T1pazjM.amu4eckuukpumepuUJnacuimalfH0cmu 3 глава

Власть ситуации 89

После того как соревнования завершались и их влияние на аттитюды мальчиков было установлено, наступала третья фаза эксперимента. Вместо того чтобы соревноваться за награды, ко­торые одна группа могла завоевать исключительно за счет дру­гой, обе группы не только оказывались перед целым рядом об­стоятельств, в которых они преследовали общую «из ряда вон выходящую» цель, но и обнаруживали, что эта цель могла быть достигнута исключительно в результате межгруппового взаимо­действия. В наиболее показательном случае обе группы, выехав вместе за пределы лагеря, обнаруживали, что грузовик, который вез их, сломался. В результате они могли вернуться в лагерь к обеду только в том случае, если бы удалось каким-нибудь образом заве­сти грузовик. Это они и сделали, принявшись все вместе тянуть за веревку, привязанную к переднему бамперу машины. (Для этого они использовали — и вовсе не случайно — веревку, служившую им ранее снарядом при перетягивании каната!)

Результаты этого кратковременного, но побуждающего к да­леко идущим выводам полевого исследования были ясны и убе­дительны. Несмотря на то что физическое разделение обитателей лагеря с самого начала на две группы вело к возникновению дружеских отношений внутри каждой из них, порождая даже склонность ставить собственную группу в чем-то выше другой, оно не стало причиной установления между двумя группами враж­дебных отношений. Стремление унижать и враждебность по от­ношению к членам противоположной группы начинали прояв­ляться только в условиях соревнования за ограниченные ресурсы. Посредством неформального наблюдения и ряда умно сплани­рованных небольших экспериментов, поданных в форме игры, исследователям удалось показать, что норма мирного сосуще­ствования начинала ослабевать с началом состязаний и посте­пенно улетучивалась по мере возрастания накала борьбы. Обе группы редко упускали возможность ввязаться в перебранку, умалить способности друг друга и даже вполне открыто проявить агрессивность. Ко времени окончания соревнований члены обе­их групп утверждали, что они не хотят больше ничего делать вместе. В то же самое время возрастала внутригрупповая солидар­ность, равно как и авторитет физической силы.

Короче говоря, соревнование между группами явилось доста­точным условием для усиления межгрупповой враждебности. Хотя культурные и внешние физические различия между группами могли усиливать уже имеющуюся враждебность. Шериф заклю-

чил, что подобного рода различия не являются необходимым условием для ее возникновения.

По мнению Шерифа, не менее важно было показать, что меж­групповой конфликт может быть ослаблен путем постановки неор­динарных целей и организации совместных мероприятий с целью их достижения. И вновь неформальные наблюдения и мини-экспе­рименты раз за разом демонстрировали изменение взаимных чувств и развитие дружеских отношений между недавними соперниками и даже врагами. Однако Шериф счел нужным особо отметить, что подобные изменения к лучшему не были ни мгновенными, ни неизбежными (в ходе первых совместных мероприятий устранить разделение по принципу «мы — они» не удалось).

Шериф не мог также удержаться от замечания, что чисто информационные кампании (даже те, что основывались на при­зывах к соблюдению моральных принципов) неизменно терпе­ли неудачу в отношении ослабления враждебности. Служившие паузами между соревнованиями воскресные церковные службы, в ходе которых особый упор делался на проповедь братской люб­ви, необходимости прощать врагов и стремиться к сотрудниче­ству, не имели никакого эффекта. Мальчики покидали церковь с торжественным видом, а затем, спустя буквально несколько минут, возвращались к своим постоянным заботам о том, как нанести поражение или подчинить себе ненавистную группу со­перников. И лишь изменение характера существовавшей между группами реальной взаимозависимости смогло инициировать со­ответствующее изменение аттитюдов и поведения их членов.

