее ладонь. Она вздохнула, открыла глаза и обеими холодными руками вцепилась в его предплечье. Видимо, считала, что он – единственная ее защита теперь. А Михаил Семенович читал и читал. Вплоть до Ломоносовского проспекта.
Вошли в дом молча, и только в столовой продюсер подал голос: распорядился насчет того, чтобы принесли выпить и поесть. Молча помыли руки, уселись за стол. Михаил Семенович разлил водку и прошептал:
– Что ж это такое?
Ему не ответили. Константин поднял старинный хрустальный лафитник:
– Мир праху всех убиенных.
Не чокаясь, выпили до дна. Кобрин поставил пустой лафитник на стол, обхватил голову обеими руками и повторил свой вопрос:
|
|
– Что ж это такое?
– Все-таки придется тебе, Мишаня, входить в долю к Кириллу Евгеньевичу, – вздохнул Константин.
– Нет уж! – яростно возразил Михаил Семенович, резко и точно разливая из графина по лафитникам. – У него свои дела, у меня – свои. И я своими буду заниматься сам.
– Всех своих врагов в порошок сотрешь? – горько поинтересовалась Даша.
– И сотру! – бодрился продюсер. Поднял лафитник: – Смерть врагам!
– Хватит смертей! – закричала Даша.
Испуганный Михаил Семенович тут же заверил ее:
– Я же фигурально!
Константин положил свою ладонь на ее запястье и предложил свой тост:
– За то, чтобы все было хорошо.
– Очень хочется, но вряд ли, – помотала головой Даша.
Старинные английские напольные часы – одна из немногих уцелевших реликвий дома Горбатовых – трижды ударили в свои колокола. Кирилл Евгеньевич поднялся с бокалом вина (он пил только сухое) и, молча постояв, дождался полной тишины.
– К глубокому моему сожалению, мне, как вы знаете, придется сейчас уйти. Дела, дела, дела! – вдруг взъярился он. Но, глубоко вздохнув, задержал дыхание и взял себя в руки. – Давайте не забывать Даню, родные мои. Давайте не забывать нашу вину перед ним. Если мы это забудем... – Не договорив, он одним глотком опорожнил бокал. Притихшие родные и близкие послушно последовали его примеру. Глава клана выбрался из-за стола. Высокая, тонкая, словно с картинок прерафаэлитов, его жена Ксения последовала за ним.
В прихожей, поправляя на нем воротник плаща, она прижалась щекой к его груди.
|
|
– Когда тебя ждать?
– Не знаю, милая. – Он взял ее за плечи и, не глядя в глаза, с привычной лаской осторожно поцеловал ее в лоб. – Управишься здесь без меня?
– Управлюсь, – пообещала она.
«Тойота» повертелась по Басманным и остановилась у особняка, который явно подвергался щедрому капитальному евроремонту. Горбатов ухватился за ярко начищенную бронзовую ампирную ручку, открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в белый с золотом вестибюль свой галереи. Служительница (она же кассирша) тотчас поднялась из-за строгого, красного дерева, стильного стола и скорбно (была в курсе трагических событий) и с достоинством (высшее образование) поздоровалась с шефом.
– Как наши дела? – дежурно поинтересовался Горбатов, поднимаясь по мраморным ступеням. Она ответила ему уже в спину:
– По-моему, хорошо.
Он шел через залы. Он любил их, любил и картины, развешанные по стенам им самолично. Любил, как взрослых детей, которые рано или поздно уходят из дома. Здесь почти не было случайных посетителей: по залам бродили знатоки и агенты богатых клиентов – тоже знатоки, но пожиже знатоков-бессребреников. Знатоки-бессребреники учтивыми молчаливыми поклонами приветствовали его.
Кабинет на двоих был обставлен карельской березой. Два дивана с высокими закруглявшимися спинками, четыре кресла-корытца, круглый стол в окружении изящных стульев. Два бюро у глухих, без окон, стен. За одним из них сидела молодая женщина и что-то старательно – не на компьютере, а ручкой – писала. Компаньонша и совладелица Галина Васильевна Прахова обернулась на звук открываемой двери, увидела Горбатова и резко встала. Спросила тревожно:
|
|
– Ну как ты?
– Я-то в порядке... – Он стоял у круглого стола и изучал изысканный черно-желтый рисунок столешницы. Она подошла к нему. Он поднял на нее глаза, и она догадалась, что он совсем не в порядке.
– На похоронах была Дарья, – вдруг ни с того ни с сего сообщил Горбатов.
– Что, эта сучка и дура почувствовала свою вину?
– Она – не сучка и тем более не дура, – возразил Кирилл Евгеньевич и уселся в кресло-корытце. Галина Васильевна устроилась в таком же, напротив.
