Илья Стогоff
Мачо не плачут
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=123289
«Илья Стогоff / Мачо не плачут: Роман»: Астрель; Москва; 2012
ISBN 978‑5‑271‑41509‑8
Аннотация
Роман «Мачо не плачут» был написан за 9 дней сразу после августовского дефолта 1998 года. За 2 года от рукописи отказались 14 издательств. Гонорар автора составил 500 долларов. Первый тираж книги был распродан за 30 дней. Ее сразу назвали «лучшей книгой о 90‑х», «летописью эпохи» и «главным событием современной литературы», автора номинировали на звание «Человек года», а его имя упоминали только с прилагательным «культовый». Роман был переведен на 15 языков, издан общим тиражом свыше четверти миллиона экземпляров и в течение нескольких лет находился в списке российских бестселлеров.
Спустя почти 15 лет эта книга впервые публикуется в авторской редакции.
Илья Стогoff
Мачо не плачут
Предисловие спустя пятнадцать лет
Самый‑самый первый тираж этой книжки вышел почти полтора десятилетия тому назад. Утром того дня я заскочил в издательство, и главный редактор подарил мне пахнущий типографской краской томик. Я повертел его в руках.
Выхода этого романа я ждал очень долго. И мне казалось, что когда все наконец произойдет, я испытаю что‑то особенное. Какой‑то небывалый взрыв ощущений. Но на самом деле я не почувствовал ничего. Книжка вышла, а мне было наплевать.
Минут сорок я поболтался по издательству, а потом нарисовались те, кто настаивал – такое дело стоит отметить. Если я ничего не путаю, то в обмывании новинки в тот раз участвовали один очень известный петербургский писатель, один философ, один поэт (уже в возрасте) и парень, насчет которого я подозревал, что он является наемным убийцей. Такой вот странной компанией мы сели в кафе, которое располагалось в одном зале с круглосуточным магазином и химчисткой. На заведение поприличнее денег у нас не хватило.
|
|
Пить стали водку. Собутыльники лихо опрокидывали стопочки, а мне вот что‑то не пилось. Я все поглядывал на желтую обложку книжки, которую так долго ждал, и не мог понять, почему же я не чувствую радости? И еще: почему водка сегодня кажется мне какой‑то особенно невкусной? Оба эти вопроса долго кувыркались у меня в голове, а потом ответ вдруг сам собой отыскался. Я подумал, что дело, наверное, в том, что мы не купили ничего запить, а вот если купим и станем разбавлять водку соком или, скажем, кока‑колой, то и настроение улучшится, и вкус у напитка сразу станет что надо.
Единственная проблема состояла в том, что лично у меня денег ни на какой сок не было. Да и у собутыльников тоже. Все мы (даже убийца) были тогда молоды, длинноволосы, тощи и ужасно бедны. Вернее, не так. Мы были не ужасно, а прекрасно, восхитительно бедны. Настолько бедны, что, тысяча первый раз обшарив карманы и убедившись, что там нет даже мелочи, я просто поменял у продавщицы в кафе свою новенькую, только что вышедшую книжку на маленькую бутылку кока‑колы. Именно такова была судьба самого первого экземпляра того романа, который сегодня вы держите в руках. Какие Бермуды, такие, как говорится, и треугольники.
С тех пор прошло почти пятнадцать лет. Наемного убийцу после того вечера я как‑то потерял из виду, но вот остальных собутыльников иногда встречаю. Деньги на то, чтобы запить водку, у всех нас теперь есть, но это, пожалуй, единственное изменение к лучшему. Поэт давно не пишет стихов, философ участвует в ток‑шоу на столичных каналах. Зато роман, который мы некогда обмывали, успели перевести на пятнадцать языков Европы и Азии. Включая такие странные, как латышский, иврит, хорватский, японский и турецкий.
|
|
Для меня вся эта история давно в прошлом. На обложке голландского издания было написано, что «Мачо не плачут» это «Достоевский эпохи перестройки», а на обложке итальянского меня сравнивали с американскими битниками и делали вывод, что я, пожалуй, буду покруче Керуака. Но лично меня эти комплименты совсем не трогают. Того тощего парня, который все это написал, давно нет. От него осталась только книжка, которую я давно не считаю своей.
Такие книжки, наверное, должны быть у каждого поколения. У ровесников моих родителей это была ерофеевская «Москва – Петушки». У моих старших братьев – лимоновский «Это я – Эдичка». А вот у моего поколения это «Мачо не плачут». Что ж? Пройдет еще несколько лет, и кто‑то тощий, длинноволосый и восхитительно бедный напишет следующий похожий роман уже для следующего поколения.
После этого моя книжка окажется мертва. Иногда ее будут перелистывать в букинистических магазинах, но больше она ни в ком не сможет вызвать ни малейшей эмоции. Впрочем, пока этого не произошло.
Я заканчиваю это предисловие и желаю вам приятного чтения.
WARNING!