Социальные исследователи 50-х годов не могли оставить без внимания и то, что демонстрации Шерифа имели прямое отно­шение к актуальным в то время проблемам религиозных, этни­ческих и в особенности расовых предрассудков. Полученные Ше­рифом результаты выглядели обнадеживающе для поборников десегрегации в студенческих общежитиях, сферах занятости и образования, и в то же время они содержали в себе предостере­жение против преувеличения ценности «простого общения», т.е. общения, при котором не преследуется (возможно, необходимо было бы добавить: не преследуется с успехом) достижение общих целей (Cook, 1957, 1979, 1985; Deutsch & Collins, 1951; Gerard & Miller, 1975; Pettigrew, 1971, 1986).

Стоит заметить, что за последние два десятилетия мы стали свидетелями весьма любопытного концептуального вызова, на­правленного против, по меньшей мере, одного из аспектов тео-

Власть ситуации

ретических построений Шерифа. Генри Тэджфел и его коллеги (Tajfel, 1970, 1981; Tajfel, Billig, Bundy & Flament, 1971) стреми­лись продемонстрировать, что «простое», чисто номинальное разделение людей на группы может порождать внутригрупповой фаворитизм и дискриминацию по отношению к членам других фупп, даже при отсутствии сколько-нибудь тесных отношений между членами одной и той же группы.

Например, в одном из таких исследований детям, отнесен­ным к одной из двух «минимальных групп» (сформированных в зависимости от того, чьим картинам они отдавали предпочте­ние — Клее или Кандинского), было дано задание распределить деньги между членами — как своей собственной, так и другой группы (при этом они не знали о тех, кому давали деньги, ни­чего, кроме их фупповой принадлежности). Важнейший вывод данного исследования, очевидность которого была подтвержде­на и в ходе других экспериментов, воспроизводивших его кон­цептуально и предпринимавшихся в целом ряде стран, состоял в наличии ощутимой (хотя и незначительной) склонности испы­туемых вознаграждать членов собственной группы более высоко по сравнению с членами другой группы. Иными словами, даже самое произвольное и не чреватое на первый взгляд никакими последствиями разделение на группы может служить основанием для дискриминирующего поведения.

Открытия Тэджфела и его соавторов и последователей выз­вали сетования критиков на искусственность проводившихся экс­периментов (по причине того, что вознаграждения распределя­лись лишь «на бумаге»), пробудив горячую полемику о возмож­ности их соотнесения с реальной действительностью и корректной интерпретации (Brown, 1986. С. 543-551). Между тем эти исследования действительно доказывают, что склонность ви­деть мир сквозь призму дихотомии «мы — они», полагая при этом (по крайней мере на правах рабочей гипотезы), что «мы» в чем-то лучше, чем «они», и заслуживаем большего, является фундаментальным аспектом социального восприятия. На осно­вании этих исследований можно также выдвинуть антимаркси­стскую гипотезу о том, что важную роль в общественных отно­шениях могут играть не только сугубо материальные и объек­тивные, но и субъективные аспекты социальной жизни. К данному вопросу мы еще вернемся в главе 7, где обсудим вли­яние, которое оказывают на социальное поведение и объектив­ная ситуация, и субъективные аспекты культуры.

fpakmopbi, препятствующие вмешательству свидетеля

Некоторые из лучших и наиболее интересных исследований, предпринятых в рамках основанной Левиным традиций ситуа-ционизма, обязаны своим происхождением не абстрактным тео­риям, а тщательному анализу явлений реального мира. Пожалуй, наиболее хорошо известный пример данной традиции дают нам классические исследования феномена вмешательства свидетеля, предпринятые два десятилетия назад Джоном Дарли (J. Darley) и Биббом Лэтэнэ (В. Latane).

1960-е годы были наполнены событиями, которые многих заставили думать, что разрывается сама социальная ткань амери­канского общества. Внимание Дарли и Лэтэнэ привлек ряд фак­тов нападения на женщин, в ходе которых на помощь жертвам не приходил никто. Один из подобных инцидентов получил ши­рокий общественный резонанс.

В Кью Гарденс, одном из кварталов Нью-йоркского района Куинс, заселенном представителями среднего класса, произош­ло буквально следующее: нападавший в течение 30 минут непре­рывно наносил удары ножом женщине по имени Китти Джено-везе. Несмотря на то что несчастная все это время звала на по­мощь и даже на то что (как установила позже полиция) ее крики слышали по крайней мере 38 человек, никто никоим образом не вмешался в происходящее. Никто даже не вызвал полицию!