– Ну ладно. Не сучка и не дура. Что ей надо было от тебя?
– Ей от меня ничего не надо было.
– Значит, тебе от нее. По-прежнему собираешься копать?
– Мы уже обсуждали это, Галя, – напомнил Горбатов и перевел разговор: – Как здесь?
– Продали двух Сухановых, Залбштейна, Ярова и Гомоляку.
– Неплохо, неплохо, даже совсем хорошо, – одобрил Кирилл Евгеньевич. А какого Ярова?
– Не беспокойся, твоя любимая «Московская ночь» еще висит. Наши нувориши, как утверждают их агенты, хотят что-нибудь посветлее.
– Нынче и я хочу что-нибудь посветлее.
– Господи, какой ты дурачок! – привычно удивилась она. – Несчастный дурачок-интеллектуал.
– Я это много раз слышал, Галя.
– Это от меня, – продолжила его мысль Галина Васильевна. – Но я тебя очень люблю, Кира, и не хочу, чтобы ты был дурачком.
– Как там поживает Варицкий? – глядя в потолок, поинтересовался Горбатов.
– А как поживает Горбатова-Кореевская? – в той же интонации спросила она, и сама же ответила на оба вопроса: – Да, я замужем, а ты женат. У меня двое малых пацанят, а у тебя – долг и извечная вина перед страдающей женой. Мы не можем разойтись с ними, но что мешает нам с тобой любить друг друга?
– Все, – коротко не согласился с ней Горбатов.
– Все – это ничего, – убежденно сказала она. – Все – это твои интеллигентские комплексы.
Он продолжал рассматривать лепнину на потолке. Признался ей. Лепнине:
– Я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, кто повинен в смерти Дани.
– Узнаешь, и...?
– Что – и? – не понял он и перевел глаза на нее.
– Убьешь его или их?
– Не знаю. Может, и убью.
– Не убьешь, – за него решила она. – Властям сдашь. Ты у нас законопослушный.
– Перестань издеваться надо мной.
– Я не издеваюсь, Кира, честное слово, не издеваюсь. Я очень хочу тебе помочь.
– Так помоги же! – почти прорыдал он. – Я не знаю, с чего начать!
– Ты хотел нанять детектива?
– Да.
– И боишься нарваться на проходимца или шарлатана, почти повторила кобринские слова Галя.
– Да.
– Я найду тебе детектива, Кира. Хорошего детектива.
– Который обслуживает банковские круги, дорогая моя банкирша?
– Любимая, – поправила она его. – И не банкирша, а крупная держательница акций крупного банка. – И повторила: – Я найду тебе хорошего детектива, Кира.
Она встала, подошла к нему, взяла в обе руки его лицо, осторожно и нежно поцеловала его в губы.
Настоящая кустодиевская баба стояла над ним, пышная, румяная, щедрая на любовь. Есть что обнять, есть что ласкать, есть к чему прижаться. Не углы декадентских изломов. Он щекой прижался к ее животу, который вдруг нервно подобрался. Кирилл понял, что она хотела его. Не отпуская его головы, она присела перед ним и, заглядывая в его глаза, сказала:
– Я Светке приказала к нам никого не пускать. Пойдем, родной.
Незаметная, почти тайная дверь в цвет стен вела в так называемую комнату отдыха. Они, стараясь не отделяться друг от друга, прошли в нее. Там царила огромная кровать. Галя ласково освободилась от его рук только для того, чтобы через голову стянуть свитер и, расстегнув, уронить на пол широкую юбку. Он снимал пиджак, рвал на шее галстук...
...Они лежали, отдыхая, на свежих крахмальных, но уже сильно помятых простынях. Она попросила у него, некурящего, разрешения:
– Я закурю?
Все-то у нее было на месте. Пачка «Парламента» и зажигалка находились под рукой: лежали на бронзовом столике торшера, стоявшего в изголовье тахты. Галя закурила, и с первой затяжкой пришла мысль:
– Кира, а что, если мы устроим у нас Данину выставку?
– Все на продажу? – вдруг разгневался Кирилл.
– Ты меня не понял. Просто мемориальная экспозиция...
– И назовем: «Выставка работ безвременно погибшего убийцы»! – яростно продолжил он. Но Галя не позволила рассердиться. Она положила окурок точно в пепельницу, совершенно нагая, приподнялась на коленях и уронила на него тяжелые и круглые, как пушечные ядра груди. И он опять утонул в нескончаемой бело-розовой плоти.
