Василий Макарович Шукшин
Энергичные люди
Василий Шукшин
Энергичные люди
Сатирическая повесть для театра
Жил‑был на свете Аристарх Петрович Кузькин, и жила‑была жена его, Вера Сергеевна… Впрочем, почему – жинли, они и теперь живут, а это и есть рассказ про их жизнь: какая случилась с ними и с их друзьями непредвиденная пенчальная история. Обоим им под сорок, конкретные, жилинстые люди; у Аристарха Петровича интеллигентная плешь, маленькие, сведенные к носу глаза, он большой демагог, не лишен честолюбия. Вера Сергеевна – тоже демагог; но нет того мастерства, изящества, как у Аристарха Петровича, она из рабочей семьи, но тоже очень честолюбива и обидчива. Он и она – из торговой сети, он даже что‑то вроде заведуюнщего, что ли, она – продавщица ювелирного магазина "Сапфир". Была у них трехкомнатная квартира. Все было бы хорошо, но… Про это "но" много уже рассуждали – да: НО… Аристархушка крепко пил.
И пил, собака, изобретательно.
ВЕЧЕР, КОТОРЫЙ НЕЗАМЕТНО ПРЕВРАЩАЕТСЯ В НОЧЬ
Аристарх назвал гостей пять человек, заставили письнменный стол шампанским, коньяком, икрой в баночках… В комнате у Аристарха накурено и шумно – что‑то такое, канжется, обмывали, может быть, автомобильные покрышки, потому что в коридоре лежали автомобильные покрышки, пять штук.
Вера Сергеевна много боролась с пьянством мужа, обознлилась вконец и отрешилась. Сидела в своей комнате и смотрела телевизор, нарочно запустив его на полную громнкость, чтобы хоть как‑то помешать этим идиотам, которые шумели в комнате Аристарха.
Гости шумели.
– Ты ль меня, я ль тебя любить буду!.. – пел один, вовсе лысый; и все одно: "ты ль меня, я ль тебя…"
– Ну, полетели?! Вы, полетели?! – приставал ко всем курносый человек в очках и смеялся, и махал руками, как птица, и все звал: – Ну, полетели?!
– Рано, рано, – говорил Аристарх. – Тут еще полно всянких мошек.
Похоже, этот курносый хотел затеять какую‑то знакомую игру, в перелетных птиц, что ли, но еще не все наклюкались. А один – с большим брюхом – не знал что это такое – "полетели". И тоже приставал ко всем:
– А куда полетели‑то? А? Куда это лететь‑то?
– На Кудыкину гору!
– Куда, куда?
– Туда!..
– Да он же не знает, чего ты озверел‑то? – остановил Аристарх одного чернявого, который обозлился на этого, с брюхом.
– Ну, полетели же! – стонал курносый.
– Ну, полетели, – сказал Аристарх.
Присели на дорожку, налили по чарочке…
– Прощай, родина, – грустно сказал Аристарх. – Березнки милые…
Курносый всерьез заплакал и замотал головой.
– Полянки… Простор…
Чернявый дал кулаком по столу.
– Не распускать нюни!..
– Инстинкт, – сказал один пожилой с простым лицом.
– Выпили на дорожку! – пригласил Аристарх.
Все выпили… Аристарх первый поднялся из‑за стола, поншел, открыл дверь комнаты, вернулся и стал наизготове посреди комнаты.
– Я – вожак, – сказал он.
За "вожаком" выстроились остальные пятеро…
И они "полетели"… Они замахали руками, закурлыкали и мелкими шажками потянулись за "вожаком". Сделали прощальный круг по комнате, "вылетели" в коридор, пронлетели, курлыкая, через комнату Веры Сергеевны и очутинлись в третьей комнате, где был тоже стол и холодильник.
Они сели, печальные, за стол… А Аристарх доставал из холодильника коньяк.
– Далеко теперь наши березки, – сказал курносый; он уже опять готов был плакать.
– А я люблю избу! – громко и враждебно сказал человек с простым лицом. – Я вырос на полатях, и они у меня до сих пор – вот где! – он стукнул себя в грудь. – Обыкновенную русскую избу! И вы мне с вашими лифтами, с вашими холондильниками…
– А коньячок‑то любишь – похолодней, – вставил черннявый.
– Он и в погребе будет холодный.
– В погребе он будет плесенью отдавать, – сказал брюхатый. – Ты попробуй поставь на недельку в погреб – понтом выпей: плесенью будет отдавать.
– Сам ты плесень! – свирепел человек с простым линцом. – Свесил на коленки… По какому месяцу?
– Только… знаешь… не надо, – обиделся брюхатый.
– Не надо? Не надо и вякать, про чего не знаешь!
– Хватит вам, – хотел утихомирить Аристарх. – Это вечная тема…
– Вот в деревне‑то у тебя не было бы такого брюха! Ты бы там не жрал на ночь бифштексы кровавые, боров, а утнром не валялся бы до двенадцати…
– Ты!.. Жлоб! – прикрикнул брюхатый. – Ты грузишь тару – грузи дальше, а язык не распускай, а то на него нанступить можно!
– Да хватит вам! – встрял опять Аристарх.