Программы новостей, которые никогда не упустят случая, позлословить о человеческом поведении, были единодушны, относя невмешательство соседей на счет растущих среди населе­ния мегаполиса отчуждения и апатии. Воспитанные в традициях ситуационизма и субъективизма Дарли и Лэтэнэ думали иначе. Они выдвинули гипотезу, что в данном случае, равно как и в ряде других, когда свидетели не приходили на помощь жертвам несчастных случаев, болезней или преступлений (даже при об­стоятельствах, не сопряженных для них с опасностью либо со сколько-нибудь существенными затратами), действия потенци­альных альтруистов тормозились отнюдь не безразличием, а ско­рее некоторыми существенными факторами социальной ситуа­ции. В частности, присутствием других потенциальных альтруис­тов и их аналогичным невмешательством в ту же самую ситуацию.

Как утверждали Дарли и Лэтэнэ, участие в ситуации группы людей может удерживать свидетеля от вмешательства по двум при-

Властъ ситуации

чинам. Первая и наиболее очевидная причина — растворение или распыление ответственности, ощущаемое каждым участником по­добной ситуации ввиду присутствия других людей («Почему вме­шиваться должен именно я, особенно если никто другой этого не делает? Я готов принять в этом посильное участие, но никак не брать на себя всю ответственность!»).

Вторая, менее очевидная причина, заключается в проблеме субъективной интерпретации или социального определения си­туации, к которой мы подойдем с более общих позиций в сле­дующей главе. Иными словами, в той мере, в какой существует неясность относительно природы данной ситуации или же отно­сительно уместной реакции на нее, бездействие других людей играет на руку пониманию ситуации, согласующемуся с невме­шательством («Это, должно быть, просто семейная ссора» или «полученные ею повреждения не так серьезны и она не подвер­гается такой уж большой опасности, как кажется»; либо совсем наоборот: «Сдается мне, что это как раз одна из тех ситуаций, когда вмешиваться ни к чему или даже опасно. Осмотрительные и искушенные люди обычно избегают подобных ситуаций»).

В определенном смысле таким образом возникает порочный круг. Присутствие других людей препятствует немедленному вме­шательству, и эта изначальная нерешительность играет на руку такому видению ситуации, когда вмешательство представляется ненужным, неблагоразумным или неуместным. Это в свою оче­редь подталкивает к дальнейшей нерешительности и промедле­нию и так далее. Напротив, если свидетель оказывается в подоб­ной ситуации один и рядом нет никого, кто мог бы разделить с ним ответственность за вмешательство или помочь понять ситу­ацию, то упомянутый порочный круг не возникает никогда.

Для подтверждения наиболее радикальной версии этой гипо­тезы, состоявшей в том, что с большей вероятностью жертве придут на помощь в том случае, если поблизости окажется лишь один, а не несколько свидетелей, Дарли и Лэтэнэ провели ряд исследований. В ходе одного из них (Latane & Darley, 1968) сту­дентам младших курсов Колумбийского университета было пред­ложено заполнить анкету в одиночестве либо в компании с дву­мя другими испытуемыми или же двумя сообщниками экспери­ментаторов, имевшими указания ничего не предпринимать в ходе наступавшей затем «чрезвычайной ситуации».

«Чрезвычайная ситуация» состояла в том, что через вентиля­ционное отверстие в комнату неожиданно начинал поступать

94 Глава 2

«дым», постепенно окутывавший все помещение. Из числа сту­дентов, заполнявших анкету в одиночестве, 75% покидали ком­нату, чтобы сообщить о происходящем, в то время как среди тех, кто находился в обществе двух пассивных «подсадных» ис­пытуемых, число поступавших подобным образом составляло лишь 10%; группы же, состоявшие из трех настоящих испытуе­мых, активно действовали в 38% случаев.

