– Я давно к вам присматриваюсь, – сообщил Генерал, – вы мне кажетесь вполне способным к действию.
– К действию?
– Со временем, если у вас будет желание, вы все узнаете, обещаю. У вас возникнут вопросы, вам нужны будут ответы на них.
Он положил передо мной на стол свою визитку, на которой был лишь номер сотового телефона. Вопросительно поглядел на меня. Я взял кусочек картона в руки, размышляя над тем, что сегодня произошло с блондинкой из моего подъезда. Общая картина. Да, этот эпизод – часть большой мозаики.
– Выбросьте из головы, – сказал Генерал.
Я не понял, о чем он.
– Выбросьте из головы эту заразу: «Мне нет до этого дела»… – Мой гость поднялся из-за стола. Его глаза сверкали, в них была злость, даже ярость. Так смотрят фанатики и сумасшедшие.
Я вдруг понял, что хочу стать таким же, как Генерал. Этот человек четко знает, в каком направлении движется.
– Вы должны понять, кто вы! Вам есть, чем гордиться.
– Чем же?
– Тем, что вы Белый человек! – сказал Генерал.
Он произнес слова, которые я боялся произносить даже про себя. Я будто слышу мысли Генерала.
Все те, кого мы считаем братьями по расе, запуганы до крайности, они разучились слышать зов крови. Им нужны деньги и карьера. Им ничего не стоит преломить хлеб с врагом. Им наплевать, когда Белые испытывают колоссальное давление сверху и вынуждены ходить с пристыженным видом, будто быть Белым равнозначно быть прокаженным. Они умиляются фильмами, где недочеловеки предстают героями, и говорят: «Этого не может быть», когда слышат о преступлениях, совершаемых инородцами. После нашей беседы с Генералом, я стал мыслить иначе. Сказано было так мало, однако эффект от разговора был не меньший, чем от удара в челюсть. Боксер в нокдауне ощущает то же самое. Я был в одном шаге от того, чтобы стать другим.
Я – бабочка, едва начавшая вылезать из кокона. Пройдет еще много времени, прежде чем обсохнут мои крылышки и я смогу летать сам.
Я чуть было не рассказал Генералу о случае с блондинкой. Не сделал я этого только потому, что у меня вдруг страшно разболелась голова, а мой рассказ вызвал бы ответную реакцию. Генерал наверняка мог распространяться часами. Видимо, внутри него, кроме полководца, есть еще и проповедник.
Пожелав мне удачи и крепости духа, Генерал ушел.
Я стоял у окна и смотрел на него. Стоящая у выезда со двора машина открыла перед ним дверцу, и мой гость сел внутрь. За рулем сидел другой человек. Неужели у Генерала личный шофер?
У меня были вечер и ночь для раздумья. Мне предстояло пережить переломные часы в одиночестве, наедине со страхом. Думаю, в большинстве случаев люди, ступившие на этот путь, испытывают страх. Он сопровождает их весь первый период – ослепляющий и жуткий страх. Потом его интенсивность снижается. Многие члены Сопротивления насовсем избавляются от него, им везет. Другие борются всегда, каждый день, каждый час, каждую минуту. Потому что иного выхода нет.
Поняв, кто ты и какова твоя миссия, ты становишься мертвецом, обреченным на борьбу. Если выбор сознателен, ты полностью перерождаешься. Ты – часть целого, ты видишь горизонты, к которым стремишься. Ты вне добра и зла. Мертвецу нечего терять.
Осознай это – и твои деяния отразятся в вечности.
Я напился снотворного, но все равно не мог уснуть, а утром мое лицо напоминало старый истрепанный собачий коврик. Я отправился на работу с твердым желанием избить Полякова, если он только позволит себе отпустить какую-нибудь шпильку в мой адрес. С помятой опухшей физиономией в то утро я был готов к насилию. Главное – мне было плевать на последствия.