– Деревню он любит!.. – тоже очень обозлился брюхантый. – Чего ж ты не едешь в свою деревню? В свою избу?..
– У меня ее нету.
– А‑а… трепачи. Писатель есть один – все в деревню зонвет! А сам в четырехкомнатной квартире живет, паршивец! Я… – брюхатый ударил себя в пухлую грудь. – Я в комнмунальной тогда жил, а он – в такой же – один…
– Как один? – не понял чернявый.
– Ну, с семьей!.. Но я – в коммунальной и никуда не призывал…
– Ему за это деньги хорошие платят, что призывает, – вставил курносый.
– Я его один раз в лифте прижал: чего ж ты, говорю, в деревню‑то не едешь? А? Давай – покажи пример! А то – понаехало тут… не пройдешь. В автобусе не проедешь…
– Брюхо надо нормальное иметь, тогда и проедешь, – сказал человек с простым лицом. – А то отрастили тут… на самом деле, не проедешь. По какому месяцу, я тебя спрашинваю?
– Грузите бочки апельсинами! – огрызнулся брюхантый. – Избу он любит… Полати он любит… А дулю с маком любишь? Ну, и катись отсюда!
– Вот: я занимаюсь погрузкой, – показал свой кулак ченловек с простым лицом, – поэтому он у меня тренированнный: разок двину, так у тя сразу выкидыш будет.
– Ну!.. – громко огорчился Аристарх, – прилетели в жаркие страны и давай тут… Мы же в жарких странах!
Все засмеялись.
– С прие… это – с прилетом! – воскликнул чернявый.
(Мы уж теперь так и будем называть их: чернявый – это Чернявый, брюхатый – Брюхатый, курносый – Курносый, лысый, который все песенки поет, – это Лысый, а человек с простым лицом будет, для краткости, – Простой человек).
– С приехалом! – поддержали Чернявого.
– С прилетелом! – сострил Аристарх.
– А мне здесь не нравится, – заявил Лысый. – Вообще мне вся эта история с журавлями… не того… не очень. Данвайте споем?
– Выпить же надо, – сказал Простой человек.
– Да, елочки!..
– Коньяк стоит, а мы…
– С прилетелом! – еще раз громко сострил Аристарх.
Выпили.
– Споем? – предложил опять Лысый. И запел:
Из‑за острова на стрежень,
На просто‑ор речной волны‑ы…
Его поддержали Чернявый и Курносый.
Эх, выплыва‑ают расписны‑ые
Стеньки Ра‑азина‑а челны…
Но песня не сладилась – не вышла. – Поехали обратно! – предложил Брюхатый. – Мне здесь тоже не нравится.
– Полетели?! – выкрикнул радостно Курносый. – К бенрезкам!
– Я больше не полечу, – наотрез отказался Брюхатый. – Я поеду поездом.
– Идея! – закричал Лысый. – Едем поездом. Прихвантим с собой на дорожку, будем на станциях выходить…
– Можно всю дорогу в вагон‑ресторане просидеть, – предложил Простой человек. – Я раз из Воронежа ехал…
– Нет, нет!.. – кричал Лысый. – Нет, мы нормально сяндем, в поезд, выпьем на дорожку…
– Можно с собой взять…
– Не надо! – Лысый воодушевился и сильно кричал. – Не надо! Зачем? Мы нормально сядем в поезд, выпьем на дорожку…
– Можно сразу… Слушай суда! – закричал тоже Пронстой человек. – Мы – сели, поклали чемоданы – и в вангон‑ресторан…
– Да иди ты со своим вагон‑рестораном! – оборвал его Брюхатый. – Дай сказать человеку. Когда это ты в вагон‑ресторане сидел?
– Я не сидел! – гордо сказал Простой человек. – Я там ночевал!
– Мы нормально сядем в поезд, – продолжал Лысый, – выпьем на дорожку…
– Ты только один в вагон‑ресторанах сидишь, да? – Простого человека задело за живое, что Брюхатый ему не верит.
– Так, дальше? – слушал Брюхатый Лысого. – Выпили на дорожку?..
– Выпили на дорожку, малость проехали – у нас перенсадка!
– Где пересадка?
– А вон в этой комнате, – показал Лысый на комнату, где сидела Вера Сергеевна. – Мы ее счас развеселим!
– По вагона‑ам! – скомандовал Брюхатый. – Берите с собой на дорожку, а то пять минут осталось!
– А на посошок‑то? Э‑э!.. – напомнил Чернявый.
– Давайте быстрее! Быстрее, быстрее. – Брюхатый понсмотрел на часы. – Четыре минуты осталось.
Тут все оживились, засмеялись, задвигались… Стали сконренько разливать коньяк по рюмкам.
– Скорей, скорей, – суетился Брюхатый. – А то опозндаем.
– Успеем. Он не точно отходит…
– На ходу запрыгнем.
– Ты‑то запрыгнешь, а некоторые… могут родить на рельсах, – это Простой человек все кусал Брюхатого. Тот снисходительно посмотрел на него.
– Я предлагаю вот этого… жлоба не брать с собой, – сканзал он. – Он напьется, и нас из‑за него в милицию заберут.
– Ничего! – кричал Лысый. – Дернули!