Конечно же, ни в какой клуб Константин не поехал. Позвонил и сослался на всякие непредвиденные обстоятельства, которых в таких случаях бывает неправдоподобно много. Но напиваться ему не хотелось. Впрочем, ему ничего уже не хотелось: ни пить, ни есть, ни перемещаться в пространстве. Единственное, что он сейчас мог позволить себе, так это следить ленивыми полуприкрытыми глазами за совершенно незнакомой своей бывшей женой и вполуха слушать их с Кобриным разговоры на лабушском птичьем языке. Но и от этого Ларцев притомился. Гулко глотая, попил водички и вздохнул так громко, что Даша обернулась. Они втроем сидели в гостиной на креслах за низким столиком и уже на сытый желудок по-западному, без закуски, развлекались разнообразными напитками. Даша испуганно спросила:
– Что с тобой?
– Да ничего! – откликнулся он и энергично, показывая, в какой он замечательной форме, лихо закинул ногу на ногу. И, естественно, носком ботинка задел столешницу низкого столика. Все задребезжало, но ничего не разбилось. Все же Михаил Семенович чисто автоматически пробурчал:
– Посади кой-кого за стол, оно и ножки на стол...
– Поосторожней со мной, носитель народной мудрости, – нестрашно предупредил Константин и на этот раз зевнул. – О чем вы для меня непонятно журчите, дорогие мои москвичи?
– Мишка меня уговаривает не отменять намеченные концерты, – серьезно ответила ему Даша. – А я и подумать сейчас не могу, что буду петь.
– Значит, я тебя не услышу, – заметил Константин и вдруг оживился. – А ты представляешь, восемь лет не только не видел тебя, но и не слышал.
– Не слушал, – жестко уточнила Даша.
А он внес полную ясность:
– Не хотел слышать. А сейчас послушал бы.
– Извини. Не могу сегодня. Даже для тебя.
– Твое дело, конечно, – обиделся Константин.
– Мое, – подтвердила Даша, строго поджав губы. Обиделась ответно.
Михаил Семенович с зоологическим изумлением переводил свой взор с идиота на идиотку. Ну идиот, допустим, темный, только что из-за бугра, но идиотка-то могла додуматься. О чем он ей и сообщил:
– А видак для чего? – И поднялся. – Какой поставить? Юбилейный?
Ответная обида была вмиг забыта. Даша заискивающе, высоким детским альтом спросила еще дувшегося Константина:
– Осенью исполнилось десять лет, как я на эстраде. Если честно, конечно, то несколько больше, но во всяком случае осенью мой юбилей этот отмечали. Я весь вечер пела. Хочешь послушать? Запись вживую.
Михаил Семенович воткнул в видеомагнитофон кассету, включил его, включил японский с громадным, заметно изогнутым экраном телевизор и, усевшись, пультом нашел нужный канал.
А какой она была полгода тому назад! После вступительных подношений юбилейных букетов, оставшись на сцене только с аккомпанировавшей группой, Дарья взялась за любимое дело. Песни были разные: хорошие и, мягко говоря, похуже, с настоящими поэтическими текстами и на ужасающие до паранойи слова с бесконечными, модными ныне, убогими повторами, но все это было неважно. Важно и восхитительно то, что на эстраде была Дарья. Она не пела песни, она пела себя. Свой безудержный темперамент, свою счастливую ярость, свое неостановимое озорство и открытое, почти беззащитное кокетство. Свой маленький мир она делала громадным и дарила, дарила, дарила его всем, выплеснувшись до дна.
Когда в конце первого отделения на сцену полезли с поздравлениями коллеги, которые – каждый по отдельности – безудержно рвались к оригинальности в своем восхвалении Дарьи, Константин попросил Михаила Семеновича:
– Выключи пока, а, Миша?
– Надоело? – твердо зная, что это не так, предположила Дарья.
– Вот такой ты была, когда мы с тобой познакомились,– вспомнил Константин. – В жизни.
– А теперь все – туда. Только туда, – Даша легким кивком указала на продолжавший юбилейное безумство экран. Экран безумствовал потому, то Михаил Семенович и не думал выключать его. Пригревшись в кресле, он сладко спал, во сне расплывшись в блаженной улыбке. Нравилось ему Дашино искусство. Даша встала, подобрала с пола пульт, выпавший из ослабевшей руки поп-магната, и выключила телевизор.
– Ты – замечательная артистка, Даша, – убежденно сказал Константин.
– Певица, – поправила она, усаживаясь рядом.
– Певицы – в Большом театре, – не согласился он. – А ты – артистка. От первородного понятия арт – художество.
– Каким ты был, таким ты и остался, – максаковским голосом спела Даша и рассмеялась. – Но не орел степной и не казак лихой. Начитанный мальчик из интеллигентной семьи. Даже пятнадцать лет плебейского футбола этого мальчика выбить из тебя не смогли. Как папа с мамой, Костя?
