"Пассажиры" ждали. Сидели молча и ждали. Стоял коньняк на столе, но никто к нему не притрагивался… Нет, одна бутылка была распочата; похоже, это Простой человек прингубил. Но и он тоже сидел и ждал. Тикали часы, слабо слыншалась какая‑то значительная кинематографическая музынка: Вера Сергеевна опять смотрела телевизор.
Долго‑долго сидели и ждали.
Наконец Простой человек не выдержал и встал…
– Пойду еще раз, – сказал он. – Хлопну для смелости – и пойду.
Он выпил коньяку… Все – от нечего делать – внимантельно глядели, как он наливал, как подержал рюмку в рунке, тоже глядя на нее, и как выпил. Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.
– Я еще раз, – сказал он, входя. – Сергеевна, голубушнка… ведь все это – опишут, – сказал он, показывая рукой гарнитур, диван, ковры… – Все‑все. Одни обои останутся.
– Пусть, – сказала Вера Сергеевна. – Зато преступнинки будут наказаны.
– Преступников не надо наказывать…
– А что же их надо – награждать?
– И награждать не надо. На них не надо обращать внинмания. В крайнем случае, надо с имя находить общий язык.
– Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
– Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники? Вот эти‑то?.. Господи!.. Это сморчки! Они вон уже перепугались сидят… с них капает. Ведь на них глядеть жалко. Вы зайдите, гляньте – ведь это готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был танкой‑то, грел руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей‑богу! Ну, припугнули – и хватит. Хоть Аристарха свово пожалейте: ведь он со страху… мужиком года полтора не будет.
– Ну, что вы – он любовниц заводит! – воскликнула Венра Сергеевна с дрожью в голосе. – У него есть Соня.
– Сонька?! – удивился Простой человек. И хлопнул сенбя руками по штанам. – Господи, боже мой. Ну нашла же ты к кому приревновать. Да с Сонькой вся база… Я! Я!.. – постучал себя в грудь Простой человек. – Я один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк уванжаю. Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!..
– Тем более! – мстительно воскликнула Вера Сергеевнна. И встала от телевизора и нервно прошлась по комнате. – Тем более!.. Скотина он такая. Мне его нисколько не жалнко! Из всей этой бригады, – показала она на комнату Аринстарха, – мне ни‑ко‑го не жалко. Вас только жалко.
– Да меня‑то!.. – махнул рукой Простой человек. – Я и там грузчиком буду. Это им переквалификацию надо прохондить, а мне‑то… Коньячка вот только не будет, вот жалко. Ну, отдохну от него, наберусь сил – тоже полезно. Да мне много и не дадут – от силы два года: за компанию. Мне их жалко, Сергеевна: у их, у всех, почесть, детишки. Вот этого толстого!.. – почему‑то вдруг обозлился Простой челонвек, – вот этого бы я посадил, не моргнув глазом. Ох, эт‑то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех.
– Вот все и будут сидеть.
– Оно, конечно… так. Знамо, что… А куда денешься? – будем сидеть.
И Простой человек вышел.
Когда он вошел в комнату, где сидели "пассажиры", на него посмотрели без всякой надежды, обреченно.
Простой человек присел к столу… И засмотрелся на бутылки с коньяком. И вдруг всплакнул.
На него удивленно посмотрели.
– Прощайте… драгоценные мои, – говорил Простой человек, глядя на бутылки. – Красавицы мои. Как я буду без вас?.. Одно страдание будет, тоска зеленая… Любимые мои. Тяжело мне с вами расставаться, ох, тяжело…
– Поплачь, поплачь, говорят легче становится, – сказал Брюхатый.
– А я и плачу. Плачу и стонаю. Сердце кровью плачет, когда на них смотрю. Но канавы рыть с тобой в одной бриганде я не буду! – Простой человек сердито посмотрел на Брюхатого. – Я твою норму там не буду выполнять. Я за тебя… Недоедать из‑за тебя не буду!
– Чего это ты решил, что я там канавы рыть буду? – спросил Брюхатый.