Выпили.
И "побежали на поезд". На этот раз в голове строя стал Брюхатый и запыхтел, и даже ногой подстукивал.
– Пх‑х, пх‑х, пх‑х… Ну, сели?
– Сели.
– Ту‑ту‑у!.. – тонко и выразительно "загудел" Брюхатый и медленно стронулся с места. И "поехали"…
"Выехали" в комнату Веры Сергеевны… Брюхатый стал "замедлять ход" и опять тонко, с какой‑то даже тоской "прогудел": – Ту‑ту‑у!..
Вера Сергеевна с ненавистью смотрела на "поезд".
– Пересадка! – объявил Брюхатый.
"Пассажиры" вышли из вагона… Расселись кто где смог: кто на тахту присел, кто на кресло… Простой человек сел на полу прямо.
– Много народу на вокзале, – сказал он.
– Вы давно сидите, гражданка? – любезно обратился Аристарх к Вере Сергеевне.
– Нет, я недавно. А вот вам… не знаю, сколько сидеть придется, – как‑то значительно сказала Вера Сергеевна.
"Пассажиры" переглянулись.
– То есть? – не понял Аристарх.
– Я эти… путешествия с выпивками пресеку раз и нанвсегда, – опять зло и непонятно сказала Вера Сергеевна. – Вы у меня подудите… Подудите у меня, паразиты.
– Что, контролеры пришли? – испуганно спросил Пронстой человек с пола. – А у нас билеты‑то есть?
Брюхатый засмеялся и хлопнул одобрительно по плечу Простого человека.
– Да это так – путают, – сказал Чернявый. – Гражнданочка, а вы что, билет не можете достать?
Вера Сергеевна больше не смотрела на "пассажиров", а смотрела телевизор.
– Ну, а почему же сразу – "паразиты"? – оскорбился Аристарх.
– А кто же вы? – повернулась Вера Сергеевна. И зло смотрела на мужа. – Ну – спекулянты, если не паразиты: еще хуже.
– Гражданочка, – опять заговорил Чернявый весело, – вы нас с кем‑то спутали: мы обыкновенные пассажиры… Едем на свои денежки.
– Вот и проезжайте. А потом вас повезут бесплатно.
– Куда это? – тоже зло спросил Аристарх. – Куда это нас бесплатно повезут?.. – он двинулся было к жене, но его остановил Брюхатый.
– Стоп, Аристархушка! – сказал он разумно. – Никаких скандалов на перроне… Нам действительно пора ехать. По вагонам! – опять скомандовал он.
И все опять со смехом построились в затылок друг другу, Брюхатый опять "загудел" – и "поехали" в комнату Ариснтарха. А в комнате рассыпались и стали занимать места за столом.
– Хоть нормально посидим в ресторане, – пожаловался Лысый. – А то все – в дороге и в дороге… Все всухомятку как попало…
– Что будем заказывать? – обратился ко всем Чернявый.
– Лично я, – сказал Простой человек, – выпил бы пронстой водочки. А?
Брюхатый интеллигентно скосоротился на это.
– Пусть пьет водку. А нам, пожалуйста, шампанского…
– И коньячку, – подсказал Курносый. – На меня шамнпанское, как пиво работает: я то и дело бегаю.
– Итак, – подвел Аристарх, перебросив полотенце с однной руки на другую, – коньяк, шампанское… Водки, извинните, не держим.
– Ну, как же так – не держите?! – возмутился Брюхантый. – А если человек на полатях вырос?.. Что ему, ваш коньяк пить?
– Ерша ему! – подсказал Курносый.
А Вера Сергеевна в это время выключила телевизор, доснтала бумагу, ручку… И села писать.
И дальше, – если вообразить, что это на сцене, – можнно услышать, что она пишет. Причем уже слабо слышно, как там "сидят в ресторане" наши "пассажиры", а отчетливо слышен голос Веры Сергеевны:
" Уважаемый товарищ прокурор!
В то время, когда все наши люди занимаются производинтельностью труда, есть отдельные элементы, которые тольнко хотят есть и пить. И занимаются этим каждый день. Вы меня спросите: на какие деньги? Я вам отвечу: они заниманются спекуляцией. Я уже не могу слушать их пьяные голонса, меня глубоко возмущает, как они импровизируют свои дела, а потом по всей ночи курлыкают или изображают из себя пассажиров… "
"Пассажиры" в это время танцевали летку‑енку.
" Вот сейчас, когда я пишу Вам это заявление, они танцунют летку‑енку. А в коридоре лежат покрышки для "Волги" в количестве пять штук. Вы думаете, где они их взяли? Они их сымпровизировали. Так что, я думаю, что при вашей помонщи они станцуют более ответственный танец и поедут пассажирами на казенный счет, я им об этом намекнула. Они мой намек не поняли, только понял мой муж Аристарх, но он думает, что я только пугаю. А у меня уже всякое тернпение мое лопнуло: мы перестали уважать друг друга, потонму что, мне кажется, он импровизирует не только с покрышнками, но и с чужими женщинами… "
УТРО
Утром Аристархушка проснулся с больной головой… Понтянулся к стулу, где был всегда заготовлен стакан с водой. Стакан стоял на месте, а под стаканом – бумага. Аристарх взял бумагу и прочитал:
– Копия…
И побежал глазами по бумаге… И, даже еще не дочитав всего, вскочил и побежал в комнату жены.
