T1pazjM.amu4eckuukpumepuUJnacuimalfH0cmu 1 глава

Наиболее содержательным возражением против простого ста­тистического определения, основанного на стандартном откло­нении, является то, что во многих случаях нас нимало не заботят те эффекты, которые в соответствии с данным определением можно было бы квалифицировать как «большие». И наоборот, иногда мы придаем огромное значение эффектам, оцениваемым с этой точки зрения как «незначительные». Представьте себе, например, что вы узнали о некоем новом экзотическом лекар­стве, способном продлить жизнь людям, страдающим от лихо­радки Смидли, на срок, соответствующий 1,5 стандартного от­клонения. Сначала это может вас заинтересовать, но затем вы выясните, что лихорадка Смидли представляет собой заразное тропическое заболевание, в результате которого не получившие помощь люди умирают в среднем через 40 часов после заражения при стандартном отклонении в четыре часа. Это означает, что данное лекарство может продлить жизнь в среднем еще на шесть часов. Если вдобавок вы узнаете, что стоимость одной дозы ле­карства составляет 10 000 долларов, то ваш интерес, который вы уже и без того частично утратили, скорее всего и вовсе улетучит­ся. (Вместе с тем некоторые исследователи-медики, пытающиеся разгадать тайну этого или родственных ему заболеваний, могут необычайно обрадоваться, узнав о столь незначительном с кли­нической точки зрения улучшении, поскольку оно может дать им ключ к действительно выдающимся открытиям и способство­вать продвижению в исследованиях.)

Теперь представьте себе противоположную ситуацию с поли­тиком, вовлеченным в предвыборную борьбу с примерно рав­ным по силе кандидатом. Этот политик может стремиться потра­тить впечатляющую сумму денег на рекламу или на разработку стратегии предвыборной кампании, которые изменили бы долю полученных им (или ею) голосов менее чем на одну десятую часть стандартного отклонения [т.е. менее чем на 0,05 общего чис­ла поданных голосов, в соответствии с общепринятой форму­лой, где стандартное отклонение доли полученных голосов (р) равняется квадратному корню из выражения р(1—р) или, иными словами, квадратному корню из произведения 0,5х0,5*]. Боль-

* На всякий случай поясним, что р = 0,5, поскольку кандидаты примерно равны и ожидается, что каждый получит половину голосов. (Примеч. науч. ред.)

64 Глава 1

шинство экспертов-политологов согласились бы, что эффект от любой рекламы или стратегии, способный в подобного рода борьбе вызвать изменение числа голосов на «пять пунктов», сле­дует признать «большим». (Его хватило бы, в частности, чтобы изменить результаты примерно половины президентских выбо­ров, проводившихся в Америке на протяжении XX столетия.) Аналогичным образом, как мы будем более подробно говорить об этом в главе 4, не требующий больших затрат тест личностных качеств, с помощью которого можно предсказать «всего лишь» 10% вариации некоторого важного результата, окажется весьма ценным и «рентабельным» применительно ко многим извест­ным нам диагностическим и прогностическим задачам, напри­мер для отбора людей, имеющих экстремальные значения како­го-либо параметра личности (см. Abelson, 1985).

Приведенные выше примеры показывают, что наши сужде­ния о том, является ли эффект значительным или нет, почти неизбежно подвержены влиянию утилитарных соображений. Эффект может быть значительным или незначительным в зави­симости от характера препятствий, стоящих на пути выполне­ния той или иной работы, а также в зависимости от важности самой этой работы, т.е. он может быть значителен или незначи­телен с точки зрения его достаточности для достижения опреде­ленных целей с учетом того, насколько большое значение мы придаем этим целям.

