Философия бердяев гуманизм свободомыслие

Истоки гуманистических идей и свободомыслия Н. Бердяева

СОДЕРЖАНИЕ

1. Отечественные влияния: Л. Толстой, Ф. Достоевский, Вл. Соловьев

2. Западные влияния: К. Маркс, Г. Ибсен, Ф. Ницше

Литература

Отечественные влияния: Л. Толстой, Ф. Достоевский, Вл. Соловьев

философия бердяев гуманизм свободомыслие

Н.А. Бердяев был широко образованным мыслителем. В ходе формирования своего мировоззрения он испытал множество самых разнообразных влияний, в том числе и со стороны гуманистически настроенных философов и писателей. Особое место в этом ряду занимают Л. Толстой, Ф. Достоевский и Вл. Соловьев.

Л. Толстой - один из самых почитавшихся Бердяевым писателей. В адрес Толстого Бердяев нередко высказывался резко критически и подчеркивал свою несовместимость с толстовством. Однако темы, поднимавшиеся Толстым, имеют универсальное значение, они относятся к "последним вопросам", которые задаются и разрешаются духовно взыскательными личностями.

Темы Толстого имеют несомненный гуманистический смысл. Л Толстой и Н. Бердяев - люди схожих темпераментов. И тот, и другой - моральные максималисты, презрительно относящиеся к компромиссам в духовной жизни. Они борцы за высокое достоинство человека и сторонники безусловной свободы личности. Они ниспровергатели авторитетов и всяческих исторических социально-культурных условностей. В "Самопознании" Бердяев писал, что он сочувствует "всем великим бунтам истории, в том числе и " бунту...Л. Толстого против истории и цивилизации". Толстой, и Бердяев - духовные аристократы, ощущавшие свое одиночество в мире и сталкивавшиеся с непониманием окружающих. Бердяев признается в симпатиях к героям Толстого, в частности, к князю Андрею Болконскому, которого наряду с Иваном Карамазовым, Версиловым, Ставрогиным, Чацким, Евгением Онегиным, Печориным считает, по выражению Достоевского, скитальцем земли русской. "Большое значение имел для меня Л. Толстой в первоначальном моем восстании против окружающего общества. Я никогда не был толстовцем в собственном смысле слова и даже не очень любил толстовцев, которые были мне чуждыми.

Но толстовская прививка у меня была, и она осталась на всю жизнь. Она сказывалась в моем глубоком убеждении, что вся эта цивилизованная и социализированная жизнь с её законами и условностями не есть подлинная, настоящая жизнь".

В дальнейшем эта солидарность с толстовской борьбой за подлинно человечный мир разовьется в учение об объективации и страстную апологию человеческого творчества, потенциально превышающего любые границы социальных условностей. В творчестве Л. Толстого Бердяев видел указание на мир истинный, в котором интуитивно раскрываются вечные источники человеческой свободы и самого человека. Его "мир иной" более реальный и подлинный. Глубина "я" принадлежит ему. В художественном творчестве Л.Толстого постоянно противополагается мир лживый, условный и мир подлинный, божественная природа (князь Андрей в петербургском салоне и князь Андрей, смотрящий на поле сражения на звездное небо)."

Толстой имел значение и для восприятия Бердяевым не столько специфически религиозных, сколько общечеловеческих, по сути, общегуманистичских вопросов. И только через них, точнее, сквозь призму собственно человеческих ценностей воспринималось и христианство: "Меня всегда мучили не столько богословские, догматические, церковные вопросы или школьно-философские вопросы, сколько вопросы о смысле жизни, о свободе, о назначении человека о вечности, о страдании, о зле. Этим мне были близки герои Достоевского и Л. Толстого, через которых я воспринял христианство". Бердяевское христианство радикально адогматично и гуманистично. Бердяев даже говорил о своем анти-теизме и под антитеизмом понимал в первую очередь историческое христианство. Стихийный гуманизм Бердяева подталкивал его к мнению, что центральными для христианства являются проблемы человека и его свободы. Вопросы о смысле жизни, о свободе, творчестве, истории и т.д. по его глубокому убеждению, невозможно рассматривать на основе ссылок на какие-либо авторитеты. Они должны решаться на основе собственного жизненного духовного опыта человека. Только в свободе личность прозревает ответы на эти вечные вопросы и здесь особо важна суверенность выбора и уважение к мнению другого. Бердяев был против любого насилия и принуждения: "Я чувствую сходство с Л. Толстым, отвращение к насилию, пасифизм и склонность действовать насилием, воинственность".Насилие и принуждение искажают жизнь тем, что калечат сокровенный процесс внутреннего личностного творческого самоопределения, без чего сама история теряет смысл, и мировые проблемы остаются неразрешенными. К этой теме мы вернемся, говоря о влиянии на творчество Бердяева Достоевского.