Вера Сергеевна, одетая, заслышав его шаги, направилась к выходу… И тут ее перехватил Аристарх.
– Ты что? – спросил он.
– Что? – спросила Вера Сергеевна. Она стояла с сумочнкой и сумочку держала у груди.
– Ты куда?
– Туда…
– Куда это туда? – спросил Аристарх зло, сквозь зубы. – Куда это туда?
– Ударить хочешь? – спросила Вера Сергеевна спокойнно. – Ударь – получишь лишних три года.
– Вера… – Аристарх растерялся. – Сядь… Давай сядем, поговорим. В чем дело?
Вера стояла в шубке, а Аристарх в нижнем белье… Аринстарх был жалок рядом с каракулевой шубкой.
– Давай сядем, – суетился Аристарх. – Сядь же ты!.. Скотина.
– Пусти!
– Вера!.. Прости – ну вылетело. Сядь, я прошу.
– От этого ничего не изменится, – Вера Сергеевна села на диван, на краешек.
– В чем дело? – спросил Аристарх. Подставил стул к двери и сел тоже. – Что случилось?
– Мне надоело! – закричала Вера Сергеевна. – Мне нандоела ваша пьяная самодеятельность! Я тебе не служанка!..
– При чем тут служанка? Ну, повеселились… Что, пошунтить нельзя?
– С кем ты позавчера шутил! У тебя весь пиджак был в пудре! С кем?!
– Да мало ли… в автобусе прислонился…
– В автобусе?! А вот эту записку ты тоже в автобусе наншел? – Вера Сергеевна достала из сумочки записку и прончитала: – "Аристарх, голубь, а не пора ли нам бросить этот официоз – и мирно, полюбовно встретиться где‑нибудь в укромном уголке?.."
– Это деловое письмо! – вскричал Аристарх. – Дай сюда!
– Да? Шиш! – Вера Сергеевна спрятала записку в сунмочку. – Развратник. Спекулянт. Я те покажу – голубь!
– Да это мужчина писал, дура! Это однокурсник мой…
– Однокурсник? А почему же подпись – "Соня"?
– Псевдоним! Мы его в институте так дразнили.
– А почему "твоя Соня"?
Аристарх опять растерялся… И от растерянности больше обозлился.
– Плебейка, – сказал он зло и тихо. – Что, я тебя долнжен утонченному стилю обучать? Если люди шутят, то шунтят – до конца. Если он подписался "Соня", то он последонвательно написал "твоя". Твоя – это значит твой.
– Твой Соня?
– Что, врезать что ли? Врежу…
– Попробуй. Так тебе – лет восемь дадут, а так – одинннадцать.
– Ну, чумичка!.. – занервничал Аристарх. – В чем денло‑то? Чего ты взбесилась‑то?
– Я все там написала.
– Так. И куда ты сейчас?
– К прокурору.
– Сегодня воскресенье.
– Я в почтовый ящик брошу.
Аристарх побледнел… И долго стоял над Верой Сергеевнной.
– Я – спекулянт? – спросил он дрожащим голосом.
– Спекулянт, – сказала Вера Сергеевна.
– Я ворую у государства деньги?
– Воруешь у государства деньги.
– Снимай все с себя! – приказал Аристарх. – Снимай, снимай!.. Это все куплено на ворованные деньги, – Аринстарх стал снимать с жены шубку, дорогой костюм. – Это все воровано – чего ты напялила? Снимай!
– Пожалуйста! На!.. На, ворюга!..
– Все снимай! Твоего тут ничего нету!
– Что я, голая к прокурору пойду?
– Голая! – Аристарх изловчился, вырвал у Веры Сергеневны сумочку заглянул – там ли заявление: заявление было там. Он достал из сумочки ключи, закрыл квартиру изнутри и ушел с сумочкой и с шубой в свою комнату. И сел к теленфону. Дрожащим пальцем набрал номер. – Але? Семеныч? – и Аристарх заговорил негромко и торопливо. – Слушай, срочно ко мне… Да нет! Моя швабра накатала на нас телегу и собралась к прокурору… – Аристарх долго молнчал, слушал. – Иди ты к черту! – сказал он. – Созвонись со всеми… давайте как‑нибудь все… прощения, что ли, попронсим. Уговорим ее как‑нибудь. Мне эта Сонька еще подляннку кинула: записку в карман подсунула, я даже не знал… А я знаю? Из‑за Вальки, наверно. Давайте. Срочно.
Аристарх бросил трубку, минутку посидел, подумал, оделся, выпил фужер шампанского и пошел с шубой жены и с ее костюмом к ней в комнату.
Вера Сергеевна лежала в нижнем белье на диване.
– Одевайся, Вера, – сказал он миролюбиво. – Давай спокойно поговорим обо всем.
Вера Сергеевна стала надевать костюм, а Аристарх захондил по комнате, как преподаватель вуза.
– Во‑первых, – начал он, – ты думаешь, государство наше такое глупое?