– А что же ты там будешь делать?
– Библиотекарем пойду… Или санитаром.
Все засмеялись: это был нехороший смех, нездоровый смех, болезненный смех, если можно так сказать про смех.
– Налей‑ка и мне, – подошел к столу Курносый.
Простой человек налил две рюмочки… Одну пододвинул Курносому. Они чокнулись.
– За счастливую дорогу, – сказал Простой человек.
И тут вдруг сорвался "с гвоздя" Аристарх. Он вскочил, зантопал ногами и закричал:
– Хватит паясничать! Хватит паясничать!.. Комеди франсез развели тут! Вон все отсюда! Вон! Скоты!.. Говядина!
Курносый поставил свою рюмку на стол и внимательно посмотрел на Аристарха. – Слушай, – сказал он, – я умею останавливать истерики: я перворазрядник по боксу. Я хоть давно не в форме, но все равно… такую‑то экономическую гниду я сделаю.
Аристархушка сел так же резко, как вскочил, обхватил опять руками голову и тихо стал покачиваться.
Простой человек промокнул губы уголком дорогой скантерти и опять пошел к Вере Сергеевне. Ему, похоже, приншла какая‑то дельная мысль в голову.
– Сергеевна, – сказал он, – а на кого квартира записана?
– Как?.. – не то что не поняла, а скорей растерялась Венра Сергеевна. – Как "на кого"?
– Кто ответственный квартиросъемщик?
– Он…
– Он, – Простой человек выразительно смотрел на Венру Сергеевну.
– А что? – спросила та.
– А ты куда? – спросил в свою очередь Простой челонвек.
– Как куда? Никуда.
– Она кооперативная?
– Да.
– С конфискацией имущества! Он же не к Марье Иванне в карман залез, он государству в карман залез…
– Ну? И что?
– С конфискацией всего имущества, – повторил Пронстой человек, даже с каким‑то удовлетворением повтонрил. – У их теория одна: с конфискацией всего имущества.
– А я куда же?
– Я вот и зашел спросить: а ты куда?
– Нет такого закона! – слабо запротестовала Вера Сернгеевна.
Простой человек присел на дорогое зеленое кресло.
– Коломийцева посадили – с конфискацией, – стал он загибать пальцы, – Коренева Илью Семеныча, веселый ченловек был! – с конфискацией… Он, к тому же, анекдоты любил…
– При чем тут Коренев какой‑то? А я что, на улицу, что ли?
Простой человек помолчал…
– Угол снимать где‑нибудь.
– Здравствуйте!
– Прощайте, – жестко сказал Простой человек – откунда и нашел в себе такую жестокость, он был добрый челонвек – и отбыл к "пассажирам".
– Слюнтяи, – сказал он всем. И прямо прошел к стонлу. – Интелефу занюханные, – налил себе большой фужер коньяка и выпил один. – Энергичные люди!.. Это я… – стукнул он себя в грудь, – я энергичный! Соображать надо! Жить надо уметь! От меня три жены ушло, и ни одна, – он подчеркнул это, – ни одна не делает волны насчет алименнтов! А потому что – что с меня возьмешь? С меня взять‑то нечего. Я за свой труд беру, в основном, коньяком, а они не хотят коньяком. Не положено, они это прекрасно знают. Они каждый божий день видят, что я к вечеру лыка не вяжу, а сделать ничего не могут. Их мужья все изозлились… иззавидовались, а сделать ничего не могут. А вы – энергичные… Вот энергия‑то! Боксер, садись, врежем. Не вешай свой курнносый нос – он у тебя все равно кверху торчит. Вот ты еще более‑менее, энергичный. А эти все… Тара для… сказал бы для чего, но у меня настроение улучшилось.
Раздался звонок в дверь.
Все опять замерли.
– Открывайте! – велел Простой человек. – Памятнинки…
Но никто не стронулся с места.
Простой человек сам пошел открывать. И на ходу изобнразил, что вроде и в самом деле меж памятников идет: приостанавливался и разглядывал.