Мать Светы – бывшая учительница литературы, она уже на пенсии и посвящает все свое время просмотру сериалов. Как будто с детства это была ее заветная мечта. Десятки каналов, сотни сериалов из Латинской Америки. Мать Светы убеждена, что ей показывают реальную жизнь. На самом деле сериалы эти созданы для воспитания глобального человечества, они выполняют роль нитей, связывающих обывателей на разных континентах. Домохозяйки, пенсионерки, бывшие и настоящие феминистки, брошенные женщины, потасканные, никому не нужные шлюхи, девочки-подростки с упоением принимают телевизионный опиум, чтобы потом ненавидеть мужчин. Сериал – идеология без идеологии. Свобода.
Ключевое слово в мире, зараженном раком безграничного социального сатанизма.
Мать Светы сидит в своем любимом кресле. Ест конфеты и смотрит бразильский сериал. Она гораздо больше знает о Бразилии нежели чем о России. Телевизор работает едва ли не на полную громкость. Возвращаясь после работы, Света делает матери замечание по поводу звука и совершает ошибку, раз за разом. Мать не желает, чтобы даже ее единственная дочь покушалась на ее драгоценный мирок. Света уходит в свою комнату, телевизор проплывает мимо нее, а в экране женщина-монстр, обтянутый кожей скелет, говорит: «Я вообще против всяких предубеждений, в независимости от их причин!» Это она про одного голубого парня. От Чили до Чукотки все уже знают, что голубые – это современно, демократично, человечно. Возлюби урода как ближнего своего, аминь. Голубой – такой же символ мира, как белый голубь. Кинозвезды, участники самых грандиозных кинопроектов, командуют Парадами Любви. Геи становятся «сэрами», борются за свои права, основывают секты, где работают над программами клонирования. Израиль – страна геев. Ему на пятки наступают Франция, Англия, Швеция, а Голландия делает все, чтобы выслужиться перед мутантами. Эти страны изо всех сил ползут на кладбище истории. У них соревнование.
Мир будущего – мир мужчин с глазами изнасилованных мальчиков и детей, вылупившихся из искусственной матки.
От Чили до Чукотки нет предубеждений, о нет.
Мать Светы никогда в жизни не видела вблизи ни одного голубого, поэтому ей нравятся эти высказывания насчет предубеждений. Женщина-монстр, эталон усредненной общечеловеческой красоты, не может быть неправа.
Если бы кто-то сподобился создать Красную Книгу человечества, Белая женщина стояла бы первой в списке вымирающих видов. Рождаясь непонятно для чего в мире, где правит толерантность ко злу, она считает, что не быть женщиной, носительницей здоровой наследственности – ее истинное призвание. Все, что было когда-то, – варварство. Рожать, любить мужчину – трагедия, грех, досадная неприятность. Девяносто процентов Белых женщин в мире обожают повторять фразу: «Пусть живут как хотят!» Нет более действенного заклинания, когда речь заходит о том, чтобы расставить все по своим местам.
Будь мать Светы такой же молодой, как ее дочь, она стала бы, наверное, главой феминистской организации. Мать Светы ненавидит отца Светы и горда тем, что когда-то сама выгнала его из дома. Мать Светы рыдает в голос, наблюдая за перипетиями сериала. У ней чувство, что она смотрит в зеркало. Настолько эти женские судьбы похожи на ее собственную.
Мать Светы ненавидит Светину собаку, как все, что принадлежит дочери. Колли по кличке Рекса была ангельским созданием. Родись она человеком, ее взяли бы только в монахини. От темных собачьих глаз веяло непонятной святостью. На все выпады матери Светы Рекса отвечала кротким молчанием, исполненным достоинства. Ей неизвестно простейшее правило: око за око, зуб за зуб.
Говорят, собаки такие же, как хозяева. Правда. Но в случае Светы и Рексы верно лишь то, что они обе не умели за себя постоять. Как создание от природы не призванное думать и анализировать Рекса не терзалась вопросами о смысле бытия.
