Валерий Ананьин
ДУДОЧКА СУЛАМИФИ
ПОСВИСТЫ
НА МОТИВЫКНИГИ
«ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ СОЛОМОНОВА»
От автора
Это – попытка «перевести» на язык стиха одну из книг Библии.
Источники – синодальный текст и «филологический» перевод известного ученого И. Дьяконова (у него нашел и поддержку для некоторых своих «неканонических» прочтений).
В середине XIX века русская поэзия такую попытку знала: знаменитые в свое время, оставшиеся в истории литературы «Еврейские песни» Льва Мея. Сегодня на дворе – век XXI. Но дело не только в том, что время и русский стих движутся, а чьи-то строки стареют (и тем более не в том, что «Песни» Мея уже для современников становились лакомым поводом для пародий). Важно другое: опыты Мея назвать переложением Соломоновой книги можно только с большими оговорками: поэт решал СВОИ художественные задачи, свободно контаминируя в тринадцати стихах цикла образы и темы из разных песен (в каноне* их восемь), даже изменяя лирические «сюжеты». Задачу последовательно изложить стихом библейские тексты Мей не ставил и в итоге – дал вольную вариацию, авторское творение «по мотивам». Так что моя попытка «НА мотивы», смею думать, все же – первая.
Хотя дело для автора обернулось все-таки не просто и не только «стихопереводом».
Конечно, старался, насколько мог, держаться библейской основы. Но стих обладает и самодвижением, порой властно диктует свое. Тем более – в полиметрии «поэмы»: ритмы моих песен – разные (как правило, даже брезжились полумелодии: «песни» же! Кстати, композитор Б.Д. Напреев позже действительно написал на мой текст ораторию-кантату).
Далее. Восемь главок книги как-то сразу легли для меня в ином порядке, в другой композиции. Для удобства сопоставления в скобках дана каноническая нумерация. Правее строф – синодальная нумерация сопоставимых стихов библейского текста.
Еще одно – очевидно, главное. Решив «онаглядить» легко прочитываемую в Библии полифонию («Песнь…» – перекличка голосов: Ее, Его, «хоровых»), я, едва начав, с изумлением понял: возникает – самопроизвольно! – еще один «голос», персонаж, которого в Библии нет. Назвал я его, весьма условно, «Поэтом».
Заговорил некий «автор», пересоздающий сегодня, вживе, древнюю историю любви, запечатленную в боговдохновенной книге, и потому ощущающий себя в неподъемной роли «бога», демиурга. За ним – и долгий путь человечества, за тысячелетия ушедшего из былых виноградников: вроде бы и к далям, за горизонты, и одновременно – ко краю, к обрыву в пустоту, где не то что для «жизни духа» – и для биологической-то жизни не оставит себе homo экс-sapiens ни места, ни времени. Внятна «поэту» и грозная диалектика страсти, когда высь чревата бездной, пир – тризной… Все эти «авторские врезки» вписаны как бы на полях, и кто-то, пожелай он остаться один на один лишь с пересказом Библии, может легко их отсечь, «вымарать» (а заодно – и восстановить каноническую композицию). Но мне этот голос оказался необходим. А с ним – «поэма» окончательно перешла в разряд сочинений, судимых по двойному счету: и как переложение библейской книги, и – в целом – как собственно-авторское нечто, факт русской стихотворной речи. Для «переводчика» – риск двойной, но – кто ж ему виноват…
А когда все, наконец, довязалось и склеилось, стало ясно: оставлять изначальное библейское название – нельзя. И это, уже мое, создание получило новое имя: «Дудочка Суламифи». Родительный падеж? Дательный? Не оба ли: в сцепке «противоположностей»?..
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Термин достаточно условен, для простоты понимания, и относится к «композиции» книги, а не к собственно русскому тексту Библии: то, что церковь официально не канонизировала ни синодальный, ни церковнославянский переводы обоих Заветов, мне известно. – В. А.
Письма писать я, родная, отвык,
Песни вязать отвык.
Шутка ли – выучить птичий язык,
А вымучить – пыточный мык.
Верни мне, Господь, на слова права
и дудочку мне верни!
Я ж не довысвистел – начал едва
песню про злые дни…
Из моей давней песенки
Ибо крепка, как смерть, любовь.
Библия
ВСТУПЛЕНИЕ
Поэт говорит: Как хотелось мне сложить чудо-песню
Для единственной моей, для любимой…
Только, Боже, что же делать мне, если
Все слова тут – невпопад или мимо?
Как мечталось о высоком полете!
Только где же, слово птичье, ты где же?
