Основные должности в военно-уголовных розысках заполнялись обыкновенно из состава чинов военных контролей штабов армий, корпусов и дивизий, а второстепенные и, главным образом, так называемые “агентурные” должности - пополнялись преимущественно из местных жителей, благоприятно настроенных к нам, и обыкновенно из числа лиц, имевших по своей прежней службе или деятельности какое-либо отношение к различным полицейским, охранным и сыскным управлениям и учреждениям губернских и уездных органов Министерства Внутренних Дел.
Такая постановка организации военно-уголовных розысков имела свои положительные и отрицательные стороны: благодаря привлечению в свои ряды лиц местного происхождения, военно-уголовные розыски получали почти всегда готовые агентурные сети на местах, что позволяло им довольно скоро и легко нападать на следы скрывавшихся различных местных советских деятелей и извлекать таковых из обслуживаемого района. Но зато эти органы восприняли в себя полностью все отрицательные стороны былых полицейских и сыскных учреждений МВД с тем большим показателем, что лучших и опытнейших былых работников сыска и агентуры на местах уже почти не оставалось, так как они были или изъяты еще в период керенщины, а затем и при большевиках, или бежали куда-нибудь очень далеко от мест своей прежней деятельности. На месте в большинстве удерживался элемент низшего разряда.
Большой недостаток лиц чувствовался и для соответственного руководительства розыскным делом: ограниченность количества специалистов этой трудной работы, требовавшей не только исключительной опытности и талантливости, но и положительной честности, ощущалась еще и в мирное время и в период германской войны; а теперь после годовалой разрушительной и развращающей работы нашей революции, при спешности организации тыла Сибирских войск, военным властям приходилось пользоваться или простым бывшим строевым офицером, или теми, кто сами себя предлагали, как бывших опытных работников по этой части.
|
|
Характернейшей чертой военно-уголовных розысков являлась их нетерпимость к какой-либо розыскной работе другого органа или учреждения и громадная самоуверенность как в личных талантах по сыску, так и в том, что только то истинно, что добывают и исследуют их управления. Это приводило прежде всего к отсутствию координации работы между уголовным розыском и обслуживавшимся им следственным производством прокуратуры; в то время, как следствие пытается направить исследование дела по одному наметившемуся руслу, по одному разработанному плану, уголовный розыск кидается самостоятельно совершенно в другую сторону, по другим путям, не помогая следствию, а загромождая его различными агентурными версиями, зачастую до абсурдности фантастичными.
Уголовный розыск задерживает массу лиц, допрашивает их, производит обыски, выемки, но весь этот обширный материал поступает к следственной власти только через 1, 2, а то и 3 месяца, в течение коих некоторые из свидетелей успевают или умереть, или исчезнуть, миновав рук прокуратуры и следователей.
Черпая данные из различных, зачастую и неизвестных даже агентурных сведений, уголовный розыск сплошь да рядом бросается за разработку тех данных, тех версий, в том направлении и той окраске, которые желательны творцам преступлений, ими создаются и ими внушаются розыску через своих контрагентов. Не проверив первоисточника, не установив, можно ли доверять данному агентурному сведению, кто такой давший сведения, откуда он и кем был прежде, уголовный розыск только потому, что данная добыта им, ухватывается за эту новую данную, как за базу своей работы, и прежде всего направляет свою деятельность так, чтобы доказать другим истину полученных указаний. На этом пути натыкается, конечно, и на подосланных свидетелей, и на подброшенные теми же агентами вещественные доказательства, и весь розыск его идет по ложным путям, желательным для преступной стороны, и вносящим страшную запутанность, затемнение и сумбур в следственное производство судебного следователя.
|
|
Таков был общий характер работы военно-уголовных розысков первого периода следственного производства по делу об убийстве Царской Семьи, и от такого общего характера не отличалась деятельность и Екатеринбургского военно-уголовного розыска.
