К утру Ровный мог бы сказать: «Тот список я прочел до половины», но он не был склонен подражать старику Гомеру. Вместо этого он отложил рукопись и заковыристо выматерился, что в общем-то было ему не свойственно.
Рукопись обрывалась, страниц не хватало.
Вот такая катастрофа локального масштаба.
В папке, в самом ее начале, лежали письма, не письма даже – короткие депеши (явно черновики, предназначенные для писца) принадлежавшие руке Филиппа де Лалена, которую антиквар уже успел изучить. Да только толку-то с них?
О, да! Коммерческая ценность зашкаливала, без сомнений!
Был бы жив несчастный жадина и меркантильный сукин сын – Артем Петухов, прыгал бы от радости выше головы. Но, увы, тело его лежало сейчас в холодильнике, абсолютно бесполезное и никому не нужное, кроме, наверное, судебного патологоанатома, которого Бог и государство наделили обязательной тягой ко всяким мерзостям. Ведь кто-то должен в них копаться!
Ровный тоже относился к породе сукиных детей, но сейчас ему нужны были не деньги. Он жаждал (именно так – жаждал) разгадки. Что было дальше? Этот вопрос был напрямую связан с его новым, ранее не знакомым состоянием, – антиквар боялся. Боялся так, как никогда раньше, он даже не знал, что такое бывает. Не парализующий страх перед несущейся электричкой, не опасение неизбежного конца в виде кирпича на голову, или чемпиона в тяжелом весе – рака.
Нет – это все знакомо каждому, а от того – нормально, ну… практически.
Этот же новый ужас был именно ужасом – ощущение того, что стабильный мир дал трещину, и в него ворвалось неведомое. То, чего не может быть. Но он было, чувствовалось и пугало. Пугало самим своим постоянным присутствием: я здесь, парень, и тебе придется с этим как-то жить.
Как недавно, когда страх атаковал антиквара в ночной квартире. Тогда была концентрированная доза, но в ограниченном отрезке времени, теперь – именно тоже ощущение, не такой интенсивности, зато постоянно.
Кирилл теперь понимал, отчего наркоман и внук геройского деда по совместительству, так старался спихнуть эти бумажки. То, что в них написано, было настолько неправильным, что просто не могло быть, существовать и быть правдой. Но Ровный чуял – правда.
Уж очень заметно отличие от стандартных средневековых фантазий, вроде песьеглавцев Марко Поло и прочих Гогов с Магогами.
И в этом требовалось разобраться. Причем, чем быстрее, тем лучше.
Потому как перед глазами все еще стояла интерьер петуховской спальни с двумя растерзанными телами – вот это страх вполне понятный и конкретный. Антиквар более не сомневался, что бумаги и жуткая участь его друга связаны.
Потому как наркоман Дима не мог прочесть содержания бумаг, но все равно – очень боялся. Это совершено необъяснимо и с точки зрения сухой науки – невозможно, но от архива веяло, вполне ощутимо веяло ветром страха.
– Как разбираться будешь, дубина? – спросил Ровный сам себя, поднялся из-за стола и потер глаза.
По ту сторону занавесок вовсю светило солнце, а сквозь препоны стеклопакетов рвался ощутимый запах соседского кофе. Утро хозяйничало в мире, ведь антиквар истратил на чтение всю ночь.
– Дубина, – повторил Ровный, обращая стопы на кухню. – Вот чего тебя заклинило, а?!
Далее мысли обратились в направлении ФСБ. Потому что заклинило антиквара, и в самом деле, знатно! Сразу, сразу, еще в милиции надо было рассказать о своих подозрениях и делишках Петухова! И уж тем более, не интересничать, когда за него взялись представители Конторы.
Но в первом случае помешала жадность (коммерческий интерес, мать его ети!), а во втором – необъяснимое любопытство.
«Я же ученый, пусть бывший», – попытался обмануть себя Ровный, насчет любопытства, и не обманул. – «Какой ученый! Барыга! Самый банальный барыга! Звонить, срочно звонить, где там визитки…»
Антиквар пришлепал с кухни, дуя на чашку с кофе, поминутно обжигаясь раскаленной сжиженной бодростью. Нашарил на столе орленые визитки, ухватил трубку и…
…набрал номер наркомана Димы.
– Алле! – сказал трубка.
– Дмитрий?
– Чего надо?
– Вас, молодой человек, вас. – сказал Кирилл. – Ровный говорит, узнали?
– Ну узнал. Надо, говорю, чего? – судя по голосу, Дмитрия мучила абстиненция, а может быть, просто не выспался?
– Надо обсудить несоблюдение договора с вашей стороны, молодой человек.
– Чего-о-о?!
– Того что ты, козел, бабки взял, а товар отдал не полностью! – рявкнул Ровный, внезапно взъярившись. – Где вторая половина рукописи, ушлепок?! Ты чего себе думаешь?! Что нас можно кинуть по тупому, ты, говнюк убогий?!
– Какого хрена, чувак, какая вторая половина…
– Заткнись и слушай! Сейчас десять утра. Я буду очень скоро. Если ты не отдашь мне бумаги, или если тебя не будет на месте, с тобой буду разбираться уже не я. Ты понял?
– Да пошел ты на х…й! – ответил Дима и отключился.
– Ах ты… говно! – заорал в немую трубку антиквар и стал лихорадочно одеваться.
О чем он думал в те секунды остается решительно непонятным. Надо полагать, что проблески рационального разума имени Рене Декарта все еще пробивались через дурман эмоций, потому что визитки ФСБшников он все-таки прибрал в карман.
Через двадцать минут зеленый «Паджеро» несся в направлении Чугунной улицы, повизгивая покрышками и порёвывая дизелем. Над рулем мелькали налитые кровью глаза и нехорошо перекошенный рот. Мания, истинная мания овладела Кириллом, обычно рассудительным и даже боязливым в действиях.
Тем не менее, рацио, то самое глубинное, сработало. Ровный вытащил из нагрудного кармана рубашки первую попавшуюся визитку, а потом извлек телефон, принявшись за не самое безопасное на свете дело: набирать номер на скорости восьмидесяти километров в час на улицах мегаполиса.
– Алло! Алло!
– Слушаю, Бецкий.
– Владислав Аркадьевич?
– Слушаю вас.
– Ровный говорит…
– Кто, простите? Вас плохо слышно.
– Ровный! Кирилл! Мы вчера виделись на улице…
– Ах, да! Господин Ровный! Чем могу быть полезен?
– Можете! – заверил Ровный. – Я вчера долго думал… короче говоря, я прямо сейчас еду на Чугунную, прямо туда, где мы встретились, вы адрес помните?
– Конечно помню. Так вот что за шум – вы на машине!
– Именно. Подъезжайте, есть разговор и вещественная улика. Ну… я думаю, что улика. Я буду на месте минут через двадцать.
– Мы на Литейном, не думаю, что поспеем одновременно с вами, тут такие пробки...
– Не важно, дождусь.
На пассажирском сиденье «Паджеро» лежал кейс, тот самый, с капитальной папкой-скоросшивателем.
«Ну ее к монахам!» – думал про себя Кирилл. – «Отдам конторским. Целее буду! А для любопытства у меня есть сканированная копия».
Правильная мысль.
Зачем, при этом, ехать к наркоману? А вот бес знает! Причем именно так: бес. Мелкий бес толкал антиквара вперед. А может, не такой уж мелкий?
***
Визгливо затормозив возле дома на Чугунной, антиквар покинул авто и огляделся.
Улицу мело летней метелью – тополиный пух сверкал в лучах утреннего солнца, перекатывался, взлетал, падал, повинуясь шалостям ветерка.
«Вот ведь, чёрт, а к полудню опять заткнётся», – подумал Ровный, разумея недолгий утренний ветер. – «И будет снова не город, а микроволновка. Ишь как припекает, будто не Питер вовсе».
Чугунная улица, а точнее дом №6, тоже были не совсем в порядке. Отсутствовала важная достопримечательность, которую Ровный против воли искал взглядом. На скамеечке не было вредного художника, как там его… Пантекорво. Как вчера пропал, нагнав туману, так и не возвращался. Впрочем, кто знает? Ушёл за газетами, гуляет, посещает продовольственные лавки, мало ли может быть занятий у пенсионера?
– Ну и пусть его. – постановил антиквар вслух, разгоняясь в сторону парадного.
Внутри уверенно разворачивалась пружина злобы. На себя – за явную дурость, на обдолбанного Диму – за хитрожопость, на город – за жару. И, даже, на новопреставленного Петухова – за то, что так не вовремя зачехлился.
Хлопнула дверь подъезда, и Кирилла обняла прохлада. Прохлада и тишина, будто не обшарпанной створкой отсёк он себя от мира – танковым люком. Окно на площадке изо всех сил било светом, будто лазерная пушка. В солнечных лучах играли свои игры пылинки, напополам с вездесущим пухом тополей. Ровный шёл сквозь них, постепенно тормозя изначальный разгон.
Было ему здорово не по себе.
Всё-таки один к явно неадекватному наркоману…
– Чушь какая! – прошипел антиквар злобно и запрыгал через две ступеньки.
Ещё одной чертой лестничного пролёта был неожиданный холод. Если у дверей парадного сделалось прохладно, то теперь – холодно. Или, пожалуй, морозно. Кирилл даже обтёр взглядом стены – при такой температуре впору завестись инею. Но не было никакого инея.
