— Что надо? — встревоженно спросил Ветлугин, жмурясь от света. Человек промолчал.
Ветлугин приподнялся на локте.
Ложе его окружало семь или восемь молчаливых фигур в капюшонах. Консилиум? Не знахари ли это, которых пригласили к больному?
Нет. Скорей какое-то средневековое судилище.
Продолжая вглядываться в Ветлугина, человек, державший светильник, произнес, запинаясь, несколько слов. В них послышалось что-то знакомое. Видимо, человек в капюшоне пытался говорить по-русски. Но слова были исковерканы до такой степени, что ничего нельзя было понять…
Ветлугин недоумевающе пожал плечами. Человек скорчил злобную гримасу, потом повторил фразу более медленно. Интонации были как будто вопросительными. Ветлугина спрашивали о чем-то.
— Не понимаю, — пробормотал Ветлугин. — Я же сказал: не понимаю ничего.
Его судьи (если то были судьи), сблизив головы, принялись совещаться.
Тревога обострила слух больного. Он уловил, что люди в капюшонах изъясняются сейчас без всяких затруднений, а язык их резко отличается от того, на каком задавались вопросы.
Ветлугин прислушался к голосам. Они были дребезжащие, надтреснутые, старческие. Стало быть, здесь находятся только старики. Совет стариков? Старейшины племени?..
Спор у ложа больного продолжался довольно долго. Наконец люди в капюшонах расступились и пропустили вперед приземистое коренастое существо в одежде до пят. Оно присело на корточки перед Ветлугиным и заглянуло ему в глаза. Все вокруг замерли, вытянув шеи, в каком-то боязливом и нетерпеливом ожидании. Человек, державший светильник, почти вплотную приблизил его к лицу больного.
Не отрывая от Ветлугина мрачно-испытующего взгляда, существо в длинной одежде вытащило из-за пазухи сверток тряпья и принялось медленно разматывать его.
Ветлугину показалось, что в свертке сидит вороненок. Он привстал, чтобы лучше видеть, и тотчас с криком откинулся будто от толчка. Повторялся его обычный кошмар. Из тряпья выглянул двуглавый черный орел!
— Кыш, проклятая! Кыш! — сказал он слабым голосом, делая попытку отмахнуться от птицы.
Слова его как будто подействовали.
С огромным облегчением следил он за тем, как орел постепенно съеживается, словно бы перегибается пополам, потом ныряет в кучу тряпья.
Ветлугин перевел дух.
Прогнал!
Он поднял глаза на обступивших его людей. Странно! Выражение их лиц изменилось. Оно стало более приветливым. Один из стариков даже принялся что-то многословно объяснять Ветлугину, затем похлопал его по плечу поощрительно или дружелюбно.
Только существо, державшее сверток, почему-то осталось недовольно. Продолжая глухо ворчать, оно на четвереньках отползло в угол.
Мгновение — и следом за ним исчезли люди в капюшонах, разом утонули, растворились в темноте.
Ветлугин внимательно огляделся по сторонам.
Нет никого!
Пламя ночника по-прежнему подрагивает на сквозняке. Слоистыми глыбами лежит мрак за пределами освещенного круга.
Да, кошмар. Это был привычный кошмар.
Больной, весь в испарине, снова улегся, сразу же заснул и спал долго, без сновидений.
С этого момента дело пошло на поправку…
Постепенно с прибывающими силами возвращалась к Ветлугину способность рассуждать, оценивать окружающее.
Прежде всего он обнаружил пропажу многих своих вещей. Исчезли нож, часы, ружье, герметически закрывающаяся спичечница. Ветлугин предположил, что потерял их на подходе к ущелью, когда брел в состоянии почти полного беспамятства.
Потом он заметил, что пропала пряжка от пояса. Разглядывая ремень — перерезанный, а не оборванный, — обратил внимание на то, что все потерянные им предметы металлические. Быть может, они не потеряны, а похищены? Но почему именно металлические?
