“Еврейская Венера” - это картина М. Ларионова, созданная в 1912 году и входящая в цикл его “венер”. Она представляет собой полотно горизонтального формата, на котором изображена лежащая на кровати женщина в “позе Венеры”. Её поза и композиция - конечно, перефраз других образов Венер, известных истории искусства, однако “Еврейская Венера” Ларионова не идеализирована, как “Венера” Тициана, и не изображена реалистически, как “Олимпия” Мане. Это ироничный образ на грани примитива, однако ирония эта добрая, и, по словам А. Сарабьянова, “неотделимая от любования”.
Как Михаил Ларионов добивается такого эмоционального воздействия? И зачем оно ему, о чём повествуют эти эмоции? Попробуем разобраться.
Героиня картины - типичная еврейская матрона среднего возраста. Ларионов лаконично, но очень ясно прописывает типические черты её внешности: большие чёрные глаза под густыми бровями, большой нос, даже жемчужные серьги, которые показывают, что героиня не бедна.
Эта голова благопристойной матроны не вяжется с обнажённым телом. Если мы воспользуемся методом кадрирования и “локализуем” голову героини, закрыв остальную картину, мысленно достроенный нами её образ будет совсем другим - например, в праздничном платье за чайным столом. Такае продуманная “неувязка” - один из художественных приёмов, которыми Ларионов добивается ироничного звучания картины.
Второй такой приём - аллюзия к шедеврам мирового искусства. Образованный зритель, смотря на “Еврейскую Венеру”, сразу вспоминает и Джорджоне, и Тициана, и ему смешно видеть несовпадение образ совершенной красоты в таком грубовато-примитивном изводе: приземистую, мощную, с грубоватыми руками и трогательно-реалистичными складочками кожи на коленях.
Обратимся к композиции картины. Она предельно проста и представляет собой одну восходящую диагональ, созданную телом лежащей и несколько искривлённую его позой. Опять вспомним Тициана и Мане и заметим, что Ларионов “развернул” композицию слева направо, благодаря чему она приобрела более оптимистичное, мажорное звучание.
Ларионов кадрирует композицию так, что героиня оказывается максимально придвинута к краю холста. Никакого интерьера, свободного пространства - ничего, что могло бы отвлечь внимание зрителя от обнажённой. Мы буквально чувствуем себя в одной комнате с ней.
Посмотрим на предметы, окружающие обнажённую. Она лежит на ярком полосатом матрасе (художнику нужен был яркий акцент), на горе подушек. Пирамида из подушек - старый провинциальный символ достатка и уюта, он до конца XX века сохранялся в русских деревнях. Художник использует его, чтобы показать добротность и достаток в доме героини. Фотографии в левом углу картины, висящие над кроватью обнажённой, приносят в работу комичную интригу: кто этот мужчина на фото, и что за женщины его окружают? Развивая разные предположения, можно построить сразу несколько забавных гипотез относительно связи героини, мужчины на фото и художника - что, конечно, делает картину гораздо интереснее для зрителей.
“Солдатская Венера” (1912) “Кацапская Венера” (1912)
“Еврейская Венера” относится к циклу “Венер”, созданному Михаилом Ларионовым в 1912 году. Эти работы находятся на грани фовизма, примитива и исканий таких художников, как Матисс и Гоген. Ларионов, скорее всего, видел “Танец” и таитянский цикл в собрании С. И. Щукина, и во всём цикле “Венер” есть гогеновское стремление к “дикой и естественной” натуре без эстетизации, к простоте физической, телесной привлекательности (которая есть во всех этих образах, несмотря на нарочитое огрубление).
Это удивительно, потому что искания авангардных художников в это десятилетие развивались в другой плоскости. В это время Кандинский пишет трактат “О духовном в искусстве”, а Малевич занят геометризацией человеческой фигуры. Ларионовские “Венеры” стоят в этом ряду несколько особняком: авангардные по манере исполнения, но традиционные по форме.
В современном мире, в связи с боди-позитивистским дискурсом, “Еврейская Венера” выглядит очень современно, поскольку несовершенное тело героини изображено художником с большой теплотой и любовью. Но Ларионов написал не просто женщину, не просто национальный тип. Своей картиной он признаётся в любви русскому провинциальному миру с его приземлёнными, но по-своему трогательными образами - он признаётся в любви тому миру, который воспитал его.