В тот день, когда я следил за блондинкой, Света поссорилась с матерью из-за собаки. Мать отказалась кормить животное, заявив, что ей совершенно некогда было. Рекса весь день пролежала под кроватью. Света, движимая угрызениями совести, отправилась с ней на улицу. Потом она говорила мне, что для собачьего здоровья очень вредно долгое сдерживание естественных позывов. От этого у них портится мочевой пузырь и прочие органы, а моча всасывает в кровь и разъедает мозги. Воспитанная собака будет терпеть, пока не умрет, но не сделает лужи на линолеуме. Света страдала вместе с Рексой. Она не могла уходить с работы даже во время обеденного перерыва, чтобы выгулять собаку. На риторический вопрос, почему мать так себя ведет, я не нашел ответа. Сериалы хуже героина, они выключают человека из жизни навечно. Тут никакая терапия не поможет.
***
Чтобы выяснить подробности насчет Светы, я смотрю в окно. Я устроился основательно, надеясь не упустить ее выхода. Я еще не в курсе, что у блондинки есть собака, однако предчувствую скорое появление обтягивающих шорт. Видимо, во мне говорит сексуальный голод, и ничего удивительного. Я здоров и не стар. Странно, но раньше я не видел блондинку в нашем дворе. Мы жили в разных вселенных, находящихся в одной точке пространства. Вчера мембрана между ними лопнула.
На работе начальник взирает на меня осторожно. Генерал уткнулся в свой компьютер и делает вид, что меня не замечает. Видимо, это нелишняя предосторожность. Теперь уже нет никаких сомнений, что он – представитель некой подпольной организации. Любая организация заинтересована в вербовке новых членов. Я стал очередным объектом в процессе пропаганды, мне оказана честь. Отчасти я ощущаю свою связь с теми, кого Генерал считает своими товарищами, с самим Генералом. Ночь без сна не прошла даром. Вопросы множатся, делятся с бешеной скоростью, словно вирус гриппа. В голове гудит точь-в-точь как при простуде.
Я решаю позвонить Генералу находясь на работе. Для этого я отправляюсь в туалет, захожу и проверяю, нет ли в кабинках людей. Забираюсь в одну из кабинок с телефоном в одной руке и визиткой генерала в другой. На своем рабочем месте Генерал снимает трубку с пояса и отвечает. Кажется, он совершенно не удивлен. Если его и забавляет эта моя конспирация, то вида он не подает.
– Надумали, – говорит Генерал сухо. – У вас есть что сказать мне?
Я сижу в кабинке на крышке унитаза. Знаю, что выставляю себя полным дураком.
– Мне… вы просили позвонить, если будет что спросить, да? Что должно произойти? Что должно происходить?
– Завтра суббота, – отвечает Генерал, – приходите в 14:00…
Дальше я слушаю его инструкции, боясь, что кто-нибудь войдет в туалет. Но я запоминаю все до мелочей.
– Возьмите с собой друга или подругу, в которых вы уверены. Если хотите, конечно. Только одного – таковы правила, – добавляет Генерал.
Я соглашаюсь. В туалет входит Поляков, я слышу это по походке. Телефонная трубка отправляется в карман пиджака. Начальник сопит, словно пришел сюда заниматься онанизмом. Он топчется возле раковин. Я смываю воду, выхожу насвистывая. Встречаюсь взглядом с начальником. Мы оба глядим в зеркало. Моя физиономия излучает злобу, будто я разъяренный бультерьер.
Вероятно, Поляков думает, что я собираюсь отплатить ему за «мудака». А сейчас мне просто на него наплевать, я отчасти могу контролировать себя. Все-таки я нахожусь на работе. И месть – блюдо, которое подают холодным.
Мою руки, вытираю салфеткой, выхожу из туалета. Поляков выглядит так, будто только что повстречался со своей смертью.
На стене дома возле моего подъезда прочувствованная надпись: «Бей натуралов! Бей натуралов! Бей натуралов!» Раньше я ее не видел, еще вчера стена в том месте была чистой. Под надписью сидит то ли пьяный, то ли наширявшийся подросток в грязной футболке. Спит. Может быть, эту надпись сделал он в порыве умопомрачения. Его одолевают темные страсти дегенерата. На лице печать вырождения.