Это относилось также к числу загадок, которые надо было разгадать.
Мир его был очень тесен в то время — ограничен пределами жилища.
Это была невысокая сводчатая пещера, по-видимому, сообщавшаяся узким коридором с другими, подобными ей пещерами. Стены были увешаны шкурами, заботливо подпертыми снизу длинными жердями. Все предметы домашнего обихода за неимением шкафов развешивались на этих жердях или прикреплялись к ним ремнями.
Шкуры и жерди отдаленно напоминали о чуме.
И так же, как в чуме, помещалось здесь не одно, а несколько семейств — наверное, не менее двух десятков человек. Их нелегко было сосчитать, потому что вначале они казались Ветлугину похожими друг на друга. У всех были широкие скулы, узкие глаза, прямые черные волосы.
Мало-помалу он стал различать своих соседей по пещере. Раньше остальных научился узнавать молодого человека, который поил его целебным отваром из чаши и всегда очень широко, располагающе улыбался при этом. Молодого человека звали Нырта.
Ветлугин, не задумываясь, зачислил его в число своих будущих друзей.
Но с первых же дней появились у него и враги.
Из-за спины Нырты выдвинулось неприятное, гримасничающее, темное от копоти и грязи лицо. Горизонтальные морщины беспрерывно двигались на мясистом лбу. Кожа была какая-то неприятная, маслянистая и дряблая. Все время на этой подвижной физиономии возникали складочки, морщинки, впадинки. Из-под выдающихся надбровных дуг хитро щурились плутоватые черненькие глазки.
Это был Якага, тесть Нырты.
Инстинктивную неприязнь, чувство настороженности, тревоги вызывала у Ветлугина и жена Якаги Хытындо.
Ноги у нее были очень короткие и толстые, а на длинном туловище торчала голова великанши. Непомерно крупные черты лица сохраняли неподвижность и неизменную важность. Это было воплощение глупости, притом глупости властной, злобной, агрессивной.
Хытындо была шаманкой народа, или племени, жившего в котловине. Вначале Ветлугин решил, что форма правления здесь теократическая, иначе говоря религиозная, и светская власть сосредоточена в одних руках — именно в руках Хытындо. (Впоследствии выяснилось, что дело обстоит иначе.)
У Нырты была жена по имени Фано и сестра-подросток Сойтынэ, которую Ветлугин видел лишь издали, — она не решалась подходить к нему. Зато голос ее постоянно, порой надоедливо, звенел в ушах. Видимо, Сойтынэ считалась лучшей песенницей — без устали складывала, импровизировала у костра песни с несложной однообразной мелодией; и когда начинала петь, другие женщины почтительно умолкали.
Мужчин Ветлугин видел только по вечерам — спозаранок уходили на охоту. По целым дням больной, прикованный к своему ложу, оставался в обществе женщин, детей и собак.
В равномерном ритме сгибались и разгибались перед ним сутуловатые косматые тени на стене.
Женщины Бырранги отличались трудолюбием: терпеливо сучили нитку, обрабатывали оленьи шкуры, кроили одежду, готовили пищу. Кроме того, искусные рукодельницы вырезывали и нашивали на одежду примитивный орнамент из раскрашенной кожи.
Тихая песня не умолкала у костра. Ветлугин подумал о том, что так, год за годом, век за веком, идет эта монотонная жизнь, под шелест и стук амулетов, подвешенных к потолку, под однообразно-печальный первобытный аккомпанемент.
В песне, наверно, говорилось и о нем, потому что иногда он ловил на себе задумчивые взгляды женщин. Оглянутся, помолчат, будто подбирая слова для сравнения, и продолжают петь.
Песню то и дело прерывало устрашающее ворчание или жалобный визг собак. Маленькие, коротконогие, с торчащей клоками белой шерстью, они лежали у входа, вертелись под ногами, ссорились и дрались из-за брошенной кости.