В другом исследовании, проводившемся также в Колумбий­ском университете (Latane & Rodin, 1969), испытуемые, тру­дившиеся над заполнением анкеты в присутствии двух пассив­ных сообщников экспериментатора или в паре с другим насто­ящим испытуемым, внезапно слышали шум, который, как они полагали, был вызван неудачным падением находившейся за подвижной стенной перегородкой женщины-экспериментатора. И вновь, как и в предыдущем случае, помочь вызвалось боль­шинство (70%) испытуемых-одиночек и совсем немногие (7%) из тех испытуемых, которые выполняли задание совместно с пассивным сообщником экспериментатора. Выяснилось также, что жертва несчастного случая находилась бы в более благо­приятном положении, будучи отдана на милость одинокого свидетеля (70% вмешавшихся), чем если бы она была предостав­лена заботам двух незнакомых друг с другом людей (40% вме­шавшихся).

Наконец, в ходе исследования, проведенного в Нью-Йорк-ском университете (Dariey & Latane, 1968), испытуемые слыша­ли, как у одного из участников эксперимента, обращавшегося к ним по системе внутренней связи, внезапно начинался, как они полагали, «эпилептический припадок». Если испытуемые счита­ли, что они единственные, кто это слышит, то на помощь при­ходили 85% участников эксперимента. Если же они полагали, что все это слышит хотя бы еще один человек, то количество вмешавшихся составляло 62%. Но когда испытуемые были увере­ны в том, что, кроме них, о происходящем знает еще четверо человек, доля решивших вмешаться составляла лишь 31% обще­го числа испытуемых. Кроме того, как и в двух описанных ранее исследованиях, те испытуемые, которые считали себя единствен­ными, кто потенциально способен на вмешательство, предлага­ли свою помощь быстрее. Действительно, в течение первой ми­нуты после начала фальсифицированного припадка на помощь пострадавшему приходили 50% одиночных участников экспе­римента. Из тех же, кто считал себя лишь одним из пяти осве­

Власть ситуации 95

домленных о происходящем, в течение первой минуты на по­мощь не приходил никто.

К 1980 г. было проведено около 40 подобных исследований. В некоторых из них чрезвычайные ситуации создавались для ис­пытуемых в лабораторных условиях, а в некоторых — ничего не подозревающие люди становились свидетелями симулированных несчастных случаев, приступов болезней или краж, случавшихся прямо на улице, в магазине, на эскалаторе или в вагоне метро. При этом в 90% случаев одиночные свидетели выказывали боль­ше готовности прийти на помощь по сравнению с людьми, на­ходившимися в составе групп (Latane & Nida, 1981). К тому же, как установили Дарли и Лэтэнэ в ходе своих плодотворных ис­следований конца 60-х годов, общие шансы жертвы получить помощь часто оказывались выше в присутствии одного свидетеля по сравнению с присутствием многих.

Последующий опрос испытуемых послужил подтверждени­ем тому, что требующие вмешательства ситуации, если в них есть хоть толика неопределенности, по-разному интерпретиру­ются участниками групп и одиночными свидетелями. Проникав­ший через вентиляцию потенциально опасный дым истолковы­вался как признак поломки в системе кондиционирования воз­духа или как испарение из химической лаборатории. Крики и стоны жертвы несчастного случая представлялись чьими-то жа­лобами и проклятиями по поводу легкого растяжения связок. Перспектива вмешаться в ситуацию в этом случае выглядела «не­санкционированным вторжением», способным вызвать смуще­ние у всех участников ситуации. Интересно, что нахождение в группе могло также помешать испытуемым первыми обратить внимание окружающих на происходящее. В «исследовании с ды­мом» одиночные студенты, заполнявшие анкету самостоятель­но, начинали озираться вокруг и замечали дым в течение первых пяти секунд, в то время как испытуемые, находившиеся в груп­пах, не отрывали глаз от задания, не замечая происходящего до тех пор, пока дым не становился уже достаточно густым (при­близительно через 20 секунд после того, как первые клубы дыма проникали через вентиляцию).

Не представляет особого труда разглядеть в исследованиях Дарли и Лэтэнэ преподанный ими урок и гораздо труднее постоянно помнить о нем, сталкиваясь с типичными историями из жизни «большого города». В фильме «Полуночный ковбой» неопытный юноша попадает на улицы Манхэттена прямо с родных пастбищ.

