Адакотурада исповедовала мирную политику и не имела ни армии, ни авиации, зато обладала мощными военно-морскими силами, к каковым относились: флагман «Кватерностер Первый», двенадцать сказакотов на адакотурадской тяге, двадцать четыре быстрокочетов дальнего плавания, шесть курометов и тридцать бронированных кукареков. Все корабли, за исключением флагманского, ходили под вымышленными флагами, чтобы утаить Адакотураду от захватчиков.
Чтобы министрон Мира в приступе плохого настроения не втянул страну в какой-нибудь международный конфликт, флот ему подчинен не был. Океанский флот служил лишь для конвоирования торговых караванов яйцевозов и подушечников.
Адакотурадские подушечники назывались так оттого, что походили на набитые пером подушки. Во время перехода в их тепле из яиц вылуплялись цыплята. Один подушечник мог принять на борт до ста тысяч яиц, а в порту назначения получали столько же желтых пищащих цыплят. Зрелище, должно быть, просто захватывающее!
Когда «Кватерностер Первый» ранним утром подплывал к родным берегам, все корабли флота подняли флаги, а курометы произвели залп из всех орудий. На берег высыпали толпы людей, кричавших здравицы в честь Адмирала, пана Кляксы и, конечно же, Мультифлоры, матери будущей королевы. Оказалось, что весть о намерении короля жениться уже разнеслась, как на крыльях колибри, на всю страну!
На рейде я заметил «Акулий Плавник», только что пришедший в Адакотураду с грузом вороненых часов, и тут же шепнул Зызику, чтобы тот заглянул к своему знакомому капитану, и попросил забронировать четыре каюты на обратный рейс.
В порту нас поджидали министрон Двора Тромбонтрон, наш друг Лимпотрон, пан Левкойник с четырьмя дочерьми, Бульпо, Пульбо, а также представители высшей администрации страны.
Стоял погожий, безоблачный июльский денек.
После краткого приветствия Алойзи отдал распоряжения насчет плавучего острова, мирно покачивавшегося в отдалении.
Матросы набросили конец каната на барабан лебедки и не без труда начали подтягивать остров к берегу.
Когда этот обломок острова Двойников наконец оказался в назначенном месте, механики укрепили его края железной окантовкой, приладили якорь и бросили его на дно по всем законам морского искусства.
Только теперь мы смогли сойти по трапу на землю, которую уже успели окрестить «Анемоновой Горбушкой» — своей формой она и в самом деле напоминала горбушку каравая.
Дом Левкойников пребывал в полной сохранности, и я не без удивления увидел, что во время катастрофы стены не потрескались и даже стекла не повылетали. Росшие в саду деревья сгибались под тяжестью фруктов, а воздух был напоен сладостным ароматом роз.
Как видите, я умышленно откладываю описание трогательной встречи Мультифлоры с семьей. Просто я лишен поэтического дара Пионии, и мне недостает слов, чтобы надлежащим образом описать эту трогательную сцену. Вполне достаточно сказать, что Вероник лил слезы в три ручья, наверно, вспоминая покойную Веронику, а пан Клякса шмыгал носом, с трудом сдерживая слезы.
Розовод действительно не преувеличивал, когда говорил о необычайной красоте Мультифлоры. Рядом со своими дочерьми она выглядела как старшая сестра. Невзирая на страдания в разлуке и тяжкие переживания последних дней, она так и лучилась безмятежностью, была полна неотразимого обаяния, будто эта минута счастья стерла с ее лица все следы забот и усталости.
«Анемонова Горбушка» была обставлена с большим вкусом и оснащена всеми современными приспособлениями, необходимыми для комфорта.
Итак, пан Левкойник с дочерьми мог сразу же перебраться в собственный дом. Вероник согласился немного пожить у них, чтобы навести порядок и помочь уладить кое-какие формальности, как-то: завести домовую книгу, прикрепить табличку с названием улицы, подключить дом к электросети и канализации, получить разрешение на постройку постоянного моста и на приобретение собственного якоря, зарегистрировать семейную фирму по выращиванию цветов, выяснить номер дома, поставить Левкойников на яичное довольствие, и прочая, и прочая.
Старый привратник живо взялся за дело, поскольку здесь он чувствовал себя как рыба в воде.
Поскольку семейство розовода с Вероником заодно покинули гостеприимные апартаменты Лимпотрона, мы с паном Кляксой остались там одни. И хотя великий ученый благодаря своей необыкновенной проницательности был уже более-менее в курсе моих семейных проблем, но, пользуясь случаем, я попытался изложить ему случившееся по порядку.