– Люблю по кладбищу ходить. Думаешь: а кто были эти люди? – рассуждал сам с собой Простой человек. Он останновился перед Брюхатым. – Вот этот, наверно, плохой был…
– Проходи, – негромко сказал Брюхатый, – а то я встанну из гроба и задушу тебя.
– Да, этот был плохой, – повторил Простой человек. – Вор был, наверно.
Он подошел к двери, открыл… и воскликнул:
– Соня!..
Стояли: Соня и Чернявый. Соня всех внимательно разнглядывала, а Чернявый улыбался значительно.
Никто ничего не понимал… Особенно Аристарх: он встал было, но сел снова, опять встал и опять сел – не мог встать от растерянности. Понимал что‑то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку… И, похоже, не собинрался проходить с гостьей к "памятникам", а легонько – интеллигентно – подталкивал ее в комнату Веры Сергеневны.
И вошли.
Вера Сергеевна тоже растерялась… Встала с дивана и смотрела на женщину Соню.
А там, в комнате Аристарха, по‑прежнему все сидели ненподвижно. Только Простой человек, пробираясь опять меж "памятников" к столу, сказал:
– Сейчас там будет третья империалистическая, – он тихо засмеялся, набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. – Клочья полетят…
А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение.
– Это – Соня, – представил Чернявый гостью хозяйнке. – Моя любовница.
– Ну, – засмущалась Соня. – Прямо сразу уж… Зачем так?
– Соня, мы договорились: все начистоту. Раз тут недоранзумение, мы должны…
– У вас же семья, – сказала с удивлением Вера Сергеевнна. – Как же вы говорите – любовница…
– Да! – гордо сказал Чернявый. – Я – из казаков… – и он энергично показал – не то лихо дернул поводья скакунна, не то… шут его знает, что‑то такое показал энергичное руками, – густых, так сказать, кровей! Все даже удивляютнся. Ну, говорят, Сучков, ты даешь! Вы знаете, сколько я планчу алиментов? – Чернявый навис вопросом над Верой Сернгеевной и сам заранее выпучил глаза. – Семьдесят пять процентов! Вы думаете, – горячо продолжал он, – если я связался с этими государственными ворюгами, то это от венселой жизни? Нет! Если я добуду рубль на стороне, то он хоть весь мой. С законного рубля мне положено только пять копеек. А у меня – четверо детей.
– Четверо детей!..
– Это – со мной, при мне. А так их у меня… по‑моему, одиннадцать. Вместе с этими, которые со мной.
– Но как же… еще любовница? – все не могла прийти в себя Вера Сергеевна.
– А что я, хуже других? Вы думаете, этот Брюхатый, нанпример, любовницу не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет. А Лысый этот?.. С чего это он, скажите, пожалуйста, полысел в сорок три года? Думал мнонго? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежанми… Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите, вы замужняя женщина, но откройте глаза‑то, откройте: ведь это же позор считается, кто не имеет любовнницы. Ведь это только один Аристарх ваш… Ведь над ним весь отдел смеется! Я уж не знаю, что у вас за любовь такая… не знаю. Значит она есть еще на земле? Я не знаю… с этим Аристархом… Он мне все представления о жизни переверннул. Любовь, что ли, у вас такая? – прямо спросил Чернянвый Веру Сергеевну. – Даже интересно, честное слово.
– Слушайте, – заговорила Вера Сергеевна неувереннно, – а как же записка?.. Ваша записка, я ее нашла в карнмане…
– Ва‑аша запи‑иска, в несколько стро‑очек, – пропел беспечный Чернявый. – Она вам все расскажет про записнку. Соня, только всю правду. Влюбилась, дурочка, в вашего Аристарха и… решила вас поссорить. Я когда сегодня узнал об этом, у меня глаза на лоб полезли. "Поедем, – говорю, – немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все рассканжешь". Все, Соня!.. Я выйду, чтоб не мешать вам… – уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил Соне. – Все, решительно, все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать – я лишен предрассудков, – он чуть подумал. И, по‑моему, совести тоже.