Для нашей темы имеет значение и вопрос о соотношении "толстовства" и "ницшеанства" в философии Бердяева. Сам Бердяев писал об этом так: "В себе самом я чувствовал конфликт элементов, родственных Л. Толстому, с элементами, родственными Ницше. Были годы, когда сильнее было "ницшеанство", но "толстовство" в конце концов, оказалось сильнее". "Толстовство" в данном случае надо понимать именно как бесконечную любовь к человеку, уважение к нему, т.е. гуманизм. В толстовстве нет и намека на авторитарно-аристократическое презрение и нетерпимость к слабым и униженным, да и любому другому человеку. Пафос толстовства - доброта к ближнему, терпимость, сострадание, милость и всепрощение. Л. Толстой - русская антитеза Ницше. Она такова как раз в силу особого рода духовности, мощной этической компоненте мировоззрения русского мыслителя, которая, правда, не всегда выдерживала столкновения с конкретно-исторической действительностью. Об этом Бердяев писал, например, в работе "Духи русской революции". Но эта подлинно гуманистическая духовность представляет для Бердяева источник системы абсолютных человеческих ценностей, действительный этический универсализм.

Не меньшее значение для гуманистической ориентации Бердяева имело творчество Достоевского. О нем Бердяев писал: "Достоевский имел определяющее значение в моей духовной жизни. Ещё мальчиком получил я прививку от Достоевского. Он потряс мою душу более, чем кто-либо из писателей и мыслителей... Очень ранняя направленность моего сознания на философские вопросы была связана с "проклятыми вопросами" Достоевского... Идея свободы всегда была основной для моего религиозного мироощущения и миросозерцания, и в этой первичной интуиции свободы я встретился с Достоевским, как своей духовной родиной...". Таких вдохновенных слов о Достоевском много в работах Бердяева. Между этими мыслителями было вполне определенное духовное сходство. Духовный путь Бердяева напоминает духовный путь самого Достоевского. Многие идеи Достоевского с большой страстью осмысливались Бердяевым в его собственной философской антропологии и этике. К проблемам, как бы по наследству доставшимся Бердяеву от Достоевского, относятся проблемы человека, свободы, творчества, достоинства личности, духа, истории и т.д. И то, как Достоевский разрешал "проклятые вопросы", во многом принималось Бердяевым. Он усматривал в произведениях Достоевского сокровенные смыслы, которые были источником вдохновения и для самого Бердяева.

Тема человека для Достоевского, как и для Бердяева, имеет центральное значение. Творчество Достоевского антропоцентрично и антропологично. "У Достоевского был только один всепоглощающий интерес, только одна тема, которой он отдал все свои творческие силы. Тема эта - человек и его судьба... Человек не есть для него явление природного мира, не есть одно из явлений в роду других, хотя бы и высших. Человек - микрокосм, центр бытия, солнце, вокруг которого все вращается. Все в человеке и для человека. В человеке -загадка мировой жизни". При этом Бердяев отмечает, что Достоевский проявлял исключительное внимание к любому человеку, независимо от его социального статуса, богатства или власти. В каждом, даже "в самом последнем и падшем", он видел личность и некий духовный образ. В этой острой любви к людям, глубочайшем к ним сострадании заключена сущность философской психологии и этики Достоевского, ярко окрашенных гуманизмом. Хрестоматийным является указание на то, что Достоевский был полон "состраданья к "бедным людям", к "униженным и оскорбленным", к героям "мертвого дома". Но умолчать от этом невозможно, поскольку эта черта мировоззрения мыслителя-художника является наиважнейшей для характеристики его гуманизма.

