Вы думаете, я перед кем-то собираюсь оправдываться? Да, плевать я хотел! Я вообще плюю на все и всех. Нет, я плюю вовсе не потому, что я какой-нибудь депутат, олигарх, или вообще, блин, президент страны. Нет, я обыкновенный пацан, о каких говорят – пацан сказал, пацан сделал. Я самый, что ни на есть обыкновенный. У меня редко, когда шелестит недосчитанное бабло в карманах, зато я не боюсь, как тот мужик, вышедший из дорогущего автомобиля, разбить эту машинку вдребезги. Я не обнимаю кису в дорогой шубе, к которой он подскочил, выйдя из машины, и стал невыносимо жалок в своей надвигающейся старости и рыхлости, которую не может прикрыть даже дорогой костюм, у меня нет этой кисы, и я не боюсь ее потерять. Я насквозь вижу этого старого мудака, если рентген высвечивает кости и тухнущие внутренности, я высвечиваю мерзкие мыслишки в его мозгах. Ладно, хрен с ним, с этим старым пнем. Многие скажут, что я извращенец и последняя сволочь, и таких отморозков надо убивать без суда и следствия. Так вот, я ничем не хуже вас! Вы носите свои похотливые, омерзительные, мстительные мыслишки у себя в голове, а я их осуществляю. Вот единственное, чем мы отличаемся. Вы так же, как я любите делать трах. И конечно, каждый из вас хоть раз в жизни представлял, что делает это в лифте с совершенно незнакомой девицей, или пациком. А, может, когда с вами это делает муж или жена, вы представляете совсем другого или другую? Может стать, вы пошли дальше и представили с вами третьего или третью? Конечно, представляли, конечно, вы это не раз прокрутили в голове, но вы же не признаетесь, как не признается во всеуслышание какой-нибудь известный человек в плохом настроении, что настроение испортилось по причине внезапно выскочившего геморроя. Так как я должен относиться к вам? А теперь перед нами уважаемый многими министр или профессор, ну, или еще кто-нибудь из этой оперы, ну, вы понимаете, не ассенизатор какой-нибудь, над которым все подтрунивают. Так вот, этот, из другой оперы, минут десять назад сидел, тужась в туалете, потом он, проходя мимо, похотливым взглядом раздел молодую девицу, и вот он уже выходит на публику такой напыщенный, и, по его мнению, умный, что никому не дает и слово вставить. И вот представьте, что этот козел, наконец-то выговорившись, щегольнув своим умишком, возвращается к секретарше и делает с ней трах прямо на столе. И кто он после этого? А эта секретарша? Она с засохшей влагой на трусах вернется к мужу и будет его целовать, как ни в чем не бывало. И кто она? Замыленная тема? Хорошо, возьмем водителя автобуса, жене которого постоянно не хватает денег, и который как-нибудь выйдет во внеплановый рейс, уснет за рулем и протаранит автобусную остановку вместе с людьми. Кто после этого водитель и его жена? А сын у постели парализованного отца, в душе каждую минуту желающий его смерти и оправдывающий себя тем, что этим муки отца закончатся, при этом не способный даже на ласковое пожатие руки, чтобы хоть как-то ободрить больного? А зачем? Ведь, когда сын был маленький, он совсем не интересовался им, он в свое удовольствие гулял направо и налево. Так кто они после этого? И как я могу после всего этого относиться к вам, а? Ведь не смотря ни на какой прогресс, в каждом из нас сидит животное, и в каждом, хотя бы раз в жизни, просыпается подонок!
Хотя нет, все-таки есть пара дорогих мне людей, на которых я не плюю, да, они, скорей не поверят, если узнают обо мне больше, чем надо. Нет, не поверят, я для них совсем другой, самый-самый лучший, и дальше все слова, которые обозначают это качество, все вы их знаете, перечислять не буду. А лучше им вообще не стоит о чем-либо знать. Как говорится? Меньше знаешь – крепче спишь, а значит – дольше живешь. То-то! Хорошо, блин, сказал! Так вот, хотите долго жить, быстро спрятались в свои квартирки-норки, включили по телеку детский канал, чтобы не дай бог, не услышать о появлении нового маньяка, о взрыве газа в многоэтажном доме по вине какого-нибудь алкаша, вследствие чего погибло множество народа, о новом террористическом акте, о новом кризисе, о новом цунами, наводнении, землетрясении, да, мало ли еще о чем можно услышать по этому поганому ящику. В общем, на работу, с работы, и быстренько – в норку. И ни-ни на улицу в темное время суток! Начальство недовольно вашим опозданием или ранним уходом? А ну и хрен с ним! Работа – не волк! Жизнь дороже! Ладно, не собираюсь я вам устраивать лекцию по выживанию. Мне же плевать, правильно? Так что выбирайте сами себе дорогу, по которой пройдете, пока она с косой не припрется за вами. Ну, вы, конечно, поняли о ком я? Ну, да, я имел в виду ту самую, которую я сам боюсь больше всего на свете.
