ПРИМЕЧАНИЕ: Все герои, задействованные в сценах сексуального содержания, вымышленные и достигли возраста 18 лет. В комнате стояла кромешная тьма




 

Глава 1.

В комнате стояла кромешная тьма. От легкого удара входной двери на первом этаже мужчина резко открыл глаза и сел на кровати. Шторы были плотно задернуты, свечи в канделябрах затушены, волшебная палочка лежала на тумбочке у изголовья.

Сколько лет прошло? А он все еще верен старым привычкам: оружие всегда наготове, в кармане лежит пара пузырьков с сильнодействующими зельями, воспоминания закрыты от посторонних. За последние семь лет многое изменилось. После падения Лорда все стали беспечнее. Нет, первые пару лет люди все еще не могли поверить, что стайке подростков удалось одолеть величайшего мага современности, а потом привыкли не бояться засыпать, прощаясь в мыслях с близкими, просыпаться и не бежать проверять соседей, открывать «Пророк» каждое утро и не искать в списках погибших знакомые имена...

Он редко позволял себе вспоминать те дни — слишком много чувств, эмоций и переживаний было намешано в них. Казалось, прошлое отпустило его, отпустило навсегда. Прежде такая важная и любимая Лили отдалялась, воспоминания утекали, как песок сквозь пальцы, меркли, испарялись. Полгода он боялся, что наступит день, когда от так бережно хранимых мгновений счастья ничего не останется, а потом смирился. Или не смирился. Он и сам до сих пор не понял, что же произошло тогда. Просто однажды случайно заглянул в другие глаза и…

Нет, мир не перевернулся, просто стал светлеть с каждым днем.

Она быстро шла по замерзшей мостовой, стараясь сильнее запахнуть пальто, спастись от пронизывающего ветра. Пока каблуки нещадно застревали между небольшими плитками брусчатки, глаза вглядывались вдаль, ища верхушки небоскребов, спрятавшихся за темными тучами, не предвещавшими ничего кроме ливня. Опять Рождество не хотело порадовать жителей Лондона мягким снегом.

Это был ее ритуал. Каждый год именно в этот день она убегала, убегала ото всех, оставалась наедине с воспоминаниями, перебирала их, словно драгоценности, складывая в небольшую шкатулку, спрятанную в дальних уголках сознания, и оставляла до следующего года, до будущего Рождества. Только самое дорогое сердцу, только самое важное — и каждый раз трепет предвкушения. Своего рода дань прошлому и настоящему.

Сегодня утром он впервые сделал это. Хотел уже в течение долгих семи лет, а не решался — то ли храбрости не хватало, то ли он настолько привык проявлять показную неприязнь ко всему, что касалось праздников и веселья, что просто не мог.

И вот теперь пушистое зеленое дерево, вытащенное из подвала, занимало добрых две трети гостиной. Оставшееся пространство было уставлено бесчисленным количеством коробочек самых разных размеров, по обыкновению завернутых в бумагу с неизменным красно-зеленым орнаментом. Пара взмахов волшебной палочкой — и все атрибуты праздника, до этого покоившиеся в коробках, оказались на своих местах. Нарочито небрежно оглядев царивший в комнате беспорядок, он удовлетворенно усмехнулся. Докатился до празднования Рождества!

Быстро схватив с вешалки пальто, шарф, на ходу засовывая ноги в старые лакированные туфли, не обращая внимания на три пары темных глаз, следивших за ним из гостиной, мужчина выскочил за дверь навстречу порывам дождя и ветра, на бегу укутываясь шарфом и застегиваясь на множество пуговиц. Он спешил туда, в центр миллионов огней и неоновой рекламы, чтобы найти что-то особенное и волшебное.

Подарок, который он искал из года в год, иногда промахиваясь мимо цели, иногда находя то, что все же было недостаточно хорошо. Ту самую вещицу, которая будет заботливо уложена в небольшую коробочку, обернутую алой бумагой, перевязанной лентой в тон.

Она медленно брела по центральным улицам, задерживаясь взглядом на сияющих витринах и ярких вывесках. Маггловская часть города пахла свежим хлебом, жареным миндалем, печеными яблоками с корицей в сахарной глазури и Рождеством. Каждый год она шла одним и тем же маршрутом вдоль широких улиц парадного Лондона, с неизменными старыми особняками, величественными многовековыми ратушами, обильно приправленными завлекающими витринами торговых центров, иногда сворачивая в живописные переулки или дворики. Но сегодня девушка сбилась с первоначального маршрута — брела, куда хотелось: между редкими новостройками-небоскребами, вдоль извилистой, местами заброшенной набережной, среди сотен затерявшихся тут и там церквей, мимо огромных парадных соборов.