Данный роман рассчитан на чтение при одновременном прослушивании в плеере альбома «The Fat Of The Land» группы «The Prodigy».
|
|
В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ МОЖЕТ НЕ ТОРКНУТЬ!
Часть первая
Пять времен года
«…Видишь?! Видишь?! Видишь?! – кудахтал, сидя на переднем сиденье, Дин. – Я же говорил, поразвлекаемся! Каждый человек – это кайф, старина!..»
Джек Керуак. «В дороге»
История первая, про колбасу и клубнику
А потом началась весна. Сосульки‑фаллосы и все такое. На тротуарах снега уже не было, а на газонах, под деревьями, он еще лежал – грязный, сопливый. Смотреть на него было неловко, как на повешенных в Нюрнберге вождей Рейха. По Фонтанке плыли последние льдины с вмерзшим мусором. На некоторых скакали наглые вороны. Дети с ранцами на узеньких спинах опирались о чугунные решетки и спорили, чья льдина приплывет к мосту первой.
По утрам мимо Цирка я ходил в редакцию. Черный Летний сад был закрыт на просушку. Над деревьями истерично орали птицы. Возле парадной, где мне, пятнадцатилетнему, делала оральный секс здоровенная пьяная тетка, лежали высохшие собачьи какашки. Всю неделю небо висело низко. Асфальт был сухим, а воздух, наоборот, мокрым и пах гнильцой. Погода напоминала девственницу, которая все для себя решила, просто еще не нашла, с кем переспать. То есть выйти на улицу в рубашке было бы преждевременно, но это все равно была весна.
И был день, и не было денег. Неделю назад в восемь было уже темно, а теперь и в полдесятого еще не очень. Я вышел из издательства и понял, что все началось по‑настоящему. Первый раз за полгода по набережным бродили толпы людей. Девушки кое‑где уже без колготок, с наглыми белыми ногами. Одноглазый циклон перегрыз глотку антициклону, или Гольфстрим потек вспять, и водоросли Саргасова моря сварились в суп, а может, случилось что‑то еще. Вконец ошалевшие городские дурачки стали вдруг очень заметны. Все часы в городе отчаянно врали, не сумев разобраться, куда же перевели это сумасшедшее летнее время. Парни с «Балтиками» хватали дам за руки и куда‑то звали. Те смеялись. Никто не обижался.
Разумеется, я напился. Ночь была самой первой, самой прекрасной. Я не мог предать этот жирный мрак и мокрый воздух. Долго занимал денег, а потом сидел в «Montreal‑Steake» за тесным двухместным столом и рассматривал прищуренные глаза красивой барменши. Над головой гирляндой висели ржавые чайнички. Дизайн в «Монреале» еще тот. Я думал о том, что сегодня кто‑то непременно расстанется с невинностью – уж такая ночь!
С утра ко мне зашел Глеб – с новой подружкой и несколькими бутылками пива в рюкзаке. Рюкзак назывался «Jan Sport» и стоил кучу денег. Девушку звали Оля. Все подружки Глеба похожи на манекенщиц. У этой были чересчур длинные ноги и крошечный круглый бюст под футболкой. Казалось, что в этих ногах не одна коленка, а минимум три.
Глеб крутил колесико настройки радио и одновременно запихивал пиво в морозилку.
– Погода‑то какая, а? нет, какая погода! ты вчера где был? ходил куда‑нибудь? ты чувствуешь погоду? тетки ходят… и воздух… ух!.. ты чувствуешь?
Как обычно с утра, пиво поразило терпким вкусом. На этикетке бородатый Степан Разин щитом прикрывал пах.
– Как дела?
– Как у тебя?
– Редко мы стали видеться, а?
– Типа того.
Горлышком своей бутылки Глеб коснулся моей и сказал, что рад меня видеть. Ему было жарко. Он вытаскивал из кармана брюк платок и вытирал мокрое лицо.
– Ну, расскажи! Как ты?
– Нормально. У меня все нормально.
– Супер! Я рад! Как личная жизнь?
– Ничего.
Интересно, его когда‑нибудь бросали девушки из‑за того, что он слишком много пьет?
– А с работой?
– Да так. Тоже нормально.
– Платят?
– Иногда.
Похмельные утра отличаются от обычных не так и сильно. В первом случае хочется горячего острого мяса. Во всех остальных – горячего сладкого кофе. Даже сквозь радио было слышно, как во дворе кто‑то орет весенними голосами.
Хорошо выпить пива в такое утро. Вам знакомо ощущение, что наступающий день будет очень важным? Что именно сегодня все произойдет?
– Погода‑то какая!
– Да‑а‑а…
– Что ты делаешь летом?
– Не знаю. Еще не думал. Денег нет.
– Посмотри, какая погода!
– Погода просто отличная!
– Поехали в Гоа?
– Денег нет.
– А много и не надо.
– Совсем нет. Нисколько.
– Сто долларов? Не смеши меня!
– А дорога?
– Ну, и плюс дорога.
– Сто долларов?