Картина № 1
Темная ночь. Вдоль дороги горят фонари, но их свет из-за высоких деревьев не доходит до тротуара, в этой кромешной тьме идут пьяные Юра и Иван, и курят на ходу. Из автобуса выходит девушка. Иван и Юра, не сговариваясь, прибавляют шаг. Девушка переходит дорогу и скрывается за углом дома. Парни торопливо бегут за ней. Настигнув, Юра зажимает девушке рот, валит на землю. Иван пытается отнять сумочку. Девушка вертится под Юрой, чем мешает раздвинуть ей ноги, она выворачивается и кусает его за руку. Юра вскакивает на ноги и пинает ей в лицо. Иван прыгает девушке на руку, так что хрустят пальцы. Девушка кричит. Из подъезда выходит мужчина, девушка замечает его, голосит громче, но в ответ слышится только звук мотора, отъезжающей машины. Иван, схватив сумочку, убегает. Юра догоняет Ивана, выхватывает у него сумочку и бежит дальше, скрывается за одним из домов, Иван, прибавив шаг, следует за ним.
Картина № 2
В доме полумрак, лишь от уличных фонарей в комнаты проникает свет. Юра выходит из комнаты, идет по коридору и останавливается возле двери, стоит в нерешительности несколько секунд. Из-за двери напротив доносится громкий, противный храп. Юра толкает дверь, она со скрипом приоткрывается. Юра, стараясь ступать как можно тише, проходит в комнату и прикрывает за собой дверь. В комнате спит девушка. Юра подходит к кровати, резко одергивает одеяло, ловко залазит на девушку, придавив своей тяжестью. Девушка вздрагивает и открывает глаза, Юра стремительно и крепко зажимает ей рот ладонью. Она сопротивляется, ему удается раздвинуть ей ноги и стянуть набок трусики, в этот момент девушка умудряется ударить его коленом между ног. Юра скрючивается, схватившись за промежность. Девушка кричит: «Мама!», - соскакивает с кровати и бежит к двери. Юра, превозмогая боль, догоняет и хватает ее за волосы. Девушка визжит во весь голос. В комнату вбегает мать, на ощупь включает в комнате свет. Она оглядывает комнату, стоя в проеме двери, машинально запахивая на себе коротенький халатик на голое тело. Юра нагло смотрит на нее, застегивает ширинку, намеревается выйти из комнаты. Едва он подходит к двери, мать бьет его кулаком в лицо и громко кричит: «Саша!».
Ю р а. Давно у меня так не искрило в глазах! Это была самая настоящая желтая искра между глаз и на секунду все передо мной расплылось! Хотя, что толку объяснять, лучше попросите, чтобы вас так же ударили и тогда все поймете. Ох, и злости во мне было! Ну я замахнулся кулаком и как кувалдой долбанул этой дурной мамаше по голове. Ну, как и следовало ожидать, она, быстро обмякнув всем телом, повалилась на пол.
Юра бежит к выходу. Отец девушки выскакивает из дома, догоняет Юру у калитки, хватает его за шиворот. Следом выбегает мать, она подскакивает и резко выдергивает несколько волосинок с головы Юры. Проснувшаяся собака во дворе лает, не умолкая, надрывается, рвется с цепи, вот-вот потащит за собой конуру. Отец тащит Юру обратно в дом, при этом бесцеремонно швыряет Юру о косяки и стены, Юра и не пытается сопротивляться. Мать идет за ними, осыпая Юру проклятиями. Отец затаскивает его в центр большой комнаты, со всей силы толкает, так, что Юра падает на пол. Юра, ожидая побоев, зажимает голову руками. Отец остервенело пинает его то под зад, то под дых. Вслед за матерью в комнату вбегает Иван, разбуженный шумом, гамом, он смотрит во все глаза, переводя взгляд с одного на другого, но по взгляду понятно, что он не соображает в чем дело.
Ю р а. Все-таки мамаша оказалась не совсем дурой и до нее дошло, что еще чуть-чуть и от меня кроме месива ничего не останется. Спасительница начала оттаскивать папашу, но он только отталкивал ее, мать не зная, как остановить, громко заревела, заревела – это не то слово, она взвыла как сотня милицейских сирен. Испуганный козел наконец-то прекратил измываться надо мной и обернулся к ней. Только после этого она перестала визжать и хриплым голосом прошептала: «Тебя же посадят». Отец стоял, опустив руки, не зная, что дальше делать. Я лежал, боясь пошевелиться. Бежать? Какой там! Знал я, что хрен отсюда сбежишь. Я лежал, скрючившись, и вжимался в пол, хотел слиться с этим чертовым линолеумом, впитаться в него, а лучше просочиться, и после, каким-либо образом, вытечь из-под половиц в погреб, и – во двор, дальше собрать себя в то, кем был, и сделать ноги. Да, какие только мысли не придут в голову со страха, похлеще, чем от какой-то там, блин, дури.