Погода сменилась неожиданно, именно так, как это и происходило всегда. Дождь начался внезапно. Крупные капли звонко отбивали дробь по мостовым, по стеклам машин, пелена застилала все вокруг, приглушая окружающие звуки и яркость праздничных витрин. Стена падающей с неба воды не давала разглядеть ничего дальше, чем на метр вокруг. Пальто неумолимо намокало, и девушка, не теряя ни минуты, нырнула в первое попавшееся кафе, встретившее ее теплым ароматом кофе и булочек с корицей. Удобно устроившись в кресле около окна, она следила за крупными каплями, разбивавшимися о гладкую прозрачную поверхность. Прикоснулась озябшей рукой к холодному стеклу и палецем проследила водяную дорожку, потом еще одну и еще.. Зачарованная переливчатой игрой света в ручейках, девушка вновь погрузилась в воспоминания.

Она брела по пустынным полуразрушенным коридорам, и шаги гулким эхом отдавались в стенах замка. Яркое полуденное солнце пробивалось сквозь уцелевшие после битвы витражи, играя цветными зайчиками на неровных поверхностях стен. Она знала каждый поворот в замке, каждую дверь и каждый камень. Под ноги то и дело попадались обломки мебели, иногда приходилось обходить отколотые глыбы. Это все предстояло восстановить, школу должны привести в ее обычный вид. Скоро по этим коридорам вновь начнут сновать первокурсники, спеша на занятия или в Большой зал к роскошному столу, ломящемуся от невиданной красоты блюд, приготовленных домашними эльфами. На этих подоконниках старшекурсники, сначала сами герои войны, а потом и их слушатели будут, как в старину, передавать уже обросшие легендами и домыслами рассказы о славной Гриффиндорской троице, о великолепном директоре, о злом маге и многих других.

Она понимала, что большая часть тех событий со временем должна забыться или померкнуть в памяти, но сознание кричало, что предавать забвению героев и их подвиги неправильно, нечестно. Столько волшебников отдали себя этой войне.

Некоторых Гермиона знала хорошо многие годы, некоторых впервые увидела только сегодня, кто-то из них сейчас праздновал победу, кто-то мирно спал, а кто-то даже не встретил сегодняшний рассвет.

Последний год изменил гриффиндорку, и даже если она сама пока и не уловила эти перемены, что-то в ней противилось прежнему порядку. Она вспомнила сегодняшний поцелуй с Роном и невольно поморщилась. Зачем? От безысходности, от тоски, от одиночества? Последний шанс? Теперь уж точно не последний и не единственный!

Не стоило оно того...

Девушка медленно опустилась на холодные ступеньки центральной лестницы, облокотилась на массивные резные перила, украшенные балясинами. В голове роились мысли, с которыми надо было разобраться, чувства бешено сменялись, и у нее уже начала болеть голова из-за полного непонимания себя.

Здесь все началось на четвертом курсе. Она поняла что влюбилась. В Рона. Здесь и закончится все. Сейчас. В этом она была уверена.

Когда он ушел осенью, оставив их с Гарри вдвоем в лесу, было больно и обидно, но она пережила, переболела и смирилась, а теперь любовь куда-то делась, прошла. Сама собой. Гермиона даже могла предположить, что это была вовсе и не любовь.

Пока его не было — тосковала. Как только он вернулся — поняла: что-то внутри изменилось навсегда, изменилось давно, а она и не заметила. Поначалу радость от его присутствия заглушила тоненький внутренний голосок, который теперь, с каждой минутой все настойчивее и настойчивее пытался вырваться наружу и разбушеваться. Ведь тогда им важно было быть вместе. Неразлучная троица. По отдельности они — ничто, а вместе — горы свернут, победят всех величайших колдунов одним взмахом палочки! В этом и была сила их дружбы. Всегда вместе. С первого курса она доверяла только им, после второго курса доверие стало безоговорочным. Но…

Друзья не предают — это было для нее неоспоримо. Даже если не веришь в победу, даже если не веришь уже ни во что, считаешь, что все зря, напрасно, бесполезно - друзей не оставляют и не бросают. А он ушел, и, как бы неприятно это ни было, в те дни она знала: он не вернется. Казалось, надежда на возвращение друга не принесет ничего кроме сплошных разочарований. Слишком жестоки были его слова в тот вечер. Порой казалось, будто Рон с самого начала не верил в удачный исход их поисков, вел себя, как малый ребенок: будто ему обещали курорт, а отправили мыть вокзал. Гарри смог простить Рону те слова, а она — нет. Слишком больно было. До сих пор.