– Я об этом не писала. Нечего мне тут…
– Я тебе прочитаю курс экономики! – воскликнул Аринстарх. – Чтоб ты не бегала и не смешила прокурора. И прокурор твой, и все, кто всерьез занимается экономикой, прекрасно знают, что – воруют. Больше того, какой‑то пронцент, кажется пятнадцать процентов, государственного бюджета отводится специально – под во‑ров‑ство. Не удивнляйся и не делай детские глаза. Всякое развитое общество живет инициативой… энергичных людей. Но так как у нас – равенство, то мне официально не могут платить зарплату в три раза больше, чем, например, этому вчерашнему жлобу, который грузит бочки. Но чем же тогда возместить за мою энергию? За мою инициативу? Чем? Ведь все же знают, что у меня в магазине всегда все есть – я умею работать! Какое же мне за это вознаграждение? Никакого. Все знают, что я – украду. То есть те деньги, которые я, грубо говоря, укнрал, – это и есть мои премиальные. Поняла? Это – мое, это мне дают по негласному экономическому закону…
– А сколько тебе дадут по гласному закону?
– Дура!.. – сорвался на крик Аристарх. – Ты думаешь, меня посадят? Ни‑ког‑да! Посадят – это, значит, я там бунду канавы рыть? Но у меня же – голова, и твой прокурор это знает. Прокурор знает, что общество должно жить полнонкровной жизнью, моя голова здесь нужна, я здесь нужен, а не канавы рыть. Вот они – покрышки лежат, – показал Аристарх в коридор. – Пять штук. Лежат? Лежат – ты монжешь подойти и пощупать их: они есть, – Аристарх останонвил свой вузовский ход и торжественно поднял руку. – Но их нету! Их нигде нету, их не сделали на заводе. Их не су‑ще‑ствует. А они – лежат, пять штук, друг на друге. Это и называется: экономический феномен. Попробуй… без специальной подготовки, без головы!.. Попробуй это сденлать. Да как только прокурор обнаружит, например, эти понкрышки, которых никто никогда не делал, он сразу поймет, с кем он имеет дело. И ты останешься с носом. Ну, разумеетнся, тебя поблагодарят, наговорят слов… А мне, я так думаю, предложат какое‑нибудь повышение, пошлют куда‑нибудь. Ведь не хватает же умных людей‑то, не хватает. Где их набраться‑то? Ну, окончил он свой вузишко, ну – с диплонмом… А что дальше? А дальше ничего: еле‑еле будет на вонсемьдесят процентов тянуть. А то я не знаю таких! Так что ты… поторопилась с этим своим заявлением, Верунчик, – Аристарх подсел к жене. – У нас вчера была самодеятельнность… Согласен, самодеятельность, но это от избытка… я не знаю – чувств, что ли, ну расшалились… Может же хундожник… артист какой‑нибудь там… в бассейне в бане кильнку ловить и закусывать, ну а почему мы журавлей не можем изобразить? Нет, там, видите ли, понятно, а тут… Да, самондеятельность, но у тебя с этим заявлением – это, прости мення, безграмотность, это на уровне дворничихи. Мне даже стыдно, что ты моя жена.
Вот этого Аристарху не следовало говорить. Он уж и поннял это, но поздно.
– Прекрасно, – сказала Вера Сергеевна, – иди к своей Сонечке, она твою голову ценит, а мне дай сюда ключ. Дай ключ! Я сделаю свое дело… Твою голову оценит прокурор. И не пудри мне мозги своими… своей экономикой: будешь канавы рыть как миленький. Шалунишка… Энергичный? Там энергичные тоже требуются. Канавы тоже надо энернгично рыть.
Аристарх свирепо уставился на супругу.
– Лахудра, – сказал он весьма грязно, не по‑вузовски. – Раздевайся! Этого костюма тоже не шили на фабрике – ченго ты его напялила? И шубу не смей трогать: этих баранов, – показал он на каракулевую шубу, – никогда не было на свенте. Чумичка в каракуле!.. Не пойдет. Я ей мозги пудрю!.. Да я тебе элементарно хотел объяснить, что определенная пронслойка людей и должна жить… с выдумкой, более развязно, я бы сказал, не испытывать ни в чем затруднений. Нет, эта чумичка предлагает мне рыть канавы! Сэн‑кью! – Аристарх забрал шубу, костюм жены и ушел в свою комнату.
ДВА ЧАСА СПУСТЯ
Все вчерашние "пассажиры" собрались у Аристарха. Нет только Простого человека – его не позвали.
Аристарх ходил в волнении по комнате, несколько театнрально заламывал руки и повторял:
– Как, как эту дуру образумить? Как?
– Как ты с ней говорил‑то? – спросил озабоченно Брюхатый.
– Всяко!.. Даже развивал мысль, что нация… должна иметь своих представителей… людей с повышенной энергиней, надо же возбуждать фантазию всех органов государства, иначе будет застой…
– Аристофан, мать твою!.. – заругался Брюхатый. – Мысли он развивал! Оскорблял, нет?
– А что, молиться на нее, на дуру?