Отец рывком поднимает его на ноги. Юра стоит, сильно ссутулившись, опустив голову.
О т е ц. Смотри на меня!
Юра неуверенно и испуганно поднимает лицо на папашу, его бросает в жар.
Ю р а. Все мое тело вспотело, будто на нем лопнуло несчетное количество гнойничков. Вы можете себе это представить? И будто вся эта пакость струйками потекла по телу, да, именно такое чувство возникло у меня. И, конечно, я не мог смотреть в глаза этому бегемоту и зырил в пол, пока он сверлил меня глазами. Я был маленькой букашкой в руках судьбы, судьбы в виде этого огромного дядьки, который, подняв огромную лапу и обрушив удар мне на голову, мог поставить большую жирную точку в конце романа под названием моя жизнь.
О т е ц. Смотри в глаза, сука! (в бешенстве трясет Юру за плечи).
Ю р а. А эта Настя стоит возле двери и ей нисколечко не жалко меня. Сука! Чтоб тебя так дети твои любили!
Отец, скрутив руку Юре, тащит его к дивану, садится, Юра оказывается на коленях перед ним.
Ю р а. Да, я сидел перед этим говнюком, как какая-нибудь шавка и вдыхал запах его пота. Вонючий скот!
О т е ц. (с ненавистью глядя на Юру). Ничего, на зоне тебя будут иметь все, кому только не лень. (устало, матери). Вызывай.
М а т ь. Кого?
О т е ц. Ты чё, дура? 02
Н а с т я. (глухо). Он не успел.
О т е ц. Что? (сыну). А ты, ишак, чем думал, когда крысу в дом впускал?! (матери). Вызывай!
Мать набирает номер, дочь подскакивает к матери, вырывает телефон.
Н а с т я. (спокойно). Не надо… Пожалуйста! (сильно обхватив руками руки матери, умоляет). Не надо! Я не хочу! Не хочу! Мама! Пожалуйста!
О т е ц. Звони!
Н а с т я. (сжав руки, не зная, что еще предпринять, готовая вот-вот разреветься). Я повешусь. (громко). Я повешусь!
Настя выбегает из комнаты. После минутного замешательства за дочерью бежит мать, следом отец и Иван.
М а т ь. Настя!
Юра, вмиг очутившись в комнате Ивана, но услышав приближающиеся шаги, вскакивает на подоконник, дергает за шпингалет, распахивает окно, прыгает.
Ю р а. Я бегу босиком по безлюдной улице и сперва ни камней, ни стекол под ногами не чувствую, ни о чем не думаю, лишь бы подальше сбежать. Но как только останавливаюсь, в голове проясняется, и я понимаю, что кроме сумки с деньгами и всяким барахлом, в доме остались и мои ботинки, кожаные, купленные перед самым отъездом.
Запустив руку в карман, Юра бренчит мелочью.
Ю р а. Денег нет даже на дешевые тапки! Ну, Настя, погоди! Повесится она. Как же! Интересно, эта дура со своим одним граммом мозга представляет, как выглядят повесившиеся? Конечно, нет! Если бы хоть на секунду задумалась, как будет висеть с вывалившимся языком, то язык у нее точно больше никогда не повернулся бы такое сморозить. Дура! Ей точно не помешало бы повеситься.
Юра спускается на тротуар и продолжает машинально идти вперед.
Ю р а. Никак не могу придумать, что делать дальше, мозг совершенно отказывается соображать. Ноги мерзнут, озноб по всему телу, да еще эти мелкие камни, впивающиеся в ступни, не дают ни о чем думать, как только о ботинках. У меня появляется мысль, немного переждать, пока все утихнет и потом попробовать вернуться обратно в дом. Или уж не стоит подливать масло в огонь? Что делать? Да, ведь документы тоже остались в сумке. Хочешь, не хочешь, а надо будет вернуться. Чуть позже. А сейчас пусть пока все уляжется… Дернул же меня черт! И на хрена мне она сдалась, малолетка прыщавая? С похмелья невозможно хочется пить, а от бессонной ночи – спать. Из домов выходят ранние пташки и озираются на меня, как на прокаженного. Тупизны! Может, я закаляюсь!
Увидев колонку, Юра ускоряет шаг. Безоблачное небо и утренняя свежесть предвещают жаркий день. Юра качает рукоятку колонки и вода, большой, прозрачной струей льется на бетонное блюдо, Юра, нагнувшись, жадно пьет, не заботясь, что ледяная вода льется за шиворот. Юра встает в полный рост, мотает головой, стряхивая капли и приводя в беспорядок волосы, идет вперед.