На ночь их выгоняли наружу, а в жилище оставались только щенки.
Всю эту беспокойную ораву упрятывали вечером в мешок, чтобы не мешали спать. Зато днем щенки невозбранно разгуливали всюду, тыкались своими черными носами в лотки с пищей, боролись, возились, пестрым мохнатым клубком перекатывались через больного. Они служили живыми игрушками для маленьких обитателей пещеры.
Но были у здешних детей и другие игрушки. Делались они из обрывков кожи, щепочек, костей, оставшихся после еды. Девочки укачивали уродливых кукол, закутанных в тряпье. Мальчики стреляли из маленьких, сильно изогнутых луков, а также пасли многочисленные «оленьи стада». Каждый игрушечный олень состоял всего из одной кости, а именно оленьей бабки. Иногда на «шею» такому «оленю» набрасывали арканчик, выволакивали из «стада» и с азартными криками тянули концы ремня в разные стороны — предавали «оленя» удушению.
Потешными были пляски детей. Вдруг несколько голышей — мальчики и девочки — выстраивались в затылок, брали друг друга под локти и принимались выступать парадной рысцой, забавно выпятив животы. Бесконечно, до одури, могли они кружиться так у очага.
В пещере, где жил Ветлугин, находилось шесть или семь детей различного возраста.
Он очень любил наблюдать за ними. Это отвлекало его от невеселых мыслей. Как-то легче становилось на душе, когда слышал рядом беспечное щебетанье, топот проворных маленьких ножек и взрывы веселого смеха.
Самым шумным из всех был юркий коротышка, лет трех или четырех, откликавшийся на имя Кеюлькан.
Малыш как будто был знакомым. Эти выгнутые дугой раскоряченные ноги. Это подвижное круглое лицо. Яркий румянец на нем был виден даже под толстым слоем жира и грязи!
Но Ветлугин узнал малыша тогда лишь, когда несколько мальчиков постарше, разыгравшись, накинули на шею Кеюлькана аркан и, выкликая: «Маук! Маук!», потащили к выходу. Кеюлькан упирался изо всех сил, потом, не устояв на ногах, упал и с воем волочился по полу, цепляясь за оленьи шкуры.
Одна из женщин кинулась от костра к озорникам, щедро раздавая шлепки.
Порядок был восстановлен. В разноголосом плаче, наполнившем пещеру, особенно выделялся пронзительный и прерывистый, с взвизгиваниями плач Кеюлькана, которому попало заодно со всеми.
Плач этот был в своем роде уникальным. Его совершенно невозможно было спутать с каким-либо другим плачем.
Сомнений не могло быть. Именно этого забавного коротышку с круглым выпяченным животом собирались принести в жертву загадочной Маук, и именно к нему на выручку бросился Ветлугин.
В тот же день он знаком подозвал к себе Нырту. Тот поспешно, со всегдашней своей услужливостью подал ему чашу с отваром, думая, что больной хочет пить.
Но Ветлугин отстранил чащу.
— Кеюлькан — Маук? — громко сказал он, указывая на вертевшегося тут же Кеюлькана. — Маук — Кеюлькан?..
Слова Ветлугина всполошили всех, кто находился в пещере.
Нырта втянул голову в плечи и боязливо оглянулся на вход. Сидевшие у очага замолчали, как по команде, а Фано торопливо вскочила и спрятала мальчика под полой своей одежды.
Любознательность Ветлугина не была утолена. Он настойчиво продолжал свои расспросы, решив не отставать от Нырты, пока тот не ответит, какая же связь существует между Кеюльканом и Маук. Однако предостерегающее шиканье, несшееся со всех сторон, подействовало на ученого. Он умолк.
Нырта выжидательно смотрел на Ветлугина.
Какая-то мысль осветила его смышленое лицо. Он положил руку на голову Кеюлькана, другой рукой взял щепку, лежавшую на полу, и принялся объяснять что-то вполголоса, оглядываясь на вход. Нырта показывал на рот, жалостно склонял голову набок, жмурил глаза, подносил щепку к Кеюлькану, откидывался назад, будто приглашая сравнить их. Иногда, снижая голос до шепота, с нажимом произносил слово «Маук».
Мимика Нырты была такой выразительной, жестикуляция такой живой, что трудно было не понять его.
Ветлугин вспомнил раскрашенного ваньку-встаньку с петлей на шее, который лежал на берегу реки и, казалось, беззвучно смеялся над пришельцем.
Так вот оно что!.. В последнюю минуту жители гор подменили жертву и вместо Кеюлькана подсунули ваньку-встаньку, деревянный чурбан!
Ветлугин посмотрел на Нырту, улыбкой давая знать, что понял. Нырта предостерегающе поднял руку. Но в живых глазах его мигнул веселый огонек.
Ветлугину понравилось такое обращение — запросто — с мрачными духами ущелья. Стало быть, духов можно обмануть, — только подразнить их аппетит зрелищем хорошо упитанного мальчика, а затем под шумок, под грохот бубнов и ритуальные завывания подменить его, всучить деревяшку вместо человека.
Жителям Бырранги нельзя было отказать в практической сметке.
А спустя некоторое время Нырта дал понять своему гостю, что думает о его, Ветлугина, взаимоотношениях с Маук.
Нырта сжал кулаки, потом с силой сдвинул их.
— Маук! — пробормотал он, кивнув на один кулак. — Тено! — сказал он, кивнув на другой.
Видя, что Ветлугин не понимает, молодой человек разжал кулак и осторожно ткнул собеседника в грудь.
— Тено! Тено! — повторил он.
«Тено» означало «ты»? Выходит, Ветлугина считали врагом Маук?
В этом, впрочем, не было ничего удивительного. С первых же своих шагов в котловине он бросил вызов Маук, пытался отнять предназначенного ей в жертву Кеюлькана.
Мысленно Петр Арианович выругал себя. Ну можно ли быть таким неуживчивым человеком? Не успел еще отдышаться после побега из ссылки, как снова попал в передрягу, с места в карьер поссорился, и, по-видимому, серьезно, с одним из самых влиятельных духов Бырранги!
Пленник Бырранги
Вскоре, однако, Ветлугин забыл о загадочной, оскорбленной им Маук. Ну ее! Какое, в конце концов, дело ему до всей этой нелепой первобытной чертовщины?!
Разгадывать непонятный культ, копаться в суевериях? Ну уж нет! Его ждет работа поважнее!
Ветлугину не терпелось встать на ноги и выбраться из пещеры, чтобы перед наступлением полярной ночи взглянуть еще раз на удивительный оазис за Полярным кругом.
Он заставил себя встать. Сначала ходил только по пещере, спотыкаясь о барахтающихся щенков и придерживаясь за жерди. Потом, дня через три или четыре, подбадриваемый возгласами женщин, выбрался в коридор.
Отдышавшись, он медленно поплелся к выходу в сопровождении Кеюлькана и других ребятишек, миновал несколько оленьих шкур, закрывавших вход в соседние жилые пещеры, и очутился на склоне лесистой котловины.
Свежий воздух опьянил его. Он вынужден был сесть на порожек — плоский длинный камень у выхода.
За то время, что Ветлугин отлеживался под сводами пещеры, внешний вид долины изменился. И сюда с большим запозданием пришла зима.
Деревья покрылись инеем, таким густым, что казалось — это облака лежат на склонах.
Полным-полно снега было в лесу!
Снег отсвечивал алым: солнце заходило. Оно висело совсем низко, почти касаясь края котловины. Значит, скоро должно было скрыться совсем, на всю зиму, на три или четыре темных зимних месяца.
Ветлугину не верилось, что находится в горах Бырранга за Полярным кругом. Нет, это не таймырский пейзаж. Тайга! Кусок тайги! Будто чудом каким-то перенесся из тундры в тайгу — за тысячи километров к югу!
Суровые северные леса стояли по пояс в снегу во всем своем великолепии: неподвижные, тихие, словно бы замечтавшись о чем-то. Темные линии веток четко выделялись на белом фоне, будто узоры, резьба по кости.
Даже на короткий срок жаль было расстаться с этой величественной панорамой.
Однако Нырта окликнул Ветлугина из глубины пещеры, а потом вышел за ним следом: видимо, беспокоился о самочувствии больного.
Но прежде чем снова погрузиться» в смрадную духоту жилища, Ветлугин раскинул руки и жадно, всей грудью, вобрал в себя бодрящий морозный воздух — про запас.
В горле запершило.
Что это?..
Из лесу наносило горьковатый, очень знакомый запах. Дым?.. Ну, конечно же, дым! Удивительная котловина припахивала дымком — как он мог забыть об этом?
Ветлугин захохотал, потом, ощутив прилив энергии, швырнул снежком в Кеюлькана, барахтавшегося у входа в пещеру.
Значит, вулкан? Странная, отвергнутая гипотеза о вулканах в Сибири верна? Он, Ветлугин, находится в кратере потухшего вулкана, в кальдере!
Само название (по-испански «кальдера» — «котел») разъясняет суть явления. Земля еще не остыла. Внутри «котла» сохранилось тепло. Прогретая изнутри почва, а также воздух, обильно насыщенный углекислым газом (дым!), который выделяется изо всех трещин, создают благоприятные условия для жизни растений. Вот почему здесь такой высокий лес. Вот почему он так далеко продвинулся на север, перешагнув запретную черту Полярного круга.
На севере Таймырского полуострова возникла своеобразная теплица — лесной заповедник в безлесной холодной Бырранге.
Ветлугин не удивился, разглядев внизу несколько фонтанчиков. Для полноты картины не хватало только этой детали!
Гейзеры! Струи бьющей из-под земли горячей воды!
Присмотревшись, Ветлугин различил возле фонтанчиков несколько человеческих фигур. Они что-то делали, переползали на коленях с места на место, сгибались и разгибались, словно бы кланялись.
Молятся гейзерам, что ли?..
С неохотой географ вернулся в пещеру, поддерживаемый Ныртой, и лег спать в полной уверенности, что видел гейзеры.
На другой день видимость улучшилась. Туманная дымка, висевшая над лесом, стала менее плотной, и Ветлугин, к своему разочарованию, убедился в том, что гейзеров на дне котловины нет. Это всего лишь пар, столбы пара, который поднимается из прорубей.
Пока Ветлугин болел, река, протекавшая внизу, замерзла. Люди поспешили пробить во льду отверстия и теперь суетились подле них, промышляя рыбу. Почему-то на середине реки чернели челны.
К полудню туман рассеялся совершенно, и Ветлугин понял назначение челнов. Лед был еще непрочным. Лишь отдельные удальцы рисковали добираться до прорубей ползком или на четвереньках. Более осторожные усаживались в челны и неторопливо подвигались по льду, отталкиваясь от него руками.
Сейчас они сидели у прорубей в своих челнах, покачивая короткими удилищами над дымящейся водой.
Рыбную ловлю долго наблюдать не пришлось, отчаянно разболелась голова, — Ветлугин был еще очень слаб после перенесенных лишений.
Он надеялся наверстать упущенное и через два-три дня побывать на берегу реки, а также подняться на противоположный скат котловины.
Сделать этого, однако, не удалось. Несколько дней он чувствовал такую слабость, что не мог добраться даже до выхода из пещеры. Когда же наконец вышел снова наружу, было уже поздно.
Солнце скрылось за перевалами до весны, сгустились сумерки, и плотный занавес наглухо задернулся над чудесами котловины.
Надолго, на всю зиму, засел Ветлугин в пещере у очага.
К весело потрескивавшим на огне сучьям теснились теперь не только женщины, но и мужчины. С наступлением темноты охота и рыбная ловля прекратились. Правда, в лесу еще продолжали настораживать пасти, а кое-кто (например, Нырта) не бросал одиночную охоту при луне. Но остальные охотники старались выходить из пещеры пореже.
Ощутительно замедлился ритм здешней жизни. Люди забились в логово подобно медведю, погружающемуся на зиму в спячку.
Не хотелось двигаться, разговаривать. Так бы и сидел все время, неотрывно глядя на прыгавшие по сучьям огоньки, краем уха слушая нескончаемый песенный разговор, который вели между собой женщины у очага.
Алые блики касались пестрого, в блестках, нагрудника Сойтынэ, выхватывали из темноты равномерно двигавшиеся руки Нырты (для развлечения обтесывал палочку), суетливо перебегали по широким скулам Хытындо, которая покуривала свою трубку, изредка сплевывая в огонь. Рядом, уткнувшись подбородком в колени, дремал Якага, ее муж.
За зиму Ветлугин лучше разобрался в их взаимоотношениях. Толстая карлица с лицом великанши была только шаманкой загадочного народа, обособившегося в горах Бырранга. Гражданскую власть в долине осуществлял Якага. Впрочем, всем было ясно, что он находится на побегушках у своей супруги.
Кеюлькан оказался сыном Нырты и Фано.
Забавный веселый коротышка — внук Хытындо — был ее любимцем: для Кеюлькана откладывалось мясо пожирнее, Кеюлькану прощалась любая шалость. Бабушка разрешала ему даже играть принадлежностями ее шаманского ремесла — ритуальным бубном и колотушкой с разноцветными ленточками.
К дочери шаманка относилась холодно, к зятю же явно неприязненно. Мало сказать, что Ныртой помыкали в семье, — его даже обносили кусками во время трапезы. А ведь он был главным добытчиком, — Якага предпочитал греть спину у огня, глубокомысленно выдирая с помощью ножа редкие волосы из подбородка (это заменяло ему бритье).
Такова была семья шаманки. Но в пещере, помимо нее, находились еще две довольно многочисленные семьи, занимавшие по отношению к семье Хытындо подчиненное положение.
Узкий, слабо освещенный каменными плошками коридор отделял пещеру, где жил Ветлугин, от трех или четырех меньших по размеру пещер, в которых помещалось еще семь-восемь семейств. Общая численность племени достигала, таким образом, семидесяти-восьмидесяти человек вместе с детьми.
На другом конце коридора были нежилые пещеры, целый лабиринт, уводивший в самые недра гор. Там совершались какие-то ритуальные церемонии, по-видимому связанные с охотой и рыбной ловлей.
Коротая время у костра, Ветлугин принялся со рвением изучать язык своих гостеприимных хозяев.
Словоохотливый и приветливый Нырта стал главным «профессором», остальные помогали ему по мере сил, даже не очень жаловавший Ветлугина Якага и по-прежнему дичившаяся его робкая Сойтынэ (Хытындо не снисходила до таких «забав»).
Мимика и жесты обитателей гор, как у большинства первобытных народов, были чрезвычайно выразительными. Когда же мимики и жестов не хватало, кто-нибудь из ретивых учителей вскакивал на ноги и, выхватив из очага уголек, принимался для большей наглядности рисовать на полу пещеры.
Всех очень потешало произношение Ветлугина. Взрывы хохота то и дело оглашали пещеру, а Нырта просто катался со смеху по земле. Много привлекательного, простодушного было в этих людях, по-детски радовавшихся возможности скрасить свои бесконечно длинные, тоскливые вечера.
«Кто эти люди? Почему они здесь? Как попали в горы Бырранга?» — думал географ.
Вскоре после того как Ветлугин научился довольно свободно объясняться с жителями оазиса на их языке, у него произошел примечательный разговор с Ныртой.
— Кто вы такие, Нырта? — спросил он напрямик. — Как называется ваш народ?
Он ожидал, что Нырта промолчит или ограничится обиняками, как обычно, когда в разговоре затрагивалась какая-нибудь запретная тема.
Однако Нырта ответил без запинки.
— Дети солнца, — сказал он.
— Как? Солнца, ты сказал? — переспросил Ветлугин, думая, что ослышался или неправильно понял своего собеседника (новые, неожиданные сочетания слов на малознакомом языке еще ставили его в тупик).
— Солнца, — невозмутимо подтвердил Нырта и сделал глубокую затяжку из трубки. Потом повторил как нечто разумеющееся само собой: — Я сын солнца!..
Вслед за тем он предъявил вещественное доказательство. Потянув длинный, черный от грязи ремешок, висевший у него на шее, молодой охотник вынул и показал Ветлугину круглую, тщательно отполированную пластинку из бивня мамонта. Она тускло сверкнула в багровых отсветах очага.
— Это хорошо, — убежденно сказал Нырта. — «Счастья солнечный глаз» — так у нас говорят!
Он пояснил, что в котловине нет человека, который не носил бы на груди подобный амулет. Считалось, что на период полярной ночи это в какой-то степени заменяет настоящее солнце и помогает дождаться его возвращения.
Укладываясь спать, Ветлугин долго раздумывал над тем, что маленькое нагрудное «солнце» есть, конечно, всего лишь одно из проявлений первобытной симпатической магии. Но было в этом еще что-то очень трогательное, поэтическое. Люди, вынужденные жить в тесной и темной пещере, зимовавшие в гнетущем мраке полярной ночи, не хотели надолго расстаться с солнцем. Они уносили частицу, отблеск его в недра горы. Для них это была как бы нравственная поддержка.
А им так нужна была эта поддержка!..
Существование «детей солнца» было очень непрочным. Ведь они жили буквально на вулкане. Земля время от времени вздрагивала у них под ногами и колебалась.
Первый толчок Ветлугин ощутил вскоре после прихода в оазис. (Тогда еще он отлеживался по целым дням в своем углу.) Вдруг показалось, что кто-то вкрадчивым движением потянул из-под него оленью шкуру. Глухо брякнули амулеты, висевшие над головой, со свода пещеры посыпалась пыль.
Он удивился, но не придал этому значения: подумал, что просто закружилась от слабости голова.
Однако в середине зимы толчок повторился. Семья Якаги ужинала в это время, сидя у очага. Неожиданно деревянный котел, в котором варилось мясо, перевернулся, и горячая вода потекла под ноги. Вскакивая, Ветлугин успел заметить, что со стен сорвалось несколько колчанов со стрелами.
Больше ничего не произошло. Хозяева пещеры отнеслись к происшествию с удивительным спокойствием, точно подобное происходило с ними уже не раз. Женщины принялись деловито собирать разбросанные по полу куски мяса, мужчины даже не поднялись с места и продолжали заниматься каждый своим делом.
Тут только дошло до Ветлугина, что это было землетрясение.
Он опрометью кинулся из пещеры. Очень важно. Очень!.. Землетрясения, пусть не сильные, но регулярно повторяющиеся, подтверждают догадку об остывающем вулкане.
Луна висела над лесом. Видно было очень хорошо.
Изменился ли пейзаж? Ну конечно!
Ветлугин ясно видел, что на противоположном склоне появилась как бы прогалина. Ага! Оползень! Часть леса еще продолжает сползать.
Снег заклубился над деревьями, и белое облако скрыло заключительную фазу катастрофы. Надо думать, деревья перевернулись вверх тормашками вместе с землей.
На другой день Ветлугин упросил Нырту взять его с собой в лес проверить пасти.
Они спустились по узкой тропинке и, увязая в рыхлом снегу, двинулись вдоль замерзшей реки по дну котловины.
В неверном, дрожащем свете все плыло вокруг, менялось. Не сразу понял Ветлугин, в чем дело. Луна то исчезала, то появлялась. Туман повис над ущельем, прикрывая его, как крышкой. Иногда «крышка» чуть-чуть сдвигалась, и тогда видно было наверху глубокое черное небо.
Нырта уверенно вел своего спутника. Вскоре они очутились среди бурелома. Некоторые деревья лежали на боку, спутавшись ветвями, другие торчали корнями вверх, точно из гробов поднимались привидения с воздетыми руками.
Но это не был бурелом, это были следы землетрясения.
Вчерашняя катастрофа оказалась более значительной по размерам, чем предполагал географ. Оползень — кусок горы, поросшей лесом, скатился почти к самой реке, оставив за собой широкую черную рытвину, будто по склону прошелся гигантский плуг.
А за поворотом тускло отсвечивало багровым. Над лесом висело зарево.
Нырта и Ветлугин добрались наконец до поворота, переступая через повалившиеся стволы, перелезая через торчащие вверх корни.
Прежде всего географ «увидел» ветер.
Ветер стремительно гнал низкие клочковатые облака по небу. Нет, то были не облака; то были клубы дыма.
Нырта, ворча и отдуваясь, присел на упавший ствол. Ветлугин сделал еще несколько шагов и осторожно раздвинул заросли, чтобы лучше видеть.
Перед ним засияли огненные, разверзшиеся недра земли. Ветер с размаху бил в вершину невысокого холма. Оттуда вылетали искры, и к черному небу поднимались факелы пламени. Потом вершина холма надолго окутывалась клубами дыма.
Ветлугин обернулся к Нырте.
— Гора огня? — спросил он, с трудом подбирая слова. — Огнедышащая гора?..
Нырта безучастно кивнул. Зрелище это, видно, было ему не в диковинку.
Ветлугин долго сидел на поваленном стволе у поворота, пока Нырта проверял свои капканы.
Итак, в горах есть не только потухший, но и действующий вулкан. Ну и соседство, нечего сказать!..
Впрочем, мысль об опасном соседстве тотчас уступила место другой, более приятной мысли. Сделанное Ветлугиным открытие приобретало с каждым днем все большую полноту и законченность.
В книгах случалось встречать описание кальдер.
Чаще всего кальдера представляет собой плоскую широкую впадину с невысокими пологими краями — нечто вроде огромного цирка. Посредине торчит низенький холм — маленький, «дочерний», вулкан, который принял «наследство» старого остывшего вулкана и все еще бурлит, кипятится, плюется огнем, а время от времени даже извергает лаву.
Не совпадало ли это в точности с тем, что видел сейчас Ветлугин?
Старый кратер потухшего вулкана был очень широк и низок — по-видимому, в результате размыва. Сравнение с цирком напрашивалось. Только этот «цирк» отличался невиданно грандиозными размерами.
Географ припомнил размеры самых больших кратеров. Диаметр Мауна-Лоа на Гавайях составляет четыре тысячи метров. Диаметр Гунунг-Тенгер на Яве — около шести тысяч. Но то были карлики по сравнению с потухшим вулканом Бырранги.
С нетерпением поджидал географ весны, света, чтобы обстоятельно осмотреть все-все: кальдеру, лес, маленький действующий вулкан, а также собрать образцы вулканических пород и растительности. Не мог же он явиться в Москву или в Петербург с пустыми руками! Никто бы не поверил ему, да, пожалуй, нашлись бы еще и остряки, которые высмеяли бы его…
Но, раздумывая о природе котловины, Ветлугин не забывал о ближайшей цели, которая стояла перед ним.
Кальдера вулкана, куда он скатился так кстати и где укрылся от лютой таймырской зимы, была лишь временным прибежищем, промежуточной станцией. Впоследствии Ветлугин мог вернуться сюда с геологической экспедицией, но сейчас он не собирался задерживаться. Важные дела ждали его в России.