– На карачках!.. Вот так вот ползать будешь! – воскликннул Брюхатый. И с досады даже показал, как ползают. – Вот так будешь, а не мысли развивать. Мысли он развивал! Понка ты их будешь развивать, мы уже будем… – Брюхатый слонжил пальцы решеткой. – Я тебя вижу, ты меня – нет. Пойнду сам…
Брюхатый одернул пиджак, сделал губы трубочкой, подунмал… И пошел.
Постучал интеллигентно казанком в дверь комнаты Венры Сергеевны и сладким голосом сказал:
– Вера Сергеевна!.. Можно ваше одиночество нарушить?
– Ну? – откликнулась Вера Сергеевна; она по‑прежненму лежала на диване, но не в костюме, а в платье.
– Здравствуйте, Вера Сергеевна! – приветствовал ее, появляясь в дверях, Брюхатый. Он улыбался.
– Здравствуйте, – с неким вызовом сказала Вера Сернгеевна.
– Позвольте присесть?
– Что, опять куда‑нибудь едете? Пересадка?
Брюхатый снисходительно посмеялся и махнул жирной рукой.
– Ну, уж… вы прямо в обиду! Хотел как раз попросить извинения за вчерашнее. Сильно шумели?
– Шумели‑то, это бы еще ничего…
– А что такое? – встревожился Брюхатый. – Выражалнся кто‑нибудь?
– И это бы ничего… Это я слышала.
– Ну, а что же мы такое вчера сделали?
– Да вы не только вчера, вы давно этим занимаетесь.
– Чем?
– Воруете. Спекулируете.
Брюхатый долго, скорбно, но в то же время как‑то мудро молчал, глядя в пол. Потом поднял голову.
– Эх, Вера Сергеевна, Вера Сергеевна… Посадить хонтите?
– Хочу посадить.
– А я уж сидел! – почему‑то весело сказал Брюхатый. – Сидел. Четыре года и восемь месяцев.
– Ну, еще разок посидите.
– А хотите, расскажу, как это было?.. Нет, я не про поднробности дела, а про… судьбу, так сказать, человеческую. Случай‑то у нас, если можно так выразиться, аналогичный: жена посадила. Не то что прямо пошла и заявила, а… когда надо было… как бы это вам… В общем, когда надо было сканзать "нет", она сказала "да", – Брюхатый обрел отеческий, снисходительный, ласковый даже тон в голосе. Смотрел на Веру Сергеевну, как на дочь. – А прожили мы с ней – ни много, ни мало – четырнадцать годков. И когда я уходил, я ей внима‑ательно посмотрел в глаза, внимательно, внимантельно. И говорю: "Прощай, Клава. Не скучай, – говорю, – тут без меня… Даст бог, увидимся когда‑нибудь, ну а если уж не приведет бог, то, – говорю, – не поминай лихом. У меня, – говорю, – зла на тебя нету, прости и ты меня, если был когда виноватый перед тобой, невнимательный там, сгрубил когда. Я, – говорю, – старался всегда сделать для тебя что‑нибудь полезное, ну, может, не всегда умел". Так я ей сказал. Она, значит, в слезы… А у меня вот тут вот заканменело – смотрю на нее… Ну, в общем, отсидел я свои годнки – не досидел даже, вел себя примерно – вышел. Вышел – и к своей Клаве. "Здравствуй, – говорю, – Клава! Вот – дал бог, свиделись". И так это улыбаюсь – изобранжаю радость. Она, значит, тоже обрадовалась, опять в слензы… И – было на шею мне. Я говорю: "Стоп, Клавдия Михайловна: семафор закрыт. Проезда нету. Извините, – говорю, – Клавдия Михайловна, дальше нам не по пути: разъезд". Она – туда‑сюда – мол, я иначе не могла… Все! – Брюхатый это "все" сказал очень жестко. И прямо посмотнрел на Веру Сергеевну. – Все, милая!
– К чему это вы? – спросила Вера Сергеевна.
– А просто!.. Случай‑то – аналогичный. Но это не коннец! Конец тут тоже немаловажную роль играет. Я ей все отндаю… Все отдал! Квартиру, тряпки – все! А за четырнадцать‑то лет мы же нажили кое‑чего – все отдал! Бери! У тебя будет квартира, туфли, платья… А у меня – голова. Он вот тут перед вами хвастался, что у него – голова, – поканзал Брюхатый на комнату Аристарха, – а не надо этим хванстаться, не надо. Есть она – есть, нет ее – ничего не сделанешь. Это ведь тоже, как деньги: или они есть, или их нету. Верно? Все бери! А со мной все мое богатство – тут! – Брюнхатый ударил себя кулаком в лоб. – Хвастать не буду но… прожить сумею. И что мы имеем на сегодняшний день? Она: выскочила замуж, разошлась; тот у ней половину площади оттяпал – он для того и расписывался… Тряпочки‑шляпочнки потихоньку в комиссионку ушли – ша! Как у нас там гонворили: кругом шешнадцать. Я: имею трехкомнатную кварнтиру, – Брюхатый стал загибать пальцы, – дачу, "Волгу", гараж… У меня жена, Валентина, на семнадцать лет моложе меня. Но я опять же не хвастаюсь, но таковы, как говорится, факты. От них никуда не денешься.
– Вы пугаете, что ли, меня?