Критерий масштабности, основанный на ожиданиях

Наконец (что, возможно, наиболее важно для наших целей) эффект может рассматриваться как большой или малый в зави­симости от того, каким мы его ожидаем увидеть. Это может быть названо критерием, основанным на ожиданиях, поскольку он подразумевает изменение наших исходных убеждений (или Бай-есовых «первоначальных параметров») по отношению к некото­рому результату или событию. Согласно этому критерию, эф­фект является большим, если вынуждает нас существенно пере­смотреть свои ожидания вместе с лежащими в их основе теориями, и малым, если он порождает незначительное изменение этих ожи­даний и теорий либо не вызывает их вовсе. В данном контексте не играет никакой роли тот факт, что иногда даже самые незначи­тельные (в соответствии с принятыми статистическими стандар­тами) эффекты могут заставить нас переосмыслить наиболее

Введение 65

основополагающие и прочно утвердившиеся теории (при усло­вии, конечно, что у нас имеются хорошо подкрепленные осно­вания не ожидать проявления вообще никакого различия, и при условии, что в нашем распоряжении имеется очень точная тех­ника измерений, позволяющая установить реальное наличие или отсутствие различий).

Таким образом, результат может оцениваться, исходя из его способности изменять наши субъективные представления о ве­роятности его появления. Когда сенатор Снорт, который, как ожидалось, должен был занять пятое место на первичных выбо­рах в штате Нью-Гемпшир, приходит к финишу вторым, мы считаем, что он получил «значительную» долю общего числа голосов. Когда же губернатор Грамп, от которого мы ожидали победы, занимает вместо этого второе место, мы чувствуем, что процент собранных им голосов оказался «незначительным». В обоих случаях мы оцениваем проведенные ими кампании как «успешные» или как «неудачные» в зависимости от их эффек­тивности в сравнении с нашими предварительными прогноза­ми и мнениями.

Суждения, высказываемые по поводу социальных программ и научных теорий, на которых они основываются, также зависят от эффективности и тех, и других в сравнении с нашими ожида­ниями. Даже очень хорошо обоснованная теория может потребо­вать пересмотра, если в результате ее применения обнаружива­ются прогностические огрехи. В то же время кажущиеся на пер­вый взгляд не стоящими внимания теории могут приобрести значительный капитал доверия, если их создателям удается дать один-два верных прогноза, противоречащих общепринятому мне­нию ученых. У этого последнего критерия имеется одно интерес­ное и важное следствие. Любой полученный опыт, программа обучения или даже чья-то речь, влияющие на наши ожидания, воздействуют тем самым и на оценку нами масштабности того или иного эффекта, а также на чувство удовлетворения или ра­зочарования следствиями социальных экспериментов, в резуль­тате которых данный эффект проявляется. Положительный эф­фект таких социальных программ, как операция «Хедстарт» (про­грамма дошкольной общеобразовательной подготовки для детей, обладающих меньшими возможностями по сравнению со свер­стниками), или программа расовой интеграции в средних шко­лах, достаточно реален, хотя и не всегда значим статистически.

5-658

Но с точки зрения политической и социальной идеологии того времени, когда данные социальные акции проводились, а также с учетом порожденных ими больших ожиданий, результаты этих экспериментов были повсеместно признаны заурядными, по­служив основанием скорее для умаления их важности, чем для продолжения и поддержки подобных программ в будущем.

Необходимо заметить, что, говоря в данной книге о значи­тельных ситуационных эффектах, мы будем, как правило, иметь в виду, что они являются значительными согласно, по крайней мере, двум из описанных выше критериев: статистическому и основанному на ожиданиях, а иногда также согласно и прагма­тическому критерию. Говоря о незначительных диспозиционных эффектах, мы также подразумеваем, что они являются незначи­тельными согласно тем же двум критериям: статистическому и основанному на ожиданиях, но вместе с тем согласно, как пра­вило, и прагматическому критерию. Говоря же об эффектах воз­действия социальных программ и примерах практического при­менения аппарата социальной психологии вообще, мы будем оценивать их масштабность исключительно по прагматическому критерию.