Ю р а. От холодной воды неприятно першит горло, сон на время отступает. Пока я иду, хрен знает куда, и мерзну, в голове рождается мысль о бомжах. О, как! Что, если бы они так же, необдуманно, поступали, как я, они бы не протянули и недели. Что человек, вот так ни с того, ни с сего, внезапно, может оказаться на улице и никому до него не будет дела. Что главные потребности человека – это вода, тепло и сон. Или тепло, вода и сон, или сон, вода и тепло? Блин, я запутался. А, впрочем, какая разница, в какой последовательности. Копец, нервы сдают, разве мне до этого когда-нибудь приходили в голову такие дурацкие мысли? Да-а-а-а, если так дальше пойдет, то я, трындец, каким философом стану. Не приведи бог! Кто там из философов был? Хреново, когда не знал, да еще и не помнишь! Ну, в общем, кто бы ни был, все они, если дальше так пойдет, будут стоять в сторонке и от зависти слюной истекать. Фрейд! Или он психиатром был? Да, если бы он мне на пути попался, то ему самому пригодился бы психиатр, что мама не горюй.
Юра смеется, радуясь своим, как он считает, весьма остроумным мыслям, и чтобы как-то согреться, бежит во весь дух. Останавливается он в парке, в тени высокой липы, ложится с ногами на скамейку. Просыпается Юра далеко за полдень, в парке слышатся голоса, но рядом никого нет. Юра, лежа потягивается, садится.
Ю р а. После кулаков и пинков этого кабана у меня все болит, в животе урчит от голода. А еще надо вернуться в это логово ненависти. Утешает только то, что злость их приутихла. Возможно, они даже думают, что больше меня никогда не увидят, но ни фига, я еще вернусь. Я им в глаза скажу, что их семейство – полное дерьмо. Как только все заберу, я их таким матом покрою, что они все слова забудут, ну, а потом как дам деру, поминай, как звали.
Юра решительно встает и целенаправленно идет по тротуару. Доходит до дома, входит во двор.
Ю р а. Вот, сука, эффект неожиданности не удается!
На крыльце стоит Иван, который, завидя его, скрывается в доме, моментально появляется, держа в руках сумку и ботинки Юры, швыряет ими в него, харкает в его сторону, после чего, громко хлопнув дверью, скрывается в доме.
Ю р а. Меня так тряхануло от злости, не высказать словами. Вот как, если бы не дали выговориться последний раз в жизни. Как бы я хотел прибить это чучело на месте. Все их чертово семейство! Вот бы ночью поджарить их всех в их же гадюшнике!
Юра подбирает сумку, ботинки, выходит за ворота, спускается к ручью, топчется в воде, обтирает ноги о траву, садится, брезгливо обнюхав, натягивает носки, обувается. Он поднимается на тротуар и бодрым шагом направляется в сторону вокзала, мысленно убивая друга. Вернее, Юра представляет, как стоит над его могилой, на гранитном памятнике которого выгравировано 05.01.1990 – 25.08.2010 Бердников Иван. На кладбище тихо и спокойно, не слышно даже щебетанья птиц, только желто-красно-оранжевые листья шуршат под ногами, уже почти осень, дунул ветерок, и на голову Юры приземлился бурый осиновый листок. Небо хмурится, Юра, поворачивается, шагает к выходу и видит на мраморе, над свежей могилкой, фотографию его сестры. Рядом еще две могилы – отца с матерью.
Ю р а. Здорово, все семейство в сборе, некому оплакивать, полное единение и согласие. Да, если когда-то умирать, то лучшего и не придумаешь, все вместе, как при жизни. Что еще надо? Я когда-нибудь тоже захочу так же.
Юра останавливается перед магазином возле вокзала, но, заметив метрах в ста вывеску: кафе-бар «Попутчица», идет туда.
Юра входит в бар, в котором единственный посетитель, согнувшись над столиком, жадно поглощает курицу. За барной стойкой, упираясь на локти, сидит молодая женщина и смотрит телевизор, подвешенный под потолком. Юра подходит к стойке, теперь женщина уже не кажется такой молодой, она конопатая и с крашеными черными волосами. Женщина приветливо улыбается, растягивая и без того узкие губы, Юра устремляет взгляд на ее крепкие бедра.
Ю р а. Прикиньте, перед вами сидит барменша на высоком стуле, ее голые бедра, обтянутые очень короткой юбкой, раздвигаются и там… там вместо трусов черные волосы, такие же, как на голове! Я так и вижу, как эта бабенка стоит и накрашивает себе черной краской. Вот смеху-то!
Юра не сводит глаз, а бедра женщины медленно, как при замедленной съемке, сдвигаются вместе.
Б а р м е н ш а. Слушаю.
Юра поднимает глаза на ее лицо.
Б а р м е н ш а. (смеется). Ну, что?
Ю р а. Пельмени, бутылку коньяка. (пригнувшись, шепотом). Не желаете со мной за компанию? (женщина лукаво кивает и подмигивает). Ну, тогда две порции пельменей, пару салатов и фрукты на десерт.
Женщина подсчитывает.
Ю р а. Я открыл сумку, достал бумажник, раскрыл его. А там пусто! У меня во рту пересохло, рубашка прилипла к телу.
Ю р а. (растерянно, разводя руками). Украли.
Б а р м е н ш а. (громко рассмеявшись, презрительно). Не морочь мне голову.
