СЕРЕБРЯНОЕ БЛЮДЕЧКО И НАЛИВНОЕ ЯБЛОЧКО

Русская сказ­ка

 

Жили- были крес­ть­янин с же­ною. У них бы­ло три до­че­ри, все три кра­са­ви­цы. Стар­шие две - ле­ни­вые да на­ряд­ные, все бы им си­деть да охо­ра­ши­вать­ся. А третья, млад­шая - Але­нуш­ка - ра­бо­тя­щая и скром­ная. Кра­ше всех сес­тер бы­ла Але­нуш­ка. Обо всем за­бо­тит­ся Але­нуш­ка: и из­бу при­бе­рет, и обед при­го­то­вит, и ого­род вы­по­лет, и во­ды при­не­сет. С ро­ди­те­ля­ми она бы­ла лас­ко­ва, к лю­дям при­вет­ли­ва. Лю­би­ли ее отец с ма­терью боль­ше всех до­че­рей. А от это­го стар­ших сес­тер за­висть бра­ла.

Раз уеха­ли отец с ма­терью в по­ле. По­дош­ла к до­му бед­ная ста­руш­ка и поп­ро­си­ла хле­ба. Стар­шие сес­т­ры с ней и го­во­рить не за­хо­те­ли, а Але­нуш­ка вы­нес­ла ста­руш­ке ка­лач и про­во­ди­ла ее за во­ро­та.

- Спасибо те­бе, де­ви­ца, - ска­за­ла ста­руш­ка. - За доб­ро­ту твою вот те­бе со­вет: по­едет твой ба­тюш­ка на яр­мар­ку, поп­ро­си его ку­пить те­бе для за­ба­вы се­реб­ря­ное блю­деч­ко да на­лив­ное яб­лоч­ко. Бу­дешь ка­тать яб­лоч­ко по блю­деч­ку да при­го­ва­ри­вать:

Катись, ка­тись, яб­лоч­ко,

По се­реб­ря­но­му блю­деч­ку,

По­ка­жи ты мне на блю­деч­ке

Го­ро­да и по­ля,

И ле­са и мо­ря,

И гор вы­со­ту,

И не­бес кра­со­ту.

А коль слу­чит­ся нуж­да у те­бя, де­ви­ца, - по­мо­гу ге­бе. По­пом­ни: жи­ву на краю ле­са дре­му­че­го, и ид­ти до мо­ей из­буш­ки ров­но три дня и три но­чи.

Сказала ста­руш­ка эти сло­ва и уш­ла в лес.

Много ли, ма­ло ли вре­ме­ни прош­ло, соб­рал­ся крес­ть­янин на яр­мар­ку.

Спрашивает он до­че­рей­:

- Каких вам гос­тин­цев ку­пить? Од­на дочь про­сит:

- Купи мне, ба­тюш­ка, ку­ма­чу на са­ра­фан. Дру­гая го­во­рит:

- Купи мне сит­цу узор­ча­то­го. А Але­нуш­ка про­сит:

- Дорогой мой свет-ба­тюш­ка, ку­пи мне се­реб­ря­ное блю­деч­ко да на­лив­ное яб­лоч­ко.

Обещал крес­ть­янин до­че­рям ис­пол­нить их прось­бу и уехал.

Вернулся он с яр­мар­ки, при­вез до­че­рям гос­тин­цы - од­ной сит­цу узор­ча­то­го, дру­гой ку­ма­чу на са­ра­фан, а Але­нуш­ке - се­реб­ря­ное блю­деч­ко да на­лив­ное яб­лоч­ко. Стар­шие сес­т­ры ра­ду­ют­ся по­дар­кам, а над Але­нуш­кой сме­ют­ся да ждут, что она бу­дет де­лать с се­реб­ря­ным блю­деч­ком и на­лив­ным яб­лоч­ком.

А та не ест яб­лоч­ко, се­ла в уго­лок, ка­та­ет яб­лоч­ко по блю­деч­ку и при­го­ва­ри­ва­ет:

Катись, ка­тись, яб­лоч­ко,

По се­реб­ря­но­му блю­деч­ку,

По­ка­жи ты мне на блю­деч­ке

Го­ро­да и по­ля,

И ле­са и мо­ря,

И гор вы­со­ту,

И не­бес кра­со­ту.

Катится яб­лоч­ко по блю­деч­ку, на­лив­ное по се­реб­ря­но­му, а на блю­деч­ке все го­ро­да вид­ны, се­ла на по­лях и ко­раб­ли на мо­рях, и гор вы­со­та, и не­бес кра­со­та, яс­ное сол­ныш­ко со свет­лым ме­ся­цем кру­жат­ся, звез­ды в хо­ро­вод со­би­ра­ют­ся; так все чу­дес­но, что ни в сказ­ке ска­зать, ни пе­ром опи­сать.

Загляделись сес­т­ры, взя­ла их за­висть, за­хо­те­ли они вы­ма­нить у Але­нуш­ки блю­деч­ко с яб­лоч­ком. Но Але­нуш­кани­че­го вза­мен не бе­рет.

Задумали тог­да сес­т­ры от­нять у нее блю­деч­ко с яб­лоч­ком об­ма­ном да си­лой. По­ха­жи­ва­ют, под­го­ва­ри­ва­ют:

- Душенька Але­нуш­ка! Пой­дем в лес по яго­ды, зем­ля­нич­ку со­бе­рем.

Согласилась Але­нуш­ка, от­да­ла блю­деч­ко с яб­лоч­ком от­цу и пош­ла с сес­т­ра­ми в лес.

По ле­су Але­нуш­ка бро­дит, яго­ды со­би­ра­ет, а сес­т­ры все даль­ше ее ве­дут. За­ве­ли в ча­щу, на­па­ли на Але­нуш­ку, уби­ли и под бе­ре­зой схо­ро­ни­ли, а к от­цу с ма­терью поз­д­но ве­че­ром приш­ли и го­во­рят:

- Аленушка от нас убе­жа­ла и про­па­ла. Мы весь лес обош­ли, так и не наш­ли: вид­но, ее вол­ки съели.

Горько зап­ла­ка­ли отец с ма­терью, а сес­т­ры про­сят у от­ца блю­деч­ко и яб­лоч­ко.

- Нет, - от­ве­ча­ет он им, - ни­ко­му я не от­дам блю­деч­ко с яб­лоч­ком. Пусть бу­дут они мне на па­мять об Але­нуш­ке, до­че­ри мо­ей лю­би­мой.

Положил яб­лоч­ко с блю­деч­ком в ла­рец и зам­к­нул.

Прошло не­ма­ло вре­ме­ни. Гнал на за­ре пас­ту­шок ми­мо ле­са ста­до. Од­на овеч­ка от­с­та­ла и заш­ла в лес. По­шел пас­ту­шок по ле­су овеч­ку отыс­ки­вать. Ви­дит, сто­ит строй­ная бе­лая бе­рез­ка, а под ней бу­го­рок, а на нем вок­руг цве­ты алые, ла­зо­ре­вые, а над цве­та­ми трос­тин­ка. Сре­зал пас­ту­шок трос­тин­ку, сде­лал ду­доч­ку, и, ди­во-див­ное, чу­до-чуд­ное, ду­доч­ка са­ма по­ет, вы­го­ва­ри­ва­ет:

Играй, иг­рай­, пастушок,

Иг­рай по­ти­хонь­ку,

Иг­рай по­ле­гонь­ку.