"Пассажиры" никак не могли понять, что такое творит Чернявый. И когда он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.
Чернявый в изнеможении опустился в кресло, прикрыл глаза, долго сидел так, вольно раскинув руки и ноги.
– Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку – сканзал он устало и капризно.
– Зачем же стакан? – с уважением сказал Простой челонвек. – Тут есть всякое хрустальное дерьмо.
– Нет, я хочу только из граненого стакана. Я сегодня спас… – Чернявый открыл глаза, огляделся, – от тюрьмы… много‑много людей. Поэтому я хочу пить только из гранненого – по‑казачьи. Я вас всех вывел из окружения! – вознгласил он, принимая стакан из рук Простого человека. Отпил, передохнул и сказал всем строго: – Соньке – книжнный шкаф "Россарио", мне – золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.
А в комнате Веры Сергеевны в это время две женщины беседовали. Соня что‑то рассказывала Вере Сергеевне, что‑то показывал а руками… Вера Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела на Сонню. По всему видно, что они поняли друг друга, помирились и даже, кажется, готовы дружить, как иногда дружат поряндочная женщина и величайшая распутница. Об этом много писали.
А в комнате, где "пассажиры", хотели понять, что вообнще происходит? То есть, о чем‑то уже догадывались, но – подробности, подробности.
– Как ты ее уговорил? – пытал Брюхатый Чернявого.
– Книжный шкаф "Россарио"…
– Для чего он ей?
– Не знаю… Сошлись на книжном шкафу.
– Как "сошлись"? – не понял Простой человек. – Ненудобно же…
– Нет, все в порядке, что ли?! – закричал в нетерпении Лысый.
– Да, – сказал Чернявый.
– Ур‑ра‑а! – закричали Курносый и Простой человек.
– Едем седня до Владивостока! – заявил Простой челонвек.
Аристархушка в волнении ходил по комнате.
– А что она ей говорит? – спросил он.
– Они говорят на иностранном языке, – сказал Курнонсый в сильнейшем раздражении на Аристарха. – Импортанто де ла кругом и околе, – он подошел к Чернявому и крепнко пожал ему руку. – Как мужчина мужчине, – сказал он уважительно и скупо.
Чернявый махнул рукой…
– Я тоже… перехватил там: наговорил на себя, что я чуть не Тарас Бульба. Еще немного – и Тарас Бульба. По‑моему она меня теперь бояться будет.
– Кто, Сонька?
– Кстати, если Сонька счас войдет в роль и начнет принставать ко мне, ты…
Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна.
– На колени! – скомандовала Соня Аристарху. – На конлени перед Верой Сергеевной.
– Зачем? – спросил Аристарх.
– На колени!! – потребовали все, еще не разобравшись, зачем надо на колени.
– Оказывается, ты оскорблял ее! – продолжала с возмунщением Соня. – Ты ей тут, оказывается, наговорил гадонстей и грубостей! На колени!
– На колени!!! – опять закричали все. А Курносый даже двинулся к Аристарху.
– Импортанто!.. – с угрозой сказал он. – Ты знаешь, что такое нокдаун? Я не говорю уже о нокауте, я говорю о небольшом нокдауне… На колени!
Аристархушка стал на колени…
– Проси прощения у Веры Сергеевны, – велела Соня.
– Проси прощения у Веры Сергеевны! – закричали все в один голос.
Аристарх замешкался было… Но тут ему разумно посовентовал Простой человек:
– Давай, Аристархушка… да, благословясь, поедем во Владивосток.
– Вера, – дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, – прости. Клянусь: ни одной больше покрышки, ни одного колеса…
– Не об этом речь! – прервал его Брюхатый. – Говори по существу дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить?
– Но о чем тогда говорить‑то?! – взбунтовался Аристарх на коленях.
Но тут уж возмутились все.
– Ах, он не знает, о чем говори‑ить! Ах ты, бедняжечка… Первоклашка.
– Тебя мама еще за ручку водит, да?
– Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун.
