ГОЛОС ЗА АВТОРА. Долгий, хмурый закат. Осенние поля тают в сумерках. Пустынно вокруг — ни людей, ни машин, ни поездов не слышно. Потом очень издалека доносится голос:
— Эй, вы, люди!! Что слышно?..
Ему не ответили, но из еще большей дали стал доноситься и мягко стелиться над сумраком, над степью, над холмами мягкий вечерний перезвон колоколов. Медь плакала человеческими голосами, и то, что возвращалось в виде эха, тоже было горем, и сама тишина, которая изредка врывалась между перезвонами, тоже была наполнена большой человеческой больной.
Павел Русу. Ну, пожалуйста, еще один глоточек. Очень прошу вас – еще один глоточек.
Глухо слышится петушиные крики. Слабо светит свет, мерцают свечи. Появилась тетушка.
Никто не отзывается. Через некоторое время слышны робкие шаги, и на пороге появляется тетушка Руца. Она стоит в дверях с небольшим узелочком, и как-то не решается дальше идти. В доме не вероятно тихо, слышны только настенные ходики, слабо трещат свечки у изголовья больного, и далеко, в конце деревни, поют петухи.
Тетушка Руца. Добрый вечер. Или, лучше сказать, доброе утро, потому что петухи поют уже в третий раз. Вот-вот начнет светать…
Павел Русу. (чуть приподнявшись с постели, испуганно). Вы… Вы кто такая? Я по голосу как будто узнаю, но так лицо ваше мне незнакомо.
Тетушка Руца. Ты не пугайся, я хороший человек. Я подойду к тебе близко, и ты узнаешь меня. (Подошла, пододвинула табуретку к изголовью больного и села)
Павел Русу. (после большой паузы). Нет, не узнаю. У меня глаза застилаются туманом, и сквозь туман я вижу только платок, сутулые плечи. И слышу голос, очень знакомый…
Тетушка Руца. А ты гони туман прочь. Он- не хорошая вещь для больного. Я сейчас зажгу большой свет, протру тебе глаза платочком, но и ты возьми себя в руки, помогай мне. Поймай какой-нибудь предмет в доме и вглядись в него, пока не различишь его хорошо. (включила люстру, вытерла Павелуглаза, сняла с себя платок и наклонилась к нему совсем близко.) Ну, теперь узнал?
Павел Русу. (разочарованно). А, да, ну как же… Вы то же, тем же кизяком топите печь?
Тетушка Руца. А что – хорошое топливо. Набьешь печку – и на сутки хватит тепла.
Павел Русу. Да, но вонь, на всю деревню!
Тетушка Руца. Для кого вонь, а кому, может, и приятно. Я вот выросла у дедушки на овчарне, и твой отец там рос, мы вдвоем там бегали с весны до самой осени. И так мне по вечерам бывало уютно с овцами, с дедушкой, с этим кизяком, что каждый раз, когда набиваю печку и развожу огонь, мне кажется, что все мои близкие спешат ко мне в гости…
Павел Русу. Вас,наверное, просили прийти ко мне. Все устали,ушли отсыпаться, а посидеть с больным не кому стало…
Тетушка Руца. Нет, я пришла сама по себе
Павел Русу. Как же вы вдруг взяли да пришли! Всю жизнь обходили мой дом, а тут взяли и пришли!
Тетушка Руца. Я услышала твой голос. И тот голос звал меня.
Павел Русу. Теперь я только и делаю, что зову. Зову всех, зову каждого, кто бы не прошел мимо своего дома.Вы, должно быть, как раз проходили мимо…
Тетушка Руца. Нет, это было не так. Ты звал именно меня. Я сидела дома, у печи, и задремала было, но вдруг сквозь сон услышала твой голос. Ты меня просил принести воды.
Павел Русу. И вы принесли?
Тетушка Руца. Принесла. (Развязала узелочек, который принесла с собой, достала оттуда две бутылочки. Содержимое одной из них вылила в пустой стакан и протянула его больному.)
Павел Русу. (выпил и долго прислушивался к своим ощущениям) Это очень странная вода. Она не из нашей деревни.
Тетушка Руца. Ну как же! Это из тех родников, что были раньше там, за моим домом, откуда теперь бабы глину выбирают.
Павел Русу. Да разве там были родники?
Тетушка Руца. Господи, когда я была подростком, там был луг, а не овраг! Из-под горы били три ключа, один другого краше, а на лугу вечно что-нибудь да происходило – то сельский «жог», то стоят там торговцы глиняной посудой, то цыганский табор займет луг, недели на две. И даже зимой в крещенские морозы, обряд крещения священник совершал именно там – до того там было много воды и до того она была хороша. Потом земля сморщилась, она ведь, как человеческое лицо,морщится, и родинки ушли под землю, теперь там глину только и можно найти. Но, выбирая как –то глину, я набрела на очень уж сырой пласт, воткнула палку палку наугад, и, знаешь, временами с нее капает. Видимо, я вся таки нашла какой то уходящий родничок.