Ме­ня, бед­ную, уби­ли,

Под бе­рез­ку по­ло­жи­ли,

За се­реб­ря­ное блю­деч­ко,

За на­лив­ное яб­лоч­ко.

Пришел пас­тух в де­рев­ню, а ду­доч­ка все по­ет свою пе­сен­ку. Лю­ди слу­ша­ют - ди­ву да­ют­ся, пас­ту­ха выс­п­ра­ши­ва­ют.

- Люди доб­рые, - го­во­рит пас­тух, - ни­че­го я не знаю. Ис­кал я в ле­су овеч­ку и уви­дел бу­го­рок, на бу­гор­ке цве­ты, над цве­та­ми трос­тин­ка, сре­зал я трос­тин­ку, сде­лал се­бе ду­доч­ку, а ду­доч­ка са­ма иг­ра­ет, вы­го­ва­ри­ва­ет.

Случились тут отец и мать Але­нуш­ки, и ус­лы­ха­ли они сло­ва пас­туш­ка. Схва­ти­ла мать ду­доч­ку, а ду­доч­ка са­ма по­ет, вы­го­ва­ри­ва­ет:

Играй, иг­рай­, родная ма­мень­ка,

Иг­рай по­ти­хонь­ку,

Иг­рай по­ле­гонь­ку.

Ме­ня, бед­ную, уби­ли,

Под бе­рез­ку по­ло­жи­ли,

За се­реб­ря­ное блю­деч­ко,

За на­лив­ное яб­лоч­ко.

Сжалось сер­д­це у от­ца и ма­те­ри, как ус­лы­ха­ли они эти сло­ва.

- Веди нас, пас­тух, - ска­зал отец, - ту­да, где сре­зал ты трос­тин­ку.

Пошли отец с ма­терью за пас­ту­хом в лес, и лю­ди с ни­ми пош­ли. Уви­да­ли под бе­рез­кой бу­го­рок с цве­та­ми алы­ми, ла­зо­ре­вы­ми. На­ча­ли раз­ры­вать бу­го­рок и наш­ли уби­тую Але­нуш­ку. Уз­на­ли отец с ма­терью дочь свою лю­би­мую и зап­ла­ка­ли сле­за­ми не­утеш­ны­ми.

- Добрые лю­ди, - спра­ши­ва­ют, - кто убил, за­гу­бил ее? Взял тут отец ду­доч­ку, а ду­доч­ка са­ма по­ет, вы­го­ва­ри­ва­ет:

Играй, иг­рай­, свет-ба­тюш­ка,

Иг­рай по­ти­хонь­ку,

Иг­рай по­ле­гонь­ку.

Ме­ня сес­т­ры в лес заз­ва­ли,

Ме­ня, бед­ную, уби­ли,

Под бе­рез­ку по­ло­жи­ли,

За се­реб­ря­ное блю­деч­ко,

За на­лив­ное яб­лоч­ко.

Ты пой­ди, пой­ди, свет-ба­тюш­ка,

На край ле­са дре­му­че­го,

Там сто­ит из­ба те­со­вая,

В ней жи­вет ста­руш­ка доб­рая,

Даст жи­вой во­ды она в скля­ноч­ке,

Чуть об­рыз­нешь ме­ня той во­ди­цею,

Про­бу­жусь-очнусь от сна тяж­ко­го,

От сна тяж­ко­го, от сна смер­т­но­го.

Пошли тог­да отец с ма­терью на край ле­са дре­му­че­го. Шли они ров­но три дня и три но­чи и дош­ли до лес­ной из­буш­ки. Выш­ла на крыль­цо древ­няя ста­руш­ка. Поп­ро­си­ли у нее отец с ма­терью жи­вой во­ды.

- Помогу я Але­нуш­ке, - от­ве­ча­ет ста­руш­ка, - за ее сер­д­це доб­рое.

Дала она им склян­ку с жи­вой во­дой и го­во­рит:

- Всыпьте в склян­ку горсть ро­ди­мой зем­ли, без то­го во­да си­лы иметь не бу­дет.

Земным пок­ло­ном поб­ла­го­да­ри­ли отец с ма­терью ста­руш­ку и пош­ли в об­рат­ный путь. Приш­ли в де­рев­ню, всы­па­ли, как ве­ле­ла ста­руш­ка, горсть ро­ди­мой зем­ли в склян­ку с жи­вой во­дой­, взя­ли с со­бой сес­тер-ли­хо­де­ек и в лес пош­ли. И лю­ди пош­ли с ни­ми.

Пришли в лес. Спрыс­нул отец доч­ку жи­вой во­дой - ожи­ла Але­нуш­ка. А сес­т­ры-ли­хо­дей­ки ис­пу­га­лись, бе­лее по­лот­на ста­ли и приз­на­лись во всем. Схва­ти­ли их лю­ди, свя­за­ли и при­вез­ли в де­рев­ню.

Тут соб­рал­ся на­род. И по­ре­ши­ли на­ка­зать сес­тер-ли­хо­де­ек ка­рою страш­ною - прог­нать их с ро­ди­мой зем­ли. Так и сде­ла­ли.

А Але­нуш­ка вновь ста­ла жить с от­цом, с ма­терью, и лю­би­ли они ее пу­ще преж­не­го.

 

ЧОНГУРИСТ

Грузинская сказ­ка

 

Жил на све­те царь. Бы­ла у не­го дочь прек­рас­нее сол­н­ца. Мно­гие меч­та­ли о кра­си­вой ца­рев­не. Мно­го слав­ных и знат­ных юно­шей про­си­ли ее ру­ки, но царь всем от­ка­зы­вал.

Принеси сна­ча­ла яб­ло­ко бес­смер­тия, - го­во­рил царь каж­до­му, - и до­ка­жи, что дос­то­ин ца­рев­ны!

Много от­важ­ных ге­ро­ев от­п­рав­ля­лись ис­кать вол­шеб­ное де­ре­во, а на­зад не вер­нул­ся ни один.

Поблизости от двор­ца жил бедный юно­ша. Сла­вил­ся он сво­ими пес­ня­ми и иг­рой на чон­гу­ри*. Юно­ша по­лю­бил прек­рас­ную ца­рев­ну, дни и но­чи меч­тал о ней и од­наж­ды ре­шил по­пы­тать счас­тья. При­шел к ца­рю и поп­ро­сил от­дать ему ца­рев­ну в же­ны.

* Чон­гу­ри - на­род­ный му­зы­каль­ный ин­с­т­ру­мент Гру­зии.

Не прог­нал царь бед­но­го чон­гу­рис­та, ска­зал ему, как всем го­во­рил:

- Добудешь мне яб­ло­ко бес­смер­тия - по­лу­чишь ца­рев­ну в же­ны.

Взял чон­гу­рист свой чон­гу­ри и пус­тил­ся в до­ро­гу ис­кать яб­ло­ко бес­смер­тия. Мно­го ли шел, ма­ло ли шел, за де­вять гор пе­ре­шел и ви­дит: рас­ки­нул­ся на скло­нах хол­ма сад. Ог­ра­да вок­руг са­да ка­мен­ная, вы­со­кая-пре­вы­со­кая, да­же пти­ца не пе­ре­ле­тит! Чон­гу­рист обо­шел сад - с ут­ра до ве­че­ра шел! - нет в сад вхо­да. Обо­шел он вто­рой раз, обо­шел в тре­тий. Идет юно­ша, иг­ра­ет на сво­ем чон­гу­ри и по­ет неж­ную пес­ню. За­мер сад, пе­рес­та­ли ше­лес­теть лис­ть­ями де­ревья. Слу­ша­ют пес­ню го­ры и до­лы. Пти­цы, па­рив­шие в небе, опус­ти­лись на де­ревья пос­лу­шать пес­ню чон­гу­рис­та. И вдруг раз­д­ви­ну­лась ка­мен­ная ог­ра­да, и от­к­ры­лась пе­ред чон­гу­рис­том до­ро­га в сад.

Это был тот са­мый сад, где рос­ла яб­ло­ня с пло­да­ми бес­смер­тия. Страш­ный гвел­ве­ша­пи* сто­ро­жил вол­шеб­ную яб­ло­ню. По­чу­ет чу­ди­ще че­ло­ве­ка, впус­тит в сад и от­п­ра­вит нес­час­т­но­го в свою ог­нен­ную ут­ро­бу.

И сей­час по­чу­ял гвел­ве­ша­пи че­ло­ве­ка и раз­д­ви­нул ка­мен­ную ог­ра­ду. Идет чон­гу­рист по са­ду, по­ет свою грус­т­ную пес­ню. Рас­к­рыл гвел­ве­ша­пи ог­ром­ную пасть, по­нес­ся на че­ло­ве­ка с хрип­лым ре­вом… и за­мер. По­ра­зи­ли его ни­ког­да не слы­хан­ные зву­ки чон­гу­ри. Ути­ши­ла неж­ная пес­ня ярость злоб­но­го чу­ди­ща.

А чон­гу­рист все идет, и зву­чат сла­дос­т­ные зву­ки его пес­ни.

Из глаз гвел­ве­ша­пи по­тек­ли сле­зы, не­ве­до­мая пе­чаль ох­ва­ти­ла его. И вдруг обор­ва­лись стру­ны чон­гу­ри. Умолк юно­ша. Ос­та­но­вил­ся он пе­ред гвел­ве­ша­пи, ожи­да­ет сво­ей учас­ти.

А гвел­ве­ша­пи сор­вал яб­ло­ко и по­дал юно­ше:

- Бери яб­ло­ко, не бой­ся, ты зас­лу­жил его. Ни­ког­да еще со мной не го­во­ри­ли язы­ком пес­ни. Возь­ми это яб­ло­ко бес­смер­тия, хо­тя и без то­го бес­смер­тен че­ло­век, спо­соб­ный соз­да­вать та­кие прек­рас­ные пес­ни.

* Гвел­ве­ша­пи - в гру­зин­с­ких на­род­ных сказ­ках чу­до­ви­ще с ог­нен­ной пас­тью.

 

Софья Мо­ги­лев­с­кая СКАЗ­КА О ГРОМ­КОМ БА­РА­БА­НЕ

 

Барабан ви­сел на сте­не меж­ду ок­на­ми, как раз нап­ро­тив кро­ва­ти, где спал маль­чик.

Это был ста­рый во­ен­ный ба­ра­бан, силь­но по­тер­тый с бо­ков, но еще креп­кий. Ко­жа на нем бы­ла ту­го на­тя­ну­та, а па­ло­чек не бы­ло. И ба­ра­бан всег­да мол­чал, ник­то не слы­хал его го­ло­са.

Однажды ве­че­ром, ког­да маль­чик лег спать, в ком­на­ту вош­ли де­душ­ка и ба­буш­ка. В ру­ках они нес­ли круг­лый свер­ток в ко­рич­не­вой бу­ма­ге.

- Спит, - ска­за­ла ба­буш­ка.

- Ну, ку­да нам его по­ве­сить? - ска­зал де­душ­ка, по­ка­зы­вая на свер­ток.

- Над кро­ват­кой­, над его кро­ват­кой­, - за­шеп­та­ла ба­буш­ка.

Но де­душ­ка пос­мот­рел на ста­рый во­ен­ный ба­ра­бан и ска­зал:

- Нет. Мы по­ве­сим его над ба­ра­ба­ном на­ше­го Ла­ри­ка. Это хо­ро­шее мес­то.

Они раз­вер­ну­ли свер­ток. И что же? В нем ока­зал­ся но­вый жел­тый ба­ра­бан­чик с дву­мя де­ре­вян­ны­ми па­лоч­ка­ми.

Дедушка по­ве­сил его над боль­шим ба­ра­ба­ном, они по­лю­бо­ва­лись им, а по­том уш­ли из ком­на­ты…

И тут маль­чик от­к­рыл гла­за.

Он от­к­рыл гла­за и зас­ме­ял­ся, по­то­му что вов­се не спал, а прит­во­рял­ся.

Он спрыг­нул с кро­ва­ти, бо­си­ком по­бе­жал ту­да, где ви­сел но­вый жел­тый ба­ра­бан­чик, прид­ви­нул стул поб­ли­же к сте­не, вска­раб­кал­ся на не­го и взял в ру­ки ба­ра­бан­ные па­лоч­ки.

Сначала он ти­хонь­ко уда­рил по ба­ра­бан­чи­ку лишь од­ной па­лоч­кой. И ба­ра­бан­чик ве­се­ло от­к­лик­нул­ся: трам-там!

Тогда он уда­рил и вто­рой па­лоч­кой. Ба­ра­бан­чик от­ве­тил еще ве­се­лее: трам-там-там!

Что за слав­ный был ба­ра­бан!

И вдруг маль­чик под­нял гла­за на боль­шой во­ен­ный ба­ра­бан. Рань­ше, ког­да у не­го не бы­ло этих креп­ких де­ре­вян­ных па­ло­чек, он да­же со сту­ла не мог дот­ро­нуть­ся до боль­шо­го ба­ра­ба­на. А те­перь?

Мальчик встал на цы­поч­ки, по­тя­нул­ся вверх и креп­ко уда­рил па­лоч­кой по боль­шо­му ба­ра­ба­ну. И ба­ра­бан про­гу­дел ему в от­вет ти­хо и пе­чаль­но…

Это бы­ло очень-очень дав­но. Тог­да ба­буш­ка бы­ла еще ма­лень­кой де­воч­кой с тол­с­ты­ми ко­сич­ка­ми.

И был у ба­буш­ки брат Его зва­ли Ла­рик. Это был ве­се­лый­, кра­си­вый и сме­лый маль­чик. Он луч­ше всех иг­рал в го­род­ки, быс­т­рее всех бе­гал на конь­ках, и учил­ся он то­же луч­ше всех.

Ранней вес­ной ра­бо­чие то­го го­ро­да, где жил Ла­рик, ста­ли со­би­рать от­ряд, что­бы ид­ти бо­роть­ся за Со­вет­с­кую власть.

Ларику тог­да бы­ло три­над­цать лет.

Он по­шел к ко­ман­ди­ру от­ря­да и ска­зал ему:

- Запишите ме­ня в от­ряд. Я то­же пой­ду драть­ся с бе­лы­ми.

- А сколь­ко те­бе лет? - спро­сил ко­ман­дир.

- Пятнадцать! - не смор­г­нув, от­ве­тил Ла­рик.

- Будто? - спро­сил ко­ман­дир. И пов­то­рил сно­ва:

- Будто?

- Да, - от­ве­тил Ла­рик.

Но ко­ман­дир по­ка­чал го­ло­вой­:

- Нет, нель­зя, ты слиш­ком мо­лод…

И Ла­рик дол­жен был уй­ти ни с чем. И вдруг воз­ле ок­на на сту­ле он уви­дел но­вый во­ен­ный ба­ра­бан. Ба­ра­бан был кра­си­вый­, с блес­тя­щим мед­ным обод­ком, с ту­го на­тя­ну­той ко­жей. Две де­ре­вян­ные па­лоч­ки ле­жа­ли ря­дом.

Ларик ос­та­но­вил­ся, пос­мот­рел на ба­ра­бан и ска­зал:

- Я мо­гу иг­рать на ба­ра­ба­не…

- Неужели? - об­ра­до­вал­ся ко­ман­дир. - А поп­ро­буй­-ка! Ла­рик пе­ре­ки­нул ба­ра­бан­ные рем­ни че­рез пле­чо, взял

в ру­ки па­лоч­ки и уда­рил од­ной из них по ту­го­му вер­ху. Па­лоч­ка от­с­ко­чи­ла, буд­то пру­жин­ная, а ба­ра­бан от­ве­тил ве­се­лым бас­ком:

- Бум!

Ларик уда­рил дру­гой па­лоч­кой.

- Бум! - сно­ва от­ве­тил ба­ра­бан.

И уж тог­да Ла­рик стал ба­ра­ба­нить дву­мя па­лоч­ка­ми.

Ух, как они зап­ля­са­ли у не­го в ру­ках! Они прос­то не зна­ли удер­жу, они прос­то не мог­ли ос­та­но­вить­ся. Они от­би­ва­ли та­кую дробь, что хо­те­лось встать, вып­ря­мить­ся и ша­гать впе­ред!

Раз- два! Раз-два! Раз-два!

И Ла­рик ос­тал­ся в от­ря­де.

На сле­ду­ющее ут­ро от­ряд уез­жал из го­ро­да. Ког­да по­езд тро­нул­ся, из от­к­ры­тых две­рей теп­луш­ки раз­да­лась ве­се­лая пе­сен­ка Ла­ри­ка:

Бам- бара-бам-бам, Бам-бам-бам! Впе­ре­ди всех ба­ра­бан, Ко­ман­дир и ба­ра­бан­щик.

Ларик и ба­ра­бан ста­ли то­ва­ри­ща­ми. По ут­рам они про­сы­па­лись рань­ше всех.

- Здорово, при­ятель! - го­во­рил Ла­рик сво­ему ба­ра­ба­ну и ле­гонь­ко шле­пал его ла­донью.

"Здорово!" - гу­дел в от­вет ба­ра­бан. И они при­ни­ма­лись за ра­бо­ту.

В от­ря­де не бы­ло да­же гор­на. Ла­рик с ба­ра­ба­ном бы­ли един­с­т­вен­ны­ми му­зы­кан­та­ми. По ут­рам они иг­ра­ли по­буд­ку:

Бам- бара-бам, Бам-бам-бам! С доб­рым ут­ром, Бам-ба­ра-бам!

Это бы­ла слав­ная ут­рен­няя пес­ня!

Когда от­ряд шел по­ход­ным мар­шем, у них бы­ла при­па­се­на дру­гая пес­ня. Ру­ки Ла­ри­ка ни­ког­да не ус­та­ва­ли, и го­лос ба­ра­ба­на не умол­кал всю до­ро­гу. Бой­цам бы­ло лег­че ша­гать по топ­ким осен­ним до­ро­гам. Под­пе­вая сво­ему ба­ра­бан­щи­ку, они шли от при­ва­ла к при­ва­лу, от при­ва­ла к при­ва­лу…

И ве­че­ром на при­ва­лах ба­ра­ба­ну то­же на­хо­ди­лась ра- 58 бо­та. Толь­ко ему од­но­му, ко­неч­но, спра­вить­ся бы­ло труд­но.

Он толь­ко на­чи­нал:

Эх! Бам- бара-бам, Бам-ба­ра-бам! Ве­се­лей всех Ба­ра­бан!

Сразу же под­х­ва­ты­ва­ли де­ре­вян­ные лож­ки:

И мы то­же лов­ко бьем,

Бим- бири-бом,

Бим- бири-бом!

Потом всту­па­ли че­ты­ре гре­беш­ка:

Не от­с­та­нем мы от вас, Бимс-бамс, бимс-бамс!

И уже пос­лед­ни­ми на­чи­на­ли губ­ные гар­мош­ки.

Вот это бы­ло ве­селье! Та­кой за­ме­ча­тель­ный ор­кестр мож­но бы­ло слу­шать хоть всю ночь.

Но бы­ла у ба­ра­ба­на и Ла­ри­ка еще од­на пес­ня. И эта пес­ня бы­ла са­мая гром­кая и са­мая нуж­ная. Где бы ни бы­ли бой­цы, они сра­зу уз­на­ва­ли го­лос сво­его ба­ра­ба­на из ты­ся­чи дру­гих ба­ра­бан­ных го­ло­сов. Да, ес­ли нуж­но бы­ло, Ла­рик умел бить тре­во­гу…

Прошла зи­ма. Сно­ва нас­ту­пи­ла вес­на. Ла­ри­ку шел уже пятнадцатый год.

Красногвардейский от­ряд сно­ва вер­нул­ся в тот го­род, где вы­рос Ла­рик. Крас­ног­вар­дей­цы шли раз­вед­чи­ка­ми впе­ре­ди боль­шой­, силь­ной ар­мии, и враг убе­гал, пря­чась, скры­ва­ясь, на­но­ся уда­ры из-за уг­ла.

Отряд по­до­шел к го­ро­ду поз­д­но ве­че­ром. Бы­ло тем­но, и ко­ман­дир при­ка­зал ос­та­но­вить­ся на ноч­лег воз­ле ле­са, не­да­ле­ко от по­лот­на же­лез­ной до­ро­ги.

- Целый год я не ви­дел от­ца, ма­те­ри и млад­шей сес­т­рен­ки, - ска­зал Ла­рик ко­ман­ди­ру. - Я да­же не знаю, жи­вы ли они. Мож­но их на­вес­тить? Они жи­вут за тем лес­ком…

- Что ж, иди, - ска­зал ко­ман­дир. И Ла­рик по­шел.

Он шел и чуть слыш­но нас­вис­ты­вал. Под но­га­ми в мел­ких ве­сен­них лу­жи­цах буль­ка­ла во­да. Бы­ло свет­ло от лу­ны. За спи­ной у Ла­ри­ка ви­сел его бо­евой то­ва­рищ - во­ен­ный ба­ра­бан.

Узнают ли его до­ма? Нет, млад­шая сес­т­рен­ка, ко­неч­но, не уз­на­ет. Он на­щу­пал в кар­ма­не два ро­зо­вых пря­ни­ка. Этот гос­ти­нец он дав­но при­пас для нее…

Он по­до­шел к опуш­ке. Как здесь бы­ло хо­ро­шо! Лес сто­ял ти­хий­-ти­хий­, весь по­се­реб­рен­ный лун­ным све­том.

Ларик ос­та­но­вил­ся. От вы­со­кой ели па­да­ла тень. Ла­рик сто­ял, ук­ры­тый этой чер­ной тенью.

Вдруг ти­хо щел­к­ну­ла су­хая вет­ка.

Одна спра­ва. Дру­гая сле­ва. За спи­ной­…

На опуш­ку выш­ли лю­ди. Их бы­ло мно­го. Они шли длин­ной цепью. Вин­тов­ки на­пе­ре­вес. Двое ос­та­но­ви­лись поч­ти ря­дом с Ла­ри­ком. На пле­чах - бе­лог­вар­дей­ские по­го­ны. Один офи­цер ска­зал вто­ро­му очень ти­хо:

- Часть сол­дат идет со сто­ро­ны ле­са. Дру­гая - вдоль же­лез­но­до­рож­ной ли­нии. Ос­таль­ные за­хо­дят с ты­ла.

- Мы зам­к­нем их в коль­цо и унич­то­жим, - ска­зал вто­рой.

И, кра­ду­чись, они прош­ли ми­мо. Это бы­ли вра­ги.

Ларик глу­бо­ко вздох­нул. Он сто­ял в те­ни. Его не за­ме­ти­ли.

Ларик по­тер ла­донью го­ря­чий лоб. Все по­нят­но. Зна­чит, часть сол­дат идет из ле­са. Дру­гие за­хо­дят с ты­ла. Часть - вдоль по­лот­на же­лез­ной до­ро­ги…

Белые хо­тят зам­к­нуть их от­ряд в коль­цо и унич­то­жить.

Нужно бе­жать ту­да, к сво­им, к крас­ным. Нуж­но пре­дуп­ре­дить, и как мож­но ско­рее.

Но раз­ве он ус­пе­ет? Они мо­гут опе­ре­дить его. Они мо­гут пой­мать его по до­ро­ге…

Нет! Сде­лать нуж­но по-дру­го­му.

И Ла­рик быс­т­ро по­вер­нул к се­бе свой бо­евой ба­ра­бан, вы­нул из-за рем­ня де­ре­вян­ные па­лоч­ки и, ши­ро­ко взмах­нув ру­ка­ми, уда­рил по ба­ра­ба­ну.

Тревога!

Это проз­ву­ча­ло, как выс­т­рел, как ты­ся­ча ко­рот­ких ру­жей­ных зал­пов…

Тревога!

Весь лес от­к­лик­нул­ся, за­гу­дел, за­ба­ра­ба­нил гром­ким эхом, буд­то воз­ле каж­до­го де­ре­ва сто­ял ма­лень­кий сме­лый ба­ра­бан­щик и бил в бо­евой ба­ра­бан.

Ларик сто­ял под елью и ви­дел, как к не­му со всех сто­рон ус­т­ре­ми­лись вра­ги. Но он не дви­нул­ся с мес­та. Он толь­ко ко­ло­тил, ко­ло­тил, ко­ло­тил в ба­ра­бан. Это бы­ла их пос­ледняя пес­ня - пес­ня бо­евой тре­во­ги.

И толь­ко ког­да что-то уда­ри­ло Ла­ри­ка в ви­сок и он упал, ба­ра­бан­ные па­лоч­ки са­ми вы­па­ли у не­го из рук…

Ларик уже не мог ви­деть, как нав­с­т­ре­чу вра­гу с вин­тов­ка­ми на­пе­ре­вес ус­т­ре­ми­лись крас­ные бой­цы и как по­беж­ден­ный враг бе­жал и со сто­ро­ны ле­са, и со сто­ро­ны го­ро­да, и от­ту­да, где блес­те­ли тон­кие ли­нии же­лез­но­до­рож­но­го по­лот­на.

Утром в ле­су сно­ва ста­ло ти­хо. Де­ревья, стря­хи­вая кап­ли вла­ги, под­ни­ма­ли к сол­н­цу проз­рач­ные вер­хуш­ки, и лишь у ста­рой ели ши­ро­кие вет­ви ле­жа­ли сов­сем на зем­ле.

Бойцы при­нес­ли Ла­ри­ка до­мой. Гла­за его бы­ли зак­ры­ты.

Барабан был с ним. Толь­ко па­лоч­ки ос­та­лись в ле­су, там, где они вы­па­ли у Ла­ри­ка из рук.

И ба­ра­бан по­ве­си­ли на сте­ну.

Он про­гу­дел пос­лед­ний раз - гром­ко и пе­чаль­но, буд­то про­ща­ясь со сво­им слав­ным бо­евым то­ва­ри­щем.

Вот что рас­ска­зал маль­чи­ку ста­рый бо­евой ба­ра­бан.

Мальчик ти­хонь­ко слез со сту­ла и на цы­поч­ках вер­нул­ся в пос­тель.

Он дол­го ле­жал с от­к­ры­ты­ми гла­за­ми, и ему ка­за­лось, буд­то он идет по ши­ро­кой кра­си­вой ули­це и креп­ко ко­ло­тит в свой но­вый жел­тый ба­ра­бан­чик. Го­лос у ба­ра­бан­чи­ка гром­кий­, сме­лый­, и они вмес­те по­ют лю­би­мую пе­сен­ку Ла­ри­ка:

Бам- бара-бам, Бам-ба­ра-бам! Впе­ре­ди всех ба­ра­бан, Ко­ман­дир и ба­ра­бан­щик!

 

Джанни Ро­да­ри ВОЙ­НА КО­ЛО­КО­ЛОВ

 

Разразилась од­наж­ды вой­на, страш­ная вой­на не на жизнь, а на смерть. Сол­дат по­лег­ло ви­ди­мо-не­ви­ди­мо и с той и с дру­гой сто­ро­ны. Мы сто­яли здесь, а на­ши вра­ги - нап­ро­тив. День и ночь па­ли­ли мы друг в дру­га. А вой­на все идет и идет, и кон­ца ей нет. И вот приш­ло та­кое вре­мя, что не ста­ло у нас ни брон­зы на пуш­ки, ни ста­ли на шты­ки.

Приказал наш глав­но­ко­ман­ду­ющий на­по­вал-пол­ков­ник Бом­бас­то Паль­бас­то Вдре­без­ги-и-Бас­та снять все ко­ло­ко­ла с ко­ло­ко­лен, ра­зом их рас­п­ла­вить и от­лить гро­мад­ную пуш­ку - од­ну-един­с­т­вен­ную, но та­кую боль­шую, что­бы мож­но бы­ло с од­но­го выс­т­ре­ла вы­иг­рать вой­ну.

Сто ты­сяч подъ­ем­ных кра­нов под­ни­ма­ли эту пуш­ку. Во­семь­де­сят семь же­лез­но­до­рож­ных сос­та­вов вез­ли ее на фронт. На­по­вал-пол­ков­ник по­ти­рал от ра­дос­ти ру­ки и го­во­рил:

- Вот пос­мот­ри­те: сто­ит мо­ей пуш­ке выс­т­ре­лить - и вра­ги от стра­ха уде­рут на Лу­ну!

Наконец ве­ли­кая ми­ну­та нас­ту­пи­ла. Пу­ши­щу на­ве­ли на вра­гов, а мы все зат­к­ну­ли уши ва­той. Ведь от ад­с­ко­го гро­хо­та мог­ли, че­го доб­ро­го, лоп­нуть ба­ра­бан­ные пе­ре­пон­ки, а не ро­вен час и ев­с­та­хи­ева тру­ба.

Наповал - полковник Бом­бас­то Паль­бас­то Вдре­без­ги-и-Баста при­ка­зал:

- Огонь!

Надавил бом­бар­дир на стре­ля­тель - и вдруг:

- Динь! Дан! Дон!

Покатился по все­му фрон­ту, за­гу­дел-заз­ве­нел из кон­ца в ко­нец не­ви­дан­ный­ ко­ло­коль­ный звон.

Тут мы ва­ту до­лой­, уши на­вос­т­ри­ли, слу­ша­ем. Гро­мы­ха­ет пу­ши­ша, слов­но гром:

- Динь! Дан! Дон!

А в го­рах и до­лах вто­рит ей, гу­дит на все го­ло­са сто ты­сяч и од­но эхо:

- Динь-динь! Дан-дан! Дон-дон! Дон!

Закричал на­по­вал-пол­ков­ник Бом­бас­то Паль­бас­то Вдребез­ги-и-Бас­та во вто­рой раз:

- Огонь! Огонь, черт возь­ми!

Снова на­да­вил бом­бар­дир на стре­ля­тель.

И опять по­ле­тел-поп­лыл из око­па в окоп праз­д­нич­ный пе­рез­вон. Буд­то не пуш­ка гре­мит, а зве­нят-за­ли­ва­ют­ся все ко­ло­коль­ни на­шей зем­ли.

Тут На­по­вал-Пол­ков­ник от злос­ти при­нял­ся рвать на се­бе во­ло­сы. Рвал, рвал, по­ка не ос­тал­ся у не­го на го­ло­ве один-един­с­т­вен­ный во­ло­сок.

Тем вре­ме­нем смол­к­ло все и ста­ло ти­хо. Но вот с дру­гой сто­ро­ны, из-за око­пов на­ших вра­гов, буд­то зов при­зыв­ный­, гря­нул вдруг ог­лу­ши­тель­ный и ве­се­лый звон:

- Динь! Дан! Дон!

Надо вам ска­зать, что вра­жес­кий глав­но­ко­ман­ду­ющий обер­бей­-всех-мей­стер фон Бом­бах Паль­бах Раз­д­ро­би-вас-в-прах то­же при­ду­мал пе­ре­лить все ко­ло­ко­ла сво­ей стра­ны в од­ну не­бы­ва­лую пуш­ку.

И на­ча­лось!…

- Динь! Дан! - гу­де­ла на­ша пуш­ка.

- Дон! - от­зы­ва­лась вра­жес­кая.

Солдаты выс­ко­чи­ли из око­пов и по­бе­жа­ли друг дру­гу нав­с­т­ре­чу. Бе­гут, а са­ми прип­ля­сы­ва­ют.

- Мир! Мир! - кри­чат. - Ко­ло­ко­ла! Слы­ши­те? Ко­ло­ко­ла! Праз­д­ник нас­тал! Ко­ло­ко­ла зво­нят - знак по­да­ют! Мир!

Наповал- полковник и обер-бей­-всех-мей­стер прыг­ну­ли в свои ав­то­мо­би­ли -и на­утек! Да­ле­ко уеха­ли, даль­ше и не­ку­да, а звон все слы­шен. Вид­но, не ос­та­лось на всей зем­ле, ни на су­ше, ни в оке­ане, та­ко­го угол­ка, ку­да бы не дос­тал го­лос тех ко­ло­ко­лов.

Перевел с италь­ян­с­ко­го А. Ко­рот­кое

 

Бланка Ли­дия Тре­хо (Мек­си­ка) МАРИМБА

 

Давным- давно это бы­ло…

В стра­не, ко­то­рая на­зы­ва­ет­ся Мек­си­кой­, жи­ли ин­дей­цы - муд­рый и сме­лый на­род. Но вот од­наж­ды на зем­лю их от­цов и де­дов приш­ли бе­лые лю­ди. Они ока­за­лись силь­нее и, по­бе­див ин­дей­цев, зас­та­ви­ли их ра­бо­тать на се­бя.

Как- то раз нес­коль­ко ин­дей­цев-дро­во­се­ков сго­во­ри­лись со сво­ими друзь­ями нег­ра­ми, ко­то­рых бе­лые гос­по­да при­вез­ли из да­ле­кой Аф­ри­ки, убе­жать от хо­зя­ев и спря­тать­ся в дре­му­чем ле­су. А на­до ска­зать, что трава и кус­тар­ни­ки в мек­си­кан­с­ком ле­су - сель­ве - та­кие вы­со­кие и де­ревья так близ­ко сто­ят друг к дру­гу, пе­реп­ле­та­ясь вет­вя­ми, что че­ло­ве­ку с тру­дом уда­ет­ся про­ник­нуть в гус­тые за­рос­ли.

Но ин­дей­цы и нег­ры отыс­ка­ли в сель­ве по­лян­ку. Из вет­вей и лис­ть­ев паль­мы они пос­т­ро­или нес­коль­ко хи­жин и по­се­ли­лись в них. По но­чам, что­бы не за­мер­з­нуть, они раз­во­ди­ли яр­кий кос­тер и, усев­шись вок­руг не­го, при­ни­ма­лись бе­се­до­вать о сво­их де­лах и петь грус­т­ные-прег­рустные пес­ни.

Ты спро­сишь, по­че­му эти пес­ни бы­ли не­ве­се­лы­ми? Да по­то­му, что ког­да у лю­дей от­ни­ма­ют зем­лю и сво­бо­ду, им очень горь­ко жить на све­те.

Цветы у них под но­га­ми, и сол­н­це над го­ло­вой­, де­ревья, ко­то­рые про­тя­ги­ва­ли к сол­н­цу свои вет­ви, и ве­тер, гу­ляв­ший меж вет­вей­, - все жа­ле­ли бед­ных лю­дей­, оди­но­ко жив­ших в сель­ве. Всем хо­те­лось хоть чем-ни­будь по­ра­до­вать ­их. И вот что слу­чи­лось од­наж­ды…

Послушайте!

Только что вста­ло сол­н­це, ок­ра­сив в ро­зо­вый цвет вер­ши­ны гор, а мо­ло­дой ин­де­ец по име­ни Пе­ро Кет­ца­ля* уже заб­рал­ся в са­мую ча­щу сель­вы, что­бы нар­вать пло­дов как­ту­са. Так да­ле­ко не за­хо­дил он еще ни ра­зу.

И вдруг Пе­ро Кет­ца­ля ос­та­но­вил­ся в изум­ле­нии. Ему по­чу­ди­лось, буд­то он слы­шит чьи-то го­ло­са.

Вначале он по­ду­мал, что это ве­тер о чем-то шеп­чет­ся с зе­ле­ны­ми вер­хуш­ка­ми де­ревь­ев. Ка­ко­во же бы­ло его удив­ле­ние, ког­да он по­нял, что го­во­ри­ли меж­ду со­бою два де­ре­ва.

- Друг мой, - ска­зал, об­ра­ща­ясь к ду­бу, строй­ный мо­ло­дой кедр. - Я вы­ше те­бя рос­том, а по­то­му и ви­жу даль­ше. И вот вче­ра я уви­дел та­кое, от­че­го мне ста­ло очень грус­т­но.

- Расскажи мне, ми­лый кедр, - отклик­нул­ся дуб, и в го­ло­се его проз­ву­ча­ли тре­во­га и лю­бо­пыт­с­т­во, - что раз­г­ля­дел ты вда­ле­ке?

- Узнай же, - про­мол­вил кедр, - что не­за­дол­го пе­ред тем, как се­ло сол­н­це, я за­ме­тил нес­коль­ко ин­дей­цев у до­ро­ги. Весь день они ра­бо­та­ли, не раз­ги­бая спи­ны, и те­перь, из­му­чен­ные, мол­ча от­ды­ха­ли. Пе­чаль­но гля­де­ли ин­дей­цы ку­да-то вдаль, слов­но жда­ли, что от­ту­да при­дет к ним сво­бо­да.

Дуб по­ка­чал вет­вя­ми и спро­сил:

- Неужели на све­те нет ни­ко­го, кто бы по­мог ин­дей­цам от­во­евать сво­бо­ду?

- Есть та­кой че­ло­век - имя его Бар­то­ло­ме де лас Ка­сас, - вме­шал­ся в их раз­го­вор зем­ля­ной орех, и все не­воль­но зас­лу­ша­лись его кра­си­вым низ­ким го­ло­сом. - Прав­да, он при­шел в на­шу Мек­си­ку вмес­те с за­во­ева­те­ля­ми, но по­лю­бил ин­дей­цев и стал их пер­вым дру­гом и за­щит­ни­ком. Од­на­ко сей­час Бар­то­ло­ме за мо­рем, очень да­ле­ко от­сю­да…

И тут за­го­во­рил цве­ту­щий мин­даль:

- А по­че­му бы нам не по­мочь ин­дей­цам? Взять хоть ме­ня: с не­за­па­мят­ных вре­мен я от­даю им са­мое луч­шее из то­го, что имею - мои оре­хи, и, ка­жет­ся, они при­хо­дят­ся лю­дям по вку­су.

* Кет­цаль - пти­ца с кра­си­вым опе­ре­ни­ем. В не­во­ле она уми­ра­ет. В Мек­си­ке эта пти­ца счи­та­ет­ся сим­во­лом сво­бо­ды.

- Да и я не от­с­таю от те­бя, - за­ме­ти­ло мо­гу­чее ман­го­вое де­ре­во. - Кто не лю­бит мо­их соч­ных и слад­ких пло­дов!

Горделивому лав­ру то­же за­хо­те­лось вста­вить слов­цо:

- Мои вет­ви веч­но юные, а лис­тья круг­лый год зе­ле­ные. И лю­ди пле­тут вен­ки из ве­ток лав­ра, что­бы ук­ра­шать ими тех, кто вер­нет­ся с вой­ны по­бе­ди­те­лем.

- Погоди! - пе­ре­би­ла его оли­ва. - Мне ка­жет­ся, ты нап­рас­но хвас­та­ешь: вот ес­ли бы лю­ди сов­сем по­за­бы­ли про вой­ны, ку­да бы луч­ше бы­ло! И уж ес­ли ко­му и сто­ит гор­дить­ся, так это мне: олив­ко­вая ветвь всег­да бы­ла эм­б­ле­мой ми­ра…

Но оли­ву прер­ва­ла ста­рая гус­то­лис­т­ная сей­ба, ко­то­рая про­жи­ла на све­те це­лую ты­ся­чу лет. Не­уди­ви­тель­но, что ее глу­хой и рас­ка­тис­тый го­лос на­по­ми­нал ро­ко­та­ние гро­ма.

- Перестаньте спо­рить! - вос­к­лик­ну­ла сей­ба. - Все мы для то­го и рас­тем, что­бы че­ло­век не знал нуж­ды и го­ря. Мы да­рим ему свои пло­ды, и из де­ревь­ев он стро­ит се­бе жи­ли­ще. А где, как не у кос­т­ра, сло­жен­но­го из по­лень­ев и сучь­ев, сог­ре­ва­ет­ся че­ло­век? Од­на­ко речь те­перь о дру­гом… Как бы при­ду­мать та­кое, что­бы жизнь на­ших ин­дей­цев ста­ла лег­че и ра­дос­т­ней­?

Грубый, не­оте­сан­ный гу­ару­мо не­до­воль­но про­шам­кал в от­вет:

- Стану я мо­ро­чить се­бе го­ло­ву, раз­мыш­ляя, чем бы по­ра­до­вать че­ло­ве­ка. От не­го все рав­но не дож­дешь­ся бла­го­дар­нос­ти… Лю­ди ру­бят нас без вся­кой жа­лос­ти, не зная, что и нам бы­ва­ет очень боль­но!

- Легко со­вер­шать доб­рые пос­туп­ки, ожи­дая за них толь­ко наг­ра­ду. Нем­но­го­го сто­ит та­кая доб­ро­та! - взгля­нув на гу­ару­мо, сер­ди­то рас­сме­ялось сан­да­ло­вое де­ре­во, са­мое строй­ное и кра­си­вое в сель­ве. - А я вот с ра­дос­тью пос­лу­жу ин­дей­цам толь­ко за то, что нет на све­те пле­ме­ни бо­лее муд­ро­го и прек­рас­но­го! - И с эти­ми сло­ва­ми оно по­вер­ну­ло свои вет­ви нав­с­т­ре­чу зо­ло­то­му сол­неч­но­му дож­дю, ко­то­рый про­би­вал­ся сквозь зе­ле­ную ку­щу.

Вот ка­кой раз­го­вор под­с­лу­шал Пе­ро Кет­ца­ля в ле­су. При­та­ив­шись, он ждал, что бу­дет даль­ше. Де­ревья про­дол­жа­ли спо­рить, один ор­ми­гильо мол­чал, за­ду­мав­шись о чем-то. Но на­ко­нец и он вме­шал­ся в бе­се­ду лес­ных брать­ев. Го­лос у не­го был роб­кий­, по­то­му что ор­ми­гильо не при­вык об­ра­щать­ся к столь­ким слу­ша­те­лям сра­зу. По прав­де го­во­ря, он впер­вые выс­ту­пал на лес­ном соб­ра­нии.

- Друзья, - ска­зал ор­ми­гильо, - я сог­ла­сен со ста­рой сей­бой и на­шим ми­лым сан­да­лом. Их сло­ва взвол­но­ва­ли ме­ня до глу­би­ны ду­ши. И вот я ре­шил рас­к­рыть вам од­ну тай­ну. С не­ко­то­рых пор я со­би­раю под мо­ей ко­рой му­зы­ку, ко­то­рая раз­ли­та в при­ро­де. Жаль, что преж­де эти чу­дес­ные ме­ло­дии, от­з­ву­чав, про­па­да­ли нав­сег­да. За­то те­перь я бе­реж­но хра­ню и ще­бет птиц, и пос­вист вет­ра в за­рос­лях трос­т­ни­ка, и шум се­до­го от пе­ны во­до­па­да, ко­то­рый­, сры­ва­ясь с вы­ши­ны, ис­че­за­ет меж­ду ска­ла­ми. Здесь, - и ор­ми­гильо кос­нул­ся вет­кой сво­его дуп­лис­то­го ство­ла, - спря­та­ны все зву­ки - от вор­ко­ванья лес­но­го го­лу­бя до ярос­т­но­го ре­ва бу­ри.

Кокосовая паль­ма, ко­то­рая бы­ла очень за­ня­та, так как по­ила во­дой свои оре­хи, не удер­жа­лась и спро­си­ла ор­ми­гильо:

- А мож­но уз­нать, за­чем те­бе вся эта му­зы­ка? Вот уж не пред­с­тав­ляю, что ты бу­дешь с ней де­лать…

Ормигильо с грус­тью взгля­нул на не­до­гад­ли­вую паль­му и от­ве­тил:

- Сестричка, ты толь­ко о том и ду­ма­ешь, как бы не за­сох­ли без во­ды твои оре­хи. Ведь толь­ко спе­лые и соч­ные они нра­вят­ся че­ло­ве­ку. Но те­бе и в го­ло­ву не при­хо­дит, что уто­лить го­лод - это еще не все. Лю­ди толь­ко тог­да чув­с­т­ву­ют се­бя счас­т­ли­вы­ми, ког­да на ду­ше у них свет­ло и ра­дос­т­но. И я меч­таю дать им эту ра­дость! Они най­дут ее в мо­ем ство­ле, где так мно­го му­зы­ки, где скры­та веч­ная пес­ня ле­са…

Тут ор­ми­гильо взмах­нул сво­ими вет­вя­ми, и тот­час заз­ву­ча­ла ме­ло­дия, та­кая кра­си­вая, что ше­пот вос­тор­га и изум­ле­ния про­нес­ся по кус­там и де­ревь­ям. Ка­за­лось, в сель­ве иг­ра­ет не­ви­ди­мый ор­кестр… А ор­ми­гильо, ра­ду­ясь то­му впе­чат­ле­нию, ко­то­рое он про­из­вел, ис­пол­нял од­ну ме­ло­дию за дру­гой. И все они уп­лы­ва­ли вдаль, то неж­ные и прек­рас­ные, то пол­ные пе­ча­ли…

Но вот ор­ми­гильо смолк, а ин­де­ец по име­ни Пе­ро Кет­ца­ля, ко­то­рый при­та­ил­ся за де­ревь­ями, все еще не мог прий­ти в се­бя от вос­хи­ще­ния. Он дол­го сто­ял не дви­га­ясь, по­за­быв про пло­ды как­ту­са, за ко­то­ры­ми при­шел в сель­ву.

Наконец он оч­нул­ся и стал вы­би­рать­ся из ча­щи. На сер­д­це у не­го бы­ло лег­ко и ра­дос­т­но…

Перо Кет­ца­ля сту­пал по ков­ру из пес­т­рых ду­шис­тых ле­пес­т­ков: это де­ревья бла­го­да­ри­ли ор­ми­гильо за его уди­ви­тель­ную му­зы­ку и, кла­ня­ясь ему, ро­ня­ли на зем­лю цветы. А скром­ный ор­ми­гильо сму­щен­но при­ни­мал их пох­ва­лы и поз­д­рав­ле­ния…

Наступила ночь, ког­да, за­ды­ха­ясь от быс­т­рой ходь­бы, при­шел Пе­ро Кет­ца­ля до­мой­, где в тре­во­ге ожи­да­ли его род­ные и друзья. Они уже ду­ма­ли, что юно­шу рас­тер­за­ли ди­кие зве­ри, ко­то­рых так мно­го во­дит­ся в сель­ве.

Не до­жи­да­ясь рас­спро­сов, Пе­ро Кет­ца­ля сам стал рас­ска­зы­вать про то, что с ним про­изош­ло. При этом гла­за у не­го свер­ка­ли, а го­лос пре­ры­вал­ся от ус­та­лос­ти и вол­не­ния. Слу­шая юно­шу, ин­дей­цы смот­ре­ли на не­го сок­ру­шен­но и не­до­вер­чи­во. А ког­да Пе­ро Кет­ца­ля пот­ре­бо­вал, что­бы они тот­час от­п­ра­ви­лись вмес­те с ним на то мес­то, где он ус­лы­шал эту чу­дес­ную му­зы­ку, и то­же нас­ла­ди­лись ею, все по­ду­ма­ли, что юно­ша со­шел с ума.

Сколько тру­дов сто­ило им удер­жать его до­ма! Ин­дей­цы обе­ща­ли ему, что на сле­ду­ющий день все вмес­те пой­дут в сель­ву. Те­перь они уже не сом­не­ва­лись, что Пе­ро Кет­ца­ля ли­шил­ся рас­суд­ка.

Едва заб­рез­жил рас­свет и не ус­пе­ло по­ка­зать­ся из-за де­ревь­ев круг­ло­ли­цее сол­н­це, как Пе­ро Кет­ца­ля был уже на но­гах. Да­же не по­зав­т­ра­кав, он стре­лой пом­чал­ся в сель­ву. Но увы! Ожи­да­ния его ока­за­лись нап­рас­ны­ми. На том мес­те, где он пря­тал­ся вче­ра, не слыш­но бы­ло вол­шеб­ной му­зы­ки. Ти­ши­на ца­ри­ла в сель­ве. А ор­ми­гильо сто­ял глу­бо­ко за­ду­мав­шись о чем-то, слов­но это вов­се не он ис­пол­нял на­ка­ну­не неж­ные ме­ло­дии и пес­ни.

С по­ник­шей го­ло­вой­, рас­стро­ен­ный до слез, буд­то здесь, в кус­тах еже­ви­ки, по­те­рял он свое сер­д­це, бро­дил Пе­ро Кет­ца­ля взад и впе­ред по тро­пин­ке, ко­то­рая ве­ла к вол­шеб­но­му де­ре­ву. Тут в час, ког­да уже спус­ти­лись су­мер­ки, и наш­ли юно­шу его друзья. Он си­дел, опер­шись лок­тем о ко­ле­но и ус­т­ре­мив нах­