Впервые за многие годы он шел по коридорам замка. Не мчался, закутанный в мантию, а медленно шел, наслаждаясь каждым шагом, каждым вздохом. Сегодня был первый день его свободы. И какая ирония судьбы — этой свободой он был обязан человеку, которого ненавидел вот уже почти 18 лет. Нет, не ненавидел, не мог ненавидеть из-за Лили. Так же, как и не мог любить из-за нее. Но это было не важно. Уже. Это была свобода.

Милая, дорогая Лили... казалось, воспоминания о ней начинают растворяться, освобождая место в душе для чего-то нового. Столько лет он берег их, как ребенок — самые дорогие игрушки, а теперь они ускользали, и это пугало неизвестностью. Привык, что она всегда рядом с ним, в мечтах и снах. Просто рядом. А сейчас мир перевернулся. Его кто-то спас. Он до сих пор не знал, кто, да и не хотел — не умел благодарить, отвык за последние двадцать лет.

Для него это было утро предвкушения — так он не чувствовал себя уже долгие годы. Какая-то тугая пружина внутри сжалась и готова была распрямиться, снести все на своем пути, однако прежняя холодная и неприступная оболочка сковывала желания и чувства... как обычно.

Большой зал, некогда сверкавший великолепием, теперь представлял собой унылое зрелище: разрушенные стены, выбитые витражи, даже от зачарованного потолка ничего не осталось. Массивная резная дверь, сорванная с петель, лежала в холле. Только четыре стола стояли неизменно на своих местах. Он вспомнил свой первый курс: надежды, переживания, страхи, — и позволил себе, чуть больше чем следовало призраку подземелий, проявить сентиментальность.

Дождь закончился так же неожиданно, как и начался, но небо все еще оставалось серым — тонкие лучи зимнего солнца, лишь иногда пробивающиеся сквозь тучи, приносили свет и тепло. Прохожие закрыли цветные зонтики, и город вновь погрузился в меланхолично-праздничное настроение.

Она любила маггловский Лондон еще и за то, что здесь все ели на ходу, изредка останавливаясь, чтобы забежать в кафе за очередным стаканчиком ароматного напитка и кренделем, обильно политым коричным соусом. Иногда казалось, что магглы просто не знают, что такое чинная трапеза за столом, когда перед тобой стоит полдюжины бокалов, завернутых в изящно сложенные салфетки, снять которые с хрустальных ножек своего рода искусство, требующее не один месяц практики; тарелки, расставленные в нужном, совершенно не поддающемся логическому объяснению, порядке; и все это великолепие завершено просто несчетным количеством столовых приборов, разнообразие зубчиков и зазубринок на которых могло удивить кого угодно.

Погода продолжала приносить сюрпризы — из-за почти черных туч появились золотистые лучики, выхватывая из тени крыши домов, заглядывая в окошки, играя с непослушными локонами. Она зажмурилась от теплого прикосновения...

 

Глава 2.

Она долго сидела с закрытыми глазами на лестнице, потеряв всякий счет времени. Холодный мрамор перил приятно холодил, мысли сами собой устаканивались, складываясь в логические цепочки, когда же их рой затих, она прислушалась. Тишина тоже имела свой звук: казалось, стены замка источали волны, по силе которым не было равных, — вся многолетняя история, заключенная в них, готова была вырваться наружу. Где-то далеко шелестели деревья Запретного леса, вздымал волны кальмар в Черном озере. Мечты уносили ее далеко из замка. Война закончилась, как бы невероятно это ни звучало, и теперь не надо было спешить спасать мир, не надо спать на промокшем матрасе, пытаясь согреться под тонким, промерзшим насквозь одеялом, не надо больше бояться за свою жизнь. Прежде никак не шедший сон тихо подкрадывался, забирая девушку в свои объятия, даря мимолетные видения, скорее похожие на небывалые комбинации впечатлений, чем на угодливо подкинутые подсознанием картинки.

Она улыбнулась, ощутив дуновение ветерка, играющего с выбившейся прядкой непослушных волос, почувствовала мимолетное прикосновение теплых пальцев к щеке и открыла глаза.

На лестнице, облокотившись о перила, спала девушка. Было что-то трогательное в ее беззащитной позе.

Он узнал ее сразу. Сначала разглядел разодранную и перепачканную в грязи одежду, потом взлохмаченные перепутанные волосы. Сегодня она билась за школу, за своих друзей, за добро, за все то, во что верила. Он опустился рядом на каменные ступени, вгляделся в лицо — губы напряжены, брови нахмурены.

Неожиданно лучик солнца беспрепятственно проскользнул в Большой зал, метнулся по каменному полу к выходу, пробежал по ступенькам и замер, скрывшись в складках рубашки девушки, выжидая удобного момента. И, дождавшись, когда профессор придвинется ближе, мимолетно скользнул по лицу, и убежал вверх по перилам.