И, отчего-то было очень и очень тихо. Будто вымер дом, заодно утащив на тот свет все положенные мегаполису шумовые эффекты: рык грузовиков, сигналы автомобилей, голоса людей, ветряной тополиный шелест.
Стряхнув с себя оцепенение, Ровный шагнул к двери, подышал для бодрости и с силой постучался, игнорировав звонок.
– Эй, Дима! Открывай!
Молчание было ему ответом.
– Твою мать, открывай! Я знаю, что ты здесь!
И опять оно – молчание.
Антиквар вдарил по двери уже серьёзно, аж кулак засаднило. Дверь подпрыгнула, срикошетила от косяка и отворилась. Ровный невольно шагнул назад. Но, вспомнив, что наркоман не имел обыкновения запирать дверей, вторгся в квартиру.
– Короче, я вхожу! Сейчас у нас с тобой будет разговор, хочешь ты этого или
нет! – пообещал Ровный.
И соврал. Потому что заходить вглубь наркоманова обиталища ему, вдруг, совершенно расхотелось. Воняло. Не скотобойней, как у Петухова, но все равно – запах впечатлял. Общая мёртвая тишина и отсутствие всякого движения до того напоминали совсем недавнее приключение на Петроградском, что понять его можно.
Антиквар прокрался на цыпочках к углу коридора. Постоял у стенки, выругал себя мысленно за смехотворное поведение и шагнул в сторону кухоньки, где по мнению Ровного должен был обретаться наркоман.
И он не ошибся.
Вот только наркоман обретался на полу в луже мочи лицом вниз ногами к опрокинутому табурету. Убойные ароматы вылетали наружу именно отсюда.
«Передознулся! Ну и смердит от него! Вот ведь, блин! Только бы не сдох!» – такие слова пробежали в антикваровой голове.
– Эй, полудурок! Тебе сперва вломить, а потом вызвать скорую, или сперва вызвать, а потом вломить? – крикнул Ровный, как он надеялся грозно.
Полудурок, как и ожидалось, молчал. Однако пальцы его подрагивали, подрагивали и ноги. Ровный протопал на кухню, стараясь дышать ртом и как можно реже. Перед валяющимся торчком он остановился, ибо слабо представлял, что в таких случаях делают. В меню, которое развернула услужливая память, присутствовали следующие пункты: облить водой, нахлестать по щекам, сделать укол адреналина или искусственное дыхание рот в рот.
Адреналина не имелось, ровно как и желания трогать пациента руками и, тем более, губами. Поэтому, Ровный обошел лужу мочи, добрался до раковины, добыл под нею ведро, наполнил до краёв. А потом с мстительной радостью окатил Богуслава, начав с головы.
Помогло.
Наркоман Дима резко поднял голову от пола и уставился перед собой. Был он бледен с отливом в синеву, на скуле багровел кровоподтёк – явный след знакомства с полом. Он заворочал головой в одну сторону, потом в другую, пока не упёрся глазами в ботинки Кирилла. Словно зацепившись за них взглядом, он замер и стал поднимать лицо всё выше и выше, наведясь, в конце концов, на Ровного.
– Эй, ты чего? – только и смог выговорить тот, против воли пятясь мимо раковины в коридор.
Лицо, бело-синее, разбитое при падении с табурета было не в порядке. Главный непорядок заключался в глазах. Белки, густо располосованные красными прожилками и неподвижные, невероятно суженные зрачки. Мысль в них читалась ровно одна и такая, что связываться с носителем её категорически не хотелось.
В глазах пылала ярость.
Наркоман тихо засипел, а потом зарычал. Потом, медленно подвёл руки под грудь и прыгнул. Прямо с пола, из положения лёжа.
***
– Куда его понесло с утра пораньше – вот что интересно. – сказал Бецкий, выруливая «Лексус» из автомобильной запруды Литейного моста.
– Хорошее у тебя утро, Слава. – отозвался с пассажирского места Быхов. – Одиннадцатый час! Добрые люди уже на работах работают. С девяти утра. А некоторые даже с восьми.
– Этот Ровный антиквар к добрым людям не относится. – отрезал Бецкий и ловко разминулся с кормой маршрутного такси, которое проводило японский болид гневным гудением. – Добрые люди – на заводах, а он – спекулянт и язва.
– Слава! Ты аккуратнее, убьешь ведь! – прокомментировал Быхов очередной маневр товарища. – Ну уж и язва! Нормальный мужик, выживает, как может, чего ты хочешь? Время такое.
– Хочу, чтобы мне мозги не вкручивали! Ведь сорок минут вчера развлекался, юморист чертов… Запали мне сигарету… во-о-от так… – Бецкий принял зубами первый утренний «Кент», – тогда как мы ему со всей душой намекали: давай, мил человек, по делу – колись, что знаешь! Ясно же что замазан по глаза. А он что?