– Да господь с вами! Пугаю… Просто рассказываю про… некоторые эпизоды своей жизни. Теперь спросите меня: что я потерял за эти четыре года и восемь месяцев? Что? А ничего. Даже не похудел. А особенно, когда вышел, прямо в дверь не стал пролезать. Счас веду переговоры насчет иннститута питания – надо маленько сбросить, а то даже ненудобно. А что потеряла моя Клавдия Михайловна? Все. Год назад встретил – с авоськой из магазина кондехает. А я на "Волге" еду. Думаю, подвезти, что ли? Даже остановился… Подвезу, думаю. Скажу: "Клавдия Михайловна, позвольте, я вас до дома подвезу, я только не знаю, где вы теперь живенте". Хотел так сострить, но душа не повернулась. Сто метнров не подвезу. Она, видите ли, "иначе не могла", а я тоже не могу: шлепай дальше со своей авоськой.
– Слушайте, не надо, – попросила Вера Сергеевна. – Не надо: я же знаю, к чему вы это все. Не надо, умоляю.
Брюхатый встал.
– Да я ведь… что же… я ведь так: эпизоды. Смотрите, вам виднее. Конечно, порыв к прокурору – это красиво, руку будут жать, соседи скажут: "Какая молодец!" Но в душе подумают, – поверьте моему слову, я жизнь повидал, – в душе подумают: "Вот дура‑то!" Вы вот телевизор любите смотреть: вот пусть вам там про жизнь расскажут, пусть раснскажут… Смотрите, конечно, телевизор, книжки поучительнные читайте, но мои слова тоже не забудьте. Так, на всякий случай…
Брюхатый вышел. Он сам растрогался от своих слов.
В комнате Аристарха его молча ждали "пассажиры".
– Ну!.. – Брюхатый погрозил пальцем Аристарху. – Еснли она все же посадит нас… – он замолчал и слезливо занморгал глазами. И даже головой закрутил и показал на себя, и воскликнул сквозь слезы: – Куда я такой поеду? Я в вороннок не влезу! Не мог с женой уладить!.. Купил бы ей… не знаю, чертика с рогами – забавляйся. Нет, он ей про государственные органы!.. Подожди, ты с имя еще будешь иметь дело, будешь. Она вон насмерть стоит, слюной исходит – посадить охота.
"Пассажиры" подавленно молчали.
Вдруг Курносый снялся с места и пошел к Вере Сергеневне.
– Вы, я вижу, оба умники! В гробу я вас видал с вашими теориями!.. С вашим опытом.
Он открыл дверь в комнату Веры Сергеевны и тут же, в дверях, опустился, на четвереньки… И пошел так к дивану, где лежала Вера Сергеевна с книжкой.
– Пусть они как хотят, а я вот так буду. Не вставайте, умоляю вас, – сказал Курносый, – так и лежите: я буду так разговаривать.
– В чем дело?! – Вера Сергеевна все же чуть привстала.
– Я человек тоже энергичный, как треплется ваш муж, – быстро заговорил Курносый не поднимаясь, – но я не такой упорный долдон, как они: я прошу пощады. Не говоринте!.. Дайте я скажу, потом – казните или милуйте. Я тоже занмешан в этой… в этих… Но у меня двое маленьких детей, мать с отцом престарелые… Они не вынесут. Жена тоже не вынесет. Вы сразу уложите пятерых. Я, может быть, не танкой энергичный, как эти… про себя информируют везде, но я очень конкретный, Вера Сергеевна. И я немножко внимантельней их… Я же вижу Вера Сергеевна: вы скучаете. Не нандо, не надо говорить! – Курносый вскочил с четверенек, побежал, закрыл дверь, подбежал и стал опять на колени перед диваном. – Но вы же – красивая! Как вы можете скучать! Это нельзя. Теперь слушайте меня внимательно: я не знаю, чего там у них было, у Аристарха с Сонькой, но он какие‑то движения делал… По‑моему, она тоже хотела его обаять. Но я не ручаюсь: дошло у них до этого или нет. Не знаю. Но я знаю, что он движения делал… в ресторане несколько раз сидели. Я знаю, что он вас сегодня оскорблял. Вера Сергеневна!.. – Курносый приложил умоляюще руку к сердцу. – Только не удивляйтесь и не пугайтесь фальшиво… то есть это, я хочу сказать, что я конкретный и деловой человек, и всякие деловые тайны умирают вместе со мной: давайте нанставим ему рога. Не говорите, не надо – дайте я все скажу! Чего тут удивляться‑то? Чего глаза‑то делать? Это жизнь, Вера Сергеевна, жизнь. За Соньку, за его оскорбления!.. Как он может оскорблять!.. Он спекулянт‑то не крупный, он – так: середнячишка, щипач. Как он может оскорблять? Вменсто того чтобы… Нет, у меня в голове не укладывается! Данвайте наставим ему рога. Хотите, я сам этим займусь, хотинте… Только не надо, не говорите: дайте я все скажу. Поймите меня: говорю это, спасая свою шкуру. Мне это сто лет не надо, я коньяк больше люблю, но… Вера Сергеевна, сидеть, сидеть неохота! Хотите, сам займусь, а если не поднхожу, у меня есть один артист знакомый. Красавец! Под два метра ростом, нос, как у Потемкина… Ну, все, все при нем, я, мужчина, любуюсь на него. Он даже своим режиссерам рога ставит. А ему гараж позарез нужен: я договорюсь с ним. Вера Сергеевна, можно же так жизнь украсить!.. И на ненго, – Курносый показал на комнату Аристарха, – на ненго‑то злости не будет! Это уже проверено. Мир будет в донме, у кого хотите спросите. Вот спросите у своих подружек, которые рога мужьям наставляют: ведь позавидовать можнно, как они живут. Моя мне тоже, по‑моему, ставит, потому что ласковая со мной… Я человек откровенный, я вам все говорю. Не обижайтесь на меня, а поймите: мне сильно синдеть неохота. Хотите, я вам завтра фотографию этого артинста покажу?.. Глаз не оторвете! Ну, Потемкин и Потемкин, собака! Он сам рассказывал, но, по‑моему, малость врет: к нам одну шпионку заслали, а ее надо было расколоть – ну, то есть, разузнать у нее побольше, так, говорит, его подоснлали, он познакомился и… доложил начальству, что задание выполнил. А? Ведь жизнь совсем другая будет!..