Не ради критики приведена здесь общая характеристика деятельности органов военно-уголовного розыска; по тогдашнему времени лучших все равно создать было не из чего, но ради того, чтобы ярче обрисовалась картина постановки следствия, и условия, сопровождавшие его ход в этот важнейший период работы. С момента совершения убийства времени протекло немного; идя по свежим реальным следам преступления, уголовный розыск имел возможность очень скоро привести следствие к вполне определенным данным, если бы не страдал, как и другие подобные ему организации, указанными выше общими недостатками сыска, чересчур большим самомнением и легким увлечением отрицательными влияниями.
|
|
К этому необходимо добавить, что военно-уголовный розыск состоял в подчинении военным властям, почему имел возможность обособляться в своей деятельности от прокурорского надзора, находя заступничество в военном начальстве. А так как военное положение на театре военных действий подчиняло военному начальству и все гражданские учреждения, к которым, по политическим причинам революционного периода, военные власти относились вообще с предубеждением, то сплошь да рядом органы военно-уголовного розыска получали от своего начальства указания действовать в тайне от прокурорского надзора.
Эти положения и создали ту сложную и запутанную обстановку для следственного производства по Царскому делу, распутать которую оказалось возможным только постановкой следствия и расследования в совершенно исключительные условия, обусловливаемые положением о сенаторских расследованиях.
В первое время по взятии Екатеринбурга работа Екатеринбургского военно-уголовного розыска протекала по совершенно нормальным и естественным путям, соответствовавшим вполне всей совокупности обстоятельств, обнаруженных из осмотра дома Ипатьева и района шахт.
В один из первых же дней был задержан и допрошен доктор Николай Арсеньевич Сакович, служивший при большевиках областным комиссаром здравоохранения и входивший в состав президиума областного совдепа. Несмотря на крайне поверхностный и краткий допрос этого крупного представителя советской власти, его рассказ дал весьма существенные первоначальные данные как исходные для правильного выбора путей дальнейшего направления розыскного дела.
Сакович показал:
во 1-х, что еще при перевозке Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург членами президиума обсуждался вопрос об уничтожении Царской Семьи путем устройства или крушения поезда, или провокационной охраны поезда;
во 2-х, что по этому вопросу были указания из центра, из Москвы;
в 3-х, что наибольшим значением в президиуме пользовались евреи Сафаров, Войков, Исаак Голощекин, Краснов, Поляков, Хотимский, латыш Тупетул и русские Белобородов и Сыромолотов;
в 4-х, что Исаак Голощекин и Янкель Юровский, будучи “циниками до мозга костей, могли, не считаясь ни с чем, совершить любую гнусность”, и
в 5-х, что “по отношению к бывшему Царю и Его Семье у большевиков-руководителей было заметно какое-то беспокойство”, характер которого он не брался определить. Сакович полагал, что расстрел бывшего Царя - ложь, “потому, что на объявлениях об убийстве бывшего Государя была подпись Свердлова, а ее не могло быть, потому что сношений с Москвой до 16-17 июля уже задолго не было”.
Но это последнее была уже двойная ложь самого Саковича, потому что в руках уголовного розыска находились эти самые объявления и подписаны они были вовсе не Янкелем Свердловым, а “Президиумом Обласовета”, и во-вторых, в помещении бывшего совдепа и на телеграфе были захвачены телеграммы, даты на которых указывали, что никакого перерыва связи с Москвой ни в эти дни, ни в последующие дни не было.
К сожалению, Сакович, как один из участников преступления, ибо он участвовал в заседаниях президиума, решавшего вопросы о судьбе Царской Семьи, не был использован в полной мере, и уголовный розыск не поинтересовался выяснить, какие основания понудили Саковича связать объявления о расстреле с именем Янкеля Свердлова. Янкель Свердлов - это крупная фигура центральной советской власти - председатель президиума ЦИК, и Сакович, называя его, как бы определенно свидетельствовал, что такое дело, как расстрел бывшего Царя, не могло быть исполнено без участия центральной власти или, во всяком случае, без участия всесильных главарей этой власти в Москве. Промах военно-уголовного розыска очень серьезный, исправить который удалось только много времени спустя, подойдя к разрешению его новыми изысканиями в области документальных данных, ибо Сакович умер, не допрошенный следователями.
Затем уголовному розыску удалось установить почти полностью список лиц, состоявших в охране “дома особого назначения”, равно и данные о том, из кого именно состояла охрана и каким порядком она формировалась. Распоряжения по этой части исходили от Исаака Голощекина, “Областного военного комиссара”, а приводились в исполнение комиссарами Сергеем Витальевичем Мрачковским и Александром Дмитриевичем Авдеевым. Первый набирал добровольцев на Сысертском заводе, а второй - на фабрике Злоказова; оба эти завода считались наиболее большевистскими.
Выяснилось, что охрана разделялась на внешнюю и внутреннюю: внутреннюю первоначально составляли 10 добровольцев с Злоказовской фабрики, во главе с помощником коменданта дома, рабочим той же фабрики, Александром Мошкиным, но позже, числа 4-5 июля, всю эту внутреннюю охрану уволили, а Мошкина даже арестовали, и заменили какими-то не екатеринбургскими, а прибывшими из Петрограда или Москвы “латышами”. Мошкина и злоказовских рабочих уволили будто бы за кражу золотого крестика у Царской Семьи.
Тогда же и комендант дома, упомянутый выше Александр Авдеев, был заменен комиссаром чрезвычайной следственной комиссии Янкелем Хаимовичем Юровским (по-сибирски - Юровских).
Вместе с тем уголовному розыску в первые же дни работы удалось разыскать и задержать целый ряд лиц, имевших родственные или дружеские отношения к рабочим, служившим в охране. Была задержана Мария Медведева, жена начальника охраны Павла Медведева; Евдокия Старкова - мать Ивана Старкова, одного из охранников; Анна Тимофеевна - знакомая охранника Леонида Лабушева; Феликс Якубцов - приятель охранника Ивана Колотова и, наконец, Михаил Летемин - охранник команды, пробывший в ее составе от начала ее сформирования до последнего дня ее существования, 22-го июля, когда она была распущена Павлом Медведевым.
У всех этих лиц и еще у родственников охранников Поповых и Сафоновых были произведены обыски и найдены разные вещи, принадлежавшие бывшему Государю и Членам Его Семьи. Большая часть вещей оказалась у Летемина и Медведевой; перечень этих вещей был помещен выше, а затем: у Тимофеевой нашли брюки Государя Императора, военные, гвардейского стрелкового полка, с надписью рукой Царя внутри левого кармана - “4 августа 1900 года, возоб. 8 октября 1916 года”. Брюки эти были принесены Тимофеевой для сохранения Леонидом Лабушевым. У Стрекотиных нашлось пасхальное яйцо с Императорским гербом и золотое кольцо с вынутым камнем; у Поповых - бинокль хороший; у Старковых - деревянный полированный ящик, 3 вилки, 2 пасхальные свечи, термометр, полфлакона духов, 4 больших батистовых носовых платка, 1 чулок, овальный подпилок, 5 рамочек дли фотографических карточек, металлический брелок и серебряный брелок-свисток.
Все найденные и отобранные вещи были предъявлены уголовным розыском Чемадурову, который и признал:
Найденные у Летемина - собачка принадлежала Наследнику Цесаревичу, ее звали “Джой”, образ и кресты-ковчежцы с мощами Святителей - тоже принадлежали Наследнику Цесаревичу, у которого они висели всегда в голове кровати. Ему же принадлежали игрушки и стекла волшебного фонаря. Зонтик и фотографический панорамный аппарат - принадлежали Государыне Императрице, причем зонтик Ее Величество хранила как подарок Ее матери еще в юношеские годы Государыни. Ей же и Великим Княжнам принадлежали собственноручной работы вязаные скатерти и салфетки, а пуговки с бриллиантиками были Великих Княжен.
Вещи, найденные у Медведевой, кроме серебряных колечек, принадлежали доктору Боткину, а колечки - Великим Княжнам, хранившиеся как память о посещении Костромских монастырей во время празднования 300-летия Дома Романовых.
Отобранные у Старковых носовые платки, с вырезанными метками, принадлежали Великим Княжнам, а все прочие вещи - Наследнику Цесаревичу.
Относительно найденных у Тимофеевой брюк Чемадуров заметил, что в отношении одежды Государь Император отличался особой аккуратностью и бережливостью, носил вещи подолгу и сам отмечал где-либо на подкладке или внутри, когда предметы одежды обновлялись.
При расспросах упомянутых лиц, задержанных в разных местах и в разное время, Поповы отозвались незнанием чего-либо о судьбе Царской Семьи, а мать Ивана Старкова добавила, что, по словам ее сына, их, охранников из рабочих, в ночь с 16 на 17 июля не пустили в караул, но что ночью ее сын видел, как из ворот дома Ипатьева выехали два очень больших автомобиля и ушли куда-то по Вознесенскому проспекту в сторону Главной улицы (это могло быть направление на д. Коптяки). Рассказы прочих задержанных совпадали в основном, что расстреляна вся Царская Семья и жившие с ней в Ипатьевском доме придворные и слуги, кроме мальчика Седнева. При этом Якубцев, со слов своего приятеля охранника Колотова, добавлял, что тела после расстрела были зарыты там же, в саду дома Ипатьева.
Но особой тождественностью описания событий, происшедших в ночь с 16 на 17 июля, отличались показания Марии Медведевой и Михаила Летемина. Первая рассказывала со слов своего мужа, начальника охраны, просто, откровенно и ясно то, что он рассказал ей, когда 18 июля она приехала к нему в дом Попова, по его телефонному вызову, а Летемин, утверждавший, что он жил с женой на частной квартире и пришел на службу только утром 17 июля, передавал о событиях ночи со слов охранника Андрея Стрекотина, стоявшего в ту ночь на посту у окна комнаты нижнего этажа, где был пулемет, и откуда видел, что делалось в комнате, где были обнаружены следы крови и пуль.
Вот что рассказала Мария Медведева:
…“Оставшись наедине со мной, муж объяснил мне, что несколько дней тому назад Царь, Царица, Наследник, все Княжны и слуги Царской Семьи, всего 12 человек, убиты. Подробности убийства в этот раз мой муж не передавал. Вечером муж мой отправил команду на вокзал, а на другой день мы с ним уехали домой, так как начальство уволило его в отпуск на два дня, для раздачи денег семьям красногвардейцев.
Уже дома Павел Медведев рассказал мне несколько подробнее о том, как было совершено убийство Царя и Его Семьи. По словам Павла, ночью, часа в два, ему ведено было разбудить Государя, Государыню, всех Царских детей, приближенных и слуг; Павел послал для этого Константина Степановича Добрынина. Все разбуженные встали, умылись, оделись и были сведены в нижний этаж, где их поместили в одну комнату; здесь вычитали им бумагу, в которой было сказано, что “революция погибает, должны погибнуть и вы”. После этого в них начали стрелять и всех до одного убили; стрелял и мой муж; он говорил, что из Сысертских принимал участие в расстреле только он один, остальные же были не “наши”, то есть не нашего завода, а русские или не русские, этого мне объяснено не было. Стрелявших было тоже 12 человек; стреляли не из револьверов, так по крайней мере объяснял мне муж. Убитых увезли далеко в лес и бросили в ямы какие-то, но в какой местности, ничего этого муж мне не объяснил, а я не спросила”.
Так просто говорила Медведева. Из тона, которым она рассказывала, было совершенно ясно, что она передает только то, что ей счел нужным рассказать муж; чего он ей не говорил, она не знает и ни о чем сама его не спрашивала. Так же просто предъявила она и вещи, оставленные ей мужем, когда он через два дня уехал в город и с тех пор о нем никаких сведений не было. Она знала многих из Сысертских рабочих, участвовавших вместе с мужем в охране “дома особого назначения”, и всех, кого вспомнила, так же спокойно назвала. И делала, и рассказывала все так откровенно и охотно не потому, что боялась за свою участь и выдачей других хотела облегчить свое собственное положение; этого совершенно не чувствовалось. Говорила так - просто потому, что знала; совершенно так же она себя держала и впоследствии, когда ее допрашивали следственные власти. Не потеряла она этого свойства и тогда, когда 7 месяцев спустя, после занятия Перми, был задержан и допрашиваем ее муж; она и тогда, ему в глаза, подтвердила, что он сам ей сказал, что тоже стрелял, а чего не говорил, того она и не знает, и никогда сама не спрашивает мужа “о служебных делах”.
Рассказ Летемина, подтверждая общий характер совершившегося злодеяния, дает некоторые детали, которые могли иметь место и в действительности, но могли создаться и в разговорах о событии охранников между собой. Со слов Андрея Стрекотина, смотревшего, по словам Летемина, в окно, он, Стрекотин:
“В ту ночь находился на пулеметном посту в большой комнате нижнего этажа и видел, как в его смену (а он должен был дежурить с 12 часов ночи до 4 часов утра) сверху привели вниз Царя, Царицу, всех Царских детей, доктора, двоих служителей и женщину, и всех их доставили в ту комнату, которая сообщается с кладовой; дверь, ведущая из этой комнаты в кладовую, всегда оставалась запечатанной, и охране строго было приказано не открывать этой двери, так как в ней хранились вещи, принадлежавшие домовладельцу Ипатьеву. В каком порядке следовали Царь, Его Семья, доктор и слуги, как доставлен был вниз Наследник - ничего этого я не знаю и никого об этом не спрашивал. Стрекотин мне только объяснил, что на его глазах комендант Юровский вычитал бумагу и сказал: “жизнь Ваша покончена”; Царь не расслышал и переспросил Юровского, а Царица и одна из Дочерей перекрестились. В это время Юровский выстрелил в Царя и убил Его на месте, а затем стали стрелять латыши и разводящий Павел Медведев…”
“Выслушав рассказ, я сказал: столько народу перестреляли, так ведь крови на полу должно быть много. На это мое замечание кто-то из товарищей (кто именно, не помню) объяснил, что к ним в команду присылали за людьми и вся кровь была смыта, трупы вынесли на грузовой автомобиль и следы засыпали песком… Не доверяя всему этому, я спросил шофера грузовика Люханова, который мне подтвердил, что трупы он вывозил в лес и там было застряли в трясине… В какую сторону были увезены убитые и куда девали их трупы - ничего этого Люханов не объяснил, а я сам не спросил…”
По поводу найденных у него Царских вещей Летемин показал:
“В течение 18, 19, 20 и 21 чисел июля, как из помещений, занимаемых Царской Семьей, так и из кладовых и амбаров, увозили на автомобилях Царские вещи. Увозом вещей распоряжались два молодых человека, помощники Юровского; вещи увозили на вокзал, так как уже советское начальство решило покинуть Екатеринбург ввиду приближения чехословаков. Часть вещей, представлявших небольшую ценность, просто валялась в разных местах без всякого призора на дворе, на полу в комнатах и в амбаре. Из вещей, найденных у меня, часть мною подобрана, как брошенная, а часть мне разрешил взять комиссар Жилинский, приехавший в дом Ипатьева 23 июля (в этот день дом был возвращен владельцу), белье мне выдал из кладовой один из помощников коменданта-Собачку, принадлежавшую Царской Семье, по кличке “Джек”, я взял к себе, потому что она уже ранее привыкла ко мне и я просто пожалел ее, что она пропадет с голода”.
Летемин - это не простой охранник-рабочий; это бывший каторжник, каторжник гнусный: в 1911 году приговором Екатеринбургского Окружного Суда был присужден к лишению всех особенных прав и преимуществ с отдачей на 4 года в исправительные арестантские отделения за покушение на растление. От военной службы освобожден по болезни. Живет, после отбытия наказания, на родине, на Сысертском заводе.
В мае приезжает на завод комиссар Мрачковский, для найма людей “на охрану бывшего Царя”. Летемин узнает, что за эту службу будут платить 400 рублей в месяц жалованья. Он идет к Мрачковскому и предлагает ему свои услуги. “Мрачковский тут же справился о моем поведении и зачислил меня на службу с 20 мая 1918 года, вместе с 30 другими рабочими завода”.
Летемин - характерный тип сотрудников, которые нужны были советским главарям и которыми они пользовались не только для совершения изуверского преступления над бывшим Царем и Его Семьей, но и во всей остальной их деятельности по водворению в России якобы народной власти. Летемин - яркий представитель именно советской народной власти. Собаку пожалеть он может, потому что по существу, по натуре он сам зверь. И комиссар Мрачковский, выбиравший добровольцев, а не бравший всех желавших, тут же, наведя справку об его поведении, которая, конечно, не дала о Летемине положительных моральных качеств, немедленно признал его таким, какие нужны были советской власти.
Летемина не интересует, ни как вели людей на убийство, ни как и кто совершал самое убийство, ни куда увезли убитых… Его интересует кровь, много, верно, было крови. Человеческие понятия, человеческие чувства в нем не находят себе места. Не потому, что он туп, туп до предела тупости - собрав у себя дома массу вещественных улик и приведя туда еще и собаку, но потому, что случайно в нем сохранилось только физическое подобие человека, тогда как в юности это был уже только кровожадный зверь.
Если бы Летемин был немного лучше, вероятно, Мрачковский не взял бы его в охранную команду, ибо, высшим начальникам ее, Исааку Голощекину и Янкелю Юровскому, способным, по характеристике Саковича, совершить какую угодно гнусность, нужны были именно Летемины - звери-охранники, а не охранники безопасности заключенной Царской Семьи. Семья охранялась не от попыток похищения белогвардейскими бандами, а дабы не избежать участи, предначертанной Ей еще при перевозке из Тобольска в Екатеринбург, о чем поведал уголовному розыску тот же доктор Сакович.
Летемин, со слов Стрекотина и Люханова, указывает, что трупы были вывезены из Ипатьевского дома на автомобиле, и Старков рассказывал матери, что видел из дома Попова, как в эту ночь вышли из ворот два больших автомобиля и пошли куда-то по Вознесенскому проспекту. Таким образом, военно-уголовный розыск уже от двух лиц из состава охранной команды имел сведения об использовании для вывоза тел автомобиля или автомобилей.
Охранная команда занимала в доме Попова верхний этаж, а в нижнем продолжали жить частные жильцы. Усадьба Попова - угловая, и по Вознесенскому проспекту дежурил всегда ночной сторож Петр Цецегов. Как этот сторож, так и один из жителей нижнего этажа дома Попова подтвердили уголовному розыску, что действительно в эту ночь из дома Ипатьева проходил грузовой автомобиль, причем упомянутый житель, Виктор Буйвид, рассказал, что в эту ночь он не спал и, выйдя во двор после 2 часов, услышал из дома Ипатьева глухие, рваные залпы, их было около 15, а затем отдельных 3 или 4 выстрела; стреляли, по его мнению, не из винтовок и как бы в подвале. Вот после этих выстрелов, минут 20 спустя, отворились ворота загородки Ипатьевского дома и тихо, мало шумя, ушел на улицу автомобиль, свернув на Вознесенский проспект. Кроме того, он показал, что дня за два до этого из дома Ипатьева был выведен мальчик-поваренок; поселили его наверху у красноармейцев, и он часто плакал.
Бывший начальник советского гаража в Екатеринбурге, военный чиновник Петр Алексеевич Леонов, не ушел с красной армией, а продолжал служить у нас. Он был разыскан уголовным розыском, допрошен и рассказал, что 17 июля комиссаром снабжения фронта Горбуновым было вообще потребовано 5 грузовых автомобилей, причем с одним, большим, произошла такая история: автомобиль этот, по указанию Горбунова, был подан к Американской гостинице, где квартировала чрезвычайная следственная комиссия. Там шофера этого грузовика сняли и заменили его своим, из чрезвычайки, а шоферу советского гаража приказали идти домой. Где побывал этот грузовик в ночь с 16 на 17 - неизвестно, но 19 июля, около б часов утра, грузовик был возвращен обратно тем шофером, что заменил возле Американской гостиницы советского шофера. Грузовик этот был в крови и грязи, но заметно было, что его мыли; пол платформы грузовика был в трех местах пробит.
Эти данные, конечно, не устанавливали еще окончательно факта, но давали определенную, естественную мысль уголовному сыску, при нормальных условиях работы лиц, призванных к нему, искать сопоставления всех полученных сведений, в отношении использования в эту ночь советскими деятелями автомобилей. Смена шофера, следы крови на автомобиле, поломка его - все это указания на то, что какой-то автомобиль был использован для совершенно особых и секретных целей, каковыми могли быть тайный вывоз из дома Ипатьева тел убитых Членов Царской Семьи.
Две женщины от профессионального строительного союза, Мария Стародумова и Васса Дрогина, 15 июля мыли полы и окна в доме Ипатьева. Они рассказывали уголовному розыску, что видели в этот день в столовой комнате всю Царскую Семью. Наследник Цесаревич был болен, сидел в кресле-каталке и не ходил; с Ними же в столовой был и комендант Янкель Юровский, который запретил женщинам разговаривать с кем-либо из Царской Семьи. Люди внутренней охраны были какие-то нерусские и жили в комнатах нижнего этажа, сообщавшегося с верхним этажом, где жила Семья, внутренней лестницей. Денег за работу в этот день не заплатили, а когда они пришли за платой в субботу, 21 июля, то видели, как начальник охраны, Павел Медведев, приехал откуда-то на тройке пьяный. Все красноармейцы очень торопились, собирали вещи и отправлялись на Пермь. Медведев хотел идти в дом к Янкелю Юровскому за деньгами, но красноармейцы ему заявили, что дом закупорен и там никого нет. “А они?” - спросил Медведев. “Они все уехали в Пермь”, - ответили охранники. Женщинам Медведев сказал, что деньги получат, когда вернутся обратно.
Наконец уголовный розыск задержал бывших сторожей совдепа Петра Лылова и Назара Новоселова и служившую там же при буфете Федосью Балмышеву. Эти предъявили набранные ими при уходе из помещения совдепа вещи, из числа принадлежавших Гендриковой, Шнейдер, Татищеву и Долгорукову, и рассказали, что взять вещи им разрешили “сам Белобородов, товарищ его еврей Сафаров, два брата Толмачевых и секретарь прапорщик Мутных”, которые сами выбрали из сундуков и ящиков все самое ценное, а в опорожненные чемоданы напихали драгоценности, принадлежавшие названным придворным, и деньги из своей кассы, и все это тоже увезли.
Таковы были данные, добытые уголовным розыском в порядке дознания, обысков и выемок. Но, кроме того, уголовному розыску было известно о находках крестьян деревни Коптяков в лесу, у шахты и в кострищах, обгорелых вещей, принадлежавших Царской Семье, и о находках, сделанных офицерами при посещении ими с Наметкиным района “Ганиной ямы”; к этому добавилось еще показание жены бывшего казначея исполнительного комитета Екатеринбургского городского совета С. Р. Д., Евдокии Тимофеевны Лобановой, в котором она рассказала:
Числа 18 июля, вечером, она хотела проехать из города к себе на дачу в деревню Коптяки. Едва миновав железнодорожную будку у переезда на горнозаводской линии при выезде в Коптяковский лес, она была остановлена двумя красноармейцами, заявившими ей, что дальше ехать нельзя; хотя у ее кучера был советский пропуск, но ее все же не пропустили. Тут же она заметила стоявший большой грузовой автомобиль. Она вернулась к будке, где и осталась ожидать.
Ночью со стороны города проехал в лес легковой автомобиль с 6-7 мужчинами, из коих один походил на еврея. Автомобиль, видимо, доезжал тоже только до красноармейской заставы, где его пассажиры слезли и ушли куда-то пешком, а автомобиль с двумя людьми вернулся к будке. Очень поздно ночью с той стороны, где была красноармейская застава, проехало 5-6 телег в направлении на город, и за ними шел грузовик, а вслед затем вернулись к легковому автомобилю его пассажиры, но без того, который был похож на еврея. Уезжая, они сказали, что теперь путь на деревню Коптяки свободен.
Казалось, что все эти перечисленные материалы, которые были добыты военно-уголовным розыском в первые две недели его работы, давали достаточно ясное и определенное указание на то, каких путей надлежало придерживаться розыску в дальнейшей работе его, дабы всемерно помочь следствию раскрыть истину. Возможно, что уголовный розыск и продолжал бы идти по уже наметившейся естественно дороге, если бы, с одной стороны, он не страдал указанными в начале общими свойствами военно-уголовных розысков, и во-вторых, если бы не имела места неудача, постигшая офицеров в районе “Ганиной ямы”. Если эта последняя, в отношении офицеров, сказалась, главным образом, в упадке духа, то для уголовного розыска она открыла широкое поле развитию сыска во всех допустимых и совершенно недопустимых предположениях и просто фантазиях.
Оставляя в стороне случайности благоприятного характера, которые всегда могут иметь место при стремлении раскрыть любое преступление, нормальный путь выяснения истины розыском или следствием требует прежде всего установления дознанием фактов и логических из них выводов. Это создает почву для первоначальных, допустимых фактами, предположений о возможности наличия тех или других обстоятельств и условий, из которых складывалось данное преступление, или вообще событие.
Если бы военно-уголовный розыск следовал этому нормальному пути розыскной работы, то из добытых им в краткий двухнедельный срок сведений он мог бы прийти к следующим выводам, как исходным этапам для своей дальнейшей работы:
Деревенько, Чемадуров, Летемин, Стародумова и Дрогина дали точный перечень лиц, содержавшихся в доме Ипатьева, а последние две, кроме того, указали, что 15 июля все Члены Царской Семьи, доктор Боткин, девушка Демидова и два служителя были налицо в доме. 17 июля, рано утром, Летемин уже не находит в доме Ипатьева никого из перечисленных выше лиц. Следовательно, первым логическим этапом для дальнейшего розыска должно было бы послужить, во-первых, установление фактов, приводимых Стародумовой, Дрогиной и Летеминым, и, во-вторых, выяснение того, что делалось в Ипатьевском доме в промежуток времени между днем 15 и ранним утром 17 июля.