Я останавливаюсь и смотрю, сжимая в карманах кулаки. Двор стал сумеречным, неприветливым, однако владельцы собак упорно несут свою вахту. В отдалении раздаются голоса. Где-то среди местных собачников находится блондинка. Пять минут назад я увидел ее из окна – она выводила из нашего подъезда лохматую рыжую колли. К выходу я готов заранее, остается только надеть ботинки.
Постояв рядом с гомосексуалистским заклинанием и пьяным подростком, я отхожу к середине двора. Не имею понятия, как поступить в этой ситуации, и не думаю, что кто-то имеет. Избить вырожденца до полусмерти здесь же – не совсем удачный вариант. Суббота будет днем вопросов и ответов, если верить Генералу. Следующий маленький шажок к новому существованию. Мои крылышки сохнут.
Я не иду туда, где толпятся владельцы собак. Мне неинтересны их разговоры, их лица. Я подожду, когда блондинка пойдет назад. Миновать меня она не сможет, ей волей-неволей придется познакомиться со мной. Решение принято. Я хочу вести ее завтра к Генералу.
Приходится выкурить множество сигарет и долго сидеть на стылой деревянной скамейке, прикидываясь человеком, которому просто нечего делать. Почти стемнело – насколько возможно, когда день еще увеличивается. Во дворе горят три желтых фонаря. Я вижу, как постепенно расходятся собачники. У некоторых по целому выводку разномастных догов или пуделей, у других овчарки, доберманы, ризеншнауцеры. Колли лишь у блондинки, на которую я охочусь. Собаки гавкают, люди над чем-то смеются. Меня трясет. Я озяб.
Блондинка не идет обратно, хотя вглядываясь в дальний угол двора, я определил, что там она осталась в одиночестве. Потом я только узнал о ее ссоре с матерью. Света была в ужасном состоянии духа, хуже некуда. Я поднимаюсь со скамьи, затаптываю окурок.
Как раз в этот момент во дворе и появляются черные, трое. Один ведет тигрового стаффордширского терьера на длинном поводке. Другие вразвалку идут слева от него и громко гундосят на своем языке. Свету не видно во мраке под деревьями, однако стаффорд тянет именно туда, настойчиво, потому что учуял суку. Хозяин тянет в свою сторону и ругается. Наконец сдается. Через секунду он понимает, как ему крупно повезло. Под деревьями троица нашла Белую женщину. Одну, ночью.
Переключатель в моей голове, я его четко вижу. Как-то само собой я перевожу его в иное положение. Вместо страха и неуверенности приходит ледяное спокойствие. Бешеная ярость не обжигает, а холодит. Я почти не чувствую своего тела от новой легкости. Черные смотрят на меня, появившегося из темноты в виде еле очерченной тени. Их разговоры смолкают. Хозяин паскудной псины, домогающейся Рексы, стоит ближе всего к блондинке, у него рот разинут от изумления. Они освещены лучше, чем я.
– Кто такой? Чего надо? – Знакомый лай. Это те, которые встретились Свете у выхода из подземного перехода.
– Пошел! – говорит другой, плюя мне под ноги.
Не собираюсь даже.
– Пошел! – рявкает еще один.
Мой двор. Гуляю где хочу.
– Свинья, собака русская, иди-иди, пока не зарезали, – советует хозяин стаффорда.
Слышно, как вздыхает блондинка, перепуганная до полусмерти. Градус моей берсерковой ярости повышается медленно, но верно. Мне кажется, я вижу мир в инфракрасном диапазоне, меня переполняет радость, предвкушение.
Я слишком долго беседовал с этими типами, много чести.
Рекса жмется к ногам хозяйки, обматывает ей колени поводком, уходя от наглого пса. Маленького толчка хватит, чтобы свалить блондинку на землю. У нее типичное онемение, Света стоит соляным столбом.