Все слова мои – что тени без плоти,
Ими, Боже, ни обнять, ни утешить,
Ни врага не положить в чистом поле
За желанную свою, за царевну,
Ни унять, ни перенять хвори-боли,
Ни вернуть утрат молитвой целебной.
Купиною явил неопалимой
Эту женщину Ты мне, Иегова,
Да не дал для береженья любимой
Ни меча, ни ворожейного слова.
Или этим испытуешь мя, Строгий?
Начертал Ты облаками по сини:
«Станут любящи для жен яко боги –
Всеспасительны для них и всесильны».
Я пред грозным тем заветом немею,
Чуть шепчу Тебе сквозь гром колоколен:
– Боже, Боже, богом стать – не сумею,
Человек же – и в себе-то не волен.
И ворочаю в тоске мысли-камни,
Сам, как камень, недвижим и безгласен:
«Как мне, Боже, оберечь ее, как мне?
На любую был бы цену согласен…»
…А ведь было – Божьей дудки напевы
Мог услышать человек в лета оны.
Не казнил же Ты Адама и Еву,
Подсказал же Ты слова Соломону.
Знаю: мне Ты – не суфлер, не защита.
Только глянешь сожалеючи с тверди,
Только скажешь: «Сам слова отыщи ты.
Может, времени и хватит – до смерти…
Отверзай же, если жар слёзы выжег,
Язву рта, что немотой изувечен.
Сотворяй же, сотворяй, чтобы выжить, –
По подобью своему, человече…»
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ (III)
ОНА говорит: Ночь была, я искать пришла
На пустырь моих простыней: (1)
Где желанный душе моей?
Я искала – и не нашла.
Встану, в город сойду, пойду
На пустырь ночных площадей: (2)
Где ты, любый душе моей?
Я ищу тебя – не найду.
А навстречу – стража уже,
Караульный обход верша. (3)
Вы видали ли, сторожа,
Где он, любый моей душе?
Сторожа у нас хороши:
Я насилу уйти смогла… (4 –)
А навстречу, из-за угла –
Он, желанье моей души!
Ухватилась – не оторвать.
Так и в дом материнский шла. (– 4)
Так в укромный покой ввела,
Где несла и рожала мать…
(Поэт говорит: Лист мой дале – да будет чист.
Там – любое слово соврет.
Только – свист, только птичий свист,
Только дудочка пусть поет…)
ОН говорит: Заклинаю дочерей сего града
Серной, сеном ли в лугах, ланью в поле: (5)
Не тревожьте, не будите, не надо,
Я любил ее – пусть выспится вволю.
ГОЛОСА: Кто же это, кто она? Свиток дыма?
Восклубившийся ли облак в пустыне? (6)
Фимиам возжгите той, что любима,
Воскурите, – он любил ее ныне!
(Поэт говорит: Спи, уснувшая женой, сыта лаской.
Лик твой тихий, как у девочки, светел.
Прост, как золото, твой сон, рыжевласка,
Пусть он длится, не пропел еще петел…)
ГОЛОСА: Вот несут его на плечах,
Вкруг носилок – строй храбрецов (7)
О шестидесяти силачах
Из израилевых бойцов.
При бедре у них – по мечу,
Сеча каждому – по плечу, (8)
Никакого страха в ночи
Не пугаются их мечи.
ОНА говорит: Царь мой с тронного зрит одра.
Трон – из кедра с Ливанских гор, (9 – 10 –)
Ножки – черного серебра,
Спинка – золотом тешит взор.
ГОЛОСА: На подушках – пурпур, как жар.
Как любовно полог расшит! (– 10)
Это дочери горожан
Ткали князю ее души.
ОНА говорит: Девы, дщери земли отцов,
Все, какими красен Сион! (11 –)
Встаньте, гляньте в его лицо:
Как хорош мой царь Соломон!
ГОЛОСА: Посмотрите – на нем венец!
Венчан матерью он родной (– 11)
В день отрады для двух сердец,
В день, когда он возлег с женой!
(Поэт говорит: …Шевельнулась глина под пальцами.
Страшно, Господи, как во сне:
Им теперь – и любить, и маяться,
А лепить эти тени – мне.
Как-то слюбится, что-то слепится?
Что нагрезится из-под вежд?
Чем аукнется вся нелепица
Всех любовей, вер и надежд?
Пусть канва – Твоя, да по ней вести
Надо, Боже, свою тесьму,
По своей ли памяти, совести,
По умению – своему…
Кем исправится – с чем не справиться?
Наколдую ли им талан?
Камень, камень горючий нá сердце
И горячий туман, туман…)
----- ----- -----
ПЕСНЬ ВТОРАЯ (VII)
ОН говорит: Оглянись же, Суламифь, оглянись же!
Дай обнять тебя глазами моими! (1–)
ОНА говорит: Что глазеть на Суламифь, отвернись же, (– 1)
Я тебе не хоровод в Манаиме!
ОН говорит: О, сандалии под дивной пятою!
Нет, недаром ты прославлена в девах! (2)
Этих бедер ожерелье литое,
Видно, мастер знаменитейший делал.
Вот живот чеканной чашей круглится,
Не иссякнет в ней вино, в чудной чаше! (3)
Смуглым телом ты стройнее пшеницы,
Сноп тугой твой парой лилий украшен.
Два соска – двойняшки-серны на склонах.
Шея – тóчена из желтого бивня. (4 – 5)
Два зрачка – два озерка чистодонных.
Нос твой – башенки дамасской предивней.
Словно горы, ты главой горделива.
Царский пурпур – твоих локонов куща. (6 – 7)
Ты прекрасна, говорю, дева-дива,
Как желанна ты царю, как влекуща!
Стан твой – пальма, груди – винные гроздья.
Как подумаю (суди ж мои речи!), – (8 – 9 –)
Вот бы мне на пальму влезть довелось бы,
Вот обнять бы эти ветви покрепче!
В горсть принять бы эту кисть винограда,
Из ноздрей твоих вдохнуть запах яблок… (– 9 – 10)
Истомившемуся хмель твой – услада.
Этих губ вина глотнуть, – зáпил я бы!
ОНА говорит: Одному верна
Господину я,
Я ему – жена,
Плоть единая. (? – 11)
Я – его раба,
Он – моя броня.
Другу я любá,
Хочет он меня.
Приходи, возлюбленный, чаемый!
В шалашах зарю повстречаем мы. (12 – 13 –)
Луговой травой, нивой раннею
Мы уйдем с тобой в виноградники.
Не пора ль лозе распускаться тут?
Время завязей, и гранат в цвету. (– 13 – 14 –)
Тут мне запах пить мандрагоровый,
Тут любить, дарить, терять голову.
Вот мой сад,– приди, отверзай врата.
Урожай богат, и плоды – у рта, (– 14)
Этот – бел, тот – спел, рви любой подряд.
Жданный мой, тебе берегла я сад…
(Поэт говорит: Позавидуй, брат,
Позавидуй им.
Цвел им райский сад,
Пел им херувим.
Где ж мы сыщем свет,
Кто ж нам виноват,
Коль две тыщи лет
Иссыхал наш сад?
Нам – неметь в ночи
На одре греха.
Дух – потух, молчит.
Плоть – дика, глуха.
Мы на дно, где мрак,
Прячем черный хмель.
А на дне – дыра,
Плачет в ней свирель…)
----- ----- -----
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ (VI)
ГОЛОСА: Где жданный твой, желанный твой,
Скажи, царица жен. (1)
Возьми с собой, возьми с собой
Искать, где скрылся он.
ОНА говоит: Где зелен лист и цвет душист –
Сама его найду. (2 –)
Ушел он в сад пасти козлят,
Рвать лилии в саду.
Кого люблю – тому служу,
Тому принадлежу. (– 2 – 3 –)
А он, к кому душа лежит, –
Он мне принадлежит.
Паси всегда мои стада
И помни, мой пастух, (– 3)
Тот первый час, когда ты пас
Двух серн меж лилий двух.
ОН говорит: Славней столиц, ясней зарниц
Ты обликом своим, (4)
Нежней цветка, грозней полка
Под стягом боевым.
ОНА говорит: Взор отведи, так – не гляди,
Глаза твои палят. (5)
С ума сведешь, все жарче дрожь,
Все горячей твой взгляд…
(Поэт говорит: Ушел в песок
Граната сок,
Иссох поток Кедрон.
Сквозь толщу снов –
Кому твой зов,
Свирель нагих времен?..)
ОН говорит: То не по отрогам Галаада
вспугнутые козы разбежались, –
Это у тебя, моя отрада,
спутанные косы разметались.
То не белорунные ягнята
с овцами выходят из купели, – (6 – 7)
Это у тебя меж губ разъятых
солнцем белым зубы воскипели.
То не плод граната раздвоённый
закровавил, листьями увитый, –
Это из-под прядей разметённых
заревом зажглись твои ланиты.
У царя – наложницы и жены,
у него – царицы и рабыни,
Там – сто сорок женщин Соломона,
девы, не сочтенные доныне. (8 – 9 –)
Здесь – одна, и ей ли с кем сравниться,
отличённой в материнском лоне!
Ей, моей чистейшей голубице,
ей, моей единственной в Сионе!
Девушки, царицы и рабыни,
посмотрите, преклоните лица, (– 9)
Вознесите ей хвалу отныне,
ей, моей единственной царице!
ГОЛОСА: Кто ты, возблиставшая зарницей?
Кто ты, лика лунного нежнее, (10)
Солнечнее солнечной денницы
и полков под стягами грознее?
ОНА говорит: Я в сады ореховые выйду,
долы огляну до окоёма:
Зелена ль лоза земли Давида
и в цвету ли яблони Эннома? (11 – 12)
Что ж с тобой, душа моя, творится7
Бог тебя ведет или природа?
Что ж меня влечешь ты к колесницам
Избранных земли моей и рода?..
(Поэт говорит: Господи, прости мне краснословье
И мою тоску прости мне тоже!
Что мне делать, Господи, с любовью,
Если слаб я перед нею, Боже!
Господи, утешь меня сопелкой,
Успокой меня дудой пастушьей!
Что мне делать, если не одел Ты
Мне пред той бедой бронёю душу?
…Где ты, тень садов Εршалаима,
Тихий голос, от любви усталый?
Боже, Боже, для чего, родимый,
Ты меня оставил, Ты оставил…)
----- ----- -----
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ (I)
ОНА говорит: Губы дай мне твои для моих ты губ,
Дай мне ласк вино, буду пьяной им. (1 – 2)
Даже имя твое – будто пряный дым,
Не за это ли девушкам был ты люб?
Позови – я к тебе хоть босой сбегу.
Царь души моей мне открыл свой дом! (3)
Дай вином тебе быть, будь моим вином.
Отлюблю за любовь твою, как смогу.
Дочерям града царского говорю:
Вы собой белы, ну, а я – черна. (4)
Но краса моя – краше ковров она,
Всех, что вышили вы моему царю.
Не смотрите, что я, как смола, смугла.
Солнце жгло мне плоть – не смогло дожечь. (5)
Братья злы на меня: шла их сад стеречь –
Устеречь свои ягоды не смогла.
Ты, которого хочет душа моя,
Где с утра ты пас, где прилег ты днем? (6)
Мне ль бродить между стад, зря гореть огнем?
Пастухи, вы милы, да не ваша я.
ОН говорит: Кольне знаешь тропу, по какой иду,
Ты., кому красой в женах равной нет, (7)
Ты гони своих коз на овечий след,
У пастушьих шатров ты услышь дуду.
Ожерелья горят у твоих ключиц,
А серьга щеке – что плодам цветы. (9 – 8)
Кобылицей прекрасной выходишь ты
Впереди фараоновых колесниц.
Золотые подвески отлить велю,
Звезды желтые с белой искрою. (10 –?)
Нет желанней средь жен, хоть любись в раю.
Вот любимая мне, я ее люблю!
(Поэт говорит: Для чего мне, свирель, бедный голос твой,
Если мне напев – что по горлу нож?
Где молитва черна, а святится ложь,
Там любовь – белена, песня – волчий вой.
Где ослепшие – темь выдают за свет,
На золе гнезда – брата брат казнит,
Там на черных путях Божий Враг блазнит,
Что ни пень – то Зверь, что ни конь – то Блед.
Где из руд золотых выплавляют – медь,
У алтарных врат – в три перста свистят,
Там свирелям – не петь, и стихи – пустяк,
. А за нас – любит та, что смогла посметь…)
ОНА говорит: Пока не устал пировать ты со мною,
Пока ты не встал от стола, (11)
Я певчей струною, душистой смолою,
Я всем тебе, милый, была.
Мой царь обретенный, как мирт благовонный –
Тебя меж грудей укладу, (12 – 13)
Омою росою, укрою лозою
В моем виноградном саду.
ОН говорит: Красивая, ближе! Царуй и люби же,
Лишь твой я и больше ничей. (14)
Укроюсь лозою, омоюсь росою
Твоих голубиных очей.
ОНА говорит: В дому нашем веют зеленые ветры,
Красивый возлюбленный мой, (15 – 16)
Шатер – кипарисы, а полог нам – кедры,
И выстлано ложе травой…
(Поэт говорит: Мой Господи, жутко! Как смертно пожухла
В садах Энгедийских лоза!
Мы – дети печали. В час пятой печати –
Что, Боже, отводишь глаза?
Любимая, здравствуй! Над нищими властвуй,
А нищий – тенями богат.
О белых одеждах, о медных надеждах
Нам звери из тьмы говорят.
Мы – чада Господни. Да злые мы чада.
Не нам бы, безумным, не нам
Шутить с преисподней, касаться печатей,
Писать на стенах пламенá.
Шестую снимаем. Крепка ли седьмая, –
Не знаем. И знать не хотим.
А дудочка плачет. А счет не оплачен,
Хоть росчерк пылает под ним…)
----- ----- -----
ПЕСНЬ ПЯТАЯ (II)
ОН говорит: Будь мне лилией из дола предвечернего,
Буду я тебе нарциссом из долин. (1 – 2)
Между дев ты – что кувшинка между терниев,
Как однá ты мне, так я тебе один.
ОНА говорит: Белой яблоней меж леса темноствольного –
Мой возлюбленный меж юных и седых. (3)
Лягу я в ее тени – и любо, вольно мне,
И плоды ее в гортани – как меды.
Вел ты в дом меня на пир – не шла ли я легко?
Стяг любви твоей – не нас ли там обвил? (4 – 5)
Подкрепи ж меня – вином ли, влажным яблоком,
Ибо я изнемогаю от любви.
Положи мне руку левую под голову,
Обними теснее правою рукой. (6 –?)
Дай прислушаться мне к ласковому голосу,
На земле он средь иных – один такой.
ОН говорит: Заклинаю дочерей Εршалаима
Серной, сеном луговым ли, ланью в поле: (7)
Не тревожьте, не будите вы любимой,
Ей, любившей, дайте выспаться подоле.
ОНА говорит: Вот он голос подает,
Свет моей души,
Над холмами, над озерной водой. (8 – 9 –)
Вот он долами идет,
По горам спешит,
Быстроногий мой олень молодой.
Вот он близко, под стеной,
Вот к окошку встал,
Сквозь оконную решетку сквозит. (– 9 – 10 –)
Говори же ты со мной,
Отвори уста!
И возлюбленный со мной говорит.
ОН говорит: Встань, красивая моя, на порог сойди!
Время песен на земле настает. (– 10 – 11 – 12 –)
Видишь – минула зима, схлынули дожди,
Слышишь – горлинка над краем поет.
В рост пошли цветы земли, почкам прóбил час,
И смоковница пустила росток. (– 12 – 13)
Вот и лозы зацвели, аромат точа.
Встань, любимая, сойди на порог!
Голубица ты моя под навесом скал!
Что ж укрылась ты, ступи на порог! (14)
Хоть бы лик увидел я, голос услыхал,
Чтобы ими насладиться я мог.
Вот зацвел наш виноград, значит, гроздьям – зреть,
Значит – хмелю по устам нашим течь.
А на лис и лисенят есть силки и сеть, (15)
Чтоб от порчи нам лозу уберечь.
ОНА говорит: Гроздь моя – в твоей горсти,
Колос твой – в моей.
Кто мне отдан – отдана я тому. (? – 16)
Хорошо тебе пасти
Меж моих лилей.
Все луга мои – тебе одному…
(Поэт говорит: Что ж ты смолкнула, дуда?
Или в горле ком?
Иль по рощам грянул ветр-бурелом?
Время падать у гнезда
Сизым горлинкам.
Кто полощет в небе бурым крылом?
Ты громчéй, громчéй, дуда!
Пусть не в лад, не в строй.
Дударя сама отпой, пожалей.
Канет в небе без следа
Слабый посвист твой.
Станет меньше на земле журавлей…)
ОНА говоорит: Все слышней дыханье дня,
Тает ночи тень.
Ты на горы на свои возвратись. (17)
Ты скачи, оставь меня,
Любый мой олень,
Но с порога – на меня оглянись…
(Поэт говорит: Где же дударь твой, дуда?
Иль пропал в нощи?
Иль устал Тебя он, Боже, гневить?
В день Последнего Суда
Встанут любящи.
Да не каждого трубе оживить…
Ты громчей, громчей, дуда!
Пусть не в строй, не в лад.
Дударя сама отпой, аки пес.
Был ли, не был, кто, когда
Прав ли, виноват?..
Что ж нас мерой Третий Всадник обнес?)
----- ----- -----
ПЕСНЬ ШЕСТАЯ (IV)
ОН говорит: Как, родная, хороша ты собой!
Как собой ты хороша, Боже мой! (1 –)
Дышат очи золотой теплотой –
Две голубки под прозрачной фатой. (– 1 –)
Твои волосы сбегают к плечам
Козьим стадом с Галаадовых гор. (– 1)
Зубы – овцы, что по чистым ручьям
Добела отмыли рунный убор. (2 –)
У овец у тех – по двойне ягнят,
И неплодной – не видать ни одной. (– 2)
Губы – лентою багряной горят,
Как хочу их целовать, Боже мой! (3 –)
Вот граната сок в разломе плода –
Это щеки из-под листьев-кудрей. (– 3)
Шея, словно столп Давидов, горда,
Столп, увешанный щитами царей. (4)
Было тысяча их, сильных бойцов,
Сокрушенных красотою твоей…
Что блестит там – золотинки сосцов,
Или двойня оленят меж лилей? (5)
И пока не слышно веянья дня,
Не качнулись тени ночи в саду, – (6 –)
Зелень миртовой горы ждет меня,
Я на холм благоуханный взойду.
Там, по склонам в заповедных цветах,
Мне бродить, мне запах пить допьяна. (– 6 –?)
Вся собой ты хороша, вся чиста,
Ни изъяна на тебе, ни пятна. (7)
(Поэт говорит: Боже, Боже, Ты обидел меня,
Но не сам ли грех со мной разделил?
Угль гордыни вздул – да плачу не внял,
Жалом мудрыя змеи обделил.
Видно, зря Ты пас и тряс мир земной.
В День Начала – было Слово Творца.
Только что же скажем мы, Боже мой,
Если в Слове – нет нужды в День Конца?
Что, рожок, одно и то же твердить?
Утро гнева не пора ль вострубить?
Иль иного ты вовек не играл?
Иль пастух тебя не тот подобрал?..)
ОН говорит: Со мною, невеста, с Ливана,
Со мною с отрогов Ливана,
С утесов Амана гряди.
Иди на Сенировы кручи, (8)
От логовищ барсов могучих,
От львиных ущелий на дол Ханаана
С Εрмонских кряжéй погляди.
Сестра ты моя и невеста,
Меня ты сразила, невеста,
Пронзила ты душу мою.
Ты взором метнула – сразила, (9 –?)
Монисто тряхнула – сразила,
Стою, пораженный, как громом небесным,
Тобою сраженный, стою.
Сестра ты моя и невеста,
Щедра ты на ласки, невеста,
Вином эти ласки пьянят.
Твой запах из пряностей соткан, (10 – 11)
А губы – медвяные соты,
Из млека и меда сладчайшее нёбо,
И нарда душистей наряд.
Сестра ты моя и невеста,
Ты – сад огражденный, невеста,
Родник запечатанный ты.
Там, в кущах твоих заповедных, (12 – 13)
В гранатовых рощах заветных,
В соцветьях кипрея там ягоды зреют
И соком плоды налиты.
С каким ароматом сравниться
Алоэ твоим и корице,
Шафрану и лавру твоим?
Ты вся – благодатная мирра, (14 – 15)
Дурманная сладость аира.
Открой родниковый колодец садовый,
Живою водой напои.
ОНА говорит: Вы, ветры из долов Сирийских,
С горячих равнин Аравийских,
Дохните на зелень садов,
Мои ароматы развейте, (16)
Пусть милый вдохнет этот ветер,
Пускай поспешит он, замки сокрушит он,
Вкусит от созревших плодов!
ОН говорит: Сестра ты моя и невеста,
Шел садом твоим я, невеста,
Бальзам собирал и аир. (V, 1)
И слаще не пил я от века
Ни хмеля, ни меда, ни млека.
Друзья и родные, почет вам и место,
Я вас приглашаю на пир.
(Поэт говорит: Избыта,
Отпета,
Зарыта,
Забыта
На Бога обида.
А древняя песня – жива.
Быть может,
Быть может,
Быть может,
Успеем
Допеть ее,
Боже,
И чьи-нибудь дети
Припомнят и эти –
Мои ли,
Твои ли –
Слова…)
----- ----- -----
ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ (V)
ОНА говорит: Сон сморил меня, да сердце не спит,
Слышит голос у закрытой двери. (2 –)
Это милый в мои ставни стучит,
Просит: «Милая, впусти, отвори!
Отопри, моя любовь и сестра!
Непорочная голубка, открой! (– 2)
Голова моя от влаги мокра,
От росы она влажна от ночной».
Я успела платье дéвичье снять –
Как же, смятое, опять надевать? (3)
Я успела свои ноги омыть –
Как же, чистые, опять запылить?
В щель дверную руку он протянул –
Словно сердце мне в груди повернул. (4 – 5 –)
Дух занялся, я себе говорю:
Мой возлюбленный зовет, – отворю.
Встала с ложа я и к двери пошла.
С пальцев мятная стекала смола. (– 5)
Всё не слушались запоры руки.
Мята капала с руки на замки.
Наконец-то мне скоба поддалась.
Ты входи, кого хочу всей душой! (6 –)
Да пока я за запоры взялась,
Повернулся он, мой князь, и ушел.
А слова его мольбы – всё в ушах.
Где же ты, желанный мой, возвратись! (– 6 –)
Без тебя моя застыла душа.
Я открыла дверь – вернись, отзовись!
…Я по городу бежала босой,
В легкой шали, с разметённой косой, (– 6)
Все искала – не нашла его след,
Все звала его – да отклика нет.
Повстречала сторожей городских.
– Вон гулящая! – кричат. – Бей ее! (7)
Чуть жива, едва ушла я от них,
Изорвавших покрывало мое.
Заклинаю городских дочерей:
Если встретите его поутру, (8)
Вы скажите – пусть идет поскорей,
Потому что от любви я умру.
ГОЛОСА: Чем же милый твой милее других,
Ты поведай нам, царица цариц, (9)
Чем желанный твой желаннее их,
Что уж так ты заклинаешь девиц?
ОНА говорит: Небесами я клянусь, что права:
Мой возлюбленный из тысяч – один. (10 – 11 –)
Самородок золотой – голова.
А лицо его – и мел, и рубин.
С вороным отливом кольца кудрей,
Вьются кольца, что по пальме – лоза. (– 11 – 12)
Вы омойте в молоке сизарей,
Посадите у ручья, – вот глаза.
Трав душистых ворохá во саду –
Это дышат его щек цветники. (13)
Алой лилией в росистом меду
Расцветают его губ лепестки.
Золотая с самоцветами трость –
Вот рука, которой он обнимал. (14)
А живот его – слоновая кость,
Где по кругу – всё сапфиры и лал.
Голень – мраморной колонны стройней
На опоре в золотых обручах. (15)
Он Ливанского утеса грозней,
Словно кедр на высоте, величав.
Мед – уста его, а нёбо – щербет.
Он – отрада, он мне солнце затмил. (16)
Вот каков он, мой желанный, мой свет,
Вот кто, девушки Сиона, мне мил!
(Поэт говорит: Ты устал, рожочек мой, ты устал.
Укрепи тебя Господь, укрепи.
Жизнь и книгу ты почти пролистал.
Муку песенки последней стерпи.
Зря стучались мы у запертых створ.
Не вподъем людской руке ты, рожок.
Тени мертвые я свел с древних гор,
Да живым взойти на высь – не помог…)
----- ----- -----
ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ (VIII)
ОНА говорит: Сделал братом тебя мне б какой чародей,
От одной материнской груди, – (1)
Целовала б тебя на глазах у людей,
И никто б не судил, не рядил.
Увела бы тебя, привела бы в свой дом,
В материнский ввела бы покой, (2)
Напоила б тебя ароматным вином,
Соком яблок моих, мой родной.
Головой я – на левой руке у него,
А под правой – чуть движется грудь. (3 – 4)
Заклинаю вас, девушки града сего:
Дайте, дайте любви отдохнуть.
ГОЛОСА: Кто же это грядет от великих пустынь,
На любимых своих опершись? (5 =)
ОНА говорит: Был рожден здесь, под яблоней, матерью ты, (– 5)
Здесь, под яблоней, ты пробудись.
Ты на сердце меня положи, как печать,
Как скрепляется перстнем рука. (6 –)
Ибо ревность – лютá, рáвно адским печам,
А любовь, рáвно смерти, – крепка.
Ибо ревность – тяжкá, пламень – стрелы ее,
Стрелы гнева они и суда. (– 6 – 7 –)
А любовь – на века, ни река не зальет,
Ни потопа большая вода.
Кто и домом своим, и казною своей
От любви откупиться готов, (–7)
Тот в уплату – презренье возьмет от людей,
От своих дочерей и сынов.
ГОЛОСА: Есть малышка у нас, молодая сестра,
У нее еще грудь не растет. (8)
Что нам делать с сестрой, как ударит пора,
И за ней кто-то сватов пришлет?
Будь стеною она, – укрепили б зубцы,
Дверью будь, – заградили бы вход… (9)
ОНА говорит: Я сама – как стена, крепче башен – сосцы,
Ибо другу я – щит и оплот. (10)
(Поэт говорит: Что ж Ты сделал, Господь, для чего Ты хотел,
Чтоб рожок твой я поднял в лесу?
Как же долго его подымать я не смел!
А подняв – головы не снесу…)
ОНА говорит: Был царем виноградных садов Соломон,
И отдал сторожам он сады, (11)
А созрела лоза, – с них по тысяче он
Серебром получил за плоды.
Ну, а мой виноград – при доглядчике он:
Он всегда – при своей госпоже. (12)
Так что тысяча будет – с тебя, Соломон,
И по двести – с моих сторожей…
(Поэт говорит: Что ж Ты сделал, Господь, для чего Ты вложил
Песню горлинки – в горло совы?
Как же долго незрячим я в небыли жил,
А прозрел – и не снес головы…)
ОН говорит: Ты, что в лучших садах провожала свой день,
Всем ты пела – так спой одному. (13)
ОНА говорит: Так спеши, мой любимый, мой сильный олень,
К своему, в пряных травах, холму!.. (14)
……………………………………………………
……………………………………………………
……………………………………………………
Поэт говорит: …Пусть на взлете рожка оборвется мотив.
Может, кто-то его досвистит.
Был не лжив он, но сир, сиротлив, некрасив.
Что же горло от песен болит?
Вы, кого из прапраха я дерзко лепил –
И бросаю до Судного Дня!
Что творил я – не ведал, что ведал – забыл,
Горд и слаб я – простите меня!
Треснет небо под вами, – ни лавр, ни елей,
Ни заклятья, ни меч не спасут.
И не мне обещать вам на старой земле
Новый рай – без блудниц и иуд.
Песня нам – не надежда, не крепость – любовь.
В нас – озноб мировых холодов.
Нам досталась от предков проклятая кровь:
В ней – отрава запретных плодов.
«Ты по образу, дударь, твори своему…»
Чем платить мне за тяжкий урок?
Не ходи в кабалу к искушенью тому,
Если образом – мал и убог.
Истончается срок, удлиняется счет,
Он един – на козлищ и овец.
Если ты – одинок, так не значит еще,
Что сравнился ты с Богом, слепец.
Что ж Ты сделал, Господь, для чего Ты хотел,
Чтобы пел я – как жил, жил – как пел?
Прожил – истину истин понять не сумел,
Смысла счастья постичь – не успел.
Перевернут последний отплакавший лист.
Ночь у глаз и туман за спиной.
Дальше – тишь.
Только – свист.
Только дудочки свист…
Что же,
Боже,
Ты сделал
Со мной!..
1990
P. S. …Несколько замечаний «вдогонку».
Взгляд нынешней науки на книгу Соломонову (она – сборник древних обрядовых песен, к историческому Соломону отношения не имеет; Суламифь же – имя нарицательное, суламитка, шуламянка: девушки из Шулема славились красотой; «Соломон», «царица», «царь» – обрядовые термины для жениха и невесты, как наши «князь» и «княгиня» старых свадебных ритуалов, и т. п.) я, в известной мере, учитывал. Но подчинять этому работу не собирался. И к Библии обратился не науки ради, да простит мне она.
Легенда о любви царя Соломона и прекрасной дочери бедных виноградарей – уже тысячелетия! – не сказка, а как бы «факт» в духовной памяти человечества, пример и символ на все времена, и не нам его «ревизовать», тем более – не стихотворцам заниматься этим противоестественным делом. Да пребудут вечно две любящие души – красавец-царь и рыжеволосая девочка по имени Суламифь.
Среди источников не назвал еще один: карту древней Палестины. Один пример: взгляд на подробную карту не только выявляет абсолютный «реализм» 4-й песни (у меня – 6-я) в последовательном перечне географических названий, но рождает «кино»-образ воистину горнего шествия по высям, от Ливанских гор до края: внизу, от подножья Ермонского, заветная цель пути – земля обетованная. Только Моисей шел к ней с юга, от пустынь Чермного моря, а мы с севера, по горам Финикии и Сирии. Кстати, не эти ли слова – «Гряди, невеста!..» – входят, кажется, в церковный обряд венчания?
Поскольку предполагалось сопоставление-сличение моей «Дудочки» с библейской «поэмой в прозе», работал – в принципе – так же, как и над другими переводами. То есть – ощущал тексты источников скорее как некий «оригинал», чем чей-то «подстрочник» (по «чужому», как правило, не работаю, не люблю этого и не умею, так что – чтобы не мешал психологический «тормоз», – требовалось именно такое восприятие русского текста Библии: как «подлинника»). И. Дьяконов постарался максимально передать подлинные древние ритмы. Но тоническая полиметрия книги – моему русскому уху – увы, звучит почти хаосом (и тут Дьяконов – для меня – даже более «проза», чем «верлибр» синодальных авторов). Да и изначальная задача – дать традиционный, «классический» русский стих, притом, по твоим умениям, и «песенный»,