– Ты же знаешь, они семь лет назад в Ялту переехали. Квартиру поменяли, я малость доплатил, и стали они владельцами шикарного дома по соседству с чеховской дачей. А теперь, то воды нет, то электричества. И газа опять же.
– Вот ведь несчастные. А ты им вернуться не поможешь?
– Если бы не отцовская астма, разве они из Москвы уехали бы?
– У кого астма? – всполошенно спросил хриплым голосом проснувшийся Михаил Семенович.
– Ты спи, спи. Не у тебя, – успокоила его Даша.
– Да не хочу я спать! – возмутился Кобрин. – Выпьем, а?
– Если только посошок на дорожку, – без энтузиазма согласилась Даша, а Константин попросил у энергичного после краткого оздоровительного сна Мишани:
– Дай мне эту пленку на день. Переписать.
Михаил Семенович бурно подхватился, подскочил к видеомагнитофону, выщелкнул кассету и протянул ее Константину:
– Бери. Дарю. Такого говна у нас навалом.
– Чего, чего?! – грозно не поняла Даша.
– Навалом у нас кассет с записью твоих концертов, – поспешно поправился деловой Михаил Семенович. – А ты у нас одна, золотце наше!
– Доиграешься, Миша. Обижусь, – предупредила она. – Который час?
– Девять, – откликнулся первым продюсер. – Двадцать один ноль-ноль.
– Пора. – Даша встала и попросила Константина. – Поедем ко мне, Костя?
– Восстановление и скрепление по новой брачных уз! – возликовал Михаил Семенович.
– Балбес. Мне просто ужасно не хочется быть одной за городом.
– А где Берта Григорьевна? – удивился Михаил Семенович.
– Берта Григорьевна – баба. А Костя – мужик, защитник.
– Сирых и обездоленных, – дополнил Константин и согласился: – Поехали, Даша.
– Я вас провожу. Самолично довезу. Развеяться мне надо.
– За рулем? – с опаской осведомился Константин.
– Да ты что? Я за баранкой лет пять как не сижу, – с гордостью сообщил продюсер.
Ехали через центр. По опустевшим к ночи московским улицам катить одно удовольствие. Редко задерживаясь на светофорах, «Линкольн» по Комсомольскому, по набережной, по бульварам выкатил к Сретенке и, миновав проспект Мира, набрал приличную скорость. Настоящая Москва кончилась, и в поздних сумерках смотреть было не на что. Поэтому и заговорили. До разговора было время подумать, и Константин спросил всерьез:
– Сколько у тебя подопечных, Миша, в раскрутке?
– Что считать раскруткой, – оживленно обернулся к нему Михаил Семенович. – Раскручиваю ли я Дарью? Ее уже года четыре, как раскручивать нет необходимости. – С ходу пошутил: – Ее скоро скручивать придется! – И быстро, чтобы не перебили: – А раскручиваю я молодых – Владлена, Олега Хазарцева, Марфу, Элеонору Белл и Петра Заева.
– Все на слуху, – понял Константин. – Вполне возможно продолжение фокусов.
– Ты о чем?
– Да все о том же, Мишаня. Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять.
– Типун тебе на язык! – злобно пожелал встревожившийся Кобрин.
Миновали Мытищи, поворот на Калининград, мост над Ярославкой и свернули направо. Королевское хозяйство, переезд через пути, еще направо и вскоре налево. Мост через Клязьму, Старые Горки...
– Знакомые места! – обрадовался Константин и тут же огорчился: - Но нынче, как я понимаю, не особо престижные. Почему не Николина Гора, Жуковка или Красная Пахра? А, Даша?
– В стаде быть не желаю.
Одновременно со звонкой трескотней в машину ворвался частый молоточный стук. Даша с Костей еще ничего не поняли, а Михаил Семенович понял все. Он молниеносно упал, сложившись в мелкий комочек, на пол и тонко-тонко прокричал шоферу:
– Гони, Славик, гони!
Вторая автоматная очередь успела достать «Линкольн» с другой стороны. Достать, но не более: могучая машина бешено рванула и ушла от автоматчиков за поворот. Кобрин спросил снизу:
– Все целы?
Славик яростно вел машину. Костя и Даша в ужасе смотрели друг на друга. Не отводя глаз от несчастного Дашиного лица, Константин успокоил Михаила Семеновича:
– Все.
Славик знал дорогу. Покрутившись в узких проулках Новых Горок, «Линкольн» подъехал к двухэтажной, под швейцарское шале, даче из темно-красного кирпича. Ворота, слава богу, были открыты. Славик подогнал автомобиль вплотную к освещенному, под фундаментальной крышей крыльцу. Видимо, услышав шум мотора и узнав его, на крыльце объявилась яркая пышная еврейка и по русскому обычаю напевно пригласила долгожданных гостей в дом:
– Добро пожаловать, родные мои!
