Тема Рождества для христианского искусства заключает в себе таинственный парадокс. Как правило, именно это событие нам хочется на только изобразить, но и пережить. Следуя за опытом св. Франциска Ассизского в Греччо, мы строим Рождественские ясли, заполняем их трогательными фигурками животных, пастухов и волхвов, а на художественные изображения, как правило, переносим свои ожидания духовной радости и мира.
И вместе с тем для искусства нет темы более таинственной и недоступной. Изобразить, как “Слово стало плотью” (Ин. 1, 14) невероятно сложно не только художникам, но и Евангелистам. Не случайно Марк начинает повествование сразу с проповеди Иоанна и Крещения. А у Матфея, так подробно описавшего отношения Иосифа и Марии до Рождества, само Рождество скромно умещается в придаточное предложение в конце синтагмы (“Встав от сна, Иосиф поступил так, как повелел ему Ангел Господень, и принял жену свою. И не знал Ее, как наконец Она родила Сына Своего первенца, и он нарек Ему имя: Иисус” (Мф. 1, 2425)). Иоанн, поднимаясь до высочайшего уровня мистического толкования Воплощения, ни слова не говорит о конкретных обстоятельствах Рождества (что вряд ли происходит от неведения, поскольку Мария жила у него в доме). И только Лука решается на сообщение ряда важных подробностей, упоминая об исторических обстоятельствах появления Святого Семейства в Вифлееме. Но и у него не поворачивается язык углубляться в трагические по сути подробности, в результате которых Сыну Божьему не нашлось иного места, кроме хлева и кормушки для скота.
При таком скромном текстовом материале, казалось бы, невероятно сложно создать художественную традицию. Но «горчичное зерно» Евангельского слова породило (и продолжает порождать) богатейший материал, как на Востоке, так и на Западе.
В истории христианского искусства выработалось два подхода к Рождественской тематике:
— Универсальный подход православной иконы, символически представляющей в одном изобразительном поле несколько событий, и отражающей не только текст Евангелия, но и рождественскую гимнографию.
— Повествовательный подход западного искусства, в котором основные события Рождественского цикла самодостаточны и каждое из них становится сюжетом отдельно взятого изображения. При этом собственно Рождество в искусстве Западной Европы представлено в двух основных иконографических традициях. Одна из них, самая популярная – иллюстративная. Понимая свое произведение как иллюстрацию к тексту, живописец акцентирует основное внимание на фигуре лежащей Марии, возле которой располагается в яслях обвитая пеленами фигурка Младенца Иисуса. Главный источник такого изображения – безусловно, Евангелие от Луки. Однако нередко место действия хлев изображается как пещера, что свидетельствует об использовании описания Рождества в апокрифической Книге Иакова. “ И нашел там пещеру и привел Ее… И облако сияющее появилось в пещере…И облако тогда отдвинулось от пещеры, и в пещере засиял такой свет, что они не могли вынести его, а немного времени спустя свет исчез и явился Младенец, вышел и взял грудь Матери Своей Марии ”. Добавим к этому и известные нам с детства изображение вола и ослика, взятые из другого апокрифа, “Евангелия псевдо-Матфея VIII века: “ На третий день Мария оставила пещеру и вошла в хлев и положила Младенца в ясли, и вол и осел поклонились Ему ” (там же).
Отсылка к апокрифам вызвана отнюдь не только желанием расширить круг источников. Изображение пещеры вносит в тему Рождества очень важный прообразовательный подтекст, намекая на будущее погребение Спасителя после смерти на кресте (а пелены, обвивающие крошечное тело Младенца, становятся соответственно напоминанием о погребальной плащанице). Таким образом, в произведении, решающем, казалось, бы скромные иллюстративные задачи, сразу обозначаются «альфа и омега» земной жизни Иисуса.
Второй иконографический тип Рождества в европейском искусстве это изображение адорация. Его литературной основой можно считать текст Откровений св. Бригитты Шведской (1370), появившийся после ее паломничества в Святую Землю.
“Когда пришло время Ей родить, сняла Она свою обувь и белый плащ, сняла свое покрывало, и ее золотистые волосы упали Ей на плечи. Тогда Она приготовила пеленки и положила их рядом с Собой. Когда все было готово, Она опустилась на колени и стала молиться. Пока Она так молилась, воздев руки, Младенец неожиданно родился в таком ярком сиянии, что оно полностью поглотило слабый свет свечи Иосифа”. (там же)
В изображении адорации Мария и Иосиф показаны стоящими на коленях с молитвенно сложенными руками и благоговейно созерцающими Младенца, расположенного либо в яслях, либо прямо на земле, на подстеленной соломе. Как правило, огромную роль в композиции играет свет, исходящий от Его крошечной фигурки. В редких случаях рядом со Святым Семейством могут находиться пастухи. Помимо текста, у этой иконографии есть еще и важный литургический источник – традиция Поклонения Святым Дарам, которая ложилась в католической литургике к середине XIV века. Начиная с 1200 года в Евхаристическом каноне появляется обряд Вознесения хлеба, становящегося Телом Христовым, над головой священника для того, чтобы молящиеся могли несколько секунд созерцать Его в молчании (чуть позже, с середины столетия, практикуется и обряд Вознесения Чаши). Литургическое созерцание Святых Даров становится столь важным для церковной практики, что, столетие спустя, превращается в отдельное богослужение, в ходе которого Тело Христово в специальной Дарохранительнице выставляется на алтарь для молчаливой адорации. Именно в этот период (в середине XIV в.) и возникают первые образцы соответствующей иконографии Рождества. И, возможно, в силу тесных связей этого типа с литургической адорацией на картинах нидерландских мастеров XV века рядом с Марией и Иосифом может оказаться заказчик произведения, стоящий на коленях рядом со Святым Семейством и молящийся Младенцу вместе с Марией и Иосифом (как на картине Рогира Ван дер Вейдена).
Созерцательный момент может проникнуть и в изображение-иллюстрацию. Прежде всего – в ситуации, когда художнику хотелось бы сосредоточиться на созерцании материнской любви Марии. На фреске Джотто из Капеллы Скровеньи в Падуе Мария изображена лежащей и склонившейся над Младенцем. И хотя Джотто по своему обыкновению не изображает чувств своих героев на лицах, в движении Марии столько тепла, что зрителю легко понять и представить себе охватившие Ее переживания.
Одно из самых удивительных в этом плане произведений – картина Корреджо «Святая ночь», на которой Мария качает Младенца на руках, не замечая всего происходящего вокруг Нее – летающих ангелов, Иосифа. Художники, изображающие Марию именно так, словно прорываются в великую тайну, о которой благоговейно молчат евангелисты – в сокровенный диалог Матери и Сына, за которым стоит тайна любви Бога к каждому из нас.
Из других Рождественских событий близкими по иконографии, конечно же, становятся поклонение пастухов и Поклонение волхвов. Поклонение пастухов близко к изображению адорации и в соответствии с текстом Евангелия от Луки часто представлено как поэтичная ночная сцена. В большинстве случаев Мария сама показывает Младенца пастухам, и столь же часто в композиции фигурируют ангелы. Их фигуры располагаются либо в верхней части холста (создавая иллюзию разверзшихся небес), либо окружают ясли с Младенцем вместе с пастухами. Интересно, что по мере приближения к эпохе барокко усиливалась натуралистическая грубоватость в облике пастухов: темные, словно «задубевшие» лица с глубокими морщинами, крупные жилистые руки. Но нередко художники наполняли их крестьянские лица светом, исходящим от фигурки Младенца, и это всегда давало особый эффект. На этюде Рубенса, хранящемся в Эрмитаже, видно, как грубость и жесткость в лицах пастухов буквально исчезает на наших глазах. А на огромном полотне Караваджо для кафедрального собора в Мессине облик пастухов несколько смягчен, а основной акцент поставлен на бедности и смирении Марии. Она лежит на земле, держа на руках Младенца, и в глаза при этом бросаются Ее босые ноги – иконографический знак нищеты, заимствованный из особого типа под названием Matia d’umiltà («Мария смиренная»).
Наиболее разнообразны изображения Поклонения волхвов. Нередко именно в этом сюжете Мария представлялась как художественное олицетворение земной Церкви и, вопреки сюжетной логике, могла быть изображена сидящей на троне (как в мозаике Якопо Торрити (XIII в.) в храме Санта Мария Маджоре в Риме). И даже если трона нет, а действие происходит в хлеву, все равно образу Марии придавалась надлежащая торжественность. На картине Альбрехта Дюрера хлев больше напоминал колоритные античные руины, что вносило в изображение намек на исторический контекст события (владычество Римской империи, перепись Августа и пр.).
Любопытная иконография сложилась во Флоренции в период раннего Возрождения. Начиная с живописца Джентиле да Фабриано (первая треть XV в.), Поклонение волхвов – это эффектная многофигурная сцена, в которой вслед за волхвами к Марии с Младенцем двигается огромная процессия нарядных людей, одетых по современной художнику моде. На картине Сандро Боттичелли в «свите» волхвов легко узнать придворную среду Лоренцо Медичи Великолепного.
А на фреске Беноццо Гоццоли в палаццо Медичи Риккарди волхвы написаны с известных исторических лиц. Самый молодой из них – с тогда еще юного Лоренцо Великолепного, волхв постарше – с византийского императора Иоанна VIII Палеолога, а совсем пожилой – с константинопольского патриарха, сопровождавшего императора на Феррарско-Флорентийский собор. Евангельский сюжет таким способом превратился в тонкий намек на унию католической и православной церквей, заключенную на этом соборе.