Сравнивая эффекты, мы будем представлять результаты по возможности в виде пропорций, т.е. описывая результаты экс­перимента или социальной программы, мы будем говорить о соотношении членов экспериментальных и контрольных групп, которые повели себя определенным образом либо достигли опре­деленных результатов. Описывая различия, связанные с личност­ными чертами, мы будем сравнивать людей, располагающихся выше и ниже медианы, либо на два стандартных отклонения выше и ниже медианы. Пропорциональный показатель масш­табности эффекта связан, естественно, с каждым из трех крите­риев масштабности эффекта, но лишь приблизительно. Огром­ным достоинством данного показателя является то, что он пред­ставляет собой общепринятый способ сопоставления, легко понятный каждому. Отчасти по этой же причине он является и наиболее эффективным показателем для оценки масштабности эффекта в соответствии с критерием, основанным на ожидании. Как мы увидим в главе 5, для людей не составляет труда переве­сти свои ожидания относительно масштабности эффекта на язык оценок пропорций, чтобы сравнивать их затем с пропорциями, имеющими место в действительности.

Введение

оьзор и ОБщий план книги

В целом данная книга посвящена предсказуемости и связнос­ти поведения, какими они видятся с точки зрения современной экспериментальной и когнитивной социальной психологии. Мы начнем с исторического обзора исследований, показывающих, что ситуационные факторы зачастую оказываются более мощны­ми детерминантами поведения, чем абсолютное большинство из нас (как ученых, так и обычных людей) могли бы предполагать. В уроке, преподанном нам ситуационистами, неявно содержится положение о том, что людям, имеющим разную личную исто­рию, убеждения и даже явно отличающимся друг от друга в лич­ностном плане, свойственно понимать некоторые ситуации и реагировать на них вполне одинаково. Иными словами, суще­ствует по крайней мере несколько важных аспектов, в которых люди проявляют себя более похожими друг на друга, чем мы в целом о них думаем.

В то же время исследования и ежедневные наблюдения посто­янно напоминают нам, что люди зачастую резко отличаются друг от друга как в отношении реакций на отдельные ситуации и события, так и в отношении целостных паттернов своего по­вседневного поведения. Мы попытаемся доказать, что разделяе­мая обычными людьми убежденность в стабильности, согласо­ванности, связности и предсказуемости индивидуальных разли­чий не всегда является одной лишь когнитивной иллюзией. Напротив, она основывается (по крайней мере в некоторой сте­пени) на данных повседневного опыта. Будучи далекими от ос-паривания самого существования или важности индивидуальных различий, мы просто признаем их как факт, чтобы затем исследо­вать то, что лежит в их основе и что из них вытекает. Говоря точнее, мы изложим здесь «ситуационистское» и «субъективистское» объяс­нение индивидуальных различий, которое придает большой вес сложной динамике социальных систем и роли процесса субъек­тивной интерпретации. Таким образом, нашей задачей будет опи­сание индивидуальных различий, нацеленное на объяснение того, какого рода различия все-таки существуют и имеют значение, при каких обстоятельствах они бывают мало заметны и когда может иметь место их неправильная интерпретация.

Начиная с главы 2, в ходе рассмотрения некоторых класси­ческих социально-психологических исследований мы будем по-

5*

68 Глава 1

яснять на примерах, что нами имеется в виду под силой воздей­ствия ситуационных факторов. В этой главе мы сосредоточимся в первую очередь на групповом влиянии и затем на концепции канальных факторов как проводников и барьеров, облегчающих или затрудняющих изменение поведения. Главу 3 мы посвятим обсуждению значимости процессов субъективной интерпрета­ции. В ней мы вновь обратимся все к той же очевидной мысли, что субъективная интерпретация варьируется от индивида к ин­дивиду и представляет собой важную детерминанту социального поведения. Более важно для нас подчеркнуть тот факт, что люди обычно не способны осознать и учесть капризы субъективной интерпретации, сделав на них поправку как при прогнозирова­нии своего собственного поведения, так и при предсказании и интерпретации поведения других. Следствием подобного недостат­ка является то, что люди слишком часто дают ошибочные прогно­зы чужого поведения, а затем оправдывают свои заблуждения, объяс­няя расхождения фактических результатов с ожидаемыми наличи­ем устойчивых диспозиций у действующих субъектов.