Но ее родные пока не собирались жаловать. Они приходили в себя в салоне автомобиля, ибо двигаться не было сил.
– Где же твои охранники, Миша? – спросил, наконец, Константин.
– Охранники наши – только Дашиных поклонников отгонять, – пояснил Миша. – Если нас всерьез захотят пришить, никакие охранники не спасут.
– Значит, сейчас все было не всерьез?
– А черт его знает. Даша, телефон работает?
– Вчера во всяком случае работал, – произнесла свои первые после автоматных очередей слова Дарья.
– Тогда в дом, – приказал Михаил Семенович.
Патрульную машину с Первомайки принимал Михаил Семенович. Он вместе с лейтенантом, младшим лейтенантом и сержантом-водителем ходили вокруг «Линкольна», освещенного подъездным фонарем и фарами милицейского «газика», и считали пробоины в элегантной металлической шкуре американского средства передвижения. Насчитали двенадцать дырок. Семь с одной стороны и пять – с другой.
– Хорошо, что не тринадцать, – почему-то сказал лейтенант, пытаясь засунуть мизинец в ближайшую к нему пробоину. Не удалось. Тогда он этим же мизинцем задумчиво почесал щеку и принял решение: – Протокол будем составлять. Снимем со всех вас показания.
– У всех показания одни и те же. Можно я за всех? – предложил свои услуги Михаил Семенович.
– Не положено, – твердо возразил лейтенант, потому что ему очень хотелось пообщаться со знаменитой певицей Дарьей.
Берта Григорьевна дальше каминной милицию не пустила. Пришлось лейтенанту составлять протокол и снимать показания, согнувшись в дугу за журнальным столиком. Знаменитая певица спустилась на пять минут и особого впечатления на милицейский патруль не произвела: бледная какая-то, худая и одета – ничего особенного. Даша стоя смотрела на живой огонь за каминной решеткой и односложно отвечала на лейтенантские вопросы, последний из которых был:
– Товарищ Дарья, вы бы не могли дать нам свой автограф?
Расписывалась Дарья на чистых бланках для заполнения протоколов допроса. Зачарованно глядя на то, как, по-девчачьи присев на корточки у журнального столика, Дарья орудует шариковой ручкой, отчаянный младший лейтенант со сладким ужасом, будто с десятиметровой вышки нырнул, на нервном выдохе брякнул:
– Может, и фотографию свою подарите?
Даша угрюмо поднялась и тихонько засмеялась. Указательным пальцем легко дотронулась до единственной звездочки на однопросветном погоне и с искренней готовностью пообещала:
– У меня есть, есть! Я вам всем подарю. Сейчас же подарю!
По лестнице взбегала уже не свидетельница, а артистка. Что произошло неизвестно, но весь милицейский патруль, затаив дыхание, в шесть восторженных глаз с восхищением смотрел ей вслед.
Даша исчезла, патруль пришел в себя, а Михаил Семенович спросил:
– Ну и что теперь делать собираетесь?
– Начнем осуществлять розыскные действия, – предварительно кашлянув в кулак, сообщил лейтенант.
– Когда?
– Что – когда? – не понял главный здесь милиционер.
– Когда осуществлять начнете?
– А-а-а... ну, не ранее завтрашнего утра. Что же мы сейчас во тьме найдем?
– Понятно. – Действительно, все понял Михаил Семенович Кобрин. – Преступники шуруют ночью, а розыскные действия вы осуществляете днем. И успешно осуществляете?
– Вы свое дело делаете, а мы свое... – начал было обижаться лейтенант, но откуда-то сверху грянул на весь дом суперхит поп-звезды Дарьи под убойным названием «Все путем, ребятки». Плавно и в абсолютном ритмическом синхроне с песней по лестнице спускалась Дарья, держа в царственной руке расправленные, как веер, три цветные фотографии. Забыв все обиды, патруль стал по стойке «смирно». Даша, пританцовывая, обошла мини-строй и каждому вручила по фотографии. Милиционеры приняли дар и тотчас принялись рассматривать карточки с обратной стороны, где были дарственные надписи. Некое разочарование читалось на их мужественных лицах. И опять на амбразуру кинулся отважный младший лейтенант:
– Вот вы пишете, Дарья Васильевна, – отчество ее он в протоколе прочитал, – «Милому младшему лейтенанту». А какому младшему лейтенанту? Вот я, к примеру, младший лейтенант Евгений Васильев...
– Женя... – поправила его Даша и отобрала фотографию. Лейтенант и сержант сей момент протянули ей свои с четким представлением:
– Сережа Бугров...
– Володя Минаев...