Юра торопливо выходит на улицу.
Ю р а. Меня всего колотит!
Юра подходит к скамейке, садится, поставив сумку на колени, роется.
Ю р а. Денег нет!
Юра достает паспорт, из обложки которого вылетают разорванные листки, Юра бросает сумку на землю, подбирает листки, вкладывает обратно в обложку.
Ю р а. Я больно закусываю губу, чтобы ненароком не зареветь.
М у ж ч и н а. Парниша!
Юра оборачивается. За ним стоит тот самый единственный посетитель бара, потрепанный мужчина лет пятидесяти с хвостиком, щуплый, но жилистый, наглый и не желающий замечать негодование Юры.
М у ж ч и н а. (ковыряясь в зубах зубочисткой). Слушай, дай сигарету.
Ю р а. (еще более возмущенный его наглостью, с вызовом). Чего?!
М у ж ч и н а. Сигарету.
Ю р а. Отсоси!
М у ж ч и н а. (бьет Юру кулаком в живот). Что ты сказал?
Юра уворачивается от следующего удара, вскакивает со скамейки, шустро хватает с земли доску, когда-то оторванную со спинки скамейки, и, размахнувшись ею, обрушивает удары то на голову, то на другие части тела мужчины. Мужчина падает, Юра продолжает бить. Вскоре Юра издали слышит крик, выскочившей из бара оскорбленной барменши.
Б а р м е н ш а. Вон он! Быстрее! (пауза). Быстрее!
Юра машинально оборачивается, видит, бегущих в его сторону, двух милиционеров, кидает доску, хватает сумку и бросается в кусты, бежит.
Б а р м е н ш а. Он там!
Отбежав к другой стороне вокзала, но, еще не выходя из-за высоких кустов акаций, которые полностью скрывают его, Юра, притаившись, напрягает слух – погони нет.
Ю р а. Мне, кажется со всеми так бывает, когда ни с того ни с сего начинаешь понимать, что надо делать в следующую минуту. Я вдруг понял, что надо уехать сейчас же, немедленно. Понял, что перво-наперво надо выйти из укрытия, как ни в чем не бывало, как самый обыкновенный прохожий. Но как, когда страх никак не отпускает? Первое правило – не жалеть себя. Я так ударил рукой по бетонному столбу, что боль сотрясла меня всего. Так, что ни капли страха не осталось. Зато столько злости появилось, что я мог убить любого. Но через секунду и злости – как не бывало, жуткая боль не оставляет места для размышлений. Так, до кучи, можете попробовать. Мною проверено.
Юра выходит из-за кустов, издали видит тех двух милиционеров, мужчины с ними нет. Юра, не подавая виду, уверенно проходит через площадь к вокзалу, а там уже сами ноги несут его через туннель к перрону. На первом пути стоит поезд. На перроне – толпа: уезжающих, провожающих, носильщиков, вышедших из вагонов покурить и освежиться, устремившихся за провизией в, стоящие рядом, киоски. Юра следует за вечно голодными в киоск, где пережидает время стоянки поезда. Объявляют отправление, люди устремляются к вагонам. Юра выскакивает в тот момент, когда поезд трогается, подбегает к двери десятого вагона, запрыгивает в вагон, когда проводница вот-вот собралась захлопнуть дверь.
Ю р а. Мне во второй надо.
П р о в о д н и ц а. (недовольно). Ну надо, иди.
Юра проходит несколько купейных вагонов и один плацкартный, всматривается в лица пассажиров и медленно продвигается по вагону.
Ю р а. Я вглядываюсь в лица, и ни к кому нет возможности подсесть. Едут семьями, с друзьями, попадаются и одинокие, но слишком угрюмые, у которых в лучшем случае я могу вызвать недоумение, а в худшем – негодование, а тогда прискачет проводница, выяснять, кто я, откуда, и есть ли у меня билет. Дальше: стоит ли меня высадить на следующей станции или лучше вызвать через начальника поезда наряд, от которого я уж точно не сбегу.
Юра продолжает медленно продвигаться по вагону, как вдруг его взгляд встречается с взглядом женщины, сидящей на боковушке. Она одна, перед ней на столе лежит книга. Юра ставит сумку на верхнюю полку и садится на свободное место напротив женщины. Женщина, удивляясь, округляет глаза. Юра улыбается и спешит успокоить.
Ю р а. Извините… Я потерял билет. Можно, я хоть пару часиков с вами посижу?
Л а р и с а. (забеспокоившись, заерзала на месте). В смысле?
Ю р а. Ну, выронил, видимо, как-то, где-то, не знаю… Если что подтвердите, что я ваш знакомый, со второго вагона?
Л а р и с а. (пожимает плечами). Ничего не понимаю?
Ю р а. Мне надо домой. Понимаете? Когда будете ложиться, я уйду.
Л а р и с а. (недовольно). Ну, хорошо.
Ю р а. Спасибо.
Ю р а. Эта дура опустила глаза в книгу и видно было, что одно и тоже перечитывает по нескольку раз. Смотрю в книгу, вижу фигу! Ну, если раздражаться из-за такого пустяка, то точно долго не протянешь. И надо же быть такой трудной. С полуслова можно понять, а она – ничего не понимаю. Ох, и бесят меня такие пришибленные! Ладно, спокуха, не надо нервничать.
Поезд набирает скорость, дома, люди, копошащиеся на дачных участках, остаются позади, за окном мелькает лес, время от времени прерываемый пролетами, где тянутся к горизонту высоковольтные столбы.
Л а р и с а. Мне не читается, хоть парень и сидит, глядя в окно, не вызывая особых подозрений, почему-то на душе неспокойно. Я откладываю книгу и искоса смотрю на него, что-то в нем есть притягательное. А он отводит взгляд от окна, и устало смотрит на меня большими стального цвета глазами, как бы говоря: «Оставь меня в покое».
Ю р а. Ну, наконец-то она перестает на меня пялиться. Нудная боль не дает покоя, хочется перетянуть чем-нибудь вроде жгута, чтобы рука онемела, но такой возможности нет, и я все думаю и думаю, решая перебить боль мыслями. Я представляю, как в очередной раз, размахнувшись доской, попадаю мужику по макушке и слышу звук треснувшего черепа. И в эту минуту я ощущаю, будто бы это треснул мой собственный череп. Как же мне становится не по себе.
Бессмысленный взгляд Юры останавливается на Ларисе, она вздрагивает и вопрошающе смотрит на Юру, но он быстро откидывает голову назад, упирается на стенку, и закрывает глаза.
Ю р а. Вот так страх можно перебить болью, а боль – страхом. Так все просто. Если бы все в жизни было так просто. И вот что интересно, некоторым хватает небольшого удара, и они откидывают копыта, а некоторых бей, не бей, даже по самым жизненно важным органам, никак не добить. В чем же фокус живучести? В везении? В чем? Как же все странно, человек и уязвим, и неуязвим одновременно. Может, если бы у меня были сигареты и не так погано на душе, мы бы с этим мужиком постояли бы и вместе покурили, поговорили о чем-нибудь. Как все непредсказуемо.
Юра открывает глаза, сосредотачивает взгляд на облаках уже розоватых от заката.
Ю р а. Как давно я не смотрел на небо. Красота-то какая! А люди все маются, куда-то торопятся, гадят вокруг, погрязли в своих заботах, болезнях, нечистотах, деньгах, ненависти, любви, во всем неважном, которое уходит с уходом человека и приходит с новым человечком. Как же все мерзко и мелко. Надо заняться йогой, не зря же ее придумали буддисты. Боль отступила, и вдруг захотелось радоваться, жить, обнимать всех. Офигеть! Вот, видимо, почему буддизм – самая миролюбивая религия. Оделся бы в барахло, в котором таскаются кришнаиты хреновы и распевал бы вместе с ними дурацкие песни. Интересно, если у них вши заведутся, как они их выводят, убивать-то ведь, вроде как, нельзя? А сами буддисты, интересно, такие же миролюбивые и терпимые ко всему? Черта с два! А какая в принципе разница? Что-то у меня, видно, вообще крышак поехал, мысли-то, какие? Нервы? Ну, так надо лечить.
Поезд мчится мимо небольшой станции с высокой кирпичной водонапорной башней возле перрона и с ветхими домами, что растянулись в одну длинную улицу на пригорке. Станция также быстро промелькнула, как и появилась, и вновь потянулся бесконечный лес. Лариса нет-нет, да и украдкой поглядывает на Юру, подмечает, что ему около двадцати, возможно, чуть больше, высокий, подтянутый, спортивного телосложения, черноволосый.
Л а р и с а. Красавец, да и только. Сколько же девчонок сохнет по нему? А мне уже скоро сорок один. Неужели все? Пролетела молодость и теперь остается только любоваться на чужую красоту, и такому вот не может уже быть места в моей жизни. Неужели все в прошлом? Полгода назад выдернула несколько седых волос, и после этого постоянно слежу, выдергиваю, пока они не успевают стать видимыми для окружающих. А вдруг не все углядела и теперь сижу с сединой в голове?
Она внезапно краснеет и, пытаясь успокоиться, открывает книгу и смотрит на буквы.
Л а р и с а. Глупость какая, стесняться своего возраста перед каким-то мальчишкой, да это просто смешно. Но вот он снова посмотрел и ничего не поделаешь, а женское начало берет верх. Мне снова неловко, хоть и знаю, что выгляжу намного моложе, но при таком ярком свете все морщинки и старящие темные круги под глазами видны, как на ладони. Черт побери!
Юра разглядывает ее и улыбается, ничего не говоря, он смотрит уверенно и самодовольно, как бы давая понять, что настало его время ознакомиться с ней.
Ю р а. Она ничего. Где-то тридцать с хвостиком. Вполне еще ничего, вполне еще даже симпатичная, еще, поди-ка, привлекает мужиков своим округлым телом, не полным, а именно, женственно округлым. Грудь не большая, не маленькая, самое то, интересно насколько они упруги?Вот с кем надо развлекаться! Такие тетки уже не привередливы, скоро старость и им тоже хочется урвать, пока есть время и спрос, особенно у таких парней, как я. Ничего, скоро и мое время придет, надо только набрать скорость и взять подъем. И на моей улице будет праздник. Уж я-то не буду, как батя, на заводе пахать. Ведь таких теток пруд пруди, да, не таких, а еще круче, которые даже не представляют себе, что такое плацкартный вагон, которые не привыкли нюхать чужой пот и запах заваренного кипятком доширака. А для опыта начинать надо вот с такой. А что нам, молодым, да красивым, шмат сала сожрать! Ох, как она на меня зыркнула! С потрохами готова сожрать. Крокодил, да и только! Да, на мой век еще хватит необласканных теток, которым только протяни руку, а дальше и без лишних усилий можно прожить. Ты – мне, я - тебе, хороший такой бартер получается.
Несмотря на полуоткрытые окна, в вагоне душно. За окнами стремительно темнеет, не столько оттого, что надвигается вечер, сколько от чернеющего неба. Видимо, без дождя не обойдется. Тяжелые темные тучи висят до самого горизонта. Лариса рывком поднимает голову и сдувает со лба вьющуюся челку, и вглядывается на надвигающееся ненастье за окном. При повороте головы бархатная резинка, стягивающая волосы на затылке в клубочек, громко лопается, и светло русые волосы завитками рассыпаются по плечам. Лариса поспешно поднимает резинку с пола, бросает ее на сидение за собой, краснеет под внимательным взглядом Юры.
Ю р а. (умело восхищается). Какие красивые волосы.
Ю р а. Я-то не лох, заметил, как ей понравился комплимент. Ничего не ответила, уставилась в окно, но волосы убирать не стала. А только легким движением руки, кокетливо, откинула их назад. Ловкость рук и никакого мошенничества! Интересно, применима эта поговорка в данной ситуации или нет? Думаю, да, видел я, как она до этого поправляла резинку и, видимо, ослабила, чтобы они, будто бы сами собой, рассыпались. Эх, ты, шельма, знаешь, что тебе лучше с распущенными. Эх, тетя-тетя, тетя-Мотя, хоть и краснеешь, как девчонка, а ведь с хитрецой, да, только я хитрее буду. У меня аж руки зачесались дернуть ее со всей силы за волосы. Для профилактики, чтобы не воображала.
Ветер гнет верхушки деревьев. Сверкает молния, люди в вагоне спешат закрыть окна. Следом за молнией слышится оглушающий гром, звук которого заглушает даже стук колес. Буквально сразу же обрушивается ливень. Вода льется по окнам, размывает видимость. Погода бушует. Из конца вагона доносится плач ребенка. Мимо идет проводница, и вдруг оборачивается на Юру, и смотрит на него в упор. Юра не отводит глаз.
П р о в о д н и ц а. (подозрительно, Юре). Вы на той станции сели?
Ю р а. Я из второго вагона, вот к сестре…
Л а р и с а. (все это время с напряжением смотрит то на проводницу, то на Юру, уверенно). Да.
П р о в о д н и ц а. (ворчливо). Что будет, если каждый будет таскаться из вагона в вагон? Никакого порядка.
Не дожидаясь ответа, проводница проходит через весь вагон к своему купе. За окнами остается маленькая станционная каменная будка, перед дверью которой, не доходя до перрона, под проливным дождем стоит, держа в руке флажок, дежурная по станции. В округе не видно ни одного дома. На соседнем пути тянется товарняк с бесконечной вереницей вагонов.
Ю р а. Я теперь у вас в долгу.
Лариса ничего не отвечает. В вагоне зажигают свет. Юра откидывается назад, закрывает глаза, дремлет под мерный стук колес. Лариса закрывает книгу, кладет ее в сумку и оглядывает людей, поначалу казавшуюся безликой массой, которая только и могла суетиться, орать, жрать, спать и вонять потными носками и едой. Ее взгляд вновь останавливается на Юре. Он спит, наклонив голову вперед, приоткрыв рот и выпятив нижнюю губу.
Л а р и с а. Ужас какой! Губа пухлая и большая, точь-в-точь, как стелька. Не такой он уж и красавец.
Юра вздрагивает, просыпается, резко открывает глаза, их глаза снова встречаются, по ошалелому взгляду Лариса понимает, что он чем-то встревожен, но он быстро соображает, что это был всего лишь сон, улыбается ей, и вновь закрывает глаза.
Л а р и с а. Теперь он снова красивый и у меня появляется мысль, что от него могут получиться очень красивые дети. Есть Толик, но кто из себя Толик, когда напротив сидит такой? Иметь такого любовника, вот это не хило было бы. С таким даже только под ручку по улице пройтись и то в радость. Какая бы меня гордость переполняла, бог ты мой! Да уж, очень красивая пара, я гожусь ему в матери… Вот если бы такой появился хоть лет десять назад… Эх… Толик – ни мужик, ни баба, ни рыба, ни мясо, ни тпру, ни му, какое-то непонятное инфантильное существо, как надоело с ним нянчиться, а он ведь старше меня. А если найти такого же красивого и молодого, разве лучше будет? Навряд ли, но, зато, как приятно. Эх, молодость, она и в Африке молодость. Ведь, наверно, не зря старые китайские императоры выбирали себе молодых жен, наложниц, да, и арабы – тоже, ой да, мало ли кто… А женщины? Женщины тоже нередко этим грешили. Хотя в чем же грех? Разве грешно любить? Интересно, если бы рядом был мужчина, за которым, как за каменной стеной, обратила бы я внимание на этого мальчишку или нет? Красота всегда притягивает, но зато у меня не возникло бы желание, чтобы он стал моим любовником. Черт те какие мысли в голову лезут. Кошмар! Он же совсем парнишка. Да ну и что?.. Нет, он уже мужчина, совсем мужчина. И так охота с таким вот, хоть ненадолго, хоть чуть-чуть, а потом не важно, будь что будет. Ладно, хватит! Что за мысли? Через час поезд прибудет на станцию, Толик встретит на машине, и мы поедем, мы помчимся ко мне или к нему. А этот парень уедет, и, возможно, в эту ночь я вспомню о нем минут на десять-пятнадцать, когда буду в постели с Толиком, а потом забуду навсегда. Вот и все, мечтам конец.
Картина № 3
В комнате полумрак, только ночник горит. На кровати, под одним одеялом спят Таня и Толик. Звенит будильник. Таня быстро нажимает кнопку будильника и снова прячется под одеяло. Толик просыпается, не подавая вида, лежит, не двигается, потом потягивается, соскакивает с кровати.
Т о л и к. Блин, Таня!
Т а н я. (недовольно). Он только что прозвенел. Тише, Маша спит.
Т о л и к. Ну и хрен с ней. (обнимает Таню).
Т а н я. Перестань!
Т о л и к. (громко смеется, чмокает Таню в щеку, услышав сзади скрип двери резко поворачивается и замечает Машу). Оп-па! Малявка проснулась!
Маша – девочка лет шести, стоит в проеме двери и переводит любопытный взгляд от лежащей в постели матери на шустро одевающегося Толика.
Т а н я. (строго). Спать!
Маша, отпрянув назад, прикрыв дверь, осторожно, опираясь об угол, подглядывает в небольшую щелочку.
Т а н я. Давай быстренько.
Т о л и к. (причесывается). Потом.
Т а н я. (весело). А ты все равно опоздал.
Т о л и к. Смотрит на часы. Ну, и зачем ты так?
Т а н я. Мне все надоело.
Т о л и к. (недовольно). Я не могу теперь все так бросить. Я что, зря столько лет?
Т а н я. Да ну тебя.
Т о л и к. Тань, ты же видишь, у нас с Машкой не складывается.
Т а н я. А ты и не старался.
Т о л и к. По-моему, ее только ремнем научишь.
Разъяренная Маша забегает в комнату, останавливается, сжимает кулачки.
М а ш а. Я все-все расскажу тете Ларисе! Я завтра же все расскажу!
Т а н я. Расскажи!
Т о л и к. Только попробуй, мы тебе язык отрежем.
Т а н я. Как ты с ребенком разговариваешь!
М а ш а. (визжит). Мы тебе самому отрежем!
Т а н я. (кричит). Спать! Быстро!
М а ш а. Совсем убьем!
Т а н я. Убирайся! (запускает в нее подушкой).
Маша неторопливо выходит из комнаты и громко хлопает дверью. Таня встает, одевается.
Т о л и к. Ну и семейка! Ты вот сама соображаешь, можно в такой обстановке жить или нет?
Т а н я. Это все потому, что ты сам к ней так относишься. Ни одной игрушки ты ей не подарил.
Т о л и к. А слона кто подарил? Пушкин?
Т а н я. Это того, страшного?
Т о л и к. Какая разница?
Т а н я. Это было три года назад, она, наверное, и не помнит.
Т о л и к. Помнит она все. (пауза). Она ему хобот оторвала, я, после такого, не собираюсь ей ничего дарить.
Т а н я. (притворно сокрушаясь). Хобот оторвала! Хобот! (смеется). Ужас-то какой!
Т о л и к. (выходя из комнаты). Ты закроешься, нет?
Т а н я. (догоняет его и сзади обнимает). Сейчас-сейчас, хобот!
Т о л и к. Веселись-веселись, увидишь, что из нее выйдет, не обрадуешься.
Т а н я. Толь, ну она же еще совсем ребенок.
В это время из своей комнаты выбегает Маша, сзади плескает на Толика чернилами и убегает обратно. Черное пятно мгновенно расплывается на свитере Толика.
Т а н я. Что ты творишь?!