Далее Сакович хорошо запомнил участие в этом совещании Голощекина, Сафарова, Войкова, Тупетула и Белобородова: три еврея, один латыш и один русский. Запомнил он их, естественно, потому, что инициатива “отвратительных” вопросов, наибольшая деятельность исходила именно от этих лиц. Кто же мог стоять во главе вершителей участи Царской Семьи? Чьи голоса имели доминирующее значение? Сам Сакович своим показанием дает определенный ответ: изуверы-евреи - Исаак Голощекин, Сафаров, Войков.
Наконец, из сопоставления первого и второго показаний Саковича можно вывести, что первоначально совещание было собрано вовсе не для обсуждения вопроса - перевозить Царскую Семью в Екатеринбург или нет, а скорее, чтобы решить способ, каким бы можно было покончить с Царской Семьей, и только при баллотировке, в силу каких-то особых обстоятельств, совещание приняло решение перевезти в Екатеринбург. Эти обстоятельства впоследствии станут вполне ясны, но только вовсе не опасение лишиться голов заставило тогда Исаака Голощекина и прочую компанию отказаться от своих первоначальных замыслов, ибо для этой публики таких угроз от центра и не было. Сакович верно приплел здесь в своем показании, возможно, существовавшие слова Ленина, адресованные командовавшему армией Берзину, о чем уже говорилось в отделе о заговорах.
Во всяком случае, ясно, что убийство Царской Семьи в ночь с 16 на 17 июля вовсе не было вызвано случайно сложившимися обстоятельствами, а было предрешено изуверами-евреями советской власти еще в апреле 1918 года. И обратно, решение поселить Царскую Семью на время в Екатеринбурге было для этих деятелей совершенно случайным, что и видно из всего последующего. 27 апреля областной жилищный комиссар Жилинский неожиданно прибыл в дом Ипатьева, потребовал жившего в нем с семьей владельца и предъявил ему секретное предписание от 27 же апреля за № 2778. В этом предписании Ипатьев ставился в известность, что, по постановлению областного совета, его дом реквизировался для “особого назначения” и ему предписывалось, конечно, под соответственными угрозами расстрела, очистить дом к вечеру 28 апреля. В назначенный срок Ипатьев, естественно, освободил помещение, и дом был принят под расписку жилищным комиссаром с подробной описью оставленной в нем мебели, и передан для охраны красноармейцам, вызванным из резерва 3-й красной армии.
|
|
На этих людей и выпала охрана в первые дни привезенных в дом рано утром 30 апреля бывшего Государя Императора, Государыни Императрицы и Великой Княжны Марии Николаевны. Люди охраны менялись из резерва каждый день, а потому установить, кто именно за эти первые дни перебывал в охране, не удалось. По-видимому, еще 30 апреля главари заговора смотрели на временное поселение Царской Семьи в Ипатьевском доме как на очень кратковременное, и только после обмена сведениями с комиссаром Яковлевым, доставившим бывшего Царя из Тобольска, выяснилось, что это пребывание может затянуться, что и вызвало новые мероприятия по организации более надежной и ответственной, специальной охраны для “дома особого назначения”.
Из всех заводов и фабрик, окружавших Екатеринбург, по свидетельству самих рабочих и их семей, наиболее большевистскими считались: Сысертский завод, расположенный вне города, и Злоказовская фабрика - в самом городе. 9 мая на Сысертский завод в помещение местного совдепа прибыл по поручению Исаака Голощекина “комиссар оратор 1-й боевой Уральской дружины” Сергей Витальевич Мрачковский и приказал собрать рабочих на митинг, Комиссар Мрачковский был хорошо известен многим из рабочих Сысертского завода, так как еще в феврале месяце значительное число их ходило под его начальством воевать на Дутовский фронт. В числе последних рабочих был и Павел Спиридонович Медведев, сошедшийся за время похода на близкую ногу с Мрачковским. На митинге в патетической, льстившей рабочим речи Мрачковский объявил о перевозе советскими властями бывшего Царя и Его Семьи в Екатеринбург и о решении власти предоставить Их охрану самим рабочим. Поэтому в заключение своей речи он предложил рабочим записываться добровольцами в команду охраны и сообщил, что жалование будут платить 400 рублей в месяц. Последнее особенно прельстило многих, почему тут же началась запись добровольцев. Прием записей Мрачковский поручил вести Павлу Медведеву, а сам тщательно проверял “благонадежность”, с его точки зрения, желавших попасть в охрану и принимал далеко не всех. Из примера, уже приведенного выше, касавшегося Михаила Летемина, можно судить, чем руководствовался Мрачковский, определяя “благонадежность” рабочих для охраны несчастной Царской Семьи, попавшей в лапы зверей.