Локон пружинкой упал вниз. Словно по привычке, мужчина протянул руку, чтобы поправить выбившуюся прядь, но в этот миг длинные ресницы дрогнули и подпрыгнули вверх от теплого прикосновения.

Он никогда не думал, что у нее такие глаза — цвета темного плавленого шоколада, с золотистыми крапинками, внимательные, лучащиеся добром, то задорные и веселые, то грустные и серьезные. В них был целый мир, кажется, именно тот, которого он не знал до сих пор.

Летние месяцы пролетели незаметно за восстановлением замка. Каждый день был похож на предыдущий, и очень медленно Хогвартс возвращал себе былое великолепие. Они работали с утра до ночи, иногда забывая про отдых и еду. Гарри — с Роном, она — с Джинни. Именно Джинни тогда стала связующим звеном между ней и друзьями. Гермиона не в силах была простить Рона, Гарри не смог понять эту обиду. А Рон просто злился от бессилия. Наверное, он все еще любил ее, хотя это было уже и не важно.

Одним из многих открытий этого лета стало то, что противный мастер зелий может быть не таким уж отталкивающим и неприятным. Каждый день они встречались в коридорах, классных комнатах или в Большом зале, и каждый раз она замечала перемену. Нет, конечно, он не начал носить одеяния в романтическом стиле, а-ля профессор Локонс, не поправлял таким же небрежно игривым движением руки упавшие на лоб волосы, и даже цвет его мантий не изменился. Что-то в глубине его глаз заставляло думать, что это уже совершенно другой человек. От него больше не слышали таких привычных язвительных замечаний в адрес особо неуклюжих студентов, между тем, общительным и доброжелательным он не стал, но и не было косых, полных презрения взглядов — они сменились короткими кивками приветствия.

Перед началом семестра он тихо, словно призрак, подкрался к ней и, склонившись, как в тот раз на лестнице, прошептал:

— Не растрачивайте себя по мелочам. В этом стаде так называемых волшебников едва ли найдется хоть один, способный сравниться с вами.

А когда она заболела осенью, на первом же занятии по Зельеварению он поинтересовался у друзей о состоянии больной и, получив невразумительное оправдание о степени занятости по утрам, мешающей навестить подругу, разразился гневной тирадой. Таким злым его давно уже не видели в Хогвартсе, а мистер Поттер и мистер Уизли-младший прослушали небольшую, но очень запоминающуюся лекцию на тему «Дружба».

Гермиона часто заходила к зельевару под обычным своим предлогом — взять книги «не из школьной программы», но все чаще ее посещения заканчивались увлекательным разговором. Незаметно для обоих эти разговоры перерастали в личные, задушевные беседы. Несколько раз она видела тень улыбки, скользнувшую по его лицу, когда, вспоминая первые годы в школе, проговаривалась о тех маленьких и не очень маленьких шалостях, учиненных их троицей. Казалось, он знает обо всем, но иногда мужчина останавливал ее, задавал уточняющие вопросы и уж совсем редко позволял себе комментарий: «Никогда бы не предположил, что Поттер способен додуматься до этого самостоятельно».

Но они никогда не переступали черту: он был учителем, она — ученицей.

Никто из ее окружения не понимал, что она нашла в темных подземельях.

Но он стал мягче по отношению к Гриффиндорским студентам и один раз даже снял баллы с Малфоя, пытавшегося добавить запрещенный компонент в зелье несчастного Лонгботтома. Гриффиндор реже лишался честно заработанных баллов, а иногда и получал на уроках Зельеварения новые.

Он полюбил Ноттинг Хилл с самого первого визита сюда. Маггловский так называемый «Антикварный рынок», раскидывавшийся здесь по выходным, сотрясал жизнь района с самого утра — ценители искусства, книг, да и просто любители вкусной еды стекались сюда уже в рассветные часы, а к обеду перекочевывали в экзотические рестораны, чтобы в уютной обстановке приготовиться к ночным вылазкам в клубы, расположившиеся на соседней улице.

Здесь он не раз отыскивал вещи, не просто за версту отдающие стариной, а видавшие виды магические безделушки. Вот и в этот раз, проходив полтора часа между развалами картин, столового серебра, ювелирных украшений, духов и даже мебели он, наконец, нашел то, что искал. Снежный шар на высокой серебряной подставке, обрамленный тонкой резьбой, имитирующей нулевой меридиан, и тонкая резная ленточка по экватору. Простая, изящная вещица. Внутри стеклянной сферы стояли фигурки мужчины и женщины, крепко держащихся за руки. Девушка в светлом длинном платье, с волосами, растекающимися золотистыми волнами по плечам, мужчина в темном костюме. На подставке была выгравирована надпись: «Одна на миллион. 1998». Безделушка была зачарована — при одном взгляде на нее клубы снега сами собой медленно поднимались со дна шара, кружились замысловатыми узорами, окутывая фарфоровые фигурки, скрывая ото всех исходящее от них ощущение счастья, и пушистым покрывалом ложились к их ногам.