Я бью первым и так, как себе представляю надо бить. Современные мужчины, если они далеки от спорта, учатся драться по фильмам. Известно мне только одно в ту минуту: крепче сжимай кулаки. Позже, когда один дагестанец, запутавшись в своих ногах, упал набок, я открыл еще одно: надо быть как можно более быстрым. Как я попал первому в скулу, неизвестно. И потом кидаюсь на собачника, совершенно не беря в расчет, что он может спустить на меня свое животное. Третий достает меня вскользь по шее и плечу, но я почти ничего не чувствую. Я вцепляюсь собаководу в воротник, дергаю в сторону. Меня в лицо бьют два кулака, с двух сторон. Я ору от ярости. Мои руки работают как ветряная мельница.
Один дагестанец падает со стоном. От моей правой ноги. Она словно одержима своим собственным духом мести.
Визжит колли, визжит блондинка. Свете удается отбежать в сторону. Там она кричит и зовет на помощь милицию. И соседей, не спешащих откликаться.
Меня свалили. Я качусь по утоптанной земле, ощущая торчащие из нее верхушки камней. Кровь течет по лицу. И никакой боли. Черные накидываются. Я лягаюсь и ору. Опять попадаю кому-то ногой, кажется, в пах. Стаффорд рычит. Даг орет на своем языке. В ладони сам собой оказывается камень. Встав и получив по морде еще раз и зарядившись новой порцией бешенства, я бросаюсь в атаку снова. Камень в кулаке будто кастет. Я бью им словно ножом, острый кончик торчит наружу.
Друг собаковода кидается наутек через двор. Я получаю по левому уху. Даг обещал меня зарезать, но, видимо, ножа у него нет, иначе бы я давно познакомился со своими кишками. Кровь в глазах мешает видеть. Мои кулаки летают наугад. Один раз попадаю по чужим зубам, они крошатся. Черный вопит.
Тогда же стаффорд вцепляется мне в ногу. Из дальнего конца двора раздается свист и окрик. Из-за угла выруливает компания чуть подвыпивших русских парней, человек семь. Они видят, что происходит. Я их не замечаю. Стаффорда оттащили. Я взмахнул рукой в последний раз, попав, кажется, по затылку и понял, что рядом уже никого нет. Кто-то пронесся мимо с дикими воплями. Это уже свои. Как мне рассказали потом, даги улепетывали со всех ног и разве что не взлетали над асфальтом. Никого из черных не поймали.
Утираю рукавом ветровки глаза. Теперь вижу. Край камня, которым я отбивался, покрыт бурым, к нему прилипли черные волоски.
Парни подхватывают меня и помогают сесть на скамейку.
Со мной все нормально. Правда, спасибо.
Слышь, мужик, у тебя вся харя раздолбана. Уроды черножопые!
Разберемся, парни, спасибо…
Света набирается смелости, чтобы подойти ко мне. Парни ругаются изо всех сил. Те, что преследовали черных, вернулись. Ни следа врага. Я выбрасываю камень.
Я говорю парням спасибо еще раз. Они смеются, спрашивают, вызвать милицию или нет. Света говорит вызвать. Я говорю не вызывать. Блондинка зовет свою колли.
– Где вы живете? – спрашивает Света.
Я говорю. Она удивляется.
– Пойдемте к вам, вы весь в крови измазались.
Света обладает красивым голосом. Мне хочется спросить, может, она хорошо поет, но вдруг кружится голова. В это время парни уходят, пожелав мне удачи. Переждав приступ, я даю согласие. Не знал, что именно с этого начнется наше знакомство.
Света еле-еле затаскивает свою испуганную псину в мою квартиру, закрывает дверь. Рекса жмется к порогу, дрожит. У бедняжки стресс. Я смотрю на себя в зеркало, висящее в прихожей, и смеюсь. Блондинка спрашивает, в чем дело, отчего мне так весело. Я говорю, что за всю свою жизнь ни разу не подрался так, чтобы выглядеть подобным образом. У меня никогда не было стремления выглядеть куском мяса. Раньше я был либералом.
– Зачем ты влез? – спрашивает Света, отбрасывая формальности. – Они бы тебя убили!
– А тебя?
Она предпочитает не говорить. Сама снимает с меня заляпанную кровью ветровку, охает, разглядывая и футболку, на которой отпечатались багровые континенты.
– Аптечка есть? – спрашивает Света.
– В ванной, в шкафчике было что-то, – отвечаю я.
Я представился, блондинка улыбнулась, сказав, что ее зовут Светлана. Почти целый час после она обрабатывает мою опухшую физиономию. Перед этим она заставила меня обнажиться до пояса и ополоснула меня душем. Я стонал и хохотал, когда вода начинала нещадно драть мои раны. Хохота почему-то было больше. Я вообразил, что будет, если я припрусь в таком виде на собрание, устраиваемое Генералом.
Ухо опухло, на лбу две глубоких ссадины, под левым глазом налился черно-синий синяк, в нескольких местах лопнула кожа, особенно глубоко была задета бровь у переносицы, оттуда долго текла кровь. Света настаивала тотчас отвести меня в травмпункт, чтобы наложили швы, но я отказался. Мне хочется иметь отметины. Пусть символизируют мой отказ от стиля жизни безропотной овечки.
Пусть Поляков полюбуется.
Я сказал об этом Свете, а она вытаращила на меня глаза.
– А нога? Вдруг у тебя бешенство будет?
Да, нога тоже доставляла проблемы. Стаффорд порвал кожу и кое-где сумел глубоко погрузить клыки, но до крупных сосудов не добрался. Я чувствовал, что икра набухает. И все равно отказался от врачей. Мне тогда было наплевать, умру я от бешенства или нет. Света занялась ногой и неуклюже перевязала ее, неровно, но от чистого сердца. Сквозь бинт проступило немного крови. Я перенес на раненую ногу вес тела и нашел ее состояние вполне удовлетворительным.
Смотреть на себя в зеркало было просто страшно. Постепенно вспухла другая часть лица и верхняя губа с правой стороны. Улыбки доставляли боль. Света налепила мне на физиономию пластырь. Я стал похож на тряпичную куклу, случайно попавшую в электрическую мясорубку, а после заботливо сшитую заново из мелких кусочков.
Света спросила, больно мне или нет. Было очень больно, но я не ответил. С какой стати я буду жаловаться? Я – Белый мужчина.
Теперь я знал, кто я.
Представьте, отнюдь не каждому в жизни выпадает счастье сказать такое про себя.
Света хмуро глядела на меня, долго, а потом отправилась к входной двери. Я испугался, что она уходит вовсе. Ведь я многое собирался ей рассказать.
– Я отведу Рексу домой. И принесу болеутоляющее. У меня есть сильное, – говорит она.
На меня нападает запоздалый мандраж, я собираю всю волю в кулак. Переключатель в моей голове давным-давно сам вернулся в исходное состояние. Я больше не берсеркер, а среднестатистический придурок с набитой окровавленной мордой.
Это во мне говорит старая моя часть. Та, что не представляет себе жизни без тихих часов самобичевания и одиночества. Без оторванности и отчаяния. Старая часть сопротивляется попыткам бабочки летать. Гусенице приятней ползать среди травы, где ее не высмотрит даже шустрый воробей. Бабочка летает и ежесекундно рискует собственной шкурой.
Я слышу треск. Это моя жизнь расползается по швам.
Вернувшись, Света поит меня болеутоляющим, от которого моя голова идет кругом. Я лег на диван, наблюдая вращающуюся вокруг оси комнату. Ночь предстоит провести в лихорадке. Я ранен в самом настоящем бою, я пойму это позже, когда Генерал объяснит мне все до конца. Света хочет уйти, убедившись, что со мной нормально. Я держу ее за руку.
Мне надо с тобой поговорить. Рассказать обо всем.
Нет, она не понимает зачем.
Лекарство снижает мои умственные способности, боль прошла, однако наваливается усталость.
Приходится приложить максимум усилий, чтобы до Светы дошел смысл моих слов. Во мне нет таланта Генерала к проповедничеству. Я перескакиваю с одного на другое. У меня не хватает аргументации. Видимо, этот монолог напоминает бред горячечного больного. Что-то такое и было. Света внимательно слушала.
Она не верит.
В конце концов я умоляю о единственном – составить мне компанию.
Нет, это не укладывается у нее в голове.
Как ты пойдешь с таким лицом по городу, спрашивает она.
Я смеюсь.
***
Этажом ниже старуха выговаривает Свете, что та мешает ей спать и ходит по ночам как помешанная. Она даже не спрашивает, в чем причина. Любительнице сериалов плевать, у нее другая система координат, свой набор ценностей.
Рекса забралась под кровать и пытается уснуть. У собаки чуткий сон. Квартира Светы пропахла корвалолом, запах впитался в обои и шторы. По невидимым порам корвалол просачивается ко мне наверх. Я думаю, это предвестник скорого упадка. Молодая здоровая женщина не должна жить в таких условиях – рядом с покойницей, мечтающей о Латинской Америке.
Я лежу на своей кровати, одурманенный лошадиной дозой обезболивающего. Больше всего у меня болят кулаки. На костяшках кусочки пластыря, суставы опухли, стали синими. Единственные приятные мысли – о том, что черным досталось сильнее, чем мне, а ведь я был один. У меня целы зубы. Мой кулак разбил чьи-то передние резцы, значит, расквасил и губы врага. Ему должно быть во сто крат больнее.
Сон не приходит. И меня бесит бездействие.
Я пропускаю через себя время, пытаюсь прочувствовать его субстанцию. Оно холодное и липкое, словно железо на морозе. Не прикасайся языком, иначе лишишься его куска.
Время отвечает за жизнь и смерть. Рождаешься во времени и умираешь в нем же, никак иначе. Все знают, что умрут, но никто не хочет умирать без цели. Дайте цель, тогда пожалуйста.
Боль в костяшках моих кулаков стала острием ножа, рассекающего мою жизнь. Я чувствую судороги сознания.
Утверждают, что время идет по прямой. Что планета Земля образовалась из пылевого облака и когда-нибудь умрет, распадется на те же частицы. Что Вселенная, остынув, сожмется опять. Что было сотворение мира, значит, будет и конец его. Апокалипсис. Враг Белого человека внушает ему мысль о бесполезности борьбы. Действительно, раз все подлежит распаду, к чему сопротивляться? Необходимо смирение. У нас вытягивают энергию – у изобретателей иудаизма и христианства это хорошо получается. Исконное белое время разорвано, из круга превращено в линию. Мы не знаем единого ритма, наш организм почти забыл необходимую ему биологическую цикличность. Глобализация требует ускорения. Но сил ускоряться уже нет.
Ускорение – катализатор нашего сумасшествия. Не-белые учат нас жить по их законам, учат, как сходить с ума. Возводят это в моду. Спасибо Зигмунду Фрейду, он добился большего, чем все раввины вместе взятые.
Ныне благоденствие держится не на чистоте. Не на строгости линий. Не на тщательном расчете и порядке. Что простоит дольше: пирамида Хеопса или груда щебня аналогичной высоты? Нас пытаются убедить, что щебень. Скидайте в одну кучу все народы, приправьте удобоваримой философией, внушите всем и каждому чувство собственного достоинства, но запретите нациям думать о себе, что они самодостаточные единицы. Это рецепт счастья. Лев лежит рядом с ягненком. И ему хорошо, потому что каждый день он получает на обед нового – охотиться больше не нужно.
Дайте каждому сколько ему хочется веселых разноцветных вещичек. Дебил любит разные штучки-дрючки, они отвлекают его от мыслей о своей неполноценности.
Миллионы инорасовых побрякушек имеют хождение в Белом мире. Навешивая на себя африканские бусы и слушая черную музыку, Белая женщина приучает своего белого ребенка, находящегося в утробе, быть негром. Младенец рождается с мозгом, настроенным на сатанинский мир. Став подростком, он отращивает дрэды и начинает курить траву, напяливает широкие штаны и прется от рэпа. Его дальнейший путь – дурдом и морг. Родившись с чужими ритмами в мозгу, ребенок с первых дней превращается в культурного отщепенца. Он разлагается. Его отец и мать расово чисты, но для белой семьи он потерян.
Я будто слышу мысли Генерала.
В детских книжках пишут, что черный человек отличается лишь цветом кожи, будто этим можно объяснить двести тысяч лет пропасти между неграми и белыми. Будто эти заклинания о равенстве могут исправить звериную натуру.
Я будто читаю мысли Генерала.
Смешайте литр мазута и литр молока и попробуйте что-нибудь сделать с этой смесью. У вас ничего не выйдет. Зато мазут сам по себе весьма полезная штука. А молоком можно утолить голод и жажду.
Выпейте смесь из молока и мазута – и я приду на ваши похороны.
Старый добрый Белый Свет! Теряй, теряй свою идентичность! Пригласи к себе на обед своих убийц, мило побеседуй с ними, подставь горло под мясницкий нож! Старый добрый Белый Свет!
Верните мне мой круг, мое солнце, которое несется по небу по часовой стрелке! Я не хочу сгинуть во тьме, подчиняясь чужим пророчествам! Верните мне мои символы! Я желаю поклоняться солнцу, а не луне!
Я вдыхаю мерзкий корвалол, обоняние обострилось. Кажется, мать Светы принимает лекарство прямо у меня в квартире.
Убирайся, говорю я матери Светы, убирайся в Латинскую Америку. Дай мне спать.
***
На работе меня бы посчитали за восставшего из могилы мертвеца. Отек не спал, даже как будто наоборот. Раны подсохли, покрывшись корками, а то, что делается под кусочками пластыря, я не знаю. Места, где больше всего опухло лицо, походили на студень. Один глаз почти не видел, его застилало что-то липкое. Стоит задуматься над словами Светы, каким образом я собираюсь показаться на людях. Но это не имеет значения. Нос цел. Сломай его черные, было бы еще хуже. Что касается ноги, то на нее я вообще старался не смотреть.
Сморкаться тем не менее больно, вместе с соплями выходит кровь. Обломки образовавшейся за ночь коросты в носовой полости. Организм не хочет признавать реального факта, что получил встряску, и удивительно бодр. Улыбаюсь себе в зеркало. Какой кошмар! Я должен пойти сегодня к Генералу. Если там соберутся сомневающиеся, я выступлю наглядным пособием, ходячим постером из серии «А ты записался добровольцем?» Меня надо сфотографировать, я выставлю вперед указующий перст. Даже страшную морду не нужно корчить. Моя сегодняшняя просто супер.
Этажом ниже Света уже поднялась, она сказала мне, что даже в выходные вскакивает в семь утра. Раньше для меня не существовало пространства под моей квартирой. В нынешние времена там живет женщина, к которой стремится моя плоть и кровь.
Бреюсь с трудом, размышляя: «Передумала она или нет?» Прожевать бутерброд с копченой колбасой – настоящий подвиг берсеркера. Всюду в лице гнездится ноющая боль. Тщательно вычищаю ротовую полость и заодно обследую ее, нет ли где вызванных ударами повреждений. С зубами и деснами все хорошо. Нахожу темные очки, чтобы на улице хоть как-то скрыть мой кондовый синяк. Теперь сходство с мертвецом сильнее.
Света признается, что ей все труднее проводить время дома и что скорее всего она снимет комнату и оставит мать одну. Старуха будет счастлива, никто больше не встанет между ней и Сюзанной Виэйрой. У Светы изможденное лицо, легкий макияж не может этого скрыть. Откровенность блондинки меня немного пугает. Девушка не спала всю ночь. Я хотел сказать, что ей надо было придти ко мне и провести время тут. По крайней мере мы бы могли проговорить до утра. Довольно романтично встречать рассвет вдвоем. И не в постели и не после нее. Но не сказал, боясь разрушить хрупкий мостик, переброшенный между нами.