– Да не нокдаун, а нормально – по сусалам! – громко возмутился и Простой человек. – Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что?
– Вера, – опять дрогнувшим голосом заговорил Аринстарх, – клянусь, после этого случая буду каждый день пронверять карманы…
– Опять!.. Ему говорят стриженый, он – бритый, – вконнец вышел из терпения Брюхатый. Но тут же взял себя в рунки и уже продолжал говорить с Аристархом, как с полным, но безвредным дураком, не злостным дураком: – Зачем ты будешь проверять карманы?
– Не разговаривай со мной как с идиотиком…
– Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карманны?
– Чтобы там записок не было…
– А жить так, чтобы в твоей жизни вообще никаких запинсок не было – так будешь жить?
– Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! – опять бынло загорячился Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но тут встрепенулась Соня.
– На колени! – закричала она. – А что это, женщину нандо обязательно просить, чтобы она писала? – спросила она надменно. – А сама женщина не имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить?
Вот это понравилось всем. С этим "может ли у нас женнщина пошутить" она попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились.
– Домостроевщину развел! – воскликнул Лысый.
– Нет, этот человек просит нокаута! – тоже воскликнул Курносый. – Не хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится нокаут! Ведь достану в печень – до утра будут считать.
– Нет, ты ответь… Ти‑ха! – рявкнул Брюхатый на всех. – Ты ответь на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: монжет у нас женщина пошутить?
– Может, – Аристарху надоело стоять на коленях, и он стал со всем соглашаться.
– Значит, что надо теперь сказать?
– Что? – искренне не понял Аристарх.
Брюхатый изумился; за ним некоторые тоже изумились, но так, для вида: никто, кроме Брюхатого, не понял, что нандо теперь сказать Аристарху.
– Ты должон сказать, – вылез с поучением Простой ченловек, – ребята, мол, забудем все – и поедем во Владивоснток.
– Прекрати со своим Владивостоком! – прикрикнул на него Лысый. – По‑моему, ты и так уж где‑то… под Хабаровнском. Тут серьезное дело.
– Что ты должен сказать? – пытал Брюхатый Аристарха.
– Что?! Что?! Что?! – с Аристархом, кажется, начиналась истерика. – Не понимаю!.. – он стукнул двумя кулаками себя в грудь, и в голосе его послышались слезы. – Не понинмаю: что я должен сказать?!
Брюхатый пожалел его.
– Ты должен сказать: Верунчик, я тебя люблю. И не форнмально сказать, а с чувством, как ты говорил… сколько лет назад? – повернулся Брюхатый к Вере Сергеевне.
– Что говорил? – не поняла Вера Сергеевна.
– Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя любнлю? Сколько лет назад это было?
– Это было… девять лет назад, – сказала Вера Сергеевнна. – Но он не так говорил… – Вера Сергеевна, вообще‑то, была довольна – и этим состоянием Аристарха на коленях, и тем, что все его очень ругают. – Он сказал: "Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?"
– Трепло! – возмутились все.
– Про экономическую базу он ничего не говорил?
– Хвастунишка.
– Я не так говорил! – заспорил Аристарх на коленях.
– А как?
– Я сказал: "Хочешь, я МОГУ сделать тебя самой богантой женщиной микрорайона?" Еще я сказал: "Только не нонси синтетическое белье".
– Почему это? – спросила Соня.
– Искры летят, – пояснил Аристарх.
– Да? – удивилась Соня. – Не замечала.
– Ну, так, – поднялся Брюхатый. – Я думаю, что он все осознал… Осознал, Аристарх?
– Осознал.
– Поднимайся, – велел Брюхатый. – Вера Сергеевна, идите сюда… Идите, идите. Я предлагаю такую детскую игнру. Кто видел, как мирятся детишки?
Никто не видел. То есть, наверно, видели, но не знали, куда клонит Брюхатый.
– Они берутся вот так… – Брюхатый взял руку Аристарнха и руку Веры Сергеевны, сцепил их мизинцы. – Теперь повторяйте за мной… Вот так вот махайте и повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись – больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого, даже занаплодировали. Все были рады.