Достоевский по-новому ставит проблему человека, и потому гуманизм его особый, осложненный пониманием драмы человеческого бытия и отношения человека к богу. Гуманизм Достоевского полон драматизма, даже трагизма, и он не игнорирует, что было характерно для гуманизма эпохи Просвещения, неисчерпаемую сложность бытия человека. Это отличительное качество гуманизма Достоевского не укрылось от проницательного взгляда Бердяева, который писал в этой связи: "Он окончательно порвал с гуманизмом Белинского. Если он и гуманист, то гуманизм его совсем новый, трагический. Человек еще более становится в центре его творчества, и судьба человека - исключительный предмет его интереса. Но человек берется не в плоскостном измерении гуманизма, а в измерении глубины, во вновь раскрывающемся духовном мире".

Достоевский, по словам Бердяева, "преодолел наивные элементарные основы старого гуманизма, и ему открылся совершенно новый, трагический гуманизм". В 50-е гг. Достоевский переживает перерождение убеждений. Он отходит от увлечения социализмом, хоть и окрашенного в морально-этические тона, пересматривает свой веру в безмятежную позитивистскую доктрину естественного прогресса и в целом все активнее начинает критиковать ту систему ценностей, которую иногда называют как "культурный проект эпохи Просвещения".

Достоевский обращается к изучению внутреннего мира человека, и все вопросы социальной жизни рассматривает как вопросы, прежде всего, антропологические. Он стремится познать духовную природу зла, и отсюда его повышенный интерес к преступлениям и преступным характерам. Он исследует внутреннюю природу и духовный генезис преступления и открывает феномен духовно-душевного "подполья" в человеке, изучает человека не просто во внешне-социальном измерении, но в его внутренней глубине.

Бердяев много пишет о кризисе гуманизма, раскрывшемся в творчестве Достоевского, но пишет он также и о диалектике гуманизма. Здесь нужно верно расставить акценты.

"Гуманизм переживает кризис и крах, поскольку он приходит к сознанию самодостаточности человека". Таков один полюс оценки Бердяевым гуманизма. При этом он имеет в виду гуманизм эпохи Просвещения и его горячих сторонников в России первой половины XIX века. Этот гуманизм Бердяев нередко называет "плоским", подразумевая игнорирование им иррациональной стороны человека, его драматической и противоречивой духовной природы, абсолютизацию социально-политической проблематики и материальных аспектов в жизни личности. Но вместе с тем Бердяев пишет и об экзистенциальной диалектике гуманизма, проявившейся в творчестве Ницше, Маркса и, конечно, Достоевского". Именно "экзистенциальная диалектика гуманизма", исторический динамизм гуманизма и означают то, что отношение Бердяева к гуманизму есть не преодоление, но дополнение и развитие гуманизма предшествующих эпох. "Экзистенциальная диалектика гуманизма" уже у Достоевского приводит к пониманию того, что человек - это личность, неповторимая индивидуальность которой определяется не только ее разумностью, но и ее иррациональным духом, часто не согласующимся с "разумным" порядком. Герой "Записок из подполья" так рассуждает о жизни: "Хотенье может, конечно, сходиться с рассудком... но очень часто и даже большей частью совершенно упрямо разногласит с рассудком". "Я хочу жить для того, чтобы удовлетворить всей моей способности жить, - а не для того, чтобы удовлетворить одной только моей рассудочной способности". По логике "подпольного человека", самое дорогое для индивида - "свое собственное, вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы и дикий каприз", "по своей глупой воле пожить", и потому "человек всегда и везде, где бы он ни был, любит действовать так, как он хочет, а вовсе не так, как повелевает ему разум и совесть". Человек, рассуждающий таким образом, отвергает позитивистский прогресс и грядущую мировую гармонию, отвергает фетишизм товаров, эгалитарную и эвдемонистическую мораль. Разумеется, за столь эпатирующей критикой рассудка и восхвалением "хотения" лежит стремление показать, что свобода человека обладает столь же фундаментальным статусом в человеке, как и его разум. И, как это характерно для Достоевского, он намеренно "перегибает палку".