– Значит, Женя Васильев, Сережа Бугров и Володя Минаев. – Даша, перечисляя по порядку, осмотрела каждого и вновь взбежала по лестнице.
– Только не перепутайте! – взмолился настырный Женя.
В отсутствие Дарьи ее песня продолжала уверять ребяток, что все путем.
– Но кто же все-таки сегодняшней ночью обеспечит нашу безопасность? – Мрачно вопросил Михаил Семенович.
– Вы со Славой, как я понимаю, собираетесь здесь заночевать, – сказал Константин. Все это время он сидел у камина и отрешенно смотрел на буйное пламя. – Вот мы, трое мужиков, и обеспечим.
– Но мы же безоружны! – не без резона драматически отметил продюсер.
– Патрульная машина будет регулярно осуществлять... – любил слово «осуществлять» лейтенант Сережа Бугров, – проверку обстановки вокруг вашей дачи.
– Регулярно осуществлять проверку – это разок-другой прокатиться на «газоне» по нашему переулку? – доставал милицию зануда бизнесмен.
– Да нечего вам опасаться, Михаил Семенович! – добродушно заверил лейтенант Бугров. – Никто сюда не сунется. Через дом от вас Смирнов живет.
– А через дорогу – Иванов, Петров, Сидоров, – желчно добавил Кобрин.
– Смирнов – это такой здоровенный дед, который летом все на велосипеде катается? – сверху спросила Дарья. Она слушала Мишанины стоны, опершись о перила балюстрады второго этажа. – Мы с ним регулярно здороваемся.
Дарья – та, что на компакт-диске – приступила к следующему, не менее знаменитому хиту под странным названием «Парад теней» – о том, что тени прошлого живей и человечней, чем реальные люди настоящего.
– И этот дед спасет тебя от киллеров, бандитов, а также от комаров и мух, – прорываясь сквозь песню, прокричал ей Михаил Семенович. И милиционерам: – Все ясно – спасение утопающих есть дело рук самих утопающих. Мы вас больше не задерживаем, блюстители законности и порядка.
Но милиционеры не торопились. Они, задрав головы, выжидательно смотрели на Дарью.
Она шаловливой девчушкой скатилась с лестницы, вручила фотографии, поинтересовалась:
– Ничего не перепутала?
Они, как по команде, заглянули за спины фоткам, и младший лейтенант Васильев за всех ответил, хваля внимательную певицу:
– Память у вас просто замечательная, Дарья Васильевна. – И под влиянием только что прозвучавшей песни добавил: – Все путем. Спасибо и до свидания, Дарья Васильевна.
– Спасибо и до свиданья, – повторил за ним лейтенант Бугров.
– Спасибо и до свиданья, – эхом вслед за начальством откликнулся сержант Минаев.
Милиционеры ушли.
«Парад теней, парад теней, парад теней родных и близких», – допела песню Дарья с компакт-диска и умолкла. Видимо, Берта Григорьевна выключила музыкальный центр. Михаил Семенович так и понял, потому что заорал ужасным голосом:
– Берта!
Беззаветная поклонница таланта, компаньонка и домоправительница Дарьи Берта Григорьевна достойно и не спеша спустилась по лестнице не на хамский крик, а по служебной необходимости. Сообщила хозяйке дома:
– В столовой давно уже все готово, Дашенька.
– Берта, – на этот раз тихо, но угрожающе позвал Кобрин.
– Что может быть хуже выпившего еврея? – сама у себя спросила Берта Григорьевна и сама же ответила: – Только выпившая еврейка.
– Так давай же надеремся с тобой вдвоем, Берта! – взревел Михаил Семенович и вдруг зашептал: – Водка есть?
– У нас все есть, – гордо ответила Берта.
– Сейчас же Славику налей. Он в трезвости наверняка от страха в штаны наделал.
– Тогда ему душ надо принять, а не стакан водки, – резонно возразила Берта.
– Душ он уже принял, – сообщил Михаил Семенович и позвал: – Славик!
Комната для гостей, соответствующих рангу шофера Славика, находилась на первом этаже впритык к прихожей. Оттуда Славик и явился.
– Слушаю вас, Михаил Семенович.
– С нами посидишь или у себя водки выпьешь и спать? – спросил босс так, что Славику ничего не оставалось, как ответить:
– Лучше у себя. Больно спать хочется.
– Ну, как хочешь. Берта, распорядись.
– По какому праву вы здесь командуете, Михаил Семенович? – раздувая ноздри греческого своего носа, спросила Берта Григорьевна.
– Не командую – прошу. Просто голос у меня такой, – примирительно объяснил Кобрин и для большей убедительности погладил Берту по заду. Она демонстративно отвела его дерзкую ручонку и пошла выполнять просьбу.
В столовой долго не задержались: издергались, нанервничались, смертельно устали. Поклевали по малости (пить вообще больше не хотелось) и разбрелись по своим комнатам.
Константин смотрел в окно – не спалось. Слабый свет от подъездного фонаря обнаруживал у его окна черные, будто изломанные страхом переплетения подвижных ветвей – был ветер. Он в который раз поменял бок. Перевернулся, еле звеня пружинами неширокой гостевой кровати.
Скрипнула дверь, и невидимая Даша спросила:
– Можно к тебе?
– Входи, – разрешил он и включил ночник.
В ночной рубашке, в накинутом на плечи цыганистом платке, Даше стояла на пороге и заплетала косичку из своих не особо длинных волос. Сообщила в полумрак (ночник освещал только Костины руки на белой простыне):
– Не спится.
– Ага, – согласился он.
Она присела на край кровати доплетать косичку. Он закинул руки за голову и откинулся на подушки. Она доплела косичку, послюнила пальцы, туго закрутила ее хвостик, чтобы косичка не расплеталась, и спросила грустно и протяжно:
– Почему все так страшно, Костик?
– Потому что ты сама себя боишься, – твердо ответил он.
– А ты?
– А я тебя боюсь, – сказал он так, что она поняла: он улыбается.
Она тоже улыбнулась и погладила его по щеке. Он поймал ее руку и поцеловал в ладошку. Даша длинно – рывками – вздохнула и, уронив платок на пол, прилегла рядом с ним. Костя отодвинулся к стене, чтобы она смогла лечь на спину. Она вздохнула еще раз, поцеловала его в плечо и легла на спину. Он осторожно и медленно, начиная от щиколоток, стал сдвигать ее рубашку. До колен. До бедер. Она вздохнула в третий раз и приподняла ловкую свою попку, чтобы ему было удобнее.
А через голову скинула рубашку уже сама. Он положил ладонь ей на шею. Ладонь эта подождала недолго и отправилась в обратный путь. Меж маленьких твердых грудей. По нежному вздрагивающему животу. Через аккуратную ямку пупка. К темному треугольнику.
– Господи, – прошептала она. – Будто и не было этих лет.
– Парад теней, – напомнил он ей о песне.
В ожидании бестолково, как все дамы, собиравшейся к поездке вместе с ними в Москву Дарьи, Михаил Семенович и Константин с помощью квалифицированного гида Славика при дневном свете знакомились с изменениями в дизайне «Линкольна», происшедшими в связи со вчерашним. В пробоину, которую изучали последней, Михаил Семенович даже заглянул. Но ничего не увидел и поэтому уже раздраженно осведомился у Славика:
– Ну и что мы с этим дырявым корытом делать теперь будем?
Бодрый, выспавшийся (потому что все в доме спали до упора) Славик был полон оптимизма:
– Дырки заварим, подшлихтуем, дадим полный покрас, и будет у нас она как новенькая – все равно его уже надо было красить... – Славик называл свою механическую игрушку и на «вы» и на «ты», в мужском роде и женском.
– Выкрасим и выбросим, – резюмировал недоверчивый босс.
– Типун вам на язык! – всерьез пожелал Славик, а Константин запоздало удивился:
– Двенадцать пуль и ничего существенного не задели!
– Ничего! – хвастливо подтвердил Славик. Будто это его достижение.
– Одиннадцать без пяти, – от нечего делать глянул на часы Михаил Семенович и тут же выдумал: – А мне к двенадцати обязательно надо в конторе быть. – Сделал озабоченный вид, сосредоточенным деловым взором разглядывая по очереди Славика и Константина. Никто не выразил ему сочувствия. Тогда он привычно заорал, зовя всех находившихся в доме: – Дарья! Берта!
– Берта-то тебе зачем? – спросила Даша, выходя на крыльцо.
Она собиралась в город. Но в девять позвонила Анна и велела быть у нее к часу дня. А раз велела Анна – мать игуменья всероссийского эстрадного монастыря, – хочешь не хочешь – надо было ехать.
– Попрощаться с ней желаю, – важно объявил Михаил Семенович.
– Уж до того вы вежливый, уж до того воспитанный! – опять перешла на старорусскую напевную речь Берта Григорьевна, объявившаяся рядом с Дашей.
– Будь здорова, Берта! Не поминай лихом! – торжественно возгласил Кобрин.
– И вы уж простите меня, нерадивую!
Поигрались и замолчали. Славик полез за баранку. И тут в переулке раздалось старомодное мелкое бренчанье: кто-то катил на велосипеде. Все, как по команде, глянули за забор. Выписывая кренделя меж луж в поисках сухого пути, вертел руль велосипеда здоровенный пожилой мужчина, можно сказать – дед. Дед, почувствовав напор многих глаз, обернулся, увидел «Линкольн», увидел компанию вокруг машины, увидел Дарью на крыльце, тормознул, завалив велосипед набок, стал одной ногой на землю и поздоровался с хозяйкой:
– Доброе утро, Дашенька.
– Здравствуйте, Александр Иванович, – с улыбкой отозвалась Дарья.
– Кто это? – грубым шепотом спросил у Берты Михаил Семенович. За Берту ответил здоровенный дед, судя по всему, наделенный отменным слухом.
– Смирнов. Александр Иванович Смирнов. Дашин сосед, – представился он. – Как я слышал, ваш автомобиль обстреляли вчера вечером. Разрешите глянуть?
И, не дождавшись разрешения, бесцеремонно открыл калитку и вошел на участок, катя рядом свой велосипед.
– Вы – автомеханик? – недружелюбно поинтересовался Михаил Семенович.
– Я – отставной мент, – честно признался Смирнов, уже стоя рядом с Константином. Но смотрел он не на Константина и не на Михаила Семеновича. Он внимательно разглядывал кузов «Линкольна». Затем привалил велосипед к радиатору и обошел машину кругом. Вернулся на исходную позицию и спросил у Славика, который, позже заинтересовавшись происходящим, выбрался из-за баранки: – Стреляли перед последним поворотом на Новые Горки?
– Так точно! – отрапортовал Славик, недавно оттрубивший срочную службу в армии и потому сейчас селезенкой почувствовавший немалое офицерское звание «велосипедиста».
– Левый стрелял с территории заброшенной дачи иранского посольства, а правый дал очередь прямо из придорожной канавы, – как бы самому себе сообщил Смирнов.
– Ну и что из этого? – раздраженно перебил его Михаил Семенович.
Дед поднял на него насмешливый взгляд.
– Пока ничего. Пока вас пугали. Квалифицированно, между прочим. Отличные стрелки.
Спокойный тон деда давно раздражал Кобрина.
– А зачем вы мне это сообщаете? Пугали, не пугали!.. В нас стреляли, понимаете, стреляли! – кипятился Михаил Семенович.
– А я вам говорю, что в вас не просто стреляли – вас серьезно предупреждали. И не китайское это двести семьдесят четвертое предупреждение. Это – первое и последнее.
– Мне непонятно, почему вы так заботливы по отношению ко мне, – не изменил своего презрительного задиристого тона Кобрин. Но завести невозмутимо улыбавшегося Смирнова ему не удалось. Александр Иванович оценивающе осмотрел бизнесмена и сказал абсолютно искренне:
– Почему вы решили, что я забочусь о вас? Честно признаюсь, меня не особо волнует то, что с вами будет.
– Тогда извольте избавить нас от ваших рассуждений!
– Вас, – Смирнов направил в грудь Михаила Семеновича массивный указательный палец, – с удовольствием избавляю.
– Я опаздываю! – дав понять, что у него нет желания продолжать дискуссию, объявил Кобрин и взялся за ручку дверцы своего автомобиля.
Никак не отреагировав на поспешный жест продюсера, Константин негромко спросил Дарью:
– Даша, а твоя машина где?
– В гараже, – глядя на Мишаню, ответила Даша.
– На ходу?
– Вполне.
– Тогда счастливого пути тебе, голубок! – Константин похлопал Михаила Семеновича. – Торопись. Надеюсь, ты успеешь. А мы с Дашей уж как-нибудь, не торопясь, спокойненько, на ее автомобиле до Москвы доберемся.
Михаил Семенович, поджав губы, резко открыл дверцу, уселся, с силой захлопнул дверцу и приказал уже сидевшему за рулем Славику:
– Поехали!
Переваливаясь на колдобинах дороги, как беременная такса, «Линкольн» двинулся по переулку.
– Александр Иванович, я бы вас чайку пригласила попить, да вот незадача – в город уезжаю! – обратилась к Смирнову Даша.
– Как-нибудь в следующий раз, – без обиды отозвался Смирнов.
– Как это – в следующий раз?! – возмутилась Берта Григорьевна. Пускай себе едут, а мы с вами, Александр Иванович, чаю выпьем. И еще как!
– Не играйте с огнем, Берта, – предостерег Смирнов, – у меня с ранней молодости слабость к роскошным еврейским красоткам.
– Как говорит! Как говорит! – восторженно ахнула Берта.
Даша погладила ее по плотной спине и милостиво разрешила:
– Соблазни его, Берта.
– Почти уже соблазнила, – заверил Смирнов.
– Тогда все в порядке, и мы со спокойной душой уезжаем. Костя, ключи от машины в прихожей у зеркала. – Костя молча пошел в дом. – Как Лидия Сергеевна? Ксюшка?