– Твое «замазан» к делу, как говорится, не подошьешь. Нам ему предъявить нечего, с какой такой радости ему с нами откровенничать? – ответил Быхов.
– С такой, что мы людей спасаем, и его, между прочим, тоже – мог бы пойти на встречу, а не упражняться в остроумии! – Бецкий крутнул руль, бросив машину на набережную, которая, по счастью, не стояла мертвой пробкой. Вяло, но плелась.
– Лучше, как при Ежове: вломился в квартиру и поговорил по душам? – подначил напарника Быхов и тоже поднес сигарету к прикуривателю.
– При Ежове в квартиру ломиться не потребовалось бы! Какой уж там Ежов… При Андропове – увидел бы корочки – раскололся в момент до самой жопы! Потому что уважение к органам – залог безопасности государства.
– Вот именно. При Ежове и Андропове было за что уважать, а теперь? А теперь нас обывателю уважать особенно не за что.
– Я и говорю: спекулянт, язва и козел. – заключил Бецкий, вовсе не обратив внимания на крайнюю свою нелогичность.
– А вот куда его понесло и зачем – вот это вопрос. Хотел поговорить – так подъехал бы на Литейный, или сидел дома…
– Коз-з-злина… – прошипел Бецкий и согласно кивнул. – Сделает он нам проблему, вот увидишь!
– Не знаю насчет проблемы, но, насколько я понял по голосу – парень явно неадекватен текущему моменту, надо его перехватить, пока он глупостей не наделал.
– Он уже наделал. Чугунная – это же он к обторчанному гражданину Богуславу намылился! За каким бесом? А Богуслава надо было еще вчера передать в наркоманское Управление – у него же не квартира – склад этой дряни!
– Не наш профиль. Нам что, за каждым упоротым балбесом гоняться?
– Да я так, из солидарности с коллегами… Нет, ты погляди что творят!
За поворотом на улицу Арсенальную их караулил патруль ДПС. Ошалевший от счастья, (еще бы! «Лексус» попался!), бдительный постовой выпрыгнул на дорогу, вращая жезлом, совершенно упустив из виду конторские номера. Бецкий вынужденно затормозил, испятнав асфальт дымящейся резиной. В водительское окно троекратно стукнулся жезл, а когда оно уехало вниз, образовавшийся проем заполнило пухлое, радостное лицо под сенью аэродромной фуражки.
– Старший сержант Плетнёв. – представилось лицо. – Нарушаете?
Бецкий выставил наружу участок тела, к которому крепилась левая рука и голова.
– Старший сержант Плетнёв, ты чего под колеса кидаешься?
– Я вас спрашиваю, почему нарушаете? Так, предъявите документы и выйдете из транспортного средства. – патрульный посуровел, отступил назад, положив руку на кобуру, прятавшуюся в тени могучего пуза, на котором трещал застежками бронежилет.
– Ты, видать, недавно служишь? На номера посмотрел, прежде чем под бампер сигать? Тогда посмотри на это и служи дальше. – Бецкий продемонстрировал удостоверение.
Страж дорог извинился, козырнул и очистил горизонт, а чекист принялся ругаться, что вот из-за таких неопытных можно все дело провалить. В самом деле, какой идиот станет тормозить машину с номерами ФСБ? Ведь если она, машина, нарушает скоростной режим, значит у экипажа имеется неотложная необходимость. А если таковой нет – все одно – не проверить и мздой не разжиться.
Полупустая Арсенальная в пять минут донесла «Лексус» до места. Проколесив по улице имени самого углеродистого состояния железа, товарищи высадились подле хорошо знакомого зеленого «Паджеро». Джип был пуст, пустовал и тротуар, лишь недалекая заправка обслуживала приблудившийся «Пассат», да в «Ароматный мир» на другой стороне дороги, забежал страждущий. В воздухе плыли заводские звуки и плотный запах падавшей на город жары.
Быхов оглядел пейзаж и звучно чихнул.
– Аллергия… тополиный пух сведет меня в могилу… – пожаловался он.
– Тебя не пух, тебя вот это вот скорее, – Бецкий продемонстрировал напарнику окурок.
– … и жарища. – закончил Быхов. – Чего мы по такой жарище в костюмах ходим, как мазохисты!?
– Ствол прятать удобно. – Бецкий одернул пиджак и закрыл машину.
– Ствол можно и под рубашкой того…
– И будешь ты похож на придурка из фильма про калифорнийских бандитов.
– Ладно, бросай трепаться, двинули!
– Куда? К наркоману Диме?
– К нему, к нему. Или я не заметил господина антиквара?
Чекисты достигли обшарпанного парадного, подле которой пустовала не менее обшарпанная скамейка, где не караулил сегодня художник Пантекорво. Оба замялись перед дверью. Иди внутрь почему-то не хотелось.
– Ты серьезно веришь в этот бред? – спросил Бецкий непонятно, по всей видимости, в продолжение какого-то давнего разговора.