Он брел по заснеженному городу, закрывая лицо от метели, зажмуривая глаза от колких снежинок. Порывы ледяного ветра распахивали мантию, от холода пальцы на руках одеревенели, но ноги сами несли вперед.

Проснувшись утром, он не обнаружил ее рядом. Первой мыслью было, что прошедшая ночь всего лишь плод его больного воображения, но подушка оказалась смятой, еще хранящей ее тепло. Вот тогда он впервые в жизни испугался, что потеряет все то, что обрел за недолгие месяцы счастья.

Она стала его миром, мимоходом вытеснив оттуда Лили и все, что с ней было связано. Ту, выкраденную из дома Блэков, половинку колдографии он отдал Гарри спустя две недели после победы. Ему она больше была не нужна — воспоминаний, что у него остались, было достаточно.

Вчера был ужин по случаю Рождества, а уже сегодня утром студенты должны были сесть на поезд и вернуться домой, чтобы встретить праздник вместе с родными и близкими. Она была бесподобна в длинном светлом платье, расшитом серебристыми цветами. Словно лесная нимфа вошла в Большой зал, и он с огромным неудовольствием отметил, как этот рыжий бездарь Уизли пялится на девушку. Ему даже не пришло в голову, что ревность, прежде не свойственная его натуре, готова вырваться из-под контроля. Единственным человеком, кто это заметил, оказалась директор МакГонагалл, намекнувшая, что во времена ее молодости кавалеры были настойчивее и активнее, дарили подарки и, вообще, всячески уделяли внимание предмету своих воздыханий.

Он старался быть романтичным, когда приглашал ее прогуляться по берегу озера, но получалось откровенно плохо. А когда провожал до Гриффиндорской башни — поцеловал под веткой цветущей омелы и не отпускал до самого утра.

А утром она ушла. Еще ночью казалось, будто мир обрел новый смысл, но в лучах солнца все разбилось на маленькие кусочки. Прошедшая ночь не была чем-то мимолетным ни для него, ни для нее. В этом он не мог ошибиться.

Неизвестно откуда появилась уверенность, что если бы он не встретил ее ни семь лет назад, когда она только поступила в Хогвартс, ни сейчас, то их дороги все равно непременно бы пересеклись.

В полумраке уличных фонарей, в ярком свете неоновой рекламы, среди сотен торговцев, прохожих и зевак взгляд искал копну каштановых непослушных волос.

Он нашел ее в одном из самых шумных районов Лондона, в небольшом магазине редких изданий. Прислонившись к огромному стеллажу, девушка перебирала книги, пролистывая, взвешивая в ладони, а потом откладывала в одну из стопок, возвышавшихся перед ней.

Пробегав весь день по городу, он был уверен, что она жалеет о прошлой ночи, раскаивается во всем содеянном и сказанном. Ему ничего больше не оставалось, как сгрести девушку в охапку и, не давая ей опомниться, аппарировать в Хогсмид — отнести на руках в замок. Она вырывалась всю дорогу, смеялась и шутила, а потом авторитетно заявила, что теперь каждый год будет вот так убегать. А он будет искать ее и каждый год находить в одном и том же месте.

Когда она уже засыпала, удобно устроившись на сгибе его руки, убаюканная глубоким баритоном мужчины, рассказывающего о своем детстве, он вспомнил, о подарке и пообещал, что каждый год под елкой она будет находить небольшой красный сверток. Только для нее.

Тонкие озябшие пальцы сжимали бумажный стаканчик с горячим кофе, пытаясь согреться, а из-под пластиковой крышечки тонкой струйкой вился горячий дым, приятно щекоча нос терпким горьковатым ароматом.

День за раздумьями и мечтаниями пролетал незаметно. Уже в сумерках серые тона неба приобрели желто-красный оттенок от огней иллюминаций, щедро украшавших мосты и здания города.

На перекрестке она взглянула в сторону невысокой полуразрушенной башни, возвышавшейся за маленькими домиками, и улыбнулась пустынной улице, ждавшей ее. В конце узкого прохода между домами и находился тот самый магазин. Резко развернувшись на каблуках, девушка поспешила в противоположном направлении. Пусть ищет.