г:.

Сойдя с автобуса и блуждая среди несметных людских толп, он наталкивается на человека, лежащего на тротуаре. Юноша скло- няется над ним, желая выяснить, что с ним случилось, а затем i оглядывается на прохожих, обходящих лежащего человека так, как они могли бы обходить упавшее на тропу бревно. На лице юноши появляется удивление, потом он замирает от ужаса, а \ затем пожимает плечами и, подобно остальным, отправляется дальше по своим делам.

Невозможно наблюдать подобную сцену и не вспомнить о своих собственных впечатлениях от апатии и безразличия, ти­пичных для жизни в мегаполисе. Полезно, однако, задаться воп­росом: будут ли жители Нью-Йорка, Бостона или Филадельфии в меньшей. степени, чем их сограждане, скажем, из Сиу Фоллз штата Айова, тронуты страданиями заблудившейся кошки, судь­бой засыпанных в забое шахтеров, состоянием притесняемого и заброшенного ребенка или борьбой молодого атлета со смер­тельной формой рака? Наш собственный опыт заставляет дать отрицательный ответ на этот вопрос. Люди, живущие в одной местности, не более равнодушны к подобным вещам, чем люди, живущие в какой-либо другой. Для того чтобы объяснить, поче­му городские жители проходят мимо несчастных, лежащих на улице людей, почему не пытаются выяснить в чем дело или выз­вать полицию, нам потребуется рассмотреть специфику соответ­ствующих социальных ситуаций, которая включает, конечно же, и поведенческие нормы, обращаемые явно или неявно к людям по мере возникновения возможностей для вмешательства.

Почему социальное Влияние столь сильно?

Почему люди настолько сильно подвержены влиянию аттитю-дов и поведения других, даже если они совсем им не знакомы и не имеют над ними никакой власти? Дать ответ на этот вопрос, раз­делив информационные и нормативные аспекты социального вли­яния, было целью некоторых наиболее интересных теоретических работ в области социальных наук (Deutsch & Gerard, 1955).

Информационные аспекты социального влияния. Другие люди являются для нас одним из лучших источников информации о мире. Если находящееся передо мной животное похоже на кош­ку, значит, это (почти наверняка) и есть кошка. Но когда речь идет о суждении, чреватом несколько большей двусмысленнос­тью, например о том, насколько трудна задача, за которую я

Власть ситуации 97

собираюсь взяться, или о том, насколько я в состоянии спра­виться с этой задачей, тогда мнения других бывают обычно важ­ны для того, чтобы прийти к правильному выводу.

Если мое мнение отлично от вашего, тогда мне следует учи­тывать ваше мнение, опираясь на статистические методы. Усред­ненное мнение любых двух людей окажется в долгосрочной пер­спективе верным с большей вероятностью, чем какое-либо одно из них. Учитывать распределение мнений других людей считается весьма разумным. Тех же, кто недостаточно учитывает это рас­пределение, окружающие склонны считать самоуверенными или беспечными людьми. Данный фундаментальный факт использу­ется во многих исследованиях, включая исследования Эша, даю­щих впечатляющую картину социального влияния. Мы не при­выкли игнорировать мнения окружающих по той простой при­чине, что в прошлом они были для нас полезным способом познания мира. Несогласие с другими людьми порождает состо­яние дискомфорта, которое может быть разрешено либо путем приведения своей собственной позиции в максимально возмож­ное соответствие с позицией других, либо склонения других в сторону своей позиции, либо путем отказа рассматривать их мнения в качестве источника информации, достойного внима­ния человека, занимающего одну с нами социальную нишу.

Интересным следствием этой разновидности давления в сто­рону конформности является то, что способность оказывать вли­яние бывает присуща мнению не только большинства, но также и меньшинства. Влияние на мнения членов группы могут оказы­вать даже взгляды людей, не обладающих властью и не составля­ющих в данной группе большинство. И действительно, послед­ние работы Московичи (Moscovici) и его коллег (Moscovici, Lage & Naffrechoux, 1969; Moscovici & Personnaz, 1980; Nemeth, 1986) констатируют, что далеко не во всех случаях конформность про­является именно по отношению к мнению большинства. Взгляды меньшинства обладают влиянием даже тогда, когда это влияние не осознается большинством. Эти взгляды проникают на рынок идей и могут в конце концов побеждать на нем, даже перед ли­цом подавляющего превосходства противоположных точек зре­ния (в особенности, если эти взгляды выражаются последова­тельно и уверенно).