Следующие четыре главы будут специально посвящены пред­сказуемости индивидуального поведения. Свое рассмотрение мы начнем в главе 4, где предпримем обзор некоторых важнейших исследований, документирующих незначительную величину кросс-ситуативной согласованности поведения людей, помещен­ных в фиксированный набор ситуаций (в частности, согласован­ности поведения, связанной, на первый взгляд, с классически­ми чертами личности — такими, как экстраверсия и честность). Затем, в главе 5, мы покажем, что эти данные действительно вызывают у людей удивление. Иными словами, обыденные пред­ставления о согласованности и предсказуемости поведения явля­ются ошибочными как в качественном, так и в количественном отношении, причем таким образом, что помочь здесь не может никакое уточнение показателей или определений. В главе 6 мы обсудим то, что считаем источниками реальной согласованности и предсказуемости поведения. Некоторые из них связаны с ин­дивидуальными различиями в ролях и в других требованиях, предъявляемых ситуацией, а некоторые вообще не имеют отно­шения к устойчивым индивидуальным различиям. В главе 7 мы обратим наше внимание на давние, но с некоторых пор пребы­вающие в забвении вопросы влияния культурных факторов на поведение, заново высветив в них роль ситуаций, субъективной интерпретации и напряженных систем. Мы постараемся дока-

Введение 69

зать, что разные культуры, включая хорошо исследованные ло­кальные субкультуры современного западного общества, обус­ловливают попадание человека в различные ситуации с разной социальной динамикой. Это приводит к возникновению при­вычных расхождений в субъективной интерпретации, имеющих вполне реальные последствия для социальных действий.

В заключительной главе 8 мы будем рассуждать о том, что можно извлечь ценного из проведенного нами в предыдущих семи главах анализа для организации социальных воздействий и контролируемых социальных изменений. Мы обсудим некото­рые прикладные исследования, иллюстрирующие, как мы пола­гаем, ценность рассматриваемых в этой книге традиций ситуаци-онизма, субъективизма и напряженных систем. Цель нашего ана­лиза состоит в том, чтобы объяснить, почему результаты одних видов социальных воздействий, от которых в целом ожидают мощного эффекта, вызывают разочарование, и почему другие, менее, на первый взгляд, мощные и дорогостоящие воздействия могут давать лучшие результаты. Данный анализ позволяет на кон­кретных примерах рассмотреть уроки, которые психологи-прак­тики могут извлечь из опыта лучших традиций теоретической социальной психологии, а психологи-теоретики — из истории успешных и безуспешных попыток ее применения. Кроме того, мы полагаем, что эти уроки могут быть важны для обычных лю­дей, пытающихся применять методы социальной психологии к своей повседневной жизни, а также для осмысления устремле­ний общества как целого решать наиболее насущные социальные проблемы и достойно отвечать на вызовы времени.

Власть ситуации

Социальное влияние и групповые процессы • Канальные факторы

Несколько лет назад в одной из европейских стран группа итальянских футбольных болельщиков подверглась нападению нескольких сот разъяренных британских фанатов. В результате десятки итальянцев были убиты. Все мы испытываем отвращение к подобному поведению и осуждаем его, но понять его мы не можем. Все мы склонны сводить объяснение подобного поведе­ния к единичным проявлениям индивидуальной агрессии, буду­чи не в состоянии признать, что выливающаяся в неистовство толпы ситуация обладает свойствами, которые не могут быть спрогнозированы на основании знания о поведении людей в обычных жизненных обстоятельствах или информации об инди­видуальной истории ее участников.

И в самом деле, как отмечает Оллпорт (Allport, 1954) в своем классическом очерке истории социальной психологии, именно эти наблюдения заставили таких социальных мыслителей, как Тард (Tard, 1903) и ЛеБон (LeBon, 1896) осознать потребность в выведении анализа социальных процессов за пределы рассмот­рения индивидуальных потребностей и личностных черт. Нахож­дение в толпе — отмечали они — заряжает индивидов энергией, одновременно лишая их способности к рациональному сужде­нию, а заодно и ощущения границ приличия, регулирующих их поведение при иных обстоятельствах. Находясь в коллективе, люди охотно, иногда даже с большим энтузиазмом, ведут себя так, что это вызвало бы у них стыд и смущение, окажись они в одино-

Властъ ситуации 71

честве. В настоящее время мы можем наблюдать примеры «обезли­ченного» поведения в ходе уличных беспорядков и расовых волне­ний, а в менее угрожающих формах — на студенческих пирушках по случаю окончания семестра, проходящих на пляжах Флориды и Калифорнии. Мы можем увидеть их также на торжествах по случаю «Жирного вторника»* в Новом Орлеане, на карнавале в Рио и на всех подобного рода празднествах, где благочестивые набожные прихожане могут в соответствии с традицией отбросить обычные ограничения без страха подвергнуться осуждению.

Чем же объясняются подобные проявления? Простым воз­буждением и всплеском эмоций? Или же ощущением аноним­ности, распылением ответственности, снижением вероятности наказания? Либо, как полагали социальные мыслители девят­надцатого столетия, толпа реализует таким образом некий таин­ственный источник энергии? Все эти уводящие в разные сторо­ны объяснения долгое время продолжали оставаться захватываю­щей темой для исследований (Festinger, Pepitone & Newcomb, 1952; Singer, Brush & Lublin, 1965; Zajonc, 1965; Zimbardo, 1970).

Однако каковы бы ни были истоки подобных проявлений, линчующие толпы, мародерствующие молодежные банды или одурманенные футбольные болельщики — все они убедительно иллюстрируют факт управляющего влияния ситуации на поведе­ние людей. И всякий раз, когда подобные события имеют место, возникает искушение впасть в фундаментальную ошибку атри­буции, пытаясь объяснить исключительно при помощи личност­ных диспозиций то, что может быть в целом понято лишь в терминах ситуационных влияний. Дело в том, что мало кто из нас может рассматривать подобные примеры коллективного по­прания норм без ощущения, что ни мы сами, ни наши друзья и соседи, ни (в упомянутых случаях) вообще любые благоприс­тойные члены общества не подчинились бы подобным группо­вым влияниям. В соответствии с этим мы полагаем, что те, кто все-таки поддался этому влиянию, продемонстрировали тем са­мым свойственную их личностным диспозициям неустранимую неуравновешенность и злонамеренность.

В приводимом в данной главе обзоре классических исследова­ний социального влияния и управляющего влияния ситуаций на

* «Mardi Gras» (фр.) — во франкоязычных странах и некоторых бывших фран­цузских колониях так именуется день накануне Великого поста, знаменуемый карна­валом (аналог русской масленицы). (Примеч. пер.)

поведение человека мы акцентируем внимание на следующих двух положениях. Во-первых, социальное давление и другие ситуаци­онные факторы оказывают на поведение человека более мощное влияние, чем принято обычно считать. Во-вторых, для того что­бы понять характер воздействия отдельно взятой социальной си­туации на конкретного человека, необходимо подчас уделять вни­мание ее тончайшим нюансам.

СОЦИАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ Н ГРУППОВЫЕ ПРОЦЕССЫ

Давление в направлении единообразия В лабораторных Лсперц/нентах: «aymokunemuneckue» исследования Шерифа и парадигма Эша

Мы начнем наше обсуждение с серии экспериментов, даю­щих наиболее известные и, возможно, наиболее убедительные лабораторные примеры феноменов группового влияния и кон­формности, — знаменитых экспериментов Соломона Эша (S. Asch). По иронии судьбы именно эти эксперименты стали впослед­ствии приводиться в качестве, возможно, наиболее убедитель­ной демонстрации подчинения индивида диктату группы, хотя Эш (по крайней мере изначально) стремился показать прямо про­тивоположное. В частности, Эш хотел внести ясность в то, что он считал неверными представлениями, порожденными остроумно спланированной и плодотворной серией экспериментов, предпри­нятых несколькими годами ранее неортодоксальным молодым пси­хологом по имени Музафер Шериф (М. Sherif), эмигрировавшим незадолго до этого в Соединенные Штаты Америки из Турции.

Парадигма «аутокинетического эффекта» Шерифа. Экспери­менты Шерифа (Sherif, 1937) были разработаны для иллюстра­ции развития и устойчивости групповых норм. Его испытуемые, полагающие, что они являются участниками весьма эзотеричес­кого психофизического опыта, помещались в полностью затем­ненную комнату, в которую проникал тонкий луч света, про­ецируемый на экран перед ними. (При этом они не могли с уве­ренностью оценить расстояние до светового пятна; в сущности, они не могли даже отдавать себе отчета о размерах помещения, в котором находились. Отсутствие какой-либо объективной «сис-

Власть ситуации 73

темы координат» было, по существу, важнейшим требованием демонстрации описываемого эффекта.) После нескольких мгно­вений, в течение которых испытуемые смотрели прямо на свето­вое пятно, они внезапно начинали видеть, как оно «движется», а затем исчезает. Вскоре после этого появлялось новое световое пятно, которое тоже начинало «двигаться» и таким же образом исчезало. Данная последовательность повторялась в ходе огром­ного числа аналогичных «испытаний». В реальности, однако, не­подвижное световое пятно только казалось движущимся, посколь­ку его перемещение было иллюзией восприятия, именуемой «ауто-кинетическим эффектом».

Шериф поставил своим испытуемым простую задачу. В ходе каждого испытания они должны были оценивать, насколько да­леко переместится световое пятно. Если задание выполнялось ис­пытуемыми в одиночестве, то даваемые ими оценки значительно отличались друг от друга (в диапазоне от одного дюйма до не­скольких футов) и по крайней мере сначала не были стабильны­ми на протяжении последовательно проводимых испытаний. Однако когда испытуемые выполняли то же задание, находясь в парах или в группах по три человека, результат был полностью отличным от полученного первоначально. Оценки испытуемых неизменно начинали влиять друг на друга, в результате чего бы­стро формировалась групповая норма. Более того, в то время как различные группы сходились на полностью отличных друг от друга нормах, участники каждого отдельно взятого дуэта или трио с большой неохотой предлагали оценки, существенно от­клоняющиеся от стандарта их индивидуальных групп. За неиме­нием какого-либо объективного основания для оценки адекват­ности индивидуального суждения члены групп подменяли его социальным основанием.

В ходе одного из экспериментов Шериф ввел в группу своего сообщника — прием, о котором ни один из испытуемых не мог даже подозревать в те невинные времена, когда эксперименты с заведомым обманом участников были практически неизвестны. Этот сообщник, участвуя в эксперименте вместе с другим ничего не подозревающим испытуемым, давал оценки, которые посто­янно были либо значительно выше, либо значительно ниже тех, которые обычно давали остальные испытуемые, вынужденные формировать свои суждения самостоятельно.

Полученный результат, а именно то, что второй участник эк­сперимента быстро принимал завышенную или заниженную нор-

му сообщника, показывает, что социальные нормы развивались вовсе не из взаимно согласующихся взглядов благонамеренных, но неуверенных «искателей истины». Напротив, они были навязаны индивидом, не обладающим ни принуждающей властью, ни осо­быми правами в отношении обоснованности или правомочности своих суждений, а всего лишь желающим быть последовательным и непреклонным перед лицом неуверенности остальных.

Дополнительные результаты, сообщенные Шерифом и пос­ледующими исследователями, придали этому открытию большую определенность. Будучи однажды сформированными, нормы в отношении аутокинетического эффекта с готовностью прини­маются, независимо от того, были они навязаны сообщниками экспериментатора или сформированы путем согласования внут­ри группы. Испытуемые придерживались этих норм даже в отсут­ствие своих партнеров, которые могли бы засвидетельствовать правильность их суждений (одобрив или не одобрив их). Эти нормы оставались для них истинными даже год спустя (Rohrer, Baron, Hoffman & Swinder, 1954)! Испытуемые сохраняли вер­ность «старым» нормам, даже оказываясь участниками новых групп, составленных из равных по внутригрупповому статусу людей, предлагавших суждения, существенно расходящиеся с этими нормами.

В действительности, как показали Джэйкобс и Кэмпбелл (Jacobs & Campbell, 1961) много лет спустя, аутокинетические нормы могут с готовностью передаваться даже от одного «поко­ления» испытуемых к другому. В проведенном ими исследовании после каждой серии испытаний в группу вводился новый, ни о чем не осведомленный участник, в то время как один из старых участников удалялся. Вследствие этого очень скоро все участники группы оказывались новичками в экспериментальной ситуации. Тем не менее все они продолжали твердо придерживаться групповой нормы, дошедшей до них через несколько поколений испытуемых. И все это по прошествии значительного времени, с тех пор как сообщник, первым навязавший эту норму, уже сошел со сцены!

Однако скрытое послание Шерифа заключалось не просто в том, что перед лицом неопределенности или двусмысленности люди придают вес суждениям окружающих. Шериф шел гораздо дальше, утверждая, что наши самые фундаментальные впечатле­ния и суждения о мире обусловливаются и диктуются социальным окружением. И именно это радикальное положение первоначально стремился оспорить Соломон Эш, в течение долгого времени

изучавший процессы человеческого восприятия, с одной сторо­ны, и влияния социума на личность — с другой (Asch, 1940). С этой целью он заменил «аутокинетическую» парадигму соб­ственной экспериментальной методикой, носящей теперь его имя (Asch, 1951, 1952, 1955, 1956).

Парадигма Эша. Испытуемым Эша так же, как и испытуемым Шерифа, когда они приходили в лабораторию, сообщали, что они будут принимать участие в эксперименте на зрительное вос­приятие. Будучи разбитыми на группы численностью от семи до девяти человек, испытуемые должны были подвергнуться ряду экспериментов, в ходе которых от них требовалось определить, какая из трех показанных им для сравнения линий соответство­вала по длине так называемой стандартной линии. Все отвечали по очереди. Однако, как это теперь знает каждый студент, про­слушавший курс введения в психологию, только один из участ­ников — тот, который должен был отвечать последним в ходе каждого испытания, не подозревал подвоха. Все остальные были сообщниками экспериментатора, и их суждения следовали зара­нее подготовленному сценарию.

В самом начале эксперимента участникам сообщалось, что по его условиям они не должны общаться между собой и обязаны формировать свои суждения независимо друг от друга. Однако сначала ни эти указания, ни другие детали процесса не казались испытуемому особенно важными, так как суждения, которые требовалось сформировать, представлялись до такой степени про­стыми, что первые три испытания участники находили скучны­ми и довольно бессмысленными. И это неудивительно, посколь­ку все девять участников, высказываясь по порядку, повторяли заведомо правильный ответ.

Затем, в ходе четвертого задания, испытуемый неожиданно обнаруживал, что происходит нечто странное. Несмотря на то что это испытание было не сложнее предыдущих, первый из участников без колебаний и нерешительности давал явно невер­ный ответ. Вместо того чтобы правильно соотнести стандартную линию длиной в 1,5 дюйма с равной ей по длине линией, данной для сравнения, первый участник останавливал свой выбор на линии длиной всего 0,5 дюйма. (Остававшаяся для выбора линия имела 2 дюйма в длину.) Слыша это, подлинные испытуемые неизменно широко раскрывали глаза от удивления и пытались заново удостовериться в том, что ответ данного участника дей-

ствительно безоснователен, а зачастую они начинали нервно хи­хикать или каким-либо иным образом выражать недоумение по поводу глупости партнера. Однако очень скоро это ощущение не­доверия и неудобства обострялось, и по мере того как остальные члены группы, следуя сценарию, повторяли тот же самый невер­ный ответ, оно приобретало новое качество. Наконец, наступала очередь отвечать и для единственного настоящего испытуемого, который должен был, таким образом, решить: присоединиться ли к единодушному большинству или остаться при своем мнении.

До окончания эксперимента в рамках серии из 10—15 испыта­ний должно было быть проведено (в зависимости от плана каждого конкретного исследования) от 5 до 12 подобных «критических» тестов на конформность. Каждый из критических тестов ставил испытуемого перед одной и той же дилеммой: выразить свое согла­сие с мнением других и тем самым отвергнуть свидетельства своих органов чувств либо сохранить свою независимость перед лицом единодушного и кажущегося уверенным большинства.