"Экзистенциальная диалектика гуманизма" раскрывает новые горизонты гуманизма, то, что "к человеку должна быть применена не арифметика, а высшая математика. Судьба человеческая никогда не основывается на той истине, что дважды два четыре. Человеческая природа никогда не может и не должна быть рационализирована без остатка. Всегда остается иррациональный остаток и в нем - источник жизни, как, в прочем, и в разуме... Человеческое общество - это не чисто рациональное образование. В нем есть и законы, и регуляторы, и разумные установления. Но оно - не машина и не муравейник. Этого не допустит человеческая свобода, которая влечет к тому, чтобы "по своей глупой воле пожить", превращения общества в муравейник". Творчество Достоевского, Ницше, Маркса - это преодоление гуманизма во имя гуманизма, то есть преодоление ограниченного гуманизма эпохи Просвещения во имя гуманизма нового, в котором более полно и глубоко ставятся и решаются проблемы бытия личности.

У Достоевского, как и у Бердяева, на поверхности происходит как будто разрыв с гуманизмом эпохи Возрождения и Просвещения, а, по сути, идет мощное углубление понимания человека и гуманизма. Это углубление проблематики выразилось, прежде всего, в разработке такой коренной темы, как вопрос о свободе человека, в которой оба этих великих мыслителя видели его особый знак достоинства и ответственности. Не случайно Бердяев в работе о Достоевском так много и так восторженно пишет о нем как о настоящем глашатае духовной свободы: "Свобода стоит в самом центре миросозерцания Достоевского. И сокровенный пафос его есть пафос свободы". Бердяев уточняет, что "свобода для него (Достоевского - ЕВ.) есть и антроподицея и теодицея, в ней нужно искать и оправдания человека, и оправдания Бога". Особенность гуманизма Достоевского состоит в том, что этот гуманизм внедряется в область религиозного и начинает распространяться даже на Бога. Достоевский, подмечает Бердяев, "раскрывает Христа в глубине человека, через страдальческий путь человека, через свободу. Религия Достоевского по типу своему противоположна авторитарно-трансцендентному типу религиозности. Это - самая свободная религия, какую видел мир, дышащая пафосом свободы".

Это обстоятельство мы хотели бы отметить особо, поскольку здесь происходит нечто весьма необычное и даже революционное для истории гуманизма: гуманистические ценности перестают быть чисто человеческими и экстраполируются на трансцендентное. Речь, таким образом, невольно идет о том, чтобы распространить ценности гуманизма, исторически рождавшиеся в ходе дистанцирования человека от Бога, а в социальном плане - в ходе секуляризации и формирования светского образа жизни, начинают проникать в область религии и гуманизируют ее. Только пройдя "школу" Возрождения и Просвещения, можно было с такой человечностью говорить о Боге. Среди таких гуманизирующих Бога ценностей Достоевский (как и Бердяев) называет любовь, страдание или трагедию и свободу.

Свобода наполняется более глубоким содержанием. Если прежний гуманизм подчеркивал, прежде всего, свободомыслие, свободу познания, социальную свободу и свободу как право, т.е. юридическую ее сторону, то в русской философской традиции, особенно у Достоевского и Бердяева, свобода приобретает собственно антропологическое и метафизическое измерение. Свобода становится экзистенциальным знаком гуманизма. Именно в свободе рождается и длится человеческая жизнь, и в свободе происходит развитие исторической драмы. Свобода, подчеркивали и Достоевский и Бердяев - это другая, наряду с разумностью, фундаментапьная характеристика человека. Она иррациональна, её истоки в духовных глубинах личности, в человеческом "подполье": "Человек пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент".

Как же сам Достоевский относится к рассуждениям "подпольного человека"? Бердяев дает такой ответ: "Миросозерцание подпольного человека не есть положительное миросозерцание Достоевского. В своем положительном миросозерцании Достоевский изобличает пагубность путей своеволия и бунта подпольного человечества. Это своеволие и бунт приведут к истреблению свободы человека и к разложению личности... Он будет до конца отрицать рационализацию человеческого общества, будет до конца отрицать всякую попытку поставить благополучие, благоразумие и благоденствие выше свободы, будет отрицать грядущий Хрустальный Дворец, грядущую гармонию, основанную на уничтожении человеческой личности".

Достоевский, безусловно, связывал свободу с ответственностью личности. "Человек должен пройти через свободу" во имя духовной цельности и просветленности. Иррациональная и часто разрушительная свобода подпольного человека должна быть преодолена положительным творчеством личности, осознающей свое творческое призвание и долг перед другими людьми. Эта тема будет одной из главных в философии XX века и в творчестве самого Бердяева, и это есть уже новое, проходящее как бы по второму кругу гуманистическое понимание свободы, когда она понимается как сложнейший феномен, связанный как с метафизикой человеческого существования, так и с моралью, разумом и ответственностью.

Для раскрытия вопроса о коллизии человеческой свободы и веры в Бога большое значение имеет выяснение их ценностного соотношения. В истории, писал Бердяев, совершается эмансипация человека. "Человек выходит из-под внешней формы, внешнего закона и страдальческими путями добывает себе внутренний свет". Идея власти авторитета заменяется идеей ответственности индивида, осознающего свою ответственность именно в состоянии свободы. Это одна из главных идей гуманизма, которую поддерживает и современный гуманизм.

Достоевский много внимания уделяет бунтарству. Да, свобода может означать и бунт, если она не сдерживается высшими идеалами и основывается на эгоистических инстинктах. По мнению Бердяева, "Достоевский с потрясающей гениальностью раскрывает эту судьбу.

Человек должен идти путем свободы. Но свобода переходит в рабство, свобода губит человека, когда человек в буйстве своей свободы не хочет знать ничего высшего, чем человек".В этом пункте у Бердяева возникает соблазн приписать гуманизму желание превратить человеку в человекобога. По его мнению, в признание человекобога как высшего существа и состоит один из самых больших недостатков гуманизма. Стремясь обойти эту проблему, и Достоевский, и Бердяев обращали свою критику в адрес клерикализма и исторического христианства. Вот почему Достоевский стремится показать природу всякого тоталитаризма и прежде всего клерикального. В конечном итоге, в основе всякого тоталитаризма лежит неверие в человека и его свободу. Провозглашение внешнего авторитета, исключительности, обязательности следовать пусть даже самым благим истинам - таит в себе угрозу человеческой свободе. Принуждение человека следовать определенным ценностям может иметь очень убедительное оправдание, оно может быть необходимым, но никогда спасительным. Великий инквизитор - рационально мыслящий аморалист, который сводит ценность свободы к нулю. В других людях он не видит личность и относится к ним как к безликим единицам безликой массы. Великий инквизитор убежден в слабости человека и в склонности его к порокам. Свобода сама по себе - состояние внеморальное. Многие к ней просто не готовы и гораздо комфортнее чувствуют себя в неволе, под чьим-либо водительством. Великий инквизитор полагает, что просвещение человека должно осуществляться насильственно, человеку, независимо от его воли, должны прививаться определенные нормы и ценности. По этой логике внутреннее духовное самоопределение пагубно, так как не гарантирует необходимого великим инквизиторам результата.

Бердяев считает, что в "Легенде о Великом Инквизиторе" Достоевский показывает исключительную значимость духовной ответственности, свободы и любви, преображающей и возвеличивающей личность. Это одна из главных идей Бердяева, идея о том, что свобода и любовь придают личности неповторимую индивидуальность и способность к творческому осуществлению самых высоких человеческих предназначений. Что же касается образа великого инквизитора, то его цинизм и псевдоморальные рассуждения суть не столько признак здравомыслия, сколько неспособность уважать человека, нежелание увидеть в другом личность. Он относится к людям не как к "Мы", но как к "Они", то есть как к слабым существам, непросвещенным и непросветленным некой великой истиной, ведомой немногим, одним из которых и является великий инквизитор. Великий инквизитор осмысливает многообразие личностей преимущественно с точки зрения своего "Я", без учета онтологической суверенности "Я" другого. Этот ущербный эгоцентический взгляд на человека лежит в основе сознания всякого деспотизма. Такого бездушного расчета совершенно недостаточно для постижения подлинной человеческой природы, личности другого. Как и Достоевский, Бердяев убеждает, что подлинное постижение человека возможно только через любовь. Будучи человеком религиозным, Бердяев стремится ввести идею свободы в русло христианского учения о свободной жертве и любви Христа. Он отмечает, что "идея авторитета в религиозной жизни противоположна, тайне Голгофы, тайне Распятия, она хочет Распятие превратить в принуждающую силу этого мира... Достоевский остается верен распятой правде, религии Голгофы т.е. религии свободы. Но историческая судьба христианства такова, что эта вера звучит как новое слово в христианстве. Христианство Достоевского есть новое христианство... Достоевский в своем понимании христианской свободы как бы выходит за пределы исторического православия"

Свобода духа Достоевского безмерна - это пленит Бердяева. То, как Достоевский раскрывает внутреннюю диалектику свободы, целиком захватывает Бердяева и, кажется, даже завораживает его. Императив свободы духа Бердяев противопоставляет не только католической, но и православной традиции. И это стремление роднит его с духом Ренессанса и Просвещения. В своих работах Бердяев выскажет идею о том, что в сущности положительный для закалки человеческого духа опыт господства клерикализма должен быть творчески постигнут, пережит и преодолен, и это есть условие, диалектический этап для наступления эпохи Нового Откровения - Откровения Духа, в которой раскроется истина о свободном человеческом творчестве. Бердяев считал Ф.М. Достоевского предтечей подобного откровения.

Бердяев спрашивает, как в грядущем откровении Духа будут разрешаться человеческие трагедии? Каким образом будет утолена духовная жажда ставрогиных, Карамазовых, кирилловых, раскольниковых? Наиболее интересен для Бердяева образ Ставрогина, анализируя который, Бердяев выстраивает целую эсхатологическую антропологию. Ставрогин - это утонченный эстет, как будто бы утомленный собственно неординарностью. Образ этого человека эстетически привлекателен, но эстетизм этот совершенно особый: он завораживает, пленит и губит. Он подобен бездне, в нем неизъяснимая глубина творческих возможностей, какого-то загадочного рокового обаяния и великой тоски. Ставрогин симпатичен Бердяеву (Бердяев думал, что и Достоевскому), и он считает, что трагедия Ставрогина - это трагедия великих творческих возможностей, не реализованных в жизни. Эта трагедия "неизлечима старыми религиозными рецептами". "Старые религиозные рецепты" - это, надо полагать, смирение и покаяние. Духовные переживания Ставрогина есть грех гордыни, но Бердяев склонен считать, что это "огненная жажда нового откровения", чего не мог увидеть религиозный консерватизм. Бердяев делает вывод, что "проблема творчества человека не разрешилась и не могла разрешиться в старом сознании" и что эта проблема разрешима лишь любовью, причем любовью к каждой личности, к ее творческим возможностям.

Бердяев гуманистически признает разумность, достоинство и самоценность всякой личности. Это предполагает и большую терпимость к уникальности человеческой натуры; любовь к человеку как раз и облагораживает личностные особенности. "И нашей любовью к Ставрогину мы помогаем этому воскресению (в результате свободного творческого преодоления зла - Е.В.). Для православного сознания Ставрогин погиб безвозвратно... Но в старом христианском сознании ещё не раскрылся смысл гибели Ставрогина как момента пути к новой жизни..., в новом откровении раскроется возможность воскресения Ставрогина...". Пример этой любви, очевидно, явлен в образе старца Зосимы - антипода строгому, суровому православному старчеству. Зосима призывает к идеалу всеобъемлющей любви и духовной свободы. "Старец Оптиной Пустыни не мог, бы вероятно, сказать: "Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие есть уже подобно Божеской любви и есть верх любви на земле. Будешь любить всякую вещь, и тайну Божию постигнешь в вещах". В любви раскрывается полнота свободы, и любовь означает радикальное преодоление духа доктринальности и повелительного учительства. В православном старчестве Бердяев не видит подлинного приобщения ни к совершенному знанию, ни к духовной свободе, ни к преображающей любви. Дух человеческий слишком скован историческим христианством, обнаруживающим предрасположенность к покорности земному миру, а старчество есть явление исторического христианства, разделяющее все его недостатки и главный из них - ограничение человеческой свободы. Греховность человека не есть основание для заключения человеческого духа в монастырскую темницу, смирение не раскрывает творческую природу человека, а только подавляет человека. В этом убежденность Бердяева. Анализируя страстную проповедь старца Зосимы Бердяев делает вывод: "Зосима является после подпольного человека, Раскольникова, Ставрогина, Кириллова, Версилова, после царства Карамазовых. Но из недр самого карамазовского царства должен явиться новый человек, родиться новая душа".

Таким образом, "новое откровение" будет выражением христианского гуманизма, начала которого обозначены Достоевским и развивались в творчестве Бердяева. В этом видится несомненная духовная и творческая преемственность между этими двумя выдающимися деятелями отечественной культуры. Старец Зосима - выразитель христианского гуманизма, духа нового откровения: "...и отрекшиеся от христианства, и бунтующие против него, в существе своем сами того же самого Христова облика суть, таковыми же и остались". Эта всеобъемлющая любовь напрочь лишена суровой доктринальности официальной церкви, она как будто бы отметает страшное учение об адских муках, длящихся вечно, суровой аскезе. Эта любовь выносит приговор насилию, творившемуся от имени церкви. Эта любовь подразумевает, что апокалипсис прежде всего избавление, а не кара. Слова старца Зосимы "указывают на то, что образ и подобие Божие не погибли окончательно в Раскольникове, Ставрогине, Кириллове, Иване Карамазове, что им есть возврат ко Христу... - на свою духовную родину".

"Экзистенциальная диалектика гуманизма" в творчестве Достоевского обнаруживается с особой силой, когда, рассуждая о необходимости осенения человеческой свободы высшими ценностями - Бога, добра, красоты, любви - писатель указывает на источник этих ценностей, на самого человека, его духовный мир, преображенное просветленным и просвещенным духом "подполье". Иными словами, и добро, и красота, и любовь - ценности не трансцендентные, а имманентные человеку, существующие в его внутреннем мире. Гуманизм Достоевского в том, что он указывает на человека как на подлинный источник добра и красоты. Религия, конечно, перестает играть всеобъемлющую и решающую роль. Главное - сознательный, ответственный и свободный выбор личности. Истоки религиозности не вовне, а внутри человека, и без свободы личности религия пагубна и враждебна человеку. Свобода личности должна предшествовать жизненному выбору человека. Это - императив гуманизма, особенно современного.

Гуманизм утверждает духовную суверенность личности и чрезвычайную значимость акта свободного самоопределения. Такой свободный выбор есть и великое благо, и великая ответственность. При этом свободный выбор не предполагает никаких гарантий, поэтому гуманизм предполагает мужество. Достоевский сам прошел путем экзистенциальной диалектики гуманизма: "Через горнило сомнений моя Осанна прошла"."Вместо твердого древнего закона, - свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея в руководстве Твой образ лишь перед собой".

Бердяев пишет, что в этих словах "чувствуется исповедание веры самого Достоевского". Бердяев был восхищен "Легендой о Великом Инквизиторе". В этой "Легенде" с болью и страстью раскрывается Достоевским экзистенциальная диалектика гуманизма, выносится приговор любому внешнему принуждению во имя безграничной любви, свободы и веры в человека.

Достоевский не мог примириться с принудительным порядком и основанной на нем гармонией. Его герои сталкиваются с таким образом созданной мировой гармонией и бунтуют против неё, шествуя по неисповедимым путям духовной свободы. На этих путях часто случаются трагические срывы, боль и смятение одолевают людей. Но это бремя свободных личностей, это путь к подлинному, настоящему в себе. Гуманизм - не благодушие, он предполагает мужество в преодолении страха, отчужденности, отчаяния.

Это можно сделать только индивидуально и свободно. И это далеко не всем доступно. Гуманизм предполагает духовный аристократизм, встречу опасностей с открытым забралом и с поднятой головой. Противоположность этому - рабство. Бердяев называет Достоевского религиозным реформатором как раз потому, что он певец свободы личности. "Но в христианстве пробуждает он новый дух, творческое движение, ничего не разрушающее, и не истребляющее. Он даже готов признать все старые формулы. Но новый дух вкладывает в них. Он обращен к будущему, в эпоху, когда Христианство слишком исключительно живет прошлым... Творчество Достоевского в высшей степени плодотворно для Христианского возрождения. Оно есть явление пророческое и указывает на великие духовные возможности... И мы должны духовно работать над наследием Достоевского, внутренне очищать и осознавать явленный им опыт"

Не меньшее значение для формирования христианско-гуманистических воззрений Н. Бердяева имело влияние на него идей великого русского философа Вл. Соловьева. Бердяев не был доктринальным последователем метафизики всеединства и софиологии. Он говорил о себе: "соловьевцем я никогда не был". Другое высказывание: "...Я также не могу себя признать учеником Вл.Соловьева, хотя очень его ценю и имею с ним родство по идее Богочеловечества..." И ещё одна цитата: "Наиболее близка мне была идея Богочеловечества, которую продолжаю считать основной идеей русской религиозной мысли".

Вл. Соловьев и Н.Бердяев имели внутреннее духовное сходство: "...Я всегда чувствовал себя принадлежащим мистической Церкви Христовой. В моем религиозном положении было родство с положением Вл.Соловьева". И конечно, не случайно именно идея Богочеловечества - основная историософская идея Вл.Соловьева - оказалась близка Бердяеву. В этой идее утверждается величие человека, его центральная мировая роль, и в этой идее заложен огромный гуманистический потенциал, дано мировое задание человеку и человечеству по преображению мира посредством свободы, творчества и ответственности.

Согласно Вл.Соловьеву, связующим звеном между божественным и природным миром является человек, который совмещает в себе все мировые противоположности между безусловным и условным. И в человеке Всеединство, то есть единство безусловного и условного, получает идеальную форму. "В человеке мировая душа находит себя саму, осуществляется синтез всеобщего и частного"."Итак, София есть идеальное, совершенное человечество, вечно заключающееся в цельном божественном существе, или Христе. Раз несомненно, что Бог, для того, чтоб существовать действительно и реально, должен проявить себя, свое существование, т.е. действовать в другом, то этим самый утверждается необходимость существования этого другого". Принцип свободы сочетается с мистическим действием Софии в мире, которое проявляется трояко: как всемогущество, истина и благодать.

Таким образом, Вл. Соловьев утверждает, что между человеком и Богом нет непреодолимой для человека пропасти, что божественное софийно и имманентно человеческому, и что божественное реализуется в мире через человеческое. К такому выводу, анализируя философию Вл.Соловьева, приходит Е. Трубецкой: "Раз таким образом человек - единственный в мире посредник между Богом и тварью, - боговоплощение должно явиться прежде всего как вочеловеченье Бога. Тайна вселенной, её смысл и разум есть Богочеловечество, т.е. совершенное соединение Божества с человеком, а через него и со всею тварью. "Бердяев же пишет об этом так: "...Человечество есть двойное по своей природе: вещество божественное и тварное. Нет резкого разделения между естественным и сверхъестественным, как в католической теологии, томизме. Человечество вкоренено в Божьем мире. И каждый отдельный человек вкоренен в универсальном, небесном человеке...".

Но каково соотношение у Вл.Соловьева между человеком абстрактным, человечеством и человеком конкретным, личностью?

Личность Вл.Соловьев рассматривает в контексте всечеловеческого единства. Личность есть непременная и органичная часть Богочеловечества, и только личностное свободное начало имеет значение в процессе приближения человека к Богу и преодоления человеком "отвлеченных начал". Сама же личность есть органическое единство трех человеческих ипостасей: Духа, Разума и Души. Это единство имеет значение, как на индивидуальном, так и на всеобщем человеческом уровне. "Мы должны сказать, что абсолютное существо в своем конкретном обнаружении есть великий человек, человек абсолютно вселенский, и, в то же время, человек абсолютно индивидуальный. Как три ипостаси в совершенстве индивидуальны, и великий человек вмещает в себе трех людей: человека духовного (SPIRITUEL), человека разумного (INTELLECTUEL OURAYIONEL) и человека душевного (ANIMIQUE)...". А. Лосев сопровождает эту цитату таким комментарием: "Универсальный и в то же время индивидуальный человек изображается у Вл.Соловьева лишь как высшее достижение теологической и космологической общности".