Павел Русу. Очень странно, но после этой воды не остается сухости во рту. Налейте мне еще немного.
Тетушка Руца. А больше нету. Я вон за всю неделю с трудом нацелила полбутылки. Правда,я там под палкой оставила посуду, и если к завтрашнему дню еще что набежит, обязательно принесу.
Павел Русу. Боюсь, что мне не дотянуть до завтра. А в той другой бутылке,что у вас?
Тетушка Руца. (смущенно) Так, разное.
Павел Русу. Я вижу, там целебные корни какие –то …
Тетушка Руца. Корней ту много, и все они неплохие, но ты спроси меня, чем я наполнила ее…
Павел Русу. А чем?
Тетушка Руца. Жуткой гадостью. Самогонкой.
Павел Русу. Вы что же, собирайтесь меня самогонкой угощать?
Тетушка Руца. Да нет,я…Как бы это тебе сказать…Я для себя ее взяла. (после паузы.) Прийти то я пришла,но мы ведь все еще в ссоре,и, раз уж пришла, помирится бы надо. Конечно, тебе сейчас не до этого, но, перед тем как выйти из дому, я с чего то подумала: а в друг там дело пойдет к примирению? Надо, чтобы под рукой было чем наполнить стаканы, иначе какое это примирение!
Павел Русу. О господи, воистину неисповедима душа человеческая! Да и когда же мы с вами ссорились?
Тетушка Руца. Меня твой отец обидел. Он обидел меня на всю жизнь, хоть и был мне родным братом. При разделе земли он бил меня железной цепью, и после тех побоев у меня уж не могло быть ни мужа, ни семьи. Он легкие мне отбил- я только тем и спасаюсь всю жизнь, что, как только налетит удушье, бегу в лес. И там, на горе, при лесном воздухе, мне становится легче. Потому я и стала знахаркой – много ли насидишь одна в лесу, без дела –то!
Павел Русу. Это не отец, а время было такое. Такие были социальные условия. Люди убивали друг друга на меже
Тетушка Руца. А вот и не скажи.Сотни людей делили в ту осень землю, но во всей деревне драк было всего четыре, а больше всех пострадала я одна
Павел Русу. Ну хорошо, я понимаю вашу обиду против отца, но причем тут я?
Тетушка Руца. (после паузы) При тебе улетели аисты. Летом тебя выбрали председателем колхоза, а осенью они улетели и не вернулись больше.
Павел Русу. Да на что они вам сдались, эти аисты?!
Тетушка Руца. Ну как же! Деревня называется Валя Кокорилор, а в деревне не одного аиста. Сотни лет так называлась, и это было правдой, а теперь, хотя деревня по прежнему так называется, это уже не правда.
Павел Русу. Они улетели потому, что деревню начали перестраивать. Аисты любят только камышовые и соломенные крыши, а тут полна жесть, черепица, шифер. Ни чего, дайте срок, они еще вернутся.
Тетушка Руца. Как сказать. Либо вернутся, либо нет.
Павел Русу. Вернутся. Я ведь вижу, как весной и осенью, пролетая над нами, хотя и летят стороной, они снижают полет, и у вожака нет-нет да и вздрогнут крылья… Небось помнит родимое гнездо…
Тетушка Руца. Господи, хоть бы одного аистенка на всю деревню, и я смогла бы спокойно умереть… вот и сегодня вспомнилось мне утро. Вернее, даже не утро, а крохотная часть утра. Было мне тогда лет 16, и шла я с серпом убирать рожь. Уж и не помню, как и почему я очутилась чуть свет там, за лесом. В те годы весь тот склон был засеян клеревом, большой такой клевер, весь в цвету, весь в росе, прямо с каждого листочка свисала прозрачная бусинка. Ветра не было, солнце еще не взошло, и, хотя я шла убирать рожь, мне потому то казалась интересным, что будет, когда взойдет солнце и встретится с этим полем клевера. Я стояла и ждала, когда взойдет солнце, а его все не было, и вдруг от куда то с севера показались аисты.Они летели двумя парами, он и она, он и она, и были такие белые, серебристые, даже чуть розоватые, какие обычно только во сне бывают. Я онемела от красоты, но потом, спустившись на луг, аисты поблекли, стали обыкновенными аистами, и я всю жизнь, вспоминая этот случай, все старалась понять, в чем было дело? И только сегодня поняла. Их окрашивало солнце.
Павел Русу. Вернуться, хотя, сказать по правде, я больше люблю жаворонков. Удивительная птица! Она любит поле, простор, весну. Повиснет над свежевспаханным полем, растворится в синеве неба, и оттуда, из той синевы, где она растворилась, целый день льются песни.
Тетушка Руца. Странно все это. Очень странно.
Павел Русу. Что именно странно?
Тетушка Руца. Странно то, что ты думая о жаворонках, вспоминаешь свежую вспашку, и поле,и простор, а я,думая об аистах, тоже думаю о перепаханном поле, о весне, о просторе…
Павел Русу. Что же тут странного! Птицы у нас разные, а любовь у нас одна.