– Ты за двенадцать годков в нашем управлении еще не отвык удивляться? – парировал Быхов.
– Уж очень бред матерый.
– Матерый. – согласился низкорослый чекист. – Ну, чего встал – вперед!
– Надо было взять дробовики. – Бецкий процитировал тот самый фильм про калифорнийских бандитов, очень похоже сымитировав даже сокрушенный тон голоса, и шагнул в сырую, прохладную темноту за дверью.
***
Художник Пантекорво вовсе не просто отсутствовал на посту при парадном.
У него была уважительная причина – его не было дома.
В то самое время, когда высокий и маленький чекисты мялись перед парадным на улице Чугунной, словно пораженные внезапным параличом, старый художник не мялся, но действовал на проходной судебно-медицинского морга, что на Екатерининском проспекте, 10.
Снаружи раскинулось штилевое море лип, обворожительно пахнущих, несмотря на жару, а внутри, опять-таки, несмотря на жару, было прохладно и пахло вовсе не липами, как и положено воротам на тот свет.
Аккуратный старичок в парусиновой паре, белом картузике с антикварного вида тростью в руках и не менее антикварными сандалиями на ногах, препирался с местным цербером, вооруженным инструкцией и сержантскими погонами.
– Молодой человек, я в десятый раз говорю: мне необходимо видеть тела убиенных граждан: Петухова А.А. и его супруги Римской Т.И., я знаю, их доставили в ваше учреждение. В особенности первого. – так и сказал: «убиенных».
– Уважаемый, – устало отвечал сержант, – я вам в десятый раз сообщаю: я не имею права вас впускать. Это судебное учреждение, а вы не родственник, вашей фамилии нет в книге посещений, вы, простите, – никто! Поэтому я вас никуда не пущу.
– Тогда я позвоню вашему начальнику Георгию Петровичу Лаврентюку.
– Имеете право.
– То есть, не пустите?
– Нет. – ответил цербер и вздохнул, подумав: «вот же прицепился старый клещ!»
– Ну хоть скажите: тела уже вскрывали? У вас есть какие-то записи, как это называется… база данных! – старик кивнул на монитор компьютера, видневшийся над загородкой.
– Послушайте, уважаемый… – сержант встал, покинул свое фанерное обиталище и вышел к «старому клещу». – Я просто стою на посту, вот и все. Пускаю туда, выпускаю оттуда, согласно инструкции. Передо мной никто не отчитывается: кому, что и когда вскрывали. Понимаете? Я не доктор, я даже не лаборант, я – полицейский и попал сюда по разнарядке – сторожить. Вот я и сторожу! Что вам от меня нужно?! Неужели непонятно? С первого раза! Вот были бы вы родственник – тогда другое дело!
Старик тяжко оперся на клюку и, судя по всему, не менее тяжко задумался. Раздумье перешагнуло границы приличий – в самом деле, проходная морга не место, чтобы стоять вот так столбом, прикрыв глаза целую полновесную минуту! Страж открыл рот, дабы намекнуть, но не успел, потому что упрямый дед растворил очи, которые неприятно напомнили сержанту глаза иконописных святых в церкви. Вроде бы смотрят в никуда, а вроде бы и все время на тебя.
– Нехорошо, товарищ милиционер!
– Я – полицейский… что «нехорошо»?
– Обзывать старого человека клещом.
– Что… – сержант разинул рот и тут же с костяным щелчком захлопнул его.
«Черт, как же неловко-то, а?! Неужели я забылся и вслух ляпнул?! Вот же довел старикан!»
– Ничего вы вслух не ляпнули, не беспокойтесь. – сообщил дед.
– Как… вы… я не понимаю… – сержант заелозил всем телом, будто хотел выскользнуть из ботинок.
– У вас лицо говорящее, молодой человек. Когда человек редко думает – посетившая мысль видна, сразу и в подробностях. Тяжкое это дело – размышлять. С непривычки.
– Что… – повторил полицейский, потому что реагировать было нужно, но как именно – он не знал.
Старик усмехнулся в бороду.
– Да ништо! – передразнил он и вонзил взгляд в зрачки сержанта, заговорив медленно и веско: – Я – родной дед покойного гражданина Петухова А.А. Родной дед покойного. Артема привезли к вам, мне необходимо проститься с внуком. Гражданин Петухов – мой внук. Мой родной внук. Я – его дед. Я должен его увидеть. Можете отвечать, привратник.
– А-а-а… – протянул привратник после паузы, словно просыпаясь. – А-а-а-а… что ж вы сразу не… оно тогда… документики бы ваши… зафиксировать…
Художник сцапал из визитницы на стойке первую попавшуюся бумажку с рекламой каких-то очень ритуальных услуг и поделился ею с полицейским.
– Благоволите. Меня зовут Петухов Борис Викторович, шестнадцатого года рождения, – и пояснил: – тысяча девятьсот шестнадцатого.
Цербер порысил в загородку и тщательно перенес в гроссбух сию информацию, ежесекундно сверяясь с рекламным флаером, который старику и вернул, со словами соболезнования.
– От головной боли хорошо помогает нурофен. – невпопад ответил художник, проходя в скорбное царство.
– Простите? – проводил его непонимающим вопросом полицейский.
– Не за что. Прими через час сразу две таблетки – поможет.
И он уверенно, словно бывал здесь не раз, углубился в коридоры и лестницы, стремясь к полуподвалу, где и располагалась мертвецкая.
Утроба здания встретила его роением людей в халатах. Хоть было их всего трое, они умудрились создать суету, настолько далекую от здоровой, что и сравнить не с чем.
***
Звонок не работал.
– Ну… – Бецкий родил заковыристый матюг, вовсе не вязавшийся с его аристократической фамилией и благородными чертами лица.
– Вчера еще работал. – ответил шепотом Быхов, причем, отчего случилось такое понижение громкости, он не сумел бы объяснить.
– Торчок хренов! – сказал его товарищ, тоже, заметьте, шепотом.
Оба стояли на площадке второго этажа перед дверью, чья коричневая краска змеилась кракелюрами. Из окон на лестнице с пушечной силой било солнце, но здесь, на площадке, было холодно. Настолько холодно, что невидимые ледяные пальцы расшалились под пиджаками сотрудников Конторы.
Ненормальный холод и ненормальная тишина царили здесь – казалось звуки улицы не долетают до площадки вместе с джоулями тепла. Хотя, казалось бы, дом не был богат ни стеклопакетами, ни кондиционерами, в то время как эффект складывался именно такой: закрытый стеклопакет и пашущий вовсю кондиционер.
– И что? – задал Быхов риторический вопрос.
Бецкий вновь утопил немую кнопку.
– Понятно. – ответил его коллега и зябко поежился.
– Вышибаем? – Бецкий кивнул на дверь.
– Ссыкотно. – признался Быхов.
– В смысле, что мы без ордера и все такое? – уточнил Бецкий.
– В смысле, что ссыкотно! – оборвал его товарищ злым шепотом.
– Надо было брать дробовики. – констатировал Бецкий все той же цитатой и вздохнул, примеряясь к хилой деревянной преграде.
И тогда из недр квартиры донесся гулкий, увесистый бум-м-м.
Чекисты подпрыгнули, до того неожиданным оказался звук.
Бум-м-м! Бум-м-м! Бум-м-м! и еще раз: бум-м-м!
Нечто с размеренностью метронома било, будто бы в бочку. А ведь не было там никаких бочек…
– Вышибай! – сказал Быхов.
И…
Не успел Бецкий расправить могучие плечи и как следует приложиться, дверь скрипнула и распахнулась.
– Открыто, епт…
Напарники зашли внутрь, мгновенно погрузившись в еще сильнейший холод и невероятную вонь. Перед ними лежала прихожая, заставленная антикварной мебелью, короткий коридор и отворенная комната со все той же старорежимной обстановкой. И ни души.
– Господин Богуслав! – позвал Бецкий. – Господин Богуслав! Мы из ФСБ, мы вчера были у вас, если вы помните…
– Ни хрена он не помнит. – прошипел Быхов, имея ввиду вчерашнее состояние «господина Богуслава».
– И где он?
– Да на кухне! – Быхов ткнул большим пальцем за угол прихожей. – Блин, воняет-то как, будто сдох кто!
Бум-м-м! – раздалось из-за поворота на кухню.
Чекисты разом шагнули вперед и увидели хозяина. Он стоял перед дверью в сортир и мерно колотился в нее всем телом, откидываясь назад и шлепаясь сразу грудью, животом, головой. Деревянная створка скрипуче постанывала, так что было ясно: недолго ей осталось, а по белой эмали ползли пятна крови ровно в том месте, куда приходилось лицо наркомана Димы. При этом, хозяин оного не обращал ни малейшего внимания на явное неудобство такого метода.
«Сколько же он хмурого вколол?! Такая анестезия!» – пронеслось в мозгу Быхова.
Бецкий же собрался подойти и одернуть невменяемого парня, но вместо этого быстро отступил назад, вглубь прихожей, утянув за собой напарника. Движение это несло в себе один голый инстинкт и никакого разума. Инстинкт самосохранения. Что-то было неправильно во всей фигуре Дмитрия Богуслава, если не принимать во внимание тот факт, что человек пытался вынести дверь собственным лицом.
– Эй, придурок! – рявкнул Бецкий. – А ну, завязывай!
Придурок немедленно «завязал» и обернулся к гостям.
«Обосрался, скотина», – такая мысль вспыхнула на границе сознания Быхова.
«Не обосраться бы», – в унисон подумал Бецкий.
С разбитого до мяса лица, нет, морды, на чекистов уставились совершенно жуткие, пронзительные глаза. Свернутый набок нос, растёсанный, кажется кость виднеется, лоб и две кошмарные дыры, из которых словно выглядывала сама смерть. Ни один из «инквизиторов» не сумел бы объяснить, что именно их так впечатлило, но оба разом шагнули назад, а Бецкий даже поднял руку в защитном жесте.
– Эй, придурок! – на этот раз рявкнуть у него не вышло. – А ну, утихомирься!
– Стой, где стоишь! – крикнул Быхов, но тоже не очень уверенно.
Ответом стал стремительный бросок. Наркоман Дима выставил руки со скрюченными пальцами, которые украшали синюшные, обломанные ногти и кинулся на чекистов.
Бецкий рефлекторно встретил его могучим хуком в челюсть, хотя вряд ли смог понять, как среагировал, настолько быстрой была атака. Масса сложилась с ускорением, челюсть хрустнула, а торчка, в котором было килограмм шестьдесят, кинуло в сторону. Но он и не думал падать. Более того, не думал прекращать атаку.
Богуслав, или то, что было им ещё вчера, развернулось с неуловимой глазом скоростью и наотмашь хлестнуло Бецкого по голове тыльём ладони. Здоровенный чекист с грохотом влетел в дверь, что вела в комнату и вынес ту собственной спиной. Наркоман тут же прыгнул и вцепился в Быхова, оторвав того от пола и швырнув на пол. Он зарычал, замотал башкой, словно выбирая, на кого кинуться. В этот момент, Быхов подцепил его ногу носком ботинка и с силой пнул вторым в колено.
Торчок упал, с размаху приложившись затылком в паркет.
Бецкий уже был на ногах.
– Лежать, пидор! – он ткнул пальцем в сторону Богуслава. – Или вставать потом не захочется!
Однако наркоман Дима извернулся на полу и стремительно прыгнул… точнее, собирался прыгнуть, потому что Бецкий с шагом впечатал тому каблук в подбородок. Богуслава швырнуло назад – в кухню.
Рядом тяжело поднялся Быхов.
– С-с-сука… – выдохнул он. – Ну, вот и всё…
Только это было далёко не всё. Чёртов наркуша вскочил на ноги. Удар, способный не то, что вырубить – отправить на тот свет чемпиона по боксу, никак не убавил ему прыти и ярости. Богуслав задергал головой, завыл на одной ноте. Рука его мазнула по мойке, и в ней засверкал нож.
– На хуй! – крикнул Быхов, рванув из кобуры пистолет.
Вслед ему обнажил оружие и Бецкий. Клацнули предохранители – вместо тысячи слов.
– Ещё одно движение… – начал было чекист, когда наркоман рванулся через коридор.
Пистолеты, разродились оглушительным девятимиллиметровым лаем на два голоса. Полдюжины пуль препарировала грудь господина Богуслава, а останавливающий эффект макаровских патронов вернул его на зассанный кухонный пол. В воздухе повисла красная взвесь от сквозных прострелов, в луже мочи закрутились кровавые водовороты.
– Вот теперь точно всё. – констатировал Бецкий.
– Из-за этого пидораса теперь объяснительные писать до очешуения. – ответил Быхов и добавил. – Чем он поставился, вот что интересно? Чуть не убил обоих!
Чекисты зашагали к телу.
Быхов отбросил ботинком лязгнувший нож, старомодный мясной тесак с деревянной ручкой. Бецкий, на лице которого наливалась гематома, наклонился, чтобы пощупать шею наркомана Димы. Хотя, учитывая шесть пуль в груди, затея была явно из разряда более обязательного, чем необходимого.
Господин Богуслав лежал на спине, раскинув руки. Голова нелепо закинула назад. Живой человек так расположиться не мог, о чём Бецкий и сообщил:
– Готов. Надо было брать дробовики, всё равно теперь замумукаемся писать бумажки. Ты только посмотри, во что он себе харю превратил, а! Ведь каша!
В этот момент, глаза наркомана открылись. Неукротимой ярости и жажды убийства в них более не было. В них не было ничего.
Быхов охнул. Бецкий тоже.
– Рефлекс… – начал было он, но тут зрачки двинулись, остановившись на нём.
Бецкий почуял, будто под рубашкой прогулялась огромная холодная рука, а желудок ухнул куда-то в область таза. Он, который раз за сегодня, отступил назад, не желая верить увиденному. Рядом с ним отступал, тихо матерящийся Быхов.
Но верить пришлось.
Покойник согнул ноги, перевернулся на бок, потом на четвереньки и встал.
Глаза… да какие глаза, абсолютно пустые, неживые буркала свелись на чекистах. Бывший наркоман Дима зашипел, будто из проткнутой камеры вырвался воздух и вдруг, шатаясь, побежал на чекистов, загребая в воздухе руками.
Вновь загрохотали пистолеты. У «инквизиторов» на этот раз не хватило сил на какие-то слова, они просто принялись стрелять. Еще шесть пуль врубились в грудь, а тело откинуло назад. Но когда чекисты опустили стволы, они увидели сквозь прозрачный пироксилиновый дым, что Дима затормозил задницей о стол в кухне и бросился, побежал вперед!
– … твою мать! – заорал Бецкий, ухватил для верности ПММ обеими руками и в два сдвоенных выстрела начисто вынес коленные суставы бывшего наркомана.
И только тогда, ноги его подкосились, и он рухнул головой вперед в коридор.
– Что это было?! – выдохнул Бецкий.
– Смотри! Ползет!!!
Дима полз к ним, перебирая руками, а кошмарные его глаза не отрывались от напарников, зубы клацали, как кастаньеты.
– На хер, «смотри»! Огонь!
Оставшиеся в магазинах пули пришлись в самую близкую часть тела – в голову. Лишенное половины черепа тело, как раздавленный паук, дергалось, слепо скребя конечностями в луже крови и мозгов. Быхова вырвало. А Бецкий снабдил пистолет свежим магазином, который и разрядил, целясь в хребет и шею. Изуродованное тело и после этого не прекращало корчиться, наверное, с минуту.
– Охренеть! Просто охренеть! Он что, мертвый?! – крикнул Быхов задыхающимся голосом.
– Теперь, точно мертвый! – также, задыхаясь, ответил Бецкий – его трясло, но руки сами переснаряжали пистолет.
– Видел! Мля… это что же получается?!
– Это, выходит, что бред – не вполне бред, или мы оба сошли с ума. – непонятно пояснил Бецкий.
– Лучше бы мы сошли.
И тут из санузла раздался голос. До того вышло внезапно, что чекисты разом наставили стволы на звук и лишь чудом не открыли огонь. Голос истерично выкрикивал один и тот же вопрос:
– Вы его убили?! Вы его убили?! Вы его убили?!
– Ровный? – переспросил Быхов. – Ровный, ты?
– Вы его убили?!
– А ну, тихо! Кирилл, это ты?
– Я.
– Можете выходить, только не испачкайтесь, здесь все в мозгах.
Прозвенел отбрасываемый крючок, открылась наружу дверь, и из санузла вышел антиквар, которого также немедленно вывернуло, отчего в луже мозгов и крови заплескалась доза густой желчи.
***
На скамеечке перед парадным Ровный истребовал выпить «если есть». Выпить нашлось. Бецкий притащил из «Лексуса» фляжку виски, коего антиквар и испробовал долгим, неостановимым глотком. Лишь потом он смог говорить и заговорил, а Быхов вдруг понял, что кирилловы волосы не менее чем на четверть разбавлены сединой.
И не удивительно, потому как история получилась скверная.
Когда наркоман Дима прыгнул на антиквара…
– Блин, я едва прямо там не сканал, как заморозило, стою и чувствую: слюна изо рта каплет… Он в меня вцепился, а я упал, сам думаю: хорошо мимо лужи, а то как мне потом по городу… салон, чехлы изгвазадаю, вот глупость, да?! И тут он на меня наваливается и к горлу… И меня, как разморозило! Двинул в рожу, колени поджал – спихнул с себя, едва успел в коридор… в ванную заскочить и закрыться. А он там стоит и долбит в дверь… то затихнет, то опять. То затихнет, то опять. То затихнет, то опять. И дверь трещит. И никакого оружия. Думал, вечность прошла, а тут вы. Хорошо, что я догадался позвонить!
Хорошо – это слабо сказано.
– Короче говоря: ну его на хрен, эти бумажки. Забирайте. Мне вам нужно многое рассказать…
– Нам, я думаю, придется обратиться к вам, как к эксперту, гражданин антиквар. – сообщил Быхов. – Лучше вас, все равно, эти записки никто не знает. Вы же их прочли?
– Кроме второй половины.
– Уточню: второй половины у господина Богуслава вы не нашли бы. Вторую половину и еще один небольшой довесок генерал Богуслав, его дед передал в наш архив давным-давно, сразу после войны. Бог знает, почему он зажилил свою половину, теперь не спросишь, м-да. У вас есть шанс прочесть записки полностью и кое в чем разобраться. Думаю, вам это нужно, а то так и с ума сойти недолго. – добавил Бецкий.
– Сейчас дождемся спецкоманды из Управления и поедем на разговор, нам есть о чем побеседовать. – сказал Быхов.
И не знал Владислав Аркадьевич, что из проулка напротив их теплую компанию разглядывают чужие и очень внимательные глаза.