Нормативная основа социального влияния. Еще одна причина, по которой мы придерживаемся взглядов окружающих, состоит в

7-658

98 Глава 2

понимании того, что достижение групповых целей зависит от сте­пени единодушия в оценке ситуации (Festinger, Schachter & Back, 1950). Если каждый имеет отличное от других мнение о поставлен-;

ной задаче и о том, как она должна выполняться, если каждый по-' разному понимает смысл доступных нашему вниманию событий, то сотрудничество и эффективные действия становятся затрудни­тельными, если не невозможными. Во многом по этой причине мнение большинства имеет нормативную или морально принуж­дающую силу: «чтобы действовать вместе, нужно придерживаться общего направления»; «либо вы с нами, либо нет» и т.д.

Таким образом, группы склонны карать своих отклоняющихся от общей линии членов отчасти еще и потому, что они создают препятствия на пути общегруппового движения. Зная о том, что;

наше несогласие может пробудить гнев товарищей, мы отважи­ваемся проявить его только в результате продолжительных коле­баний. В интересах общей гармонии всегда лучше уступить. Ввя­зываться же в борьбу следует лишь по трезвому размышлению.

Социальное влияние и напряженные системы. Как мы уже от­мечали в главе 1, важнейшие теоретические разработки на тему социального влияния, в особенности из числа принадлежащих Фестингеру и теоретикам его круга (Cartwright & Zander, 1953), были проведены под серьезным воздействием сформированного Куртом Левиным представления о напряженных системах. Это справедливо как на уровне группы, так и на уровне индивиду­альной психики.

Группы следует рассматривать пребывающими в состоянии постоянного напряжения, порождаемого, с одной стороны, тре­бованиями единообразия, а с другой — силами, действующими на каждого члена группы по отдельности, что побуждает их к отходу от группового стандарта. Члены любой группы будут об­ладать различными источниками информации по вопросам, име­ющим общую важность, и интерпретировать эту информацию самыми разнообразными способами. Это будет создавать расхож­дение во мнениях, наталкивающееся на противодействие внут-ригрупповых сил, действующих в направлении консолидации. Внутригрупповые силы направлены на достижение статичного, характеризующегося высоким уровнем энтропии состояния, в котором имеет место полное единообразие мнений.

Однако происходящие события и отдельные личности по­стоянно будут служить причинами отклонения от такого состоя-

Властъ ситуации 99

ния. Если подобное отклонение будет достаточно большим, то тогда силы, действующие в направлении единообразия, вполне могут способствовать распаду группы. К отклонениям во мнени­ях по важным проблемам группы могут относиться терпимо, но только если подобные отклонения не выходят за пределы неко­его уровня. Если же они этот уровень превосходят, то группы начинают отвергать, а иногда даже организованно отторгать от себя своих членов и подгруппы, порождающие эти отклонения (Schachter, 1951).

Отдельные индивиды также могут рассматриваться как на­пряженные системы, в частности в том, что касается их конф­ликтов с групповым стандартом. Если некто вдруг обнаруживает расхождение между групповой нормой и собственными взгляда­ми, это порождает напряжение, которое должно быть разреше­но одним из трех следующих способов: склонением мнения груп­пы в пользу собственных взглядов, открытием самого себя для группового влияния с целью приведения собственного видения ситуации в соответствие с видением группы, отказом рассмат­ривать мнение группы в качестве стандарта для формирования собственного мнения. В случае, если склонить группу в пользу собственного видения ситуации не представляется возможным, и доводы группы оказываются в свете имеющихся фактов неубе­дительными и если при этом человек не испытывает желания отмежеваться от группы, то возникает весьма мощная разновид­ность напряженности, существование которой осознавали мно­гие теоретики 50-х годов, включая Хайдера (Heider), Ньюкомба (Newcomb) и Фестингера (Festinger). Для обозначения подобно­го рода напряженности Фестингер ввел термин «когнитивный диссонанс», который он толковал максимально широко, так что под ним подразумевалась любая напряженность, возникающая во множестве ситуаций, когда различные факторы тянут аттитю-ды человека в разных направлениях. В случае социального влия­ния диссонанс возникает между взглядами данного человека и взглядами группы (равно как и ее требованиями в отношении конформности).