– Давайте, давайте!.. – требовали от Аристарха и Веры Сергеевны.
– Мирись, мирись, – стали вместе говорить Аристарх и Вера Сергеевна, – больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Опять зааплодировали… Вера Сергеевна была счастлива; Аристарх был смущен, но тоже доволен. Их окружили, понздравляли с примирением… Сделали вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели:
Как на Верины менины
Испекли мы каравай:
Вот тако‑ой вышины!
Вот тако‑ой ширины!..
Опять засмеялись, опять зааплодировали себе. Все были счастливы.
– Черт его знает!.. – воскликнул растроганный Брюхантый. – Жить да радоваться!.. Нет, мы начинаем себе сложнности находить.
– Именно: можно же красиво жить! – подхватил Курнонсый.
– Да… со вкусом! Ведь один раз живем‑то! – тоже с чувнством сказал Лысый. – Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни‑ког‑да не будет.
– Поехали во Владивосток! – опять призвал Простой человек. Но на всех слетела какая‑то тихая, задумчивая миннута, всем как‑то было не до Владивостока.
– Иной раз думаешь: люди, в чем дело? – продолжал глубоко и даже с грустинкой Брюхатый. – В чем дело, люди?
– Дело в том, что – уважения побольше друг к другу, – подхватил его мысль Лысый. – Уважения!
– Я бы сказал – и любви, – сказал Чернявый. Он даже встал. – Любовь – это… Все можно достать! – воскликнул он. – Все! А любовь не достанешь, если ее вот тут вот нету.
– Это ты, брат, верно, – похвалил Брюхатый. – Это ты – в десятку.
– Суетимся, суетимся много, – вздохнул Лысый. – Сканзано же: "Не суетитесь". Нет, мы суетимся…
– Не потопаешь – не полопаешь, – вставил и свое раздумчивое слово Простой человек. – Попробуй не посуентись.
– Заговорила матушка‑деревня! – горестно и насмешлинво сказал Брюхатый. – А ведь на полатях‑то не суетились! – вдруг решил поймать он Простого человека на слове.
– Почему это на полатях не суетились? – не понял Пронстой человек. – И на полатях суетились, и на печке, и в баннях… А чего ты ко мне с полатями‑то привязался? Если хончешь, то я на покосе родился. Но полати я любил, потому что там можно сверху наблюдать.
– И чего ты оттуда наблюдал, интересно?
– Все… Жизнь. Мы там сказки рассказывали друг дружнке… Нас одиннадцать человек росло.
– А нас – двое, – вспомнила и Соня, – но я была младншая. Это хуже всего – младшей сестрой быть: все платья, все туфли, все юбки я за Зинкой донашивала. А счас – все наоборот! – она сама рассмеялась такому нелепому обороту в жизни. – Я ей говорю: а помнишь, Зин, как я за тобой все донашивала? Она говорит: не говори. А вот нечего, гонворю!.. Заладила тогда: учиться, учиться! Дырки всем на бонку провертела со своей учебой! Выучилась?.. Ну, давай теперь, гордись передо мной: ты же ученая! А я вот – неученная. Я – продавщица, нормальная продавщица!.. А давай, говорю, пройдем с тобой – для кспиримента – по улице: я надену все свое на себя, а ты свое на себя… Давай, говорю, пройдем? Не хочет.
Все засмеялись.
– Нет, мы едем во Владивосток или не едем?! – на исхонде всякого терпения закричал Простой человек. – Во‑от споминать пустились… Чего мы сидим‑то?
– Это мы – перед дальней дорогой, – молвил Курнонсый, улыбаясь.
– Хватит вам со своим Владивостоком! – сказала Вера Сергеевна, тоже по‑доброму улыбаясь. – Давайте… сядем все за столом, как нормальные люди… Представляете, – обратилась она к Соне, – выдумали какую‑то… странную игру: то в жаркие страны летают в качестве журавлей, то езндят куда‑то…
Соня махнула рукой.
– Делать нечего!
– Энергия! – воскликнул Чернявый. – Не зря же про нас говорят: энергичные люди.
– Ну‑ка, энергичные люди, – стала распоряжаться Венра Сергеевна, – приложите свою энергию к делу: раздвиньнте пока стол. Соня, а мы пойдем на кухню – вы мне помонжете салат сготовить…
И пошло тут веселое, хорошее оживление, когда вроде и делом занимаются, а вроде и дела никакого нет. Мужчины умело раздвинули стол, закурили… Аристарх включил доронгой магнитофон "Сони".
– У тебя "Сони"? – спросил Брюхатый со знанием дела.
– Да.
– Прекрасная вещь. У меня тоже… Шестьсот рублей.
Курносый чему‑то вдруг весело рассмеялся… Да так иснкренне, так неудержимо долго смеялся, что все стали смотнреть на него с тревогой.
– Ты чего? – спросил Брюхатый.
Курносый хохотал и показывал пальцем на Чернявого, хотел что‑то сказать и не мог сказать от смеха.
– Чеканулся, что ли? – спросил Чернявый вполне тренвожно.
– Со…ня, – продохнул наконец от смеха Курносый. – У вас "Сони", а у этого – Соня…
– Смех смехом, – серьезно заговорил Чернявый, – но если кто из вас трепанет где‑нибудь, что она моя любовнинца… Слушайте, я серьезно говорю! Не вздумайте пошутить где‑нибудь! А то… их же выручил, понимаешь… Мне тонгда – загодя с седьмого этажа прыгать.
– С седьмого – это высоко, – согласился Лысый. – Но со второго я прыгал. Причем не муж даже, не муж – брат занстукал… Не понимаю, чего она так перепугалась! Глаза вот такие: убьет, говорит! Я маханул… Хорошо, на цветочную клумбу угодил.
– А я раз… – хотел было тоже вспомнить Брюхатый, но вошли Вера Сергеевна и Соня. Внесли всякие закуски.
– Пожалуйста, к столу! – пригласила Вера Сергеевна.
И стали садиться к столу. На душе у всех было мирно и хорошо.
– Уверяю вас: можно же прекрасно жить! – еще раз сканзал Брюхатый с чувством тихой благодарности к жизни. – Мирно, спокойно…
– Главное, не суетиться перед клиентом, – согласился с ним Лысый. – Скажите, чего нет? – спросил он, приглашая всех тоже, как Брюхатый, к тихому восторгу перед жизнью, но был конкретней: он показывал на богатый стол. – Чего не хватает?
– Так‑то бы жил! – сказал Простой человек. – Таксинсты только хамят: не хотят везти, и все! Каждый день у меня с имя стычка.
– Хамства много, это верно, – согласился Курносый. – Но я заранее трояк показываю. Ты сразу трояк показывай, и все, и повезет.
– Хорошо, если он есть. А если его нету?
– Тогда – кулак, – сострил Брюхатый. – И скажи: "Я на покосе родился!" – сразу повезет.
Засмеялись.
– Повезет он… – проворчал Простой человек.
За разговорами сели к столу.
– Ой, я забыла эту… открывалку‑то… – вспомнила Венра Сергеевна. – Сонечка, не в службу а в дружбу: у меня в ящике лежит… в "Рамоне" в левом ящике, в нижнем… танкая – с ручкой, как у…
– Найду, – сказала Соня. И пошла за открывалкой.
Пока она ходила, тут опять наладились было на мирный, хороший разговор.
– Я как‑то товарища своего школьного встретил… – вспомнил Брюхатый. – Ну – "Где? Как?" Оказывается, – шишка. Ну, выпили, закусили… Потом эта "шишка" спраншивает: "Слушай, – говорит, – ты не можешь мне женские сапоги "на платформе" достать? За горло, – говорит, – взянли…" – "И все? – говорю. – Вся проблема?" А сам думаю: эх…
Но тут случилось нечто, что и назвать‑то… как‑то… не поймешь, как и назвать: шутка? Но уж больно тупая. Соня!..
В то время, как Брюхатый говорил: "А сам думаю: эх…", вошла в комнату преподобная Сонечка… с пистолетом в рунках: наставила на всех и говорит:
– Руки вверх! Я – из обэхээса!
Да так спокойно, уверенно, так СТРАШНО это сказала, что за столом обмерли. Все застыли, кто как сидел… И тут Соня расхохоталась! Вот уж она посмеялась, дура, – до слез прямо досмеялась. Смеялась и показывала… открывалку, которая была похожа на пистолет – вылитый пистолет!
За столом не знали: то ли сердиться на эту дуру, то ли уж махнуть рукой… Но признались, что перепугались насмерть.
– Сонька!.. – с укором сказал Брюхатый, – у меня же сердце, дура ты такая, дура… Ведь так – парализует, и все. И будешь: одна половинка жить будет, а другая рядом ленжать, по соседству.
– А у меня – холод: вот отсюда вот пошел, от затылка, – признался Лысый, – и по спине, по спине – куда‑то в копнчик уперся: чувствую – примерз к стулу! Ну, надо же так додуматься! Ну, Соня!..
Отходили от испуга; даже уж с некоторым весельем прондолжали рассказывать, кто что почувствовал и подумал, конгда Соня наставила "пистолет".
– А я думаю: пока тут счас всех будут обыскивать да личнности проверять, я незаметно успею сунуть одну бутылку в штанину, – поделился своими мыслями Простой челонвек. – Глянь, у меня штаны‑то: туда полприлавка влезет. Пока, думаю, будем ехать в воронке – там же темно! – я ее из горлышка… Мы бы ее с боксером вот раздавили бы.
– Нет, тут уж не до бутылочки было бы, – признался Курносый. – У меня в глазах темно сделалось. Вот понимаю же: все же на месте, никуда же никто не успел… А – никого не вижу! Туда смотрю (в зрительный зал) – никого не вижу, сюда смотрю – никого!.. Одну Соню с этой открывалкой вижу и все. Ну, Соня… Ну, шуточки у тебя!..
– А я думаю так: прикинусь счас невменяемым!.. – поделился мыслями и Чернявый. – С ума сошел. Сошел с ума – тронулся!.. А таких не судят.
– Так тебе и поверили! – сказал Простой человек, разнливая коньяк по рюмкам.
– Это – как держать себя.
– Да как ни держи!.. Пару раз промежду глаз…
– А я, – сказал Аристарх, – я вот что подумал, – и все замолкли, и смотрели на Аристарха: интересно было, что он подумал. – Я подумал – все: и Соня, и моя жена, обе – отнтуда… из обэхээса.
– Ну!.. – изумилась Вера Сергеевна. – Девять лет жинвем, а он…
Все засмеялись такой, в самом деле, нелепости. Заговонрили все сразу:
– Аристарх, ты уж…
– А что? А что?.. А знаете, случай был…
– Да ну, случай!.. Случаи в кино бывают, в театре…
– Нет, Аристарх, в самом деле?
– Клянусь! Ну, думай, это мне – пятнадцать лет!..
– Да нам бы всем!.. Мы же ее "убивать" ходили! Нам бы за одну эту комедию…
– Едем во Владивосток! – громко объявил Простой ченловек. – Присели!.. Присели! Помолчали перед дальней донрожкой…
Все замолчали.
В это время позвонили в дверь.
– Это соседка ко мне – за выкройками, – сказала Вера Сергеевна. И пошла открывать.
Открыла дверь… И попятилась назад.
Вошли трое, показали книжечки.
– Милиция, – сказал один. – Просьба всем оставаться на местах и предъявить документы.
Один из трех, в милицейской форме (двое были в штатнском), прошел несколько в коридор и увидел покрышки.
– Вот они! – сказал он. – Даже не спрятали.
За столом сидели тихо, неподвижно.
Только Простой человек, повернувшись к зрительному залу, негромко, с искренним интересом спросил:
– А кто же тогда, граждане?.. А? Кто капнул‑то?
***
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского