Протоиерей Андрей Ткачев
| Иоанн Креститель, Илия, Иеремия. Все трое были сильны в духе, жестки в слове, гонимы людьми. Что в них напрочь отсутствует, так это дух льстивого ласкательства и человекоугождения. Они не чесали слушателей за ушком и не облизывали их, как кошка-мать – свое потомство, но к ним скорее относится сказанное: «Я поражал через пророков и бил их словами уст Моих» (Ос. 6:5). «Порождения ехиднины! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите достойный плод покаяния!» – вот некоторые из слов Иоанновых… Бегал от Иезавели и предрекал ей бесславную смерть и ослиное погребение Илия. Он скрывался, тосковал, просил Бога забрать его душу, посрамлял жрецов Ваала и лично резал их как бессловесные жертвы сотнями при потоке. Все это трудно понять и страшно представить, но это – правда Божия. Ничего сладенького, ничего миленького, ничего мещански-добренького не было заметно в Илии. Равно как и в Иоанне, равно как и в Иеремии. Ну что ж, скажут знатоки катехизиса. На то он и Ветхий Завет с его религией страха и авторитета, подчинения и угроз, строгих наказаний и телесных благословений. Да, возлюбленные дети евангельской благодати. Вы, как всегда, отменно правы в области теоретической. Но давайте заметим одну черту, по-видимому не- |
| значительную, но по истине – важную и знаменательную. Воплотившаяся Любовь, Слово, ставшее плотью, вечная Премудрость Божия спрашивает: «За кого Меня почитают люди?». И ученики, пересказывая народный слух, отвечают, что почитают люди Христа за Иоанна Крестителя, за Илию, за Иеремию. Они не говорят, что людям не с кем сравнить Христа, ибо Он нежен, как кормилица, добр ко всем, как дедушка к внукам, и мягок, как елей. Нет, люди сравнивают Христа с пророками, которые провели жизнь в слезах и борьбе, обличали, грозили, боролись, были не поняты и отвержены, не имели того, что мы называем «личная жизнь», были подобны израненным воинам. Неужели ошиблись люди? Нет, не ошиблись. Это мы ошиблись, создав для успокоения совести шаблонный образ добренького Иисуса, хотя ни Слово Божие, ни тем более грядущий Суд не дают нам на это права. Дело не только в том, что Христос, как Иоанн, возвещает покаяние, как Илия, воскрешает мертвых и, как Иеремия, возвещает неминуемые и грозные кары на лукавых грехолюбцев. Дело также и в том, что во Христе есть милость, но нет ласкательства. В Нем есть любовь, и Сам Он – Любовь, но это любовь настоящая, которую мы часто и за любовь-то признать не умеем. Христос действительно прост и доступен, но в самой простоте непостижим. Он явил Себя, но «никто не знает Сына, кроме Отца» (Мф. 11:27). В Нем нет сентиментальности, слезливости, а любовь Он явил жизнью, делом и Жертвой, а не риторическими упражнениями. Об этом нужно говорить, чтобы сокрушить очередного идола. Идолы это ведь не мраморные истуканы с идеальными пропорциями, а главным образом ложные мысли и неверные жизненные установки. Христианская любовь – зрячая, крестная и требовательная. Люди же мнят любовью сентиментальное сюсюканье и всепрощение, рожденные не столько состраданием, сколько безразличием. «Не смейте нас ругать. Христос сказал всех любить», – говорят одни. «Да мы вас и не ругаем. Делайте, что хотите. Только нас не трогайте», – отвечают другие. Это у нас одна из разновидностей любви такая, якобы вычитанная в Евангелии. Стоит обратить внимание на то, что Христос сравнительно мало говорит о любви. Он говорит о ней как о «новой Заповеди» ближайшим ученикам на тайной Вечери, в атмосфере сгущающейся угрозы и приближающейся искупительной смерти. Он говорит о ней не как о чем-то легком, радостном и естественном, а как о вершине Откровения. Он Сам готов делом через немногое время на Кресте доказать Свое Новое учение молитвой за распинателей и введением в Рай одного из разбойников. При жизни же и служении Он не злоупотребляет словом «любовь». Он не говорит: «Дорогие мытари и грешники, милые саддукеи и фарисеи! Я вас очень люблю. Ну, просто очень. Любите же и вы всех людей, и будемте жить в мире». Вместо этого Он часто говорит «Горе вам, лицемеры…». Это и есть любовь в действии, поскольку любить не означает расшаркиваться и расплываться в улыбках, а вынимать занозы и перевязывать раны, несмотря на то, что больной морщится. «Скажите праведнику, что благо ему, ибо он будет вкушать плоды дел своих; а беззаконнику – горе, ибо будет ему возмездие за дела рук его» (Ис. 3:10). Вот – любовь в действии. Назовите человека собакой, и он страшно обидится или даже полезет драться. А Христос говорит одной из женщин, просящей исцеления для дочери, что надо прежде накормить детей. Не хорошо кормить псов сначала. Это как если бы мы пришли к врачу, а он сказал нам, что лечит только людей, а нас или детей наших, поскольку мы псы, а не люди, он лечить не будет. Это представить невозможно! Да это же уголовное преступление! Но это лишь вольный пересказ одного из евангельских событий, закончившегося исцелением страдающей девочки (См. Мф. 15:21–28). Да, Христос испытывал веру матери. Да, Он знал все заранее и потом-таки исцелил ее дочь. Но как жестко Он ее испытывал и как велика была ее вера, и как все это не совпадает с иллюзорными представлениями о сладенькой Иисусовой доброте! А у нас нет такой великой веры, как у этой женщины, и такой готовности принимать все приключающееся как от руки Божией. Потому мы и остаемся неисцеленными и обиженными. На Бога обиженными… Когда нагрешишь и глаза к небу поднять стыдишься, когда буквально сгораешь стыдом, Он приходит, как роса, и прохлаждает душу. А когда разгордишься и возомнишь нечто, Он готов сплести бич от вервий и выгнать тебя из храма вон вместе с продающими и покупающими. Одним словом, Он – Господь. Ему – слава, а нам – страх, сокрушающий внутренних идолов. Все это сильно касается священников. Нормальному человеку хочется жить со всеми в мире и людям угождать. Хочется всем улыбаться, как парикмахер – подстриженному клиенту или продавец – покупателю. Хочется быть культурным и ласково безразличным и получать в ответ микродозы культурной вежливости, но так, чтобы в душу никто не залазил. Но священнику это «простое счастье» заказано под угрозой превращения в лжепророка. Раз ты должен проповедовать слово Христово, то и ты хотя бы по временам должен вспоминать об Илии, Иоанне Крестителе и Иеремии. Не говорю – быть похожим, но говорю – хотя бы вспоминать. Эти трое сказок не рассказывали, и по мере приближения бед возвышали голос грозный и отрезвляющий. Их могли считать бесноватыми и неистовыми. Они могли казаться врагами народных святынь. Благо, не было в их дни такого идола, как толерантность, или такой бумажки, как Декларация прав человека. Если бы эти вещи существовали в их дни, жизнь пророков была бы еще более тягостна. Священнику все это должно быть понятно более, чем кому-то другому. От него ждут, что он будет добрым доктором Айболитом; он же между тем призван быть Иеремией; а на деле он – просто человек, которому поручено невыносимо ответственное служение, которое он проходит то в страхе, то в изнеможении, то в недоумении. <…> Здравого учения они «принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху» (2 Тим. 4:3). И всякий священник должен будет жить среди них, молиться за них, учиться и усиливаться полюбить их, выслушивать от них недоумения, упреки и претензии. Поневоле не раз и не два придется вспоминать одиночество Иоанна в темнице, когда наверху шумело Иродово празднество; и слезы Иеремии на развалинах Святого Города; и горькие слова Илии: «Священников Твоих убили, жертвенники твои разрушили и мою душу ищут»… |
Александр Ткаченко