|
|
Всего Мрачковским в этот раз было принято с Сысертского завода следующих 33 рабочих:
Из этого числа рабочие Медведев, Летемин, Сафонов, Котегов Иван, Вяткин, Беломойнов, Шевелев, Стрекотин Андрей, Котов, Старков Иван и Добрынин состояли членами партии коммунистов.
|
|
19 мая Мрачковский привез сформированный из сысертских рабочих отряд в Екатеринбург и поселил его сначала в Новом Гостином дворе, где размещались красноармейцы резерва 3-й армии. Здесь Павел Медведев был назначен начальником этой команды, получившей название “охранного отряда дома особого назначения”, а Семенов и Добрынин - разводящими, но так как Семенов вскоре уволился, то на его место разводящим был назначен Иван Старков. Из всей команды только Иван Старков и Добрынин были в прежнее время солдатами, все же остальные военной службы не несли, так как, работая на заводе, который во время войны работал на оборону, были освобождены от службы в войсках. Следовательно, тягости походной службы никто из них не испытывал и утомления от 4-летней войны чувствовать не мог.
22 мая, накануне привоза в Екатеринбург из Тобольска Наследника Цесаревича и Великих Княжен Ольги, Татьяны и Анастасии Николаевен, команду перевели в дом Ипатьева и поселили здесь в комнатах нижнего этажа дома. С 24 мая команда начала нести внутреннюю и внешнюю охрану дома; постов было всего 11: два внутренних, три пулеметных и шесть наружных. Внутренние посты: один на парадном ходе у комнаты коменданта, а другой на площадке внутренних сеней, куда выходили двери из уборной и из ванной и откуда шла лестница в нижний этаж дома. Пулеметные посты: один на террасе, выходящей в садик из столовой; один в окне чердака и один на окне средней комнаты нижнего этажа. Наружные посты: один у ворот, близ парадного крыльца; другой на углу, образовывавшемся фасами заборов по Вознесенскому проспекту и Вознесенскому переулку; третий между заборами, загораживавшими весь дом, под окнами комнаты Царя и Царицы; четвертый на переднем дворе у дверей, выходивших из дома; пятый на заднем дворе, у калитки выхода из садика, и шестой в саду. Часовые стояли на постах по 4 часа в смену, а разводящие дежурили по неделям. Поверку охраны производили приезжавшие часто в дом Исаак Голощекин, Белобородов и Дидковский. Эти господа проходили во внутренние комнаты, занимавшиеся Царской Семьей, без предупреждения, причем не снимали ни шапок, ни галош, ни пальто, и, не разговаривая ни с кем из заключенных, молча заходили во все решительно комнаты.
Первоначально комендантом “дома особого назначения” был назначен Александр Дмитриевич Авдеев, машинист с фабрики Злоказова, уроженец Осинского уезда Пермской губернии. До поступления на фабрику Злоказова он служил на приисках в районе Челябинска. Это был обыкновенный тип испорченного фабричного рабочего, побывавший и в Петрограде, где четыре раза сидел в Крестах за пьяные дебоши и хулиганство, и хвастался тем, что ни перед чем не останавливался в своей жизни и всех, кто ему мешал, убирал со своего пути. Был он всегда пьян или сильно навеселе. Лет ему было 35 - 40, блондин, с маленькими усами и бритой бородой; одевался в рубаху защитного цвета, шаровары, высокие сапоги и носил через плечо казачью шашку.
Авдеев в доме не жил; он приходил ежедневно часов в 9 утра и уходил часов в 9 вечера. Постоянно в доме в комнате коменданта жил помощник Авдеева, тоже рабочий с Злоказовской фабрики, Александр Мошкин. Вся характеристика этого человека исчерпывается аттестацией его же товарищей по фабрике и подчиненных по охране: “пьянчуга, воришка, самый последний рабочий”. Авдеева он боялся и в его присутствии вел себя сдержанно, не позволяя себе шуметь и сильно пить. Но когда вечером Авдеев уходил, Мошкин собирал в комендантскую комнату своих приятелей из охраны, в том числе и Медведева, и тут у них начиналась попойка, пьяный галдеж и пьяные песни, продолжавшиеся до глубокой ночи. Орали обыкновенно на все голоса модные революционные песни: “Вы жертвою пали в борьбе роковой” или “Отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног” и т. п. Однако во внутренние комнаты, где жила Царская Семья, Мошкин боялся ходить, как ни бывал пьян, и других охранников туда не пускал.
Так продежурили сысертские охранники дня 4-5, но затем по непривычке к военной службе заявили, что наряды тяжелы, и потребовали увеличить состав команды. Тогда 30 мая по приказанию Исаака Голощекина Авдеев пошел на Злоказовскую фабрику и привел набранную там дополнительную команду под общим начальством Анатолия Александровича Якимова, рабочего той же фабрики. Всего на этот раз с Якимовым пришло 29 человек, а именно:
· Соловьев Александр
· Гоншкевич Василии
· Пермяков Иван
· Шулин Иван
· Петров Василий
· Петров Авксентий
· Сидоров Алексей
· Логинов Василий
· Логинов Иван
· Смородяков Михаил
· Путилов Николай
· Корзухин Александр
· Лесников Григорий
· Кшещеев Иван
· Устинов Александр
· Смородяков Александр
· Варакушев Александр
· Хохряков Степан
· Прохоров Александр
· Дерябин Никита
· Лабышев
· Фомин
· Дмитриев Семен
· Скороходов
· Пелегов Василий
· Бруслянин Леонид
· Осокин Александр
· Романов Иван
· Вяткин Павел
Эти люди были распределены так: первые десять из приведенного списка, бывшие закадычными друзьями Мошкина, были поселены в комнатах нижнего этажа дома Ипатьева и назначены для несения службы исключительно на внутренних постах, а всех остальных присоединили к сысертским рабочим и всю эту компанию убрали из нижнего этажа дома Ипатьева и перевели на жительство в реквизированное помещение дома Попова, напротив Ипатьевского дома по Вознесенскому переулку. Все охранники, поселенные в доме Попова, впредь несли службу только на постах внешней охраны и при пулеметах. Начальником всей объединенной команды все же остался Павел Медведев, а Анатолий Якимов стал третьим разводящим в команде.
Кроме перечисленных людей, в доме Ипатьева помещался еще какой-то военнопленный австриец, Адольф, прислуживавший в комендантской комнате, ставивший Авдееву и Мошкину самовары и исполнявший всякие мелкие поручения. Этот Адольф оставался прислуживающим и позже, при Янкеле Юровском и Никулине. Кто он был и куда делся после убийства - неизвестно. Затем при доме состоял легковой автомобиль в распоряжении коменданта, шофером на котором был рабочий также Злоказовской фабрики Люханов. Этот Люханов был тем самым шофером, который сменил у Американской гостиницы на грузовике советского шофера из гаража и который отвозил на этом грузовике тела убитых в район “Ганиной ямы”.
Наконец, по документам, при “доме особого назначения” числился “заведывающий хозяйством дома особого назначения”, каковую должность занимал какой-то Михаил Чащин, но никто из охранников, прошедших через следственное производство, в том числе и сам Медведев, никогда о нем не слышали и не подозревали существование ни такой должности, ни такого лица. Кто он был и какова его роль - неизвестно.
В указанном составе охрана Царской Семьи из сысертских и злоказовских рабочих несла свою службу с 30 мая по 4 июля, то есть пять недель. Все допрашивавшиеся свидетельствуют в один голос, что, безусловно, за время своей охраны эти рабочие не позволили себе никаких хулиганских или грубых шагов по отношению к кому бы то ни было из Членов Царской Семьи. Рабочие высказывали своим родным и знакомым свое удивление по поводу простого обхождения с ними со стороны бывшего Царя, который неоднократно во время прогулок в садике заговаривал с ними, расспрашивая о прежнем житье-бытье, о семейных делах, и большинство рабочих не чуждались этих разговоров. Не подлежит сомнению, что, если рабочие шли в охрану с известным предубеждением против бывшего Царя и Его Семьи, то, придя в более близкое соприкосновение с Ними и наблюдая за Их жизнью, они отказывались от этого предубеждения, и отношения их заметно изменялись в благоприятную для Царской Семьи сторону. Так, известно, что Авдеев и Мошкин, разрешив приносить Царской Семье со стороны молоко, яйца, масло и прочие продукты, потом не ограничились только этим, а стали передавать приносившим пищевые продукты женщинам поручения, исходившие от бывшего Государя и Членов Его Семьи: принести Ему табаку, принести ниток и т. п.
Наиболее “сознательный” из рабочих охраны, Павел Медведев, держал себя обособленно и не разговаривал ни с кем из Царской Семьи. Уйдя к нам от красных, он скрывался в Перми, служа санитаром в нашем 139-м госпитале. Однажды в его присутствии служащие госпиталя читали газету, в которой описывались условия содержания Царской Семьи в Ипатьевском доме. Когда все ушли и осталась одна сестра милосердия, Медведев не сдержался и сказал ей: “Это неправда, сестра, что пишут в газете, я очевидец, конвойным был тут, что плохо их кормили и дурно обращались, это неправда, отношения к ним, то есть к Царской Семье, охраны были хорошие, кормили Их хорошо - подавали суп и маленькие котлеты, а также четверть молока на день”. А на допросе Сергеевым Медведев между прочим говорит: “Вопросом о том, кто распоряжался судьбой Царской Семьи и имел ли на то право, я не интересовался, я исполнял лишь приказания тех, кому служил… Повторяю, что непосредственного участия в расстреле я не принимал”. Жена Павла Медведева жаловалась на мужа: “За последнее время он стал непослушным, никого не признавал и как будто свою семью перестал жалеть”. Нельзя не согласиться с заключением Марии Медведевой: Павел “никого не признавал”. Он не признавал в это время и Царя, да странно было бы иначе: он “сознательный”, следовательно, шедший по путям социального развития под влиянием руководивших его мыслями и взглядами классов и кругов общества, а не духовного, и ушел от духовной идеологии своего народа, порвал с ним, как порвал и со своей семьей: “семью перестал жалеть”. Для него, к этому периоду его мировоззрения, Царь мог быть только Правителем. Руководившие же им говорили ему: “Царь никуда не годится, он только душит и расстреливает народ”, и свергли его. Что же осталось в понятиях Медведева о бывшем царе? Он стал человеком, как всякий другой, и как со всяким другим “начальство” может сделать, что ему угодно с ним, с этим человеком.
Медведев, вероятно, не интересовался и тем, что у него стало за “начальство”; когда оно перестало ему нравиться, он ушел от него, потому что “стал непослушным”. До революции в нем был убит критерий духа; после революции новое “начальство” поколебало в нем и критерий материи: кормили хорошо, давали “суп, маленькие котлетки и четверть молока” - по одному с четвертью стакана молока в сутки на каждого из заключенных. Поэтому и суждение Медведева о хорошем отношении команды к Царской Семье должно приниматься с ограничительными условиями: “команда не позволяла себе ничего худого”. Она состояла из тех же людей, что и Медведев, с той разницей, что как в менее “сознательных” рабочих, чем Медведев, руководившие ими до революции и развращавшие после нее не успели убить в них окончательно, как в Медведеве, духа русского человека. Для большинства из них бывший Царь так и оставался бывшим Царем, и как между собою они ни старались убедить друг друга, что Он такой же человек, как и каждый из них, ни один в глаза, в присутствии Его, не позволил себе какой-нибудь непристойности и только за глаза старались делаться большими атеистами и убеждали себя и других в этом площадной литературой на стенах дома и своих комнат.
Эволюционирование настроения и отношений массы рабочих-охранников в пользу Царской Семьи, видимо, наконец, вызвало опасение среди главарей советской власти и, предвидя скорую развязку событий, понудило их принять срочные, исключительные меры.
4 июля комендант Авдеев был отстранен от должности; его помощник Мошкин арестован; все злоказовские рабочие, содержавшие внутреннюю охрану, уволены из состава команды. Мошкину и рабочим было предъявлено обвинение в краже у Царской Семьи какого-то золотого крестика, и об этом их поведении было даже сообщено фабричному комитету. Интересно, что по поводу этой выдуманной советскими главарями кражи состоялось экстренное собрание рабочих Злоказовской фабрики, которое вынесло постановление, что проворовавшиеся рабочие “могут искупить свою вину только кровавыми ранами”. Их всех отправили на фронт, но вскоре они разбежались, и многие спокойно вернулись к себе на фабрику.
Вместо Авдеева комендантом “дома особого назначения” был назначен член президиума и председатель чрезвычайной следственной комиссии Янкель Юровский, который на должность своего помощника взял из состава той же комиссии Никулина и 10 палачей для внутренней охраны дома, которых остальные охранники называли “латышами”. Цифра 10 - не вполне определенна: Проскуряков говорит “приблизительно 10”; Медведев выражается “было их человек 10”, а Якимов, дающий наиболее подробные и верные цифры подсчетов, говорит, что в расстреле участвовали “5 латышей и 5 русских из внутренней охраны, в том числе и Никулин”. Происходит эта неточность потому, что свидетели более запомнили число людей, участвовавших в расстреле. А так как этих “палачей” видели все мало, ибо Янкель Юровский не пускал охранников в дом, а прибывших перед расстрелом Петра Ермакова и Александра Костоусова никто из охранников не знал, то точной цифры приведенных Янкелем Юровским с собой из чрезвычайки палачей никто определить не мог. Кажется, более точно, их было всего 7-8 человек, из коих 5 было нерусских и 2 или 3 русских. Из русских палачей известна фамилия только одного - Кабанов. Однажды Кабанов дежурил на посту внутренней площадки; проходивший мимо Государь Император, обладавший богатейшей памятью на лица, всмотревшись в Кабанова, остановился и сказал ему: “Я вас узнаю, вы служили в Моем Конном полку”. Кабанов ответил утвердительно. Рассказывал об этом эпизоде сам Кабанов Якимову, откуда последний и знал его фамилию.
Из пяти палачей нерусских известны фамилии трех: латыш Лякс, мадьяр Вархат и Рудольф Лашер. Называли еще фамилию латыша Берзина, но утверждать, что таковой был в составе внутренней охраны - нельзя. Все они по-русски не говорили. Между ними был один, по-видимому еврей, который служил как бы переводчиком между Янкелем Юровским и остальными, но фамилия его осталась также невыясненной.
Со времени вступления в должность Янкеля Юровского русские охранники Сысертского завода и Злоказовской фабрики, жившие в доме Попова, несли службу только на наружных постах и у пулеметов. В дом, то есть в верхний этаж, где помещалась Царская Семья, кроме Павла Медведева, никого из остальных охранников больше не пускали. Сам Янкель Юровский, так же как и Авдеев, не ночевал в комендантской комнате, а приходил в дом часов в 8-9 утра и уходил вечером. Никулин же жил в доме постоянно, и к нему по вечерам часто приходила делопроизводительница чрезвычайной следственной комиссии Евдокия Максимовна Бахарева. В комендантской комнате стояло пианино, и Никулин по вечерам музицировал и пел, повторяя преимущественно тот же репертуар, в котором отличалась и мошкинская компания. Днем же они вместе с Янкелем Юровским пьянствовали и тоже горланили пьяные песни.
Вообще, по свидетельству охранников, при Янкеле Юровском положение Царской Семьи страшно ухудшилось. Доставка разнообразных продуктов была запрещена, Янкель разрешил приносить только четверть молока. Лазил он во внутренние комнаты Царской Семьи беспрестанно и для наблюдения держал все двери открытыми. Про отношения палачей сказать что-либо определенно нельзя; есть данные, что за эти последние двенадцать дней Их жизни Царской Семье пришлось много натерпеться от этих полулюдей, полузверей, что, вероятно, и отразилось на их настроении и внешней подавленности, которые были замечены диаконом Буймировым, когда он 14 июля с о. Сторожевым служили последнюю обедницу несчастным Августейшим Узникам.
Кроме перечисленных выше лиц постоянной охраны, в доме Ипатьева из советских деятелей бывали довольно часто, как уже указывалось, Исаак Голощекин, Белобородов и Дидковский. Один раз за все время Августейших Заключенных посетил, с поверочной комиссией, командующий 3-й армией Берзин, но больше, по-видимому, никого из советских деятелей в Ипатьевский дом не допускали.
Тем более совершенно непонятным исключением является факт посещения Царской Семьи доктором Деревенько. Как было сказано уже выше, ему одному из всех придворных оказалось возможным остаться в городе, где он поселился на частной квартире и обзавелся обширной практикой исключительно в среде еврейского населения города. В начале, при Авдееве, доктор Деревенько посещал Ипатьевский дом довольно часто; он же сговорился с этим комендантом и относительно приноса Царской Семье продуктов со стороны. Но как-то среди обывателей города, у которых Деревенько бывал, ни в коем случае не принадлежавшим к сторонникам большевиков, сохранилось очень мало воспоминаний о рассказах Деревенько про его свидания в этот исключительный период жизни Царской Семьи с Ипатьевскими узниками. Так, общие фразы, ничего не определяющие.