– О том и речь! О том и речь! На месяц, а? В Гоа, а?
Глеб задирал брови, опрокидывал в рот бутылку, фыркал и вытирал мокрое лицо. Гоа – это штат в Индии. «Вся продвинутая молодежь должна отдыхать в Гоа!» – орал Глеб. Уже лет тридцать в тамошние бухты со всего мира съезжаются любители модной музыки и легких драгс. Глеб уже бывал в Гоа. Теперь каждую весну он ищет компаньонов, чтобы съездить еще раз.
– Из Бомбея до Пондишери едем на автобусе. Четыре доллара с человека. А тут… короче, тут такая как бы скала. Объезжаем – хоп! Пальмовый лесок! Все, приехали! В леске стоят палатки. У тебя есть палатка?
– Нет.
– Не важно! Палатку найдем! Местечко называется Анджуна. Не знаю, как переводится. Пальмы, палатки, и ходят голые люди. Нет, хочешь – можешь ходить одетый. Никто слова не скажет! Лично я ходил голый. Супер! Ты не подумай – ничего такого! Там даже дети есть. Тоже ходят голые. Люди со всего света приезжают в Гоа, чтобы ходить голыми. И мы будем! И Оля – правда, Оля? Там есть хиппи, которые еще со времен этих… короче, «Битлз»… с тех времен ездят в Гоа. Сандаловыми деревьями пахнет. Сан‑да‑ло‑вы‑ми! Причем все дешево. Продукты – fake! Доллар в сутки! Может быть, даже полдоллара. В деревне там есть настоящие слоны. Энергетика – положительная! Вечером на танцульки пойдем. В Гоа сводят настоящие ди‑джеи. Не всякие грувы, а… В общем, ты понимаешь. Так отжигают! Песчаный пляж, гашиш и танцы, а? Пес‑ча‑ный! Понимаешь? И всего сто долларов!
Длинным чистым пальцем Глеб рисовал на столе карту штата Гоа. Слева от заварочного чайника пыхтел мокрый и сильный, как гиппопотам, Индийский океан. Сквозь немытые с прошлой весны окна светило солнце. Пиво было именно такое, как я люблю. Светлое, но не совсем вода, а… в общем, хорошее пиво.
Мы обсудили, сколько может стоить билет до Бомбея. Глеб сказал, что если что, он одолжит мне немного денег. Оля спросила, есть ли в его Гоа приличный душ? После купания в соленой воде волосы нужно обязательно сполоснуть. Иначе это вредно.
– А джунгли?! Ты когда‑нибудь был в джунглях? То есть в реальных джунглях? Ты сидишь в шезлонге, вокруг трава, а из нее торчит чья‑то кожаная спина. Просто торчит из травы. Ну, как будто чей‑то хребет. В длину – метра три. Извивается. Не знаю, может, это… ну, там, крокодил… Один раз я пошел в душ. Включил воду, жду, пока попрохладнее потечет…
– То есть душ там все‑таки есть?
– Да отстань ты со своим душем! Вода… короче, жду, пока протечет…
Я достал всем еще по бутылке. Они пили медленно, зато я очень быстро. Пиво не успевало остыть даже в морозилке. Если ты пил вчера, то сегодня уже после пары бутылок у тебя начнет рябить в глазах. Ощущение, будто голова набита грязной ватой из матраса.
Солнце выкарабкалось за крыши домов, привело себя в порядок и порулило дальше. Оказавшись на улице, мы решили, что обязательно найдем магазин с ХОЛОДНЫМ пивом. «Запотевшим, да?» – поднял бровь Глеб.
На углу Моховой сумрачный алкаш лениво бил подружку. У той был неправдоподобно сизый нос. Прохожие улыбались и не вмешивались – весна! Пробегали странные трехногие собаки. Может, действительно уехать? Эти улицы… каждый день одно и то же… В «Кузнечике», рядом с кафе «Роксана», мы отыскали‑таки свое запотевшее пиво. В магазине стоял полумрак. Продавщицы с тоской смотрели на сверкающую в дверном проеме улицу. Глеб настоял, чтобы все пили темное, густое «Мартовское». Пиво отдавало ячменным кофе.
– Куда пойдем?
– А куда можно? Сколько времени?
– На самом деле еще рано. Давайте просто гулять. Я рассказывал, как с двумя французами собирался на паях ехать в джунгли на слоне?
– А я рассказывал, почему «Мартовское» пиво так называется?
– Ну, почему?
Мы постояли у магазинчика и зашагали к… просто зашагали. В стеклах машин отражалось ослепительное солнце. На первом этаже на чьем‑то подоконнике стояла миска с вонючими рыбьими головами. Вокруг нее, как поросята вокруг свиноматки, пристроилось несколько кошек. Они сосредоточенно жевали и прижимали уши к голове. У них были острые лопатки и раздутые дистрофические животы. Это была солнечная сторона улицы. В грязных кошачьих шкурках пряталось золотистое сияние.
Было почти по‑летнему тепло. Над домами висело небо, голубое, как Элтон Джон. Тополя напоминали искалеченную Венеру Милосскую. Вместо отломанных рук они решили отрастить себе пару дюжин пальцев непосредственно из торса. Прохожие шалели оттого, что из дому можно выйти просто в свитере. Все щурились и улыбались. Ходили потрясающие девушки. Интересно, это пиво или они на самом деле как‑то особенно хороши весной?
Хотелось сесть, но это было непросто. После долгих месяцев зимы скамейки были грязные, серые. Возле каждой темнела лужа. Где почище, сидели торжественные бабушки. В платках и тесных пальтушках они напоминали снеговиков особой, жароустойчивой породы. Я уже сто лет никуда не ездил. Забыл, каково это: проходить таможенный контроль… в магазинах разговаривать по‑английски.
– Если бы я там не был, я бы ничего тебе не обещал. Понимаешь? Но я там был! Я все это видел сам! Идешь по улице… просто по улице… как эта… а посреди дороги в позе лотоса сидит голый мужик. С бородой. Пишет чего‑то. Experience, а? Я как‑то шел по Мадрасу, а ко мне подходит парень и говорит: «Мистер, давай я тебе ботинки почищу». Какие, блин, ботинки?! Я в кедах шел! В тех, помнишь? А он говорит: «Вы, белые люди…»
– Ты рассказывал эту историю раз пятьсот. В Индии в магазинах говорят по‑английски?
– Только по‑английски!
Я допил бутылку и бросил ее под дерево. Взметнулся фонтанчик грязи.
– Should we stay, or should we go?
– Действительно. Чего мы здесь встали? Мне не нравится, что мы здесь встали.
От магазина с «Мартовским» отходить не хотелось. Я гадал: когда же Глебу надоест меня угощать? После очередного захода Оля начала озираться, потом отдала Глебу свое пиво и сказала, что сейчас придет. «Начина‑а‑ается», – сказал он. Я держался. Стоит начать – дальше будешь исчезать в подворотнях каждые двадцать минут.
На балконе дома напротив несколько мужчин что‑то пили из белых стаканчиков. Когда Оля вышла из‑под арки и забрала у Глеба бутылку, они переглянулись и громко заржали.
– Может, действительно куда‑нибудь пойти?
– Например?
– Может, в «Fish Fabrique» пойдем?
– Посмотри на часы. В такую рань клубы еще закрыты.
– У тебя деньги есть?
– Нет. И не было.
– Ага. Что же делать?
– Придумай чего‑нибудь.
– Я думаю. Мне ничего не придумывается.
– Пошли в сквот, к речникам?
– К речникам?
– Да хоть к горнякам! Только давайте уже пойдем!
– Оля, у речников собака.
– Я не боюсь собак.
– Я боюсь.
В подвале на Чайковского Глеб купил пива для нас и «Алазанской долины» для речников. Не доходя до набережной Невы, мы свернули в выкрашенную зеленым арку. Проход изгибался томно, как женские ноги на старых порнооткрытках. На стене, рядом с парадной, черным фломастером было написано «Nirvana», ниже ручкой «Ельцин – шакал», а еще ниже нацарапано непременное «хуй».
По слухам, пару веков назад в доме речников жил кто‑то из знаменитых жуликов. Казанова или Калиостро, а может, барон Мюнхгаузен. Лестницу перестали убирать сразу после того, как гость освободил помещение.
На третьем этаже Глеб долго звонил в неработающий звонок и стучал. Нам открыл парень в футболке с надписью «Hash is the Smash» и застиранном «ливайсе». За ним выскочил огромный оскаленный дог. Унюхав запах алкоголя, дог успокоился и исчез. Парень что‑то буркнул, ушел в глубь квартиры, вернулся, пнул собаку, полез за сигаретами, попробовал закрыть перед нами дверь и спросил, какого хрена нам надо.
– Денис дома?
– Денис в Гамбурге.
– Давно?
– Уехал покупать пластинки и «Е».
– Когда вернется?
– Чего ты хотел?
– Мы посидим?
Парень чуть не заскрипел от досады. Мы все равно прошли. В прихожей паслось стадо велосипедов. Несколько модных «Scott», остальные древние и пыльные. В комнате стояли компьютеры. Они гудели и играючи создавали четырехмерные модели Вселенной. Чуть выше взгляд упирался в сгнившие доски, торчащие из‑под отвалившейся штукатурки. По углам стояли плоды творчества аборигенов. Скульптуры напоминали останки очень вымерших животных. К размалеванной стене был гвоздем прибит человеческий череп.
«Клуб Речников» – это второй по известности петербургский сквот. Пустующий дом, захваченный художниками, наркоманами и музыкантами. Место считалось модным. Понятия не имею, почему у него такое название. К флоту никто из аборигенов отношения не имеет, это точно. Целыми днями они варили скульптуры из металлического мусора и иногда давали концерты в кислотных клубах. Насколько я понимаю, гонораров хватало не только на алкоголь, но и на дорогостоящий кокаин.
Снаружи солнце стояло в просвете каждой улицы. Черные лужи на белом асфальте слепили глаза. Попадаешь в помещение, и в глазах еще долго скачут огнедышащие солнечные кошки. Я выставил бутылки на стол. Упал в истрепанное кресло.
Пиво открывали долго. Потом взялись за вино. Штопора не было. Парень в «ливайсе» перерыл всю квартиру, а оказалось, что бутылки запечатаны пластиковыми пробками. Я кричал, что за секунду открою вино ножом. Глеб отпихнул меня и принялся поджигать пробку спичками. Запахло паленой химией. Вокруг стола, помимо хозяев, сидело несколько датчан и странная девушка в шапочке из кошачьей шкурки. Все в такт музыке качали ногами.
– Ты можешь представить людей, которые живут в Алазанской долине? Это же реальное место! Нет‑нет! Я тебе говорю, на самом деле есть такая долина! Долина реки Алазань. Или… э‑э‑э… Алазанка. Там кто‑то живет! Представляешь?! Где вы прописаны? В Алазанской долине! Или в городе Малага! Или в провинции Бордо! А? Ты понимаешь? Это же оскорбление моей личной личности!
«Ливайс» сидел напротив меня и чистил воблу. Рыба напоминала жертву автокатастрофы. Мне хотелось называть парня хакером. Кадыкастая шея, жилистые ноги, крашеная шерстка на черепе. Обувь, разумеется, с толстой подошвой. В соседней комнате кто‑то пытался танцевать. Глеб общался с датчанами.
– Вы голландцы?
– Нет. Я из Дании.
– А правда, что в Голландии детей учат, что у человека четыре пола? В смысле два обычных плюс гей и лесби?
– Я не знаю.
– Почему?
– Потому что я не голландец.
– А откуда ты?
Отыскать в квартире туалет было по силам только опытному следопыту. В туалете имелась жуткая железная раковина с желтым краником. Глеб каждый раз подолгу мыл в ней руки. Он чистоплотный, этот Глеб. Жить с таким парнем в одной палатке будет несложно. Девушке слева я сказал, что мы уезжаем в Гоа.
– Where?
У нее было лицо, похожее на булочку с изюмом. Наискосок через грудь висела маленькая сумочка. Наверное, внутри лежали девушкины деньги. Она придерживала сумочку рукой, даже когда пила вино. Европейцы все такие.
Пустые бутылки тут же убирали со стола. Все было настолько отлично, что можно было умереть, хотя умирать было немного жалко, уж слишком хорошо все было… особенно девушки. Разумеется, я уеду. Я, этот замечательный Глеб и его Оля. Будем ходить голыми, почему нет? Интересно, как выглядит голая Оля?
Ждать не хочется, вот что плохо. Хотя чего‑нибудь, наверное, можно сделать уже сегодня. Например, занять у Глеба денег.
– Потому что вы любите драгс?
– Почему сразу драгс? Совсем не драгс.
На вкус пиво начинало горчить. Это значит, что нужно чего‑нибудь съесть. Я поискал воблу. На столе валялась только ее белая голова. Просоленный глаз рассматривал меня с хитрым прищуром.
– Прямо на холмах! Совершенно официально! Причем… you know?.. это не наша анаша. Это реальный индийский гашиш! Ре‑аль‑ный!
– Я понимаю.
Потом я еще раз сходил за пивом. Город успел прогреться по‑настоящему. Когда я вернулся, Глеб кричал, что давайте послушаем «Jamiroquire», кассета у него с собой. Лица менялись. Кто‑то прощался и уходил совсем. Я хотел взять сигарету, но почему‑то выпил вина. Хотелось сказать: как хорошо, что мы сидим именно вместе. Таким отличным коллективом. Но вдруг меня бы не поняли? Я не знал, как поступить.
Слева кто‑то бубнил:
– У него еще такая шапочка из полартекса… знаешь шапочки из полартекса?.. лично я не догоняю такие шапочки из полартекса… у них еще козырек такой… полартексовый…
Собеседник отвечал концептуально:
– Я говорил, от чего сегодня проснулся? От того, что окружающая реальность напала на меня и пыталась порвать на куски. Представь, от такого проснуться?
Потом Глеб увел Олю в прихожую. Скоро там начало что‑то шумно падать. Может быть, стадо велосипедов сорвалось с привязи и набросилось на них? Первое, что я увидел, выскочив, это мокрое лицо Глеба. Он держал девушку за волосы и лупил по лицу. Оля орала. Вокруг сразу стало тесно. Все махали руками, кричали, толкали друг друга, порывались куда‑то бежать. В давке кто‑то упал. Я наступил ему на руку.
Когда Глеба увели в комнату, Оля выскочила следом и с размаху ударила его ногой. Некоторое время все бегали по комнатам. Потом Оля громко хлопнула дверью. Я влил в себя сразу полбутылки пива. Глеб ладонями тер щеки и мелко сплевывал на пол. Датчане смотрели на него с ужасом. Молодой человек в растаманском берете попросил, чтобы Глеб все‑таки ушел. Тот не спорил. Я ушел вместе с ним.
– Что случилось?
– Да пошла она!
– Не грузись. Только не грузись, ладно?
– Дай сигарету.
Считается, что определить пьяного можно по запаху или шатающейся походке. Это не так. Главное, это новая, неаристотелева логика. Сознание начинает, шатаясь, бродить по кругу. Через несколько часов после начала вечеринки кто‑нибудь обязательно начнет водить по лицам соседей плоскими зрачками и шептать: «А вы, значит, ко мне вот так? Ну что ж! Я думал, вы… а вы, значит, вот так, да?» Поворот головы на три четверти, поджатые губы. Спорить не стоит. Очень скоро собутыльник и сам не сможет сформулировать, чего, собственно, хотел.
Начинало темнеть. Пахло лужами, теплом и бензином. В запахе было что‑то сандаловое. Сан‑да‑ло‑во‑е! Фонари горели, но кому они теперь были нужны? Кошки кричали во дворах, словно маленькие дети. Или это и были дети, которые не давали бедным родителям поскорее запрыгнуть в постель? Этим вечером все должны были оказаться в постели.
На Литейном мы поймали такси. Водитель был старый, прокуренный. Когда он говорил, в горле у него что‑то булькало. Светофоры были похожи на девушек в красно‑желто‑зеленых юбках. Водитель спрашивал, что такое клуб «Мама», а Глеб кривил губы. Как же ты возишь людей, если настолько не знаешь город? Хочешь, я проведу для тебя экскурсию? А? Только рублевич со счетчика скинь, ладно?
Почему‑то мы вылезли у Пяти углов. Никто бы не усомнился, что только здесь и можно вылезти. Встав рядом, мы пописали посреди темного двора. Заглянули в пару кафешек с одинаковыми пластиковыми столами и светлой «Балтикой» по полдоллара кружка. В третьем по счету продавались вареные раки. Там мы тоже не остались. Вместо этого сели в «Семирамиде» на Стремянной. Не спрашивайте почему. «Семирамида» нравилась мне еще меньше, чем предыдущие заведения.
– Дура она, эта Оля.
– Да ладно тебе.
– И кафе это – отстой!
– Типа того.
– За тебя!
– Хинди‑руси бхай‑бхай!
День был будничный. Посетителей в кафе было немного. Барменша сказала, что холодного пива у них нет. Глеб выпятил нижнюю губу и сказал, что как раз пиво нам нужно теплое. Зато, если холодной будет шаверма, он готов даже немного приплатить. Барменша сказала: «Чего‑о?»
В кафе были деревянные столы и стулья с неудобными спинками. За окном спускалась настоящая весенняя ночь. Потом зашли две девушки. Заказали себе по пиву и дешевое мясо. Одна была высокая, с волевым подбородком и крепкими руками. У второй были опущенные, как у бассета, уголки глаз. Девушки не производили впечатления дам, готовых составить нам компанию. Постоянное копание в сумочке, сигарета в отставленной левой руке. Впрочем, сидели они все‑таки в «Семирамиде» и пили «Балтику» за полдоллара кружка. Еще через полчаса мы подсели к девушкам.
– Почему вы ставите кружку? Не надо ставить! Выпейте до дна!
– Я выпью. Погодите, я не могу так быстро. А почему вы хмуритесь?
– Он не хмурится. Просто этот парень пьет с самого утра.
– Ха‑ха‑ха!
Глеб всей грудью наваливался на стол.
– А мы уезжаем в Гоа. Как это вы не знаете, где Гоа? Сейчас расскажу! Сейчас я все расскажу!
Мне казалось, что, допив, девушки встанут и уйдут. Они все сидели. Курили мои сигареты и смеялись над Глебовыми историями об Индии. Истории становились все неправдоподобнее.
– Поедете с нами?
– Конечно!
– Это здорово! Здо‑ро‑во!
– За Гоа?
– За Гоа!
– Когда едем?
– Как это когда? Какая разница когда? Когда‑нибудь! Вот соберемся и поедем!
Мне было лет двадцать. С тремя приятелями я несколько дней подряд пил алкоголь, а потом очутился в Ялте. Купюры не лезли в карманы моих брюк. Если не ошибаюсь, тогда я носил «Bugle‑Boy». Как я мог забыть ту весну? Я так давно нигде не был! Как я мог забыть ту ялтинскую девчонку, которая пьяными пальцами долго расстегивала мне ширинку, а когда потом я закурил, танцевала для меня по колено в прибое, падала и смеялась? Мне было ужасно хорошо, как я мог это забыть? Я валялся с ней на пляжных лежаках и не знал, как ее зовут, но это было ничего, ведь и она называла меня Зураб. Пусть все повторится! Пусть в этот город придут осточертевшие белые ночи – мои ночи будут черны! У индийских женщин огромные коричневые соски… и черные волосы до ягодиц… до роскошных ягодиц… похожих на иллюстрации к «Кама‑Сутре»… я обязательно уеду!
Глеб угостил девушек пивом. Потом еще раз. Потом наклонился ко мне и спросил, сколько у меня осталось денег? Девушки тактично отвели глаза. Глеб сказал, что ах да… я же уже говорил.
– Давай знаешь чего? Дальше – пополам. То есть я потрачу, а потом ты половину отдашь, о’кей?
Он вызвал из подсобки грустного армянина, хозяина «Семирамиды». Когда ты хочешь поменять несколько долларов хозяину кафе, в котором сидишь, разговаривать нужно негромко, с большими паузами и глядя собеседнику прямо в глаза.
– Наебал, небось, конь нерусский. Что за курс?! Нет, ну что за курс?! Ага… нет, не наебал… хм… Да, верно. Что пьем?
Ворох иностранных купюр отразился в глазах девушек, как модница в зеркальной витрине. После следующего пива высокая решилась и сказала, что неплохо бы потанцевать.
– В клуб? Ты хочешь в клуб? А в «69» пойдешь?
– В гей‑клаб? Ты серьезно?
Я боялся, что Глеб переспит с ней прямо в такси. Выбираясь из машины, девушка упала и испачкала пальто. Глеб громко смеялся, а она обижалась. В большой витрине клуба висел постер с мускулистыми морячками в беретах. То, что выпирало у них сквозь брюки, относилось не к анатомии человека, а к галлюциногенным видениям Иеронима Босха.
Глеб показал охранникам свою членскую карточку. У входа в зал милиционер проверил, нет ли у нас с собой алкоголя. Я заученно сострил насчет его бегающих по мне ладоней. Вино мы, разумеется, купили заранее. Но для начала сдали бутылку в гардероб. Меня пропустили бесплатно, а за девушек пришлось заплатить. Спорить не стоило. Их запросто могли не пустить вовсе.
Мы сели за столик.
– Давно хотел тебе сказать.
– Начинай.
– Пиво… Оно продается в больших бутылках и маленьких бутылочках.
– Не понял?
– Ну… Ноль‑пять и ноль‑три.
– Теперь понял.
– Ты замечал, что эти бутылочки по объему отличаются почти в два раза, а стоят одинаково?
– Эуммм…
Он понизил голос:
– А ведь некоторые люди… пьют пиво из МАЛЕНЬКИХ бутылочек.
– И чего?
Он перешел на шепот:
– Я таких ненавижу!
Я подумал над тем, что он сказал.
– У тебя вообще нет денег?
– Нет.
– Ты видел, сколько здесь стоят напитки? Они охуели! Чем мы будем поить этих туловищей?
Девушки обшарили весь клуб и даже заглянули в туалет. Наверное, они рассчитывали попасть в грязный притон, где по углам мужчины щиплют друг друга за ягодицы. А оказались в заурядном диско. Томных типчиков в ажурных чулках и с накрашенными ртами видно не было. Та девушка, что пониже, пыталась курить и икала. Иногда получалось довольно громко. За столами вокруг сидели толстяки с запястьями штангистов. Они недовольно посматривали в нашу сторону.
Почему девушкам так интересны гомосексуалисты? Нет вернее средства затащить даму в постель, чем сказать, будто ты гей. На втором этаже «69» имелась dark‑room. В комнате было так темно, что не разглядишь и собственного плеча. Там можно было поиметь принципиально анонимный секс. Делаешь шаг внутрь, и чьи‑то руки уже ищут зиппер на твоих брюках. Хорошо, если две – рук может быть и шесть – восемь. Перед входом висела табличка «Только для мужчин». Не знаю как, но Глеб затаскивал туда своих девушек регулярно. Для этого и обзавелся клубной карточкой «69». Как‑то провел замужнюю тридцатипятилетнюю художницу. Рассказывал, что первыми словами после того, как она застегнула юбку, были: «Сволочь ты, Глебушка. Я думала, ты и вправду гей».
Он сходил к стойке бара и выставил перед девушками по рюмочке коньяка.
– Вкусный. Можно еще?
– Попозже.
Девушки курили и потихоньку злились. Они не понимали, почему богатый Глеб перестал угощать их коньяком. Девушки не знали, что коньяк был бесплатный. Эти две рюмочки полагались всем обладателям клубных карт. Глеб что‑то шептал длинной и пытался целовать ее в шею. Она молча и сосредоточенно отбрыкивалась. Мне вроде бы достался бассет. Девушка сидела с лицом, глядя в которое я боялся даже думать о том, что с девушками иногда спят.
– Пойдемте стриптиз, что ли, посмотрим?
Глеб говорил так, будто шагал по шпалам. Левым глазом он смотрел на одну девушку, а правым на другую. Фокусник хренов.
Стриптиз в «69» считался любительским. Раздеваться на сцене должны были мужчины из публики. Желающие находились редко. Перед началом шоу в зал выходили несколько профессиональных танцоров, их‑то и вытаскивал на сцену ведущий. Шоумен был одет в костюм презерватива. Оранжевый обтягивающий комбинезон с пимпочкой на макушке. Из низа живота у него торчал водопроводный кранчик. Призом за смелость для стриптизанов служила водка. Человек‑презерватив наливал ее в стаканы из кранчика.
Танцоры были мускулисты и носили трусы от «Келвин Кляйн». Девушка‑бассет смотрела на них и зло кусала губы. Ей хотелось алкоголя и мужского внимания. Танцоры стаскивали джинсы и хореографически крутили бедрами.
– Знаешь, а я станцую!
Чтобы мне расслышать, Глеб наклонялся к самому моему уху. Ведущий в микрофон спросил: «Есть еще желающие?», а он вскинул руку и сказал: «Есть!»
Свитер Глеб оставил в баре. Он неловко выбрался на сцену, сощурился на яркие прожектора и ухмыльнулся. Публика поапплодировала новой жертве. Глеб качнулся в сторону ведущего и что‑то ему сказал. Тот засмеялся. Мне казалось, что сейчас Глеб свалится вниз, но все обошлось.
Раздеваться предстояло под «Livin’ La Vida Loca». Песня была хитом наступающего сезона. Стаскивая через голову дорогую рубашку, Глеб оторвал с нее несколько пуговиц. В black light его футболка казалась грязной. Он быстро разделся до пояса и взялся руками за ремень. С места, где я стоял, мне был виден край плохо покрашенной сцены и голый Глебов торс над головами впередистоящих. Какой он белый… незагорелый. Ничего, скоро загорит.
Глеб собрал раскиданную одежду и пошел получать заработанную водку. Приз полагалось разделить между всеми участниками конкурса, но остальные отказались. Водку ему налили в большие пластиковые стаканы – целую бутылку ноль‑семь. Мы вернулись в бар. Запить было нечем. Девушки мужественно сделали по большому глотку, задохнулись и захлопали ресницами. Соседи смотрели на Глеба с любопытством. Потом девушки ушли танцевать… а может, им просто стало плохо? Мы выпили еще. Потом подсел кто‑то смутнознакомый в круглых очках. Я стал запивать водку пивом из его бокала. В танцзале вопил беззубый педераст Шура́. Потом девушки потерялись окончательно. Смутнознакомый что‑то покупал… Глеб пронес из гардероба вино… дальнейшее вспоминается расцвеченное яркими блестками.
Вот на улице мы грызем длинную колбасину. По очереди откусываем и передаем друг другу. Вот Глеб от плеча, всем весом, бьет в лицо прохожего мужчину. Кровь стекает на светлый плащ. Я бегаю между ними, что‑то хочу доказать… не помню, в чью пользу. Доказать казалось страшно важным. Потом я стою в парадной и пью из горлышка крепленое вино. В метре от меня, перед Глебом сидит старательная девушка. Иногда она прерывается и что‑то говорит. Уверяет, что время – деньги и это известно даже детям. Потом Глеб сел на ступеньки и заснул. Бутылка долго катилась вниз по лестнице, но не разбилась, а только пролилась. У девушки оказались тонкие и мягкие ноги. Я что‑то говорю. Один раз сказал: «Девочка! У тебя совесть есть?» Потом назвал бод… блад… бодхисаттвой и позвал в Индию.
Следующее воспоминание: поддерживая друг друга, мы бредем по Старо‑Невскому. Из‑за французской булочной «La Bahlsen», страшно слепя фарами, выруливает милицейская машина. Я пытаюсь что‑то говорить о газете, в которой работаю… что не стоит им с нами связываться. Дальше мы все равно едем в клаустрофобически тесном заднем отсеке УАЗика. На коленях у Глеба сидит пьяная женщина в кособоких очках. Во сне Глеб бьется головой о металлическую дверцу. Надо мной, сидящим, нависает еще не старый бомж.
Даже в этот час воздух не был холодным. Интересно, когда начнут ездить те замечательные желтые поливальные машины? Тыча в спину автоматом, меня провели в отделение. Короткая лесенка, дверь со средневековым зарешеченным окошком. Пахло «Беломором» и немытыми полами. Пока оформлялся рапорт, всем было велено сесть. У постовых были серые кители и тяжелые уличные куртки. «Гы‑гы‑гы! Володька! Ёбтваюмать! Оторви жопу, налей мужикам чаю!»
Опьянение выветривалось медленно и с неохотой. Глеб тер глаза. На несколько голосов бубнили рации. Сержант за рукав поднял Глеба и подвел к столу. У сидящего мужчины на погонах были офицерские звездочки.
– Все из карманов на стол. Оружие? Наркотики?
Глеб начал вытаскивать вещи из карманов. Карманов было неправдоподобно много. Поверх кучки легла надорванная упаковка презервативов.