Пан Клякса внимательно выслушал меня, подумал и укоризненно сказал:
— Дорогой Адась, я столько сил потратил на твое образование, я потратил на промывание твоих мозгов целый ящик мыла, научил тебя правильно мыслить, с огромным трудом осветил закоулки твоего сознания, а ты несешь тут какую-то несусветную чушь. Как ты, человек образованный, мог поверить, что твой отец превратился в птицу? Вероник все это высосал из пальца, а ты позволил навешать себе на уши столько лапши! Как тебе не стыдно?! Что касается Алойзи, то до твоего приезда он все время крутился здесь, в Адакотураде, изображая тебя, и играл со мной в «три бельчонка», так что изображать еще и почтальона он просто не мог. Словом, я ценю фантазию, но и она должна быть осмысленной.
Речь пана Кляксы подействовала на меня, как холодный душ, и я вдруг осознал всю несуразность басни о превращении моего отца в птицу. Надо же, чтоб как раз у меня произошло такое помутнение в мозгах! Я стоял перед любимым профессором красный как рак и от стыда был готов провалиться сквозь землю. Но в то же время меня распирало от радости, что с родителями ничего плохого не приключилось и никакая опасность им не угрожает.
Из затруднительного положения меня выручило появление запыхавшегося Зызика.
— Прошу прощения… Пожалуйста… — крикнул он с порога. — Я все устроил… «Акулий Плавник» уходит в море послезавтра в восемь часов утра. Капитан очень обрадовался, и четыре каюты будут готовы!
— Да никак это славный боцман-старпом, — подбоченясь, сказал пан Клякса. — Я готов подтвердить то, что сказал ночью. Не пройдет и пяти лет, как ты станешь капитаном.
До отплытия оставалось еще два дня, чему я был даже рад, так как Праздник Королевского Петуха, объединенный с обручением короля, обещал быть необычайно интересным. К тому же и мое обручение с Резедой требовало согласия ее родителей. Поэтому я оставил пана Кляксу и отправился на «Анемонову Горбушку».
Вас, наверно, удивляет, что в столь просвещенной стране, как Адакотурада, не было телефонов, и каждое дело приходилось устраивать лично. Так вот, раньше соответствующая техника здесь имелась, но телефоны постоянно ломались, и люди половину времени тратили на тщетные попытки установить связь. Дошло до того, что работа в учреждениях почти встала, так как служащие только и делали, что впустую накручивали диски телефонов. Так что в конце концов министрон Погоды и Четырех Ветров, в чьем ведении находилась телефонная служба, решил ради блага общества ликвидировать телефоны раз и навсегда.
Вот так, без телефонного звонка, я и появился на ''Анемоновой Горбушке». Перед домом толпилась молодежь, привлеченная не столько самим жилищем Левкойников, сколько двумя их собаками, ставшими в Адакотураде диковинкой. «Анемонова Горбушка» сыграла в данном случае роль Ноева Ковчега, в котором спаслась пара представителей собачьего племени. Я уже говорил, что это были два черных пуделя, мать и сын, по кличке Негри и Негрифон соответственно. Собачки стояли на подоконнике распахнутого окна, радостно виляли хвостами и время от времени тявкали со свойственной пуделям приветливостью.
Резеда уже сообщила родителям о своем решении. Пан Левкойник, успевший за проведенное вместе время вполне узнать и оценить меня как любимого ученика знаменитого профессора Кляксы, был согласен отдать за меня свою дочь при условии, что все отпуска мы будем проводить в Адакотураде. Зато Мультифлора была явно разочарована тем, что я не садовод.
— Я всегда мечтала, что мои дочери посвятят себя цветоводству. Увы, только Георгина и Гортензия оправдали мои надежды. Вы, пан Адам, изучаете птичьи наречия и говоры. Достойное ли это занятие для ученого? Для зятя розовода? Но раз уж Резеда вас любит, то и в моем сердце для вас найдется теплый уголок.
Тут она расцеловала меня в обе щеки, а пан Левкойник радостно воскликнул:
— Это событие надо отметить! Пиония, придумай, пожалуйста, в честь молодых какой-нибудь стишок!
Пиония встала между мной и Резедой и продекламировала своим звонким голоском:
Левкодочек квочек пять
Резеда куда забрать
Папа цап Адама зять
Чик-чирика мама взять.
Пан Левкойник подскочил от восторга и тут же объяснил смысл четверостишия. Речь шла о том, что я, то есть Адам, из всех пяти дочерей пана Левкойника выбрал Резеду и добиваюсь ее руки. Отец этому очень рад и даже мама согласна иметь зятем специалиста по птичьим наречиям.
Все были потрясены тонкостью этого произведения, только посетовали, что Георгина несколько заглушила его конец очередной серией чихов. Мы наградили автора бурными аплодисментами, а Резеда горячо обняла зарумянившуюся сестру, и та сказала:
— Я просто создана для поэзии. И поэтому никогда не выйду замуж. Ни за садовника, ни за короля! Истинный поэт должен быть свободен, чтобы отдаться творчеству целиком.
Пан Левкойник смотрел на нее с гордостью, а Мультифлора с грустью: ей ближе были розы, а не стихи.
И тут появились Бульпо и Пульбо. Эти двое женихов наверняка радовали сердце матери больше, чем я, однако она оказывала им ровно столько же внимания, что и мне, хотя я и был всего лишь скромным кляксикологом и исследователем птичьих языков. Уверяю вас, я сумел оценить ее деликатность и такт по достоинству.
Обручение двух следующих пар прошло так же торжественно, как и наше, то есть Пиония экспромтом сочинила в их честь несколько путанный, но прекрасно звучавший стишок. На этот раз Георгина воздержалась от чихания, а Гортензия, шевеля губами, вела сама с собой беззвучную беседу, хотя выглядело это как беззвучное повторение стихов Пионии.
Пан Левкойник пригласил всех нас в сад и угостил редкими сортами фруктов, выращенных Мультифлорой.
Улучив момент, я незаметно улизнул, чтобы поговорить с Вероником. Тот как раз сидел на стремянке, приколачивая табличку с надписью «Анемонова Горбушка». Спустившись на землю, он прищурил один глаз, еще раз полюбовался результатами своих трудов и наконец сказал:
— Уезжаем, пан Несогласка. Пора домой! Интересно, что там новенького?
— Пан Вероник, — сухо начал я, — я пришел к вам кое-что выяснить. С чего это вам взбрело в голову талдычить, что мой отец превратился в птицу? Да еще и утверждать, что видели это собственными глазами? Зачем вы меня запутали? И что это за комедия с почтальоном? Разве так поступают уважающие себя привратники? Как теперь будут доверять такому беспардонному вралю жильцы? И это теперь, когда близится ваш юбилей, вы своим поведением свели на нет все, что заслужили безупречной пятидесятилетней службой! Стыд вам и позор, пан Чистюля!
Я впервые в жизни произнес столь длинную речь, и пот градом катился по моему лбу.
Мои упреки и особенно тон, каким они были высказаны, так сильно подействовали на Вероника, что им овладел длительный приступ икоты. Я несколько раз стукнул его по спине. Это подействовало, и бледный как полотно Вероник сказал:
— Это ужасно! Это кошмар! Пан Хризантемский обвел меня вокруг пальца. Это его рук дело! Клянусь светлой памятью покойной Вероники, это его рук дело! Я сам никогда бы до этого не додумался! И я поверил этому шалопаю! Так это все неправда? От начала и до конца? Стало быть, моя репутация привратника обратилась в прах?
— Да, пан Чистюля, — сердито ответил я, — славно вы меня подвели. И нечего прятаться за какого-то там пана Хризантемского. Я его видел всего один раз в жизни. Знать не знаю, ведать не ведаю, что это за тип.
— Как? — поразился Вероник. — Вы не знаете? Вы не слышали, кто такой Модест Хризантемский? Знаменитый Модест Хризантемский? Да ведь это первый муж Пепы Бергамот, известной под псевдонимом Пепда-Папда. Они вместе выступали во всех цирках мира. Она — знаменитая дрессировщица, а он — не знающий себе равных иллюзионист и фокусник. Кое-кто даже считал его магом. Превосходит его, простите, лишь один человек — Амброжи Клякса. Теперь пан Хризантемский уже старик, давно на пенсии, но для тренировки подчас вытворяет разные фокусы. Например, может из пустой шляпы достать пятнадцать живых кроликов или выпустить из уха коноплянку, жаворонка или скворца. Именно этот фокус он и показал мне, когда мы находились в квартире пана Несогласки. А я попался на крючок. Видать, поглупел на старости лет. Позволить так обвести себя вокруг пальца! Как теперь смотреть в глаза жильцам? Особенно вашим родителям, пан Адась? Не остается мне ничего другого, как отказаться от места и пойти в дворники.
Мне стало жаль старого привратника. Да и мог ли я упрекать его за то, что он поверил своим глазам, если я, человек обширных познаний, оказался таким же легковерным, как и он? Я долго успокаивал Вероника и даже уверял, что все оказалось к лучшему, потому что благодаря этой истории мне посчастливилось повидать Адакотураду и, что более важно, познакомиться с моей любимой Резедой.
Этот довод убедил старого привратника. Он немного успокоился, вздохнул раз-другой и вернулся к своей работе, которую спешил окончить до отъезда.
Остаток дня я провел в компании Резеды. Мы гуляли по улицам, наблюдая, как рабочие развешивали транспаранты, флаги и иллюминацию. Все население Адакотурады готовилось к Празднику Королевского Петуха.
Вечером, когда мы вернулись домой, пан Клякса уже спал, посвистывая и похрапывая. Скорее всего ему снились весьма важные дела. Этот великий ученый умел даже во сне делать открытия эпохального значения.
На столе я нашел приглашение следующего содержания:
«Министрон Двора Тромбонтрон имеет честь пригласить пана доктора Адама Несогласку для участия в свадебном кортеже Его Величества, каковой отправится на торжества по случаю обручения короля в день Праздника Королевского Петуха, в восемнадцать часов. Сбор на дворцовой площади. Просьба строго соблюдать протокол церемониала. Форма одежды — праздничная».
Утром меня разбудил Три-Три, принесший записку от Резеды. Пан Клякса уже не спал. Он сидел на полу и в толстой тетради делал наброски плана будущей пузырни. Раньше в таких случаях он летал под потолком, но в последнее время оставил эту привычку, потому что, по его словам, повредил себе воздушный пузырь.
— Впрочем, — заявил он как-то, — теперь у меня появились другие возможности. Прежде я умел превращаться только в предметы неодушевленные, в такие как пуговица от шапки богдыхана или чернильница. Но с открытием кляксической энергии и усовершенствованием превращалок мои возможности значительно возросли. Но это секрет, который я ни за что не открою, а то люди по своему обыкновению обратят это себе же во вред.
Резеда от себя лично и от имени всего семейства Левкойников пригласила меня и пана Кляксу к ним на обед.
Первая половина дня у меня была свободна, и я отправился в город. Мне хотелось осмотреть адакотурадские достопримечательности, а главное — музеи, которых я так еще и не видел. Особенно меня заинтересовал Исторический музей. Там были выставлены коллекция пиявок болотной эпохи, чучела Королевских Петухов прошлых лет, первые сломанные часы, старинные рюмки для яиц, плот, на котором сказандцы прибыли в Адакотураду, модели самокатов всех веков, гипсовый слепок с ноги неизвестного спортсмена, портреты бывших королей от Шлепанца Кривоногого до Кватерностера I, а также много других весьма любопытных экспонатов.
Кроме того, я посетил Акустическую Мастерскую Поющих Раковин, Фабрику Парадного Порошка, Надувальню Рыбьих Пузырей, Завод Государственных Транспарантов, Протирочную Королевских Очков, Адакотеку, где были выставлены картины, изображавшие жития домашней птицы, написанные выдающимися птицежистами. Еще я зашел в несколько научных учреждений, в том числе в Школу Фортепьянных Педалей для трех ног, а также в Институт Знаков Препинания.
Я вернулся домой, переполненный незабываемыми впечатлениями, и мы с паном Кляксой отправились к пану Левкойнику. Улица, к которой примыкала «Анемонова Горбушка», благодаря стараниям Вероника получила собственное название. С одного конца она стала называться Старопроектной, с другого — Новопроектной, а посередке — Среднепроектной.
Семейство Левкойников было в полном сборе, кроме Розы, которую вызвали в секретариат министрона Двора для написания автобиографии, заполнения анкеты и брачного листа, а также для ознакомления с обязанностями будущей королевы. Пока что нам было известно лишь то, что она должна будет принять историческое имя Квакваностры.
Весь дом был сплошь уставлен букетами роз, потому что пан Левкойник сразу же занялся садом и с помощью стимулирующей жидкости быстро улучшил то, над чем долго трудилась Мультифлора.
— Когда в доме живет поэтесса, — заявил он, едва мы переступили порог, — приходится думать о розах. Розы поддерживают вдохновение. Не так ли, Пиония?
Девушка мечтательным взором глянула на отца и как бы в подтверждение его слов меланхолически произнесла:
— Роза, береза, заноза, страж грозен…
— Извините, — спросил Вероник, — нельзя ли вместо «страж» сказать «привратник»?
— Не будет рифмы, — ответила Пиония, глядя на родителя, единственного здесь человека, разбиравшегося в ее поэзии.
Резеда тоже не теряла времени даром. Она так выдрессировала обоих пуделей, что те, наряженные в розовые фартуки, во время обеда ходили на задних лапах и подавали на стол.
Аппетит у пана Кляксы был отменный, и накладывая себе в тарелку огромные порции, он при каждой смене блюда весело восклицал:
— Сколько живу, а так вкусно еще не едал! Эти тефтели просто чудо!
— Это фаршированная рыба, — робко поправила Мультифлора.
— Разумеется рыба! Тефтелеванная рыба! Именно это я и имел в виду. Сегодня же напишу новую поваренную книгу на базе кляксической гастрономии. Как это я раньше не додумался? Пани Мультифлора, я непременно посвящу ее вам, слово чести.
Мы уже перешли к кофе, когда Негрифон троекратным лаем возвестил о прибытии новых гостей. И действительно, в тот же миг на пороге появился Алойзи в адмиральском мундире и в орденах, лишь малая часть которых украшала его грудь. Остальные нес на атласной подушке его адъютант. Третьим гостем был капитан Тыквот, жаждавший увидеть, как выглядит «Анемонова Горбушка», которую он притащил на буксире из столь дальних мест.
Мультифлора горячо поблагодарила доблестных моряков за их героические труды, а пан Левкойник не сдержался и через весь стол шепнул Пионии:
— Скажи стишок… Непременно…
Та встала, оперлась о подлокотники кресла и продекламировала свое новое творение:
Моряку восторг реку
Браво слава кофейку
Кватерностер сестра честь
Анемона жена тесть.
На сей раз стихотворение разъяснений не требует, все ясно и так.
Не желая оставаться у юной поэтессы в долгу, Первый Адмирал Флота почти не задумываясь ответил в рифму, используя почти те же слова, что и она:
Ту моряк благодарит,
Кто восторгами дарит.
А она того же теста,
Что монархова невеста.
— Тебе нет равных! — воскликнул пан Клякса. — Ты станешь гордостью Адакотурады! Адмирал, прими мои поздравления!
Капитан Тыквот в стихах ничего не смыслил и не понимал, о чем речь, так что молча прихлебывал кофе и с привычным отвращением курил сигару.
Разговор за столом касался в основном будущего дочерей четы Левкойников.
— Жаль, что мне не придется присутствовать на свадьбе Резеды, — сказала Мультифлора, — но я понимаю, что пан Адам должен сначала представить ее родителям. Было бы нетактично поступить иначе.
Как бы желая исправить свою вину передо мной, Вероник принялся расхваливать моих родителей:
— Это такие люди, Боже мой! Я знаю их с того самого дня, как они въехали в наш дом. Ни разу не задержали квартплату, не сорят на лестнице, не пачкают стен, не шумят. Золото, а не жильцы! Старший пан Несогласка сам себе пишет книги и делает птичьи чучела. Но чтобы самому когда-нибудь превратиться в птицу — никогда! Я врать не буду! Пани Несогласка этого ни за что бы не допустила! Вот, господа, какие это квартиросъемщики!
— А любят ли они цветы? — внезапно спросила Мультифлора.
— Еще как! Пани Несогласка каждый день прикрепляет к шляпке свежий букетик. Хоть и искусственные, но все ж таки цветы. То васильки, то фиалки, а по воскресеньям и праздникам — только розы! Клянусь! Красивее настоящих!
Тут Георгина страшно расчихалась. Капитан Тыквот сказал: «Будьте здоровы!», Вероник прервал свои излияния, зато Алойзи услужливо сообщил:
— Покидая страну Обеих Рецептурий, я прихватил с собой образцы безотказных лекарств. Тут у меня флакончик «Античихалина». После его употребления самый застарелый насморк моментально как рукой снимает.
Георгина протянула было руку за лекарством, но быстро отдернула ее и тихо сказала:
— Нет… Нет… Что скажет мой жених, если я перестану чихать? Ведь больше всего ему во мне нравится именно это. Нет, Адмирал, извините, вашей любезностью я воспользоваться не могу.
После обеда мы с паном Кляксой поблагодарили хозяев, погладили собачек и отправились восвояси. Вероник, завершивший свои дела на «Анемоновой Горбушке», пошел с нами. Он уже смахнул пыль с мебели, а заодно вымыл окна, как и положено хорошему привратнику.
В метеорологической лаборатории мы застали Лимпотрона. Он как раз устанавливал силу ветра и настраивал погоду на время торжеств по случаю королевского обручения. Мы уже направлялись в свои апартаменты, когда Лимпотрон нас окликнул:
— Тут у меня есть кое-что для вас, господа! Это награды, которыми король решил отметить ваши заслуги. Для пана профессора — Командорский Крест Золотого Петуха со звездой, для пана Несогласки — орден Куриного Пера, для пана Чистюли — медаль Экспортного Яйца. Будет лучше, если вы нынче наденете их. Еще я принес три банки парадного порошка. Посыпьтесь им согласно протоколу церемониала. А вот три золотых хронометра. Они, правда, сломаны, зато самой лучшей марки. Они взяты из королевской коллекции и обладают исключительной ценностью, поскольку их собственноручно сломал сам король Кватерностер I.
Мы поблагодарили министрона за высокие награды и удалились к себе.
— Времени остается немного, — сказал пан Клякса. — Надо переодеться для сегодняшних торжеств.
— Надо ли нам, как адакотурадцам, раздеться по пояс и посыпаться серебряным порошком? — с тревогой в голосе спросил Вероник.
— Пойдем по пути компромисса, — ответил пан Клякса. — Мирное сосуществование обязывает. Мы посыплемся этим порошком, но поверх наденем собственную одежду. И волки будут сыты, и овцы целы.
Не переставая радоваться и удивляться гениальности пана Кляксы, мы приняли его предложение, быстро переоделись в праздничное платье и украсили себя пожалованными орденами и медалями. Стоя перед зеркалом, великий ученый разглаживал свои усы, брови и бороду, как вдруг рядом с собой заметил отражение Вероника и закричал:
— Пан Вероник! Как это понимать? Уж не собираетесь ли вы явиться к королю в рабочей одежде?
— Другой у меня нет, пан профессор. Но по случаю сегодняшних торжеств я зашнуровал ботинки парадным красным проводом. Вот, посмотрите.
С этими словами он поднял ногу и продемонстрировал пану Кляксе ботинок.
— Фью-фью! — буркнул профессор. — Откуда у вас этот новенький провод? Умереть — не встать! Адакотурадки с ума посходят от восторга при виде ваших ботинок. Что поделаешь. У какого Веронька нет своего конька?
— Вы хотели сказать «Вероника», — вырвалось у меня.
— Неужто ты не понимаешь, Адась, что неладно, зато складно? — пожурил меня пан Клякса. — Если так поступает поэт такой величины, как Пиония, то мне сам Бог велел. Пойдемте, господа. За мной!
На площади уже стоял королевский фрегат во всем своем великолепии. Кордон стражников с трудом удерживал напиравшую толпу. Ровно в шесть часов адакотурадские сановники взошли на борт фрегата. Премьер Трондодентрон занял место на носу. За ним в шеренгу выстроились министроны Тромбонтрон, Лимпотрон, Тубатрон, Парамонтрон и Трубатрон. Место у штурвала занял министрон Алойзитрон, Первый Адмирал Флота в парадном мундире, шитом золотом. В отличие от остальных министронов, Алойзи не был обнажен по пояс, но эполеты его были щедро осыпаны парадным серебряным порошком. У правого борта расселось семейство Левкойников, а у левого — жены министронов.
Последним, сопровождаемый бурными и продолжительными аплодисментами, появился король Кватерностер I, ведя под руку зарумянившуюся Розу. Он величаво ступил на капитанский мостик, а Роза села в позолоченное кресло у его ног.
— Не протерли спинку трона, лодыри, — проворчал Вероник.
На голове у короля была малая дорожная корона, в правой руке он держал скипетр из золотых часов. С плеч монарха до самой земли ниспадал плащ, окаймленный разноцветными яйцами, вероятно, сваренными вкрутую, чтобы не побились. Рыжая борода короля золотилась в лучах солнца, его крупный нос чутко улавливал настроение масс, а милостивый взгляд, устремленный поверх голов подданных, различал будущее. Словом, он был мужчиной видным, крепким, осанистым и весьма красивым. Несмотря на свои сорок лет, выглядел король необычайно молодо.
Но все взгляды были обращены на будущую королеву. Обсуждали ее красоту, шепотом пересказывали друг другу сведения о семействе Левкойников и сплетничали почем зря, как всегда бывает в подобных случаях.
Роза улыбкой и взмахом руки приветствовала толпу, а личико ее светилось счастьем и доброжелательностью. Именно о такой королеве и мечтали адакотурадцы, так что неудивительно, что она стала их любимицей с первого же дня.
Роза была облачена в красивое золотистое платье, а плечи ее, как и плечи остальных дам, покрывала пелерина из петушиных перьев.
Королевский фрегат на резиновом ходу был готов к отъезду.
По знаку Адмирала спрятанный под палубой Зызик ударил в корабельный колокол, и процессия медленно тронулась с места. Фрегат тянули сто королевских самокатчиков. Из-за штиля на корме установили механические вентиляторы, наполнявшие паруса ветром не хуже морского бриза. Приглашенные следовали за фрегатом на казенных самокатах, раскрашенных в полосочку национальными красками.
Кортеж следовал между двумя рядами заполнивших улицы горожан, наполнявших воздух приветственными криками. Зрелище было поистине захватывающим. На мачте фрегата развевалось королевское знамя, корабельные снасти были украшены трепетавшими на механическом ветру разноцветными флажками. Улицы тонули в трехцветных флагах, с балконов и окон свисали гирлянды цветов. На перекинутых поперек улиц бесчисленных транспарантах были начертаны патриотические лозунги. Вот некоторые из особо запомнившихся:
Пусть звенит наш хор бодрей:
Больше перьев и курей!
Все разрядники-спортсмены
Кур растят себе на смену!
Будь то август, будь то май —
Яйцеэкспорт, процветай!
Пьет кто лактусовый сок,
Тот здоров, силен, высок!
Не ударим в грязь лицом —
Крепим родину яйцом!
Министрон Тромбонтрон периодически провозглашал призывы, которые народ охотно подхватывал:
— Да здравстворет третья нурга!
— Орра!
— Да здравстворет яичница!
— Орра!
— Да здравстворет таблица ормнуржения!
— Орра!
К быстро продвигавшейся процессии присоединялись все новые и новые толпы — трехногие адакотурадцы поспевали за фрегатом даже без самокатов.
Едва начало смеркаться, как в небе вспыхнули первые огни праздничного салюта, а молодежь по местному обычаю непрестанно стреляла из надутых воздухом рыбьих пузырей.
К исходу второго часа процессия оказалась у ворот Королевского Сада. На его обширной территории собралось огромное множество адакотурадцев, пришедших сюда с женами и детьми не только школьного, но и ясельного возраста, и даже с грудными младенцами.
Всех тянуло посмотреть на обручение короля, на петушиный турнир, принять участие в народных гуляньях и щедром угощении.
На газонах виднелись красочные карусели, горки, игровые площадки, ярмарки яиц, стадион для куриных бегов и множество разнообразных праздничных аттракционов.
Под деревьями выстроились длинные столы, уставленные кувшинами с лактусовым вином, подносами с фруктами, лакомствами и яйцами, сваренными вкрутую.
Король и его свита покинули фрегат и направились к смоковнице. Там стояло два вызолоченных кресла для короля и будущей королевы, а за ними находились посеребренные парадным порошком скамьи для почетных гостей.
Кватерностер I сменил дорожную корону на праздничную. Ее украшали мастерски выгравированные сцены из героического прошлого Адакотурады. Затем, отложив свой часовой скипетр, король принял из рук Тромбонтрона роскошные счеты, в которых вместо деревянных кругляшков на спицы были нанизаны куриные яйца, покрытые золотом и серебром.
Но все это выглядело пустяком в сравнении с самой смоковницей. Это дерево, в простонародье называемое фиговым, считалось древнейшим в мире. Ей было 5789 лет, и она хранила в памяти все события древности, понять которые силятся археологи, постоянно роясь в земле в поисках следов давно не существующих селений и людей.
— У меня идея, — вполголоса сказал мне пан Клякса. — И как это не пришло мне в голову раньше? Я выясню историю мира за последние пятьдесят веков. Я заставлю это дерево заговорить! Понимаешь? Просветив его кляксическими лучами, я узнаю древесный алфавит, составлю кляксикон фиговых выражений и получу историю древнего мира на блюдечке с голубой каемочкой. Дерево поведает мне о деяниях человечества. Это станет началом новой отрасли знаний — кляксической археологии. Не пройдет и года, как наука обогатится еще одним достижением эпохальной значимости. Да! Я заставлю дерево заговорить! Непременно заставлю!
В этот момент в небо взлетели огни салюта, заиграли укрытые в кустах поющие раковины, и раздались звуки государственного гимна. Король взмахнул рукой — и министрон Тромбонтрон свистом объявил об открытии петушиного турнира.
На двенадцати тысячах веток смоковницы сидело двенадцать тысяч петухов, посаженных на цепочки — не то они непременно затеяли бы драку.
Петухов тренировали в течение целого года, а в последнее время по просьбе Бульпо и Пульбо этим занялась и Резеда, которая благодаря пани Пепе Бергамот овладела трудным мастерством коллективной дрессуры.
За ходом конкурса следил Парамонтрон, который был не только министроном Куроводства, но и всемирно известным петухологом.
Многие петухи отказались от участия в соревнованиях из-за хрипоты или иных болезней горла. Значительная часть конкурсантов отсеялась уже в самом начале вследствие низкой квалификации или плохого состояния хвоста. Те же, кто пребывал в хорошей форме, приступили к состязанию, следуя определенной их хозяевами очередности. С помощью министрона Тубатрона и счетов король лично регистрировал результаты выступлений.
Конкурс, как вы догадываетесь, тянулся очень долго. Не стану описывать его подробно. Достаточно сказать, что петухи орали во всю глотку, и от их пронзительного пения голова у меня едва не лопнула.
Пан Левкойник тяжело пыхтел, Гортензия бормотала под нос свои монологи, Георгина чихала, Вероник протирал тряпочкой подлокотники скамеек, и только пан Клякса, умевший отключаться при необходимости, беспечно дремал, насвистывая носом Марш Чернильных Клякс.
Итоги конкурса в этом году оказались потрясающими. Петухи продемонстрировали отличную подготовку; большинство находилось в превосходной форме и имело отлично поставленные голоса. Сто семьдесят участников побили рекорды предыдущих лет, двадцать четыре пропели, делая предписанные пятисекундные паузы, свыше тридцати раз кряду. Но победителем в конце концов стал тот самый петух, с которым мы познакомились на приеме у Кватерностера I. Он спел сорок один раз, заткнув за пояс всех соперников, и таким образом оставил почетный титул за собой.
Многотысячная толпа болельщиков встретила победителя бурными аплодисментами, переходящими в овацию, и криками «Орра!», а король по традиции снял с головы корону и пропихнул триумфатора сквозь нее, сообщив ему этим жестом достоинство Королевского Петуха.
В сумеречном небе вспыхнули фонтаны фейерверков, ослепивших петухов-конкурсантов. Когда салют погас, по контрасту показалось, что стало еще темнее. Петухи поверили этому впечатлению, тут же затихли и уснули. Бодрствовал только королевский помазанник. Он уселся на подлокотник кресла монарха и гордо тряхнул гребнем.
Из-за вершин деревьев показался рожок месяца. Это послужило сигналом к началу торжественного обручения.
Министрон Тромбонтрон взобрался по лестнице на верхушку смоковницы и своим зычным голосом, усиленным сотнями громкоговорителей, возвестил народу, что король Адакотурады Кватерностер I решил вступить в законный брак, в подтверждение чего сегодня принародно состоится его обручение с присутствующей здесь Розой Левкойник, дочерью Анемона и Мультифлоры. В ответ на сообщение из десятков тысяч грудей вырвался оглушительный вопль радости, многократно повторенный эхом и ураганом пронесшийся по вершинам деревьев.
— Бравотурада! Бравотурада! — во весь голос орали школьники и сосунки в колясках.
Разбуженные этим всенародным воплем петухи пропели стройным хором и снова впали в дремоту. И тут неожиданно для всех раздалось еще одно «кукареку», на сей раз исполненное мастерским дуэтом Алойзи и самого пана Кляксы. Когда все наконец утихли, началась церемония обручения.
К паре высоких влюбленных сторон приблизился министрон Тубатрон и подал на серебряном блюде обручальное яйцо. Оно было снесено специально вскормленной золотым просом курицей породы «брамапутра», облагороженной путем скрещивания с породой адакотурадских бойцовых петухов.
Затем премьер Трондодентрон доисторическим мечом легендарного короля Шлепанца Кривоногого рассек яйцо надвое. Вместо желтка из него выпали два золотых кольца, которые министрон Тромбонтрон надел на пальцы короля и Розы, произнеся по-сказакотски формулу обручения:
Жизни две — сордьба урдна,
Дурбрый морж, дурбра жена.
И снова взметнулся в небо фейерверк, на этот раз изобразивший на фоне неба портреты влюбленных, и опять запели хором разбуженные петухи, а сводный оркестр раковин исполнил государственный гимн.
Торжественная часть на этом закончилась, в свете иллюминации и фейерверков начались народные гулянья, а король с невестой и почетными гостями пустились в обратный путь. Фрегат быстро покатился по опустевшим улицам, а мы мчались за ним на своих самокатах.
— Завтра можем со спокойной совестью отправляться домой! — опережая меня, воскликнул пан Клякса. — Нам удалось поставить Адакотураду на новые рельсы, и перед ней теперь открылись блестящие перспективы. Сегодня же ночью я напишу на эту тему двухтомник под названием «Кляксотурада».
Как видите, в гениальной голове ученого неустанно роились великие, плодотворные мысли.
Прощание с приключением
«Акулий Плавник» вышел в открытое море. Издали махали нам платочками едва различимые теперь сановники Адакотурады, семейство Левкойников и наши друзья. То<