После назначения комендантом Янкеля Юровского, числа 5 - 8 июля, этот последний пригласил в дом доктора Деревенько, и после этого свидания доктор прекратил совершенно посещать Царскую Семью. Причины этого сам Деревенько объяснил интересовавшимся знакомым так: когда он, по указанному приглашению, прибыл в дом, Янкель Юровский повел его будто бы к Наследнику Цесаревичу, лежавшему с больной ногой, и спросил заключения Деревенько о состоянии болезни Его Высочества. Деревенько ответил, что он признает состояние ноги Наследника Цесаревича очень серьезным, которое ни в коем случае не может позволить Ему ходить. Тогда будто бы Янкель Юровский взял сам ногу Наследника, стал ее грубо ощупывать и мять и утверждал, что она совершенно здорова. Такое грубое медицинское обращение Янкеля Юровского с мучившимся Наследником Цесаревичем настолько якобы возмутило Деревенько как врача, что он решил больше совершенно не ходить в дом Ипатьева.
Известно только, что вскоре после этого случая доктор Деревенько поступил на службу советской власти в местный военный лазарет, а ныне остался среди большевиков в городе Томске. Допросить этого важного свидетеля следствию не удалось, так как не было известно, куда он уехал из Екатеринбурга, а потому от каких-либо заключений об этой личности приходится воздержаться.
РУКОВОДИТЕЛИ
Во главе управления областью стоял “Уральский областной совет рабочих, крестьянских и армейских депутатов”, возглавлявшийся “президиумом”, с председателем рабочим Белобородовым, и “исполнительный комитет” этого совета, под председательством еврея Чуцкаева.
Белобородов - рабочий, 30 - 40 лет, с Лысвенского завода. Перед этим он работал на Надеждинском заводе, где в 1906 году вместе с Исааком Голощекиным был участником какого-то политического движения, закончившегося, однако, по-видимому, для Белобородова без особых последствий. Производил он впечатление человека необразованного, даже малограмотного, но был самолюбив и очень большого о себе мнения. Жестокий, крикливый, он выдвинулся в определенной среде рабочих еще при керенщине, в период пресловутой работы политических партий по “углублению революции”. Среди слепой массы рабочих он пользовался большой популярностью, и ловкие, хитрые и умные Голощекин, Сафаров и Войков умело пользовались этой его популярностью, льстя его грубому самолюбию и выдвигая его постоянно и всюду вперед. Он был типичный большевик из среды русского пролетариата, не столько по идее, сколько по форме проявления большевизма в грубых, зверских насилиях, не понимавшей пределы натуры, некультурного и недуховного существа.
Среднего роста, худощавый телом, но с лицом скорее полным, смуглым, светло-русые волосы, расчесанные косым пробором, без усов и бороды, светло-карие глаза, прямой, но толстый нос - таков был внешний облик этого революцией выброшенного на верхи человека - орудия в руках истинных заправил советской власти - евреев.
Один из крупных большевистских деятелей Антон Валек, встретясь с Белобородовым после убийства Царской Семьи в Перми, поинтересовался у него о судьбе Семьи бывшего Императора. “Всех прикончили”, - ответил Белобородов крайне неохотно и, видимо, отмахиваясь от подобной темы разговора. А на вопрос: принимал ли он сам участие в убийстве? - Белобородов сказал, что он в это время спал.
Это была ложь: свидетели-охранники удостоверяют, что Белобородов присутствовал при убийстве Царской Семьи и приехал в Ипатьевский дом 16 июля около 12 часов ночи вместе с Исааком Голощекиным, Петром Ермаковым и Александром Костоусовым. Он же участвовал и в грабеже Царских вещей 17 июля и в грабеже вещей, принадлежавших генералам Татищеву, Долгорукову, фрейлине Гендриковой и Е. А. Шнейдер, в помещении Волжско-Камского банка.
Чуцкаев - еврей; откуда родом, каково его прошлое - неизвестно. Женат он тоже на еврейке, урожденной Поляковой. Человек характера типичного конспиратора; пользовался большим влиянием; участвовал во всех секретных заседаниях по Царскому делу, но сам активным деятелем не выступил. Были некоторые данные, указывавшие, что он будто тоже был замешан вместе с Исааком Голощекиным и Белобородовым в политическом движении 1906 года, откуда будто бы и создалась связь между этими тремя мрачными личностями. Однако положительных сведений о Чуцкаеве, ко времени оставления нами Екатеринбурга, собрать не удалось.
В президиум областного совета входили: евреи - Голощекин, Сафаров, Войков, Хотимский, Чуцкаев, Краснов, Поляков, Юровский, Сыромолотов (кажется, еврей); латыш - Тупетул или Тундул; русские - Сакович, Анучин, Уфимцев и неизвестной национальности - Дидковский.
Голощекин Исаак, еврей; его партийная кличка была “Филипп”. Ему было около 40 лет, роста - выше среднего, коренастый, полный, с порядочным животом, “брюхатый”, как определяют его свидетели; волосы русые, с рыжеватым отливом, вьющиеся, расчесанные косым рядом, глаза темные, нос длинный, тонкий, усы очень маленькие, подстриженные, борода бритая, оставлявшая синеву на щеках; лоб большой, открытый. Он имел привычку все время ходить, и говорил, что эту привычку приобрел в тюрьме. В 1906 году он, кажется, был зубным техником на Надеждинском заводе; участвовал с Белобородовым в политическом движении; был судим и сослан в Сибирь.
Исаак Голощекин имел влияние и в Москве; там он был близок с Янкелем Свердловым и с Нахамкесом-Стекловым, а в Петрограде - с Герш Радомысльским-Апфельбаумом-Зиновьевым.
В Екатеринбурге Исаак Голощекин занимал должность областного военного комиссара и имел в своем непосредственном распоряжении отряд, носивший название “особого отряда при Уральском военном комиссариате”. Когда организовывалась “перевозка” Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург, то “для сопровождения” Ее в распоряжение комиссара Родионова был выделен из указанного, Исаака Голощекина, отряда особый “Екатеринбургский отряд” под непосредственной командой какого-то Шиндера (а может быть, и Шнейдера; он подписывался очень неясно. Но так как он же состоял и начальником отряда палачей при чрезвычайке, то в Американской гостинице его знали и называли Шиндер).
Вот поименный состав этого “Екатеринбургского отряда”, который до известной степени дает основание судить, что в действительности представляли собою силы советских Исааков Голощекиных, при помощи коих они и ему подобные главари советской власти вершили судьбу русского народа:
Ближайшими сотрудниками Исаака Голощекина по задуманному убийству всей Царской Семьи, кроме, конечно, Янкеля Юровского, были: окружной военный комиссар и член президиума Сергей Андреевич Анучин и Верх-Исетский военный комиссар Петр Захарович Ермаков.
Анучин Сергей Андреевич в мирное время был прапорщиком запаса. При мобилизации в 1914 году был призван на военную службу и назначен младшим офицером в 108-й пехотный запасной батальон, квартировавший в Екатеринбурге. В течение всей германской войны Анучин, пользуясь разными средствами и путями, уклонялся от посылки на фронт просто из-за трусости; однако угождениями начальству попал в конце концов в адъютанты этого полка, развернувшегося из первоначального батальона. Презрение и озлобление солдат против Анучина за трусость его были настолько велики, что когда уже при Керенском власть в частях перешла к солдатским комитетам, то одним из первых постановлений комитета этого полка было отправить Анучина под конвоем на фронт. Но в это время на фронте уже не воевали, а политиканствовали. Анучин очень скоро попадает в председатели дивизионного комитета; также быстро продвигается дальше вверх по тогдашней особенной иерархической лестнице, и Брестский мир застает его уже на должности командующего 3-й армией. Оттуда все же он постарался уйти, вернулся в Екатеринбург и здесь устроился окружным военным комиссаром.
Ермаков Петр Захарович личность несравненно сильнее Анучина и такая русская отрицательная сила, которая именно только и нужна была Исааку Голощекину. Поэтому непосредственного участия Анучина в убийстве Царской Семьи не видно, исключая присутствие в совещаниях президиума; имя же Петра Ермакова Исааком Голощекиным выдвинуто определенно и преднамеренно, а в акте самого убийства и в сокрытии следов убийства Ермаков является уже левой рукой Исаака Голощекина вместо Белобородова - другого проявившего себя в этом преступлении русского деятеля (правой же рукой все-таки все время остается Янкель Юровский).