Как правило, данный диссонанс разрешается в пользу взгля­дов, разделяемых группой, зачастую путем не просто компро­мисса, а всецелого приятия групповых взглядов при подавлении собственных сомнений. Последствия устранения диссонанса по­добным образом были вскрыты в хорошо известном анализе [про­деланном Ирвингом Джейнисом (I. Janis) в 1982 г.] катастрофи-

7*

100 Глава 2

ческих по своим последствиям военных и политических реше­ний, проистекающих из феномена «группомыслия»*. Его выводы сводятся к тому, что лояльные члены группы подавляют свои сомнения относительно планируемых действий, создавая тем са­мым иллюзию согласия. Эта иллюзия в свою очередь отбивает желание искать в выдвигаемом предложении погрешности и рас­сматривать альтернативные варианты как у верящих, так и у со­мневающихся людей.

Представление о напряженных системах не следует упускать из виду и в ходе рассмотрения нами концепции канальных фак­торов, которое мы предпримем в следующем разделе данной гла­вы. Канальные факторы имеют большое значение, поскольку служат высвобождению или изменению направления энергии в неустойчиво уравновешенных системах — системах, в которых су­ществует напряженность между двумя или большим количеством альтернативных мотивирующих состояний. Выбор линии поведе­ния или аттитюдной позиции в этих случаях иногда зависит от удивительно незначительных изменений параметров ситуации.

канальные факторы

До сих пор мы уделяли внимание только одному аспекту си-туационизма — способности различных обстоятельств вызывать проявление неожиданного для окружающих поведения. Другой его аспект, который мы подспудно имели в виду на протяжении нашего предыдущего обсуждения, состоит в том, что незначи­тельные различия между ситуациями зачастую бывают сопряже­ны с очень значительными различиями в поведении. Когда мы обнаруживаем, что незначительное, на первый взгляд, обстоя­тельство производит огромный поведенческий эффект, мы мо­жем с полным правом заподозрить, что обнаружили канальный фактор, т.е. стимул, или «проводящий путь» для реакции, слу­жащий появлению или сохранению поведенческих намерений особо высокой интенсивности или устойчивости.

Далее мы рассмотрим три классических исследования, на кон­кретных примерах показывающих, каким образом канальные фак-

* Перевод термина «groiipthink» словом «группомыслие» предложен М.А. Коваль-чуком. (Примеч. пер.)

Власть ситуации 101

торы могут облегчать либо затруднять связь между обобщенными аттитюдами или туманными намерениями, с одной стороны, и логически вытекающим из них социальным поведением — с дру­гой. Как мы вскоре увидим, в каждом из этих исследований речь идет не просто о том, что соответствующие манипуляции с па­раметрами среды производят значимые изменения некоторых за­висимых от них переменных. Речь идет скорее о том, что эффек­ты, вызванные этими манипуляциями, были большими по срав­нению с нашими ожиданиями и большими по сравнению с факторами индивидуальных различий, которые обычные люди считают, как правило, наиболее важными детерминантами пове­дения. И наконец, эти эффекты имели слишком масштабные по­следствия, чтобы их можно было игнорировать, задавшись целью осуществить успешное социальное воздействие.

О npogujke облигаций Военного заи/ла.

Во время второй мировой войны правительство Соединен­ных Штатов Америки предприняло ряд кампаний по воздей­ствию на массовое сознание, призванных поощрить людей к покупке облигаций военных займов, выпущенных с целью по­крыть гигантские затраты на ведение военных действий. Прави­тельство обратилось к социальным психологам с просьбой по­мочь повысить эффективность этих кампаний в первую очередь за счет повышения убеждающей силы публичных печатных, ра­дио- и кинообращений.