– Вон! – вскричала Вера Сергеевна, как графиня. – Вон отсюда!.. Сволочи! Совсем уж?..
– Да ну, что совсем? Что совсем?.. – бормотал Курнонсый, поднимаясь. – Что совсем‑то? Чего тут кричать‑то? Я дело предлагаю, верняк же предлагаю… Вы подумайте, а мне только намекните…
– Во‑он! – пуще прежнего заблажила Вера Сергеевна.
– Ну‑у… орать будем, да? Что за люди!.. – Курносый поншел из комнаты. Подошел к двери, вдруг резко обернулся и, грозя Вере Сергеевне пальцем, громко, зло и уверенно сказал: – Но сидеть я не буду! Понятно? Пусть Аристарх синдит, если ему хочется, а я сидеть не буду!
– Будешь, – сказала Вера Сергеевна. – Еще как бундешь‑то.
Курносый с этим боевым, невесть откуда слетевшим на него настроением вошел в комнату, где сидели все "пассанжиры". И им тоже всем погрозил пальцем и сказал твердо и зло:
– Сидеть я все равно не буду, учтите! Вы можете садитьнся, а я не хочу. Поняли?!
– Ты что, с гвоздя сорвался? – спросил Аристарх. – Ченго ты?
– Ничего! Пить надо меньше! – закричал Курносый на Аристарха. – Тогда жена будет любить… и сажать не будет. Импортанто!.. Садись тут… по милости всяких… Не буду синдеть! Не буду сидеть!
– Это уже психоз начинается, – сказал Лысый. – Ненужели с одной бабенкой ничего сделать не можете?
– Она нас из‑за Соньки вон его всех закатает все нервничал Курносый. – Нашел с кем – с Сонькой…
– В том‑то и дело, что – не нашел! – тоже стал нервнинчать Аристарх. – Она мне со злости записку в карман сунунла, чтобы эта нашла.
– Ну, так и объясни ей, – сказал Лысый. – Я, мол, не захотел флиртовать, она обозлилась…
– Так она и поверила!
– Ну а что же делать‑то?! – теперь уж и Лысый закринчал. – Что, так и поведут всех туда, как телят?
– Почему покрышки‑то до сих пор здесь?! – закричал и Чернявый на всех, но особенно на Аристарха.
– А куда их теперь?! – закричал и Аристарх на всех, но особенно на Чернявого. – Сейчас прикажешь выносить?
– Вчера надо было!
– Вчера!.. Вчера мы в жаркие страны улетали, – горько съязвил Аристарх.
"Пассажиры" явно нервничали… И не знали, что делать.
Вера Сергеевна, пристроив на коленях книгу, делала вид, что читает. Она была довольна, она догадывалась, что вчерашние нахальные "пассажиры" сейчас боятся и нервнничают.
– Так, – сказал Лысый, – если гора не идет к Магоменту, то Магомет пойдет к ней… с уголовным кодексом. Понсмотрим, что там за крепость. Где ее тряпки? – спросил он Аристарха.
– Зачем? – не понял тот.
– Дай‑ка сюда… – он взял шубку Веры Сергеевны, коснтюм и пошел к ней в комнату.
– С вашего позволения! – явился он вполне официальнно, с шубой и костюмом на руке. – Позвольте присесть?
– Разрешаю – садитесь, – со скрытым значением сказанла Вера Сергеевна, полулежа на диване.
Лысый разгадал скрытое значение в этом ее "садитесь". Он внимательно и серьезно посмотрел на женщину, помолнчал… И сказал:
– Сидеть будем вместе, гражданка Кузькина, – сказал он вполне бесцветным голосом.
– Как это? – не поняла Вера Сергеевна.
– Вы с уголовным кодексом знакомы? – в свою очередь спросил Лысый.
– Приблизительно… А вы что, юрист?
– Я не юрист, но с уголовным кодексом знаком, – неопнределенно сказал Лысый. А дальше он спросил вполне опренделенно: – Это ваши вещи?
–