Первое, что она почувствовала, едва лишь открыла глаза, это что-то тяжелое на спине, и попыталась оттолкнуть Косолапсуса, но рука наткнулась вовсе не на мягкий кошачий мех. Уткнувшись лицом в подушку, девушка вспомнила прошлый вечер. Нет, сожалений не было, она ждала этой ночи, но даже самые смелые фантазии меркли по сравнению с реальностью.

От неожиданного поцелуя под омелой у нее подкосились ноги. От нахлынувших эмоций она потеряла счет времени и не помнила, как Снейп, подхватив ее на руки, словно пушинку, пронес через половину Хогвартса до своих комнат. Воспоминания о требовательных губах и крепко обнимающих, но таких уютных руках стерли из памяти все остальное. Девушка отдавалась этим ощущениям полностью, теряя контроль, так свойственный ей всегда. Глаза сами собой распахнулись, когда то нежные, то требовательные поцелуи, перемежающиеся тихим шепотом мужчины, прекратились. Она обнаружила себя в его спальне, лежащей на кровати, удобно устроив голову на сгибе его руки. Темные глаза всматривались в черты ее лица, стараясь запечатлеть их в памяти, в то время как пальцы нежно изучали каждый изгиб. Сквозь тонкую ткань она чувствовала жар его тела.

В его глазах застыл немой вопрос, когда они встретились взглядом. Отбросив уже ненужные сомнения, она потянулась к нему за поцелуем, но легкое прикосновение пальца к губам остановило девушку, заставив вновь откинуться на мягкие подушки.

Он наслаждался каждым прикосновением к любимому лицу, изучая и запоминая, не смея прикоснуться губами. Подушечки пальцев нежно пробегали по щеке, слегка дотрагиваясь до век, губ, легкими, почти невесомыми прикосновениями касались трепещущих ресниц, но как только он слышал слабый вздох одобрения, убирал руку, вынуждая ее еще теснее пододвигаться к нему, прижиматься всем телом.

Девушка осторожно провела руками по его груди, скрытой под тонкой тканью рубашки, слабо царапая ногтями. Мужчина наблюдал за реакцией на каждое свое прикосновение, опустил руку еще ниже, изучая мягкими подушечками пальцев пульсирующую жилку на шее, отчего дыхание девушки опять стало прерывистым.

Он медленно приблизился к ее лицу, заглядывая в глаза, чтобы увидеть в них отблески страсти, губы уже почти коснулись ее, но вдруг отпрянули, дразня. Уткнувшись лицом в разметавшиеся по подушке волосы, он прошептал ей на ушко:

— Не так быстро…расслабься…

Девушка подчинилась и откинулась на подушки, больше не оставалось сил, чтобы сопротивляться его медлительности. Его руки продолжили поглаживать ее лицо, но теперь уже в этих прикосновениях было гораздо больше страсти и желания обладать. Ласки становились неистовее, взгляд темных глаз завораживал, обещая наслаждение, а движения губ на коже обжигали. Иногда его пальцы позволяли себе опуститься чуть ниже, дразня, пройтись по вырезу платья, но как только девушка приподнималась, чтобы сократить разделявшее их расстояние, мужчина отодвигался и выжидал, любуясь чертами лица, пока не встречался взглядом с шоколадными озерами и полуулыбкой давал им понять, что сегодня он главный, и ресницы, дрогнув пару раз, ложились на порозовевшие щеки, а тело вновь отдавалось во власть умелых рук.

Он прекратил мучительные поглаживания, только когда тяжелое дыхание девушки переросло в тихие стоны, и, положив руки ей на талию, дотронулся губами до виска. От одного этого легкого, почти невесомого прикосновения ее пронзил удар тока, тонкие пальцы сжали изумрудное, расшитое серебром покрывало на кровати. Горячие сухие губы стали прокладывать дорожки по ее лицу. Он почувствовал, как напряглись маленькие ладошки на его плечах, и, глядя в потемневшие от страсти глаза, медленно провел кончиком языка по ее нижней губе. Девушка издала длинный и протяжный стон, утонувший в страстном поцелуе, и мужчина, наконец, потерял самообладание.

Маленькая рука запуталась в черных волосах, тело выгибалось навстречу чувственным ласкам. Он проворно развязал узел, стягивающий запах платья, и прикоснулся к мягкому шелку кожи. От этого нового прикосновения у нее помутнело в глазах, но в тот же момент он щекой прижался к ее животу, вдыхая нежный, теплый аромат. Ее пальцы играли с черными локонами, гладили плечи. Они пролежали так несколько долгих мгновений, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, насладиться первыми мгновениями близости. Через тонкую ткань платья он продолжал гладить ее тело, медленно освобождая от уже ненужной материи, руки спешили прикоснуться к теплой коже, почувствовать гладкость и мягкость, изучить изгибы.

Его губы ласкали плечи, впервые открывая для себя ее вкус и нежность. Девушка то лежала тихо, сосредоточенно, словно старалась запомнить каждое прикосновение, поглаживание, поцелуй, прерывистое дыхание и ощущение тяжести его тела, то, не в силах больше владеть собой, стонала и извивалась в его руках, судорожно сминая ткань рубашки.

Оторвавшись от ее тела, мужчина одной рукой обнял девушку за талию, второй начал медленно поглаживать ее бедра, любуясь разметавшимися волосами, полузакрытыми глазами, высоко вздымающейся грудью. Он тяжело дышал, думая лишь о том, чтобы не потерять контроль над собой, не сорваться. Руки девушки стали подбираться к вырезу рубашки, но непослушным пальцам никак не удавалось справиться с маленькими пуговками.

Ей казалось, что он не реагировал на ее прикосновения, продолжая продвигаться губами вдоль шеи к плечам, вызывая новую волну ощущений. Она издала протяжный стон то ли удовлетворения, то ли протеста, когда белая рубашка, как по мановению волшебной палочки, была отброшена в угол комнаты. Ладошки опустились на широкие плечи, тонкие пальчики пробежались вниз до живота и вернулись вверх. От столь невинных ласк он напрягся, рука замерла на бедре девушки, прекратив медленные поглаживания, дыхание участилось.

Она приподнялась на локте, упиваясь ощущением горячей гладкой кожи, чуть более грубой по сравнению с ее. Мужчина резко вздрогнул ощутив нежные губы на свей шее, словно подобные ласки причиняют ему помимо наслаждения невыносимую боль. Она скользнула взглядом по его лицу, утонула в темных глазах, и этого оказалось достаточно, чтобы он вновь взял инициативу в свои руки.

Он легко пробежался ладонями от плеча до кончиков пальцев и, переплетя их в замок, отвел в сторону, медленно покрывая поцелуями живот, наслаждаясь ощущением нежной кожи. Руки вновь пустились в путешествие по ее бедрам, губы последовали за ними. На этот раз прикосновения были уже не изучающими, не нежными, они дарили небывалое наслаждение, заставляя желать еще больше, прижиматься теснее, выгибаться и стонать от неудовлетворенного желания.

Она пропустила тот момент, когда оба остались полностью без одежды. Шелковые изумрудные простыни приятно холодили разгоряченное от ласк и поцелуев тело, тонувшее в облаках пуховых подушек и воздушных одеял, властные руки уносили на небеса, заставляя терять всякое чувство реальности. Его стоны от ее нерешительных прикосновений каждый раз вырывали девушку из сладкого плена.

Она никогда не думала, что его тело может быть таким отзывчивым, так страстно реагировать на любое прикосновение, что его губы и руки могут дарить такое наслаждение, распалять до состояния потери сознания.

Гермиона с нежностью посмотрела на мужчину, лежащего рядом — во сне его можно было даже назвать красивым: довольно правильные черты лица, губы не сжаты в тонкую линию, черные пряди разметались по подушке. Она несколько минут изучала его, стараясь запомнить именно таким в их первое утро, потом, нежно поцеловав в висок, выскользнула из-под одеяла и направилась в ванную.

Перед уходом она вновь подошла к нему, все еще спящему, тихо поцеловала в плечо и на тумбочку, рядом с волшебной палочкой, положила небольшой пергамент. Но как только за ней закрылась дверь, порыв ветра, успевший проскользнуть в тонкую щель, подхватил листок и, покружив его немного, опустил на пол, скрывая от посторонних взоров.

 

Глава 3.

Проходя по узкой улочке, в щели между маленькими трехэтажными домами XVIII века она заметила высокие деревья, перерастающие в парк. Это был огромный зеленый остров посреди каменных джунглей. Центральная широкая тропа разветвлялась на сотни более мелких, растворяющихся где-то среди кустов. Девушка выбрала узкую мощеную дорожку и углубилась в заросли. Это место казалось мистическим: лес из волшебной детской сказки. Изогнутые кроны деревьев тянулись к небу, каменные глыбы, живописно разбросанные по парку, в вечернем полумраке начинали походить то на хищных чудовищ, замерших в смертельном прыжке, то на горные хребты, романтично обрамляющие очередную поляну. Водопады, ручейки с каменными мостами, по земле стелился туман, перенося в мир сказочной рождественской истории, а на заднем плане проступал силуэт старого Лондона, в закатных лучах еще более таинственного.

Она брела вдоль прудов и живописных водоемов, мимо катков, детских площадок, музеев, театров, кафе, ресторанов. Холодный ветер бил в лицо, распахивая пальто, запутывая и без того непослушные волосы. Она не обращала внимания, что за время прогулки погода сменилась несколько раз: из-за плотных облаков выглянуло холодное зимнее солнце, потом небо опять заволокло тучами, заморосил ледяной дождик. Она только почувствовала, как сильные капли, больше напоминающие градинки, больно ударяют по щекам, и сильнее надвинула капюшон от свитера на лицо, опустила голову, изучая брусчатку под ногами.

Она петляла по дорожкам, часто возвращаясь на одно и то же место, любовалась водной гладью прудов или детьми, веселившимися на детской площадке; счастливыми парочками на мостах, кидавшими монетки в воду; стариками, согревающими друг друга на резных лавочках, - и намеренно выбирала узкие нелюдимые проходы без фонарей, подальше от предпраздничной суеты, шума и смеха.

Внезапно дорожка закончилась, и девушка оказалась на большой площади среди толпы. Фонарей по периметру было настолько много, что по яркости они могли бы сравниться со светом солнца, однако из-за пелены падающего снега свет становился похожим на марево, на которое глядишь будто сквозь мутное стекло.

Маленькая, одетая во все белое фигурка остановилась, смотря куда-то вдаль, словно сквозь прохожих, на медленно кружащиеся в воздухе снежные хлопья — первые в этом году. Большие резные снежинки порхали, словно мотыльки, вокруг нее, падая к ногам.

Она вспоминала себя семь лет назад. Детские мечты. Она хотела стать ученым, заниматься зельями, рунами, изучением внедрения магических аспектов в жизнь магглов, изобрести новые чары, как для повседневной жизни, так и способные излечить от самых тяжелых проклятий. Она улыбнулась своим же мечтам. Сейчас у нее было гораздо больше, чем просто эти мечты. Это «БОЛЬШЕЕ» бродило где-то по Лондону, ища ее, чтобы провести Сочельник вместе. Такой вот Рождественский ритуал, который неизменно заканчивается на мягком ковре в гостиной, утренним разбором подарков и праздничным обедом.

Ветер и снегопад усиливались. Она плотнее запахнула пальто, сжав воротник руками, чтобы ветер не пронизывал насквозь, но так пальцы мерзли сильнее.

Он долго смотрел в темное звездное небо, ища глазами падающую звезду, пока большие холодные хлопья не коснулись его щек, растаяли от тепла кожи и стекли прозрачными каплями на пальто. Опустив глаза, он увидел мокрую землю, прикрытую первым почти растаявшим снежным покровом. Обычный город превращался в сказочное место: снег покрывал все вокруг мягкой пеной, ветви деревьев тонули в белоснежных шапках, утром еще грязные от непрекращающейся слякоти дорожки припорошило тонким слоем снежинок, а белая завеса сияла всеми цветами радуги.

Снегопад усиливался, хлопья снега ограничивали видимость, заключая его в небольшой мирок, полный мечтаний и фантазий. В нескольких метрах от себя он увидел одинокую фигуру женщины, закутанной в белое пальто, озябшими пальцами старающейся запахнуть воротник посильнее. Она стояла в стороне от толпы, смотря куда-то вдаль. То ли из-за снега, то ли из-за капюшона, ниспадавшего на лицо, он не мог различить ее черты, но они казались ему знакомыми и родными. Нет, она не была ни ангелом в своем белом одеянии, ни лесной нимфой. Он нее исходило тепло, согревающее, дающее силы и новое понимание жизни. Он знал, кто она, ему не надо было видеть ее глаза, лицо, золотистые локоны, выбившиеся из-под капюшона.

Он просто подошел к ней, взял замерзшую руку, наклонился и, вдыхая аромат свежих яблок и дождя, прошептал:

— Пойдем домой, уже поздно и холодно, — и, выждав мгновение, добавил: — И собаки, наверное, уже давно голодные.

На мгновение она прижалась к нему, будто желая что-то сказать, но, передумав, последовала в ту сторону, куда он тянул ее.

Они брели по петляющим дорожкам парка, плечом друг к другу, крепко переплетя пальцы рук. Со стороны катков звучала музыка, раздавались веселый смех и крики. Для них не существовало мира вокруг, будто он сократился до размеров снежного кокона, окутавшего их со всех сторон.

Едва они переступили порог своего небольшого жилища в Тупике Прядильщиков, как три огромные черные собаки кинулись к ним, заливисто лая, прыгая и облизывая лицо. Он с трудом успокоил животных, закрыл их в дальней комнате, предварительно потрепав по лохматым головам и почесав за ухом, но предупредив, что если они хоть раз пикнут, то навечно пойдут жить на балкон.

В гостиной, украшенной свечами в канделябрах ветками омелы и рождественскими венками



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-02-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: