Подходит к завершающему этапу и эволюция пола воспитания: формируется окончательная половая и сексуальная идентичность взрослого человека, составляющая суть психологического и психосексуального компонентов пола.
В отличие от биологических составляющих, в психологии пола нет «нейтрального», базового, самопроизвольно образующегося ряда. И духовный мир мужчины, и духовный мир женщины выстраиваются активно, целенаправленно, под жестким социальным контролем.
Исследуя общие закономерности психической или социальной жизни, мы нередко как бы усредняем объект рассмотрения, не уточняем, кто он. Просто человек, вообще человек. Но соприкасаясь с реальными людьми (неважно, кто они – наши пациенты или сотрудники, друзья или родные), всегда вносим в эти построения поправки. Нет людей вообще – есть мужчины и есть женщины, со своими особенностями самоощущения, восприятия, мышления, эмоциональной сферы, со своим психическим аппаратом, обеспечивающим адаптацию, устойчивость (способность к выживанию). Я бы даже решился на такую категоричную формулировку: вне пола нет человеческой личности.
Принцип полового диморфизма – единства в раздвоенности, так расшифровал бы я этот термин – можно проследить во всех без исключения областях жизни, в том числе и в тех, где человек, выйдя из компетенции природы (но никогда не порывая с ней окончательно), предстает как высшее ее творение – существо духовное и общественное.
В каждом из известных истории обществ существует какое‑то разделение социальных функций между полами, охватывающее и экономические основы жизни, и семейный уклад, и разнообразные формы общественной деятельности. В сущности, сам процесс воспитания в огромной степени сводится к подготовке нового поколения к исполнению половых ролей, закрепленных в писанных и неписаных законах. С огромным интересом смотрел я американский телесериал «Доктор Куинн, женщина – врач», живо воскрешающий события совсем недавнего прошлого. Ведь что такое сто лет? – Смехотворно короткий срок в человеческой эволюции!
Талантливая, энергичная девушка, дочь врача, одержима идеей, которая нам представлялась бы не более чем естественной: она хочет пойти по стопам отца, ее увлекают занятия медициной – и интеллектуально, и еще больше нравственно, поскольку минуты высшего счастья дарит ей сознание, что она помогает людям, отводит от них смерть, страдания, инвалидность. По себе знаю, какой это сильнодействующий сплав стимулов и как способен он завладеть человеческой душой.
Но проще, кажется, верблюду пройти сквозь игольное ушко, по библейской формуле, чем девушке, живущей в просвещенной стране, впридачу особо гордящейся своим свободомыслием, последовать призванию! Путь к образованию, а затем к профессиональному самоутверждению лежит через преодоление бесчисленных препятствий. Каждый шаг дается с бою, за каждым поворотом ждут новые испытания. Родные, мать, сестры, используют все свое влияние, чтобы помешать девушке сделать выбор, который в их глазах выглядит противоестественным, чуть ли не кощунственным. К лицу ли женщине, существу нежному, чистому, заниматься в анатомичке, соприкасаться с обнаженным телом, в том числе и мужским, лицезреть грубую изнанку жизни, с которой повседневно сталкивается каждый медик! Коллеги демонстративно отказываются принимать в свой круг. Пациенты оскорбляют ее недоверием.
Примечательно, что и отец, с которым зритель знакомится только по рассказам, – его уже нет в живых, – тоже, как можно понять, отдавал известную дань этим взглядам. Но у него выхода не было: слишком сильна оказалась в этом человеке потребность передать кому‑то из детей то, чем он больше всего дорожил в себе. Если бы Господь послал ему сына, наследником, преемником отца стал бы мальчик. Но мужская линия рода прервалась, рождались одни только дочери, вот и пришлось – именно так это интерпретируется в фильме – воспитать одну их девочек так, как если бы она оказалась сыном. Недаром за доктором Куинн закрепилось мужское имя – все в округе зовут ее «доктор Майк», и это как бы снимает часть греха с тех, кто принимает врачебную помощь от женщины, вместо того, чтобы бойкотировать ее.
Преодоление этих стереотипов потребовало от доктора Куинн не меньше усилий и настойчивости, чем чисто профессиональное утверждение в медицине. Будь у нее другой характер – менее решительный и целеустремленный – вполне логичной и оправданной была бы капитуляция на любом этапе борьбы.
Однако сколько бы я ни восхищался феноменальной целеустремленностью героини фильма, вынужден все же признать, что обстоятельства в целом ей благоприятствовали. Она смогла получить образование, то есть существовали в стране учебные заведения, куда пусть с неохотой, но все же принимали женщин, а без этого ни о какой профессиональной карьере нечего было бы и думать. Девушка отрывается от семьи, в одиночку совершает путешествие по железной дороге через весь континент, она официально открывает врачебную практику – все это кажется окружающим нетипичным, вызывающим. Но в то же время мы замечаем, что и женщины, живущие в полном согласии со стереотипами, проявляют достаточно самостоятельности. Они бесстрашны, физически развиты, смело вступают в спор с мужчинами – их голос хорошо слышен в обсуждении общественных проблем, и если утраиваются выборы, женщины участвуют в них на равных правах. Женщина издает городскую газету, другая – содержит кафе, третья знаменита как чуть ли не крупнейший на огромной территории скотопромышленник – с железной деловой хваткой и профессиональным знанием всех тонкостей этого своеобразного бизнеса.
Ничего, кроме уважения, эти дамы в общественном мнении не вызывают. Ни в какой форме не высказываются сомнения: а женское ли это дело?
Все это нисколько не умаляет нравственного подвига героини сериала – как и любого человека, дерзнувшего разрушить стереотип предписанной ему половой роли. Первопроходцам всегда приходится тяжело, независимо от того, на какую дистанцию решаются они оторваться от общего маршрута. В любом случае массовое сознание усматривает в этом вызов миропорядку. Ведь стереотипы половых социальных ролей и связанного с ними поведения только внешней верхушечной частью просматриваются в быту и в обыденных рассуждениях, привязанных к повседневности. Корни же этих установок теряются в толще основополагающих, фундаментальных представлений о мире, о Боге, о предназначении человека.
С этим, к слову сказать, связан один из удивительнейших парадоксов сознания.
Даже малообразованные люди достаточно информированы для того, чтобы улавливать изменчивый, подвижный характер половых ролей – как и всего общественного устройства. Они далеко не совпадают в странах разной культуры, и даже в одной стране, в рамках одной культуры они видоизменяются с течением времени.
Как ни отчетлива биологическая сущность пола, она, когда речь идет о человеке, становится всего лишь канвой, по которой могут быть вытканы самые разные рисунки. Поставим мысленно рядом современного супермена и средневекового рыцаря: что общего между ними? Однако, в каждом из этих образов сфокусированы эталонные признаки мужественности, по‑другому сказать, маскулинности, характерные для своего места и времени. А нынешний госсекретарь США, госпожа Олбрайт, и любимая жена восточного султана? Обе стоят на вершине преуспеяния, мыслимого для женщины. Обе задают тон в массовом сознании – на их судьбу, как на желанный образец, равняются миллионы. Но сходства между ними – едва ли не меньше, чем между каждой из этих женщин и окружающими ее в реальной жизни мужчинами.
Казалось бы, это очевидно. Но сильней очевидности то упорство, с каким мы держимся за принципы половой дифференциации, усвоенные нами в раннем детстве. Империативы пола кажутся непреложными, незыблемыми, заповеданными Богом – если мы в него верим, – либо, с точки зрения атеистов, вытекающими из основных законов мироздания. Вслушайтесь, как мы говорим. Естественное назначение женщины. Естественный долг мужчины. То есть такие же безусловные, непреходящие, как течение реки или восход солнца.
При таком множестве разнородных компонентов даже самое беглое описание пола становится достаточно громоздким. Суммировать все сказанное нам поможет несложная схема:
XY Генетический пол XX
Т Гонадный пол OV
А Гормональный пол Э
&– Гаметный пол &+
М Соматический пол Ж
внутренние, наружные гениталии
вторичные половые признаки
М Гражданский пол Ж
М Психический пол Ж
М Психосексуальный пол Ж
М Социальный пол Ж
Прошу обратить особое внимание на стрелки. Они передают единство системы, последовательность и логику становления отдельных элементов: от генетической программы развития до сложнейших проявлений половой принадлежности – психических, сексуальных, социальных. Это обеспечивает цельность личности, создает базу внутренней гармонии.
А теперь попытаемся представить себе: что происходит в тех случаях, когда последовательность нарушается? Сбой в одном‑единственном звене ломает всю структуру, разрушается целостность, исчезает гармония. Пол воспитания (помните как это было у Жени?) входит в противоречие с гормональным, биологические особенности организма взрывают изнутри всю психическую «надстройку».
В своей великой стратегии природа непогрешима. Доказательство тому – непрерывность самой жизни, которую ежеминутно, со всех сторон атакует смерть. Но в частностях, увы, всемогущая природа допускает ошибки, как это свойственно любому из ее слабых и беззащитных творений.
Двойственность полового развития – одна из самых распространенных и, следует признать, наименее тяжких по последствиям. Организм, за единичными исключениями, остается полностью жизнеспособен: никакого сравнения с какой‑нибудь болезнью Дауна или врожденными пороками сердца. Людей, совмещающих в себе противоположные половые признаки, мы, по инерции, называем больными. Но это неверно. Вспоминаю того же Женю: здоров, как бык! Мощный атлетический торс, неутомимые мышцы, все системы организма работают, как часы. Какая болезнь, даже из разряда самых несерьезных, позволила бы ему выдерживать изнурительный тренировочный режим, все эти адские перегрузки?
К факторам, нарушающим нормальный ход полового развития (я уже упоминал некоторые из них), чувствительны и представители животного царства. Поэтому не редкость – появление странных особей, стоящих где‑то посередине между самцами и самками. Но судя по наблюдениям натуралистов, эгологов и зоопсихологов, с работами которых я имел возможность познакомиться, непохоже, чтобы этот изъян как‑то им мешал! Биологическая программа, свойственная виду такого животного, оказывается усеченной, недовыполненной. Природа не допускает, чтобы допущенная ею ошибка была растиражирована и увековечена в потомстве: к размножению такие особи не способны. Но в остальном они полноценно проживают отпущенный им срок – какой уж каждой из них выпадает на долю.
Все сказанное полностью распространяется и на человека. Казалось бы, ему еще проще должно быть справляться с этой проблемой. Ведь он, в отличие от бессловесных тварей, – существо разумное, он способен разобраться в том, что случилось с ним самим или с кем‑то из ближних.
Но происходит прямо противоположное. Вместо того, чтобы смягчить ошибку природы, люди наслаивают на нее свои собственные. Невольно приходит мне на память стихи Генриха Гейне, хоть и написанные по другому поводу, но полностью отражающие суть данной ситуации:
«Старинная сказка! Но вечно
Пребудет новой она.
И лучше б на свет не родился
Тот, с кем она сбыться должна.»
Старинная сказка
Сколько ей лет, этой сказке? Наверное, не меньше, чем нашей цивилизации.
В 1775 году Екатерина II, просвещенная российская императрица, получила трогательный подарок – специально для нее выполненный перевод из книги «Метаморфоз» Овидия. «Соединение Салмации с Эрмафродитом», – было написано на титульном листе. Сведений о том, почему из всего обширного текста поэмы был выбран именно этот эпизод, я не нашел. Но можно предположить, что сам феномен двуполости занимал Екатерину и литератор, оставшийся неназванным, поспешил преподнести ей отрывок из Овидия как источник информации.
«Метоморфозы» – литературный памятник, время появления которого достоверно известно. Но не забудем, что Овидий не сочинял свои истории о чудесных превращениях. Он черпал сюжеты в античных мифах, которые даже в его эпоху казались седыми от древности. Следовательно, легенда об Эрмафродите – Гермафродите, в привычной нам транскрипции – отражает самые первые впечатления человека о необычном явлении, его озадаченность и попытки найти объяснение, то есть вписать этих странных людей, не мужчин и не женщин, в картину мира, какой она рисовалась примитивному сознанию.
Как гласит миф, Гермафродит от рождения если и отличался от всех других мальчиков, то только своими высочайшими достоинствами. Дитя любви двух богов, занимавших особое место на Олимпе, он унаследовал от родителей не только имена, слившиеся в его имени (по некоторым сведениям, впрочем, первоначально он звался просто Афродитом).
Сын (цитирую по переводу екатерининских времен)
Склонность обоих имел в своей крови,
Он сердцем нежен был,
И нравом был не злобен,
А образом своим обоим был подобен,
Он станом был отец,
Лицом своим был мать,
И можно было в нем обоих познавать.
Так уже в экспозиции миф вызывает к герою отношение, ничего общего не имеющего ни со страхом, ни с брезгливостью. Точнее всего назвать это чувство почтительным восхищением. Выбор на роль матери Афродиты, богини красоты и любви, понятен без комментариев. Но и в отцы Гермафродиту, как я понимаю, был назначен не первый попавшийся. Гермес воплощал идею бесконечного движения, неопределенности, изменчивости жизни, как их представляли себе древние. Он был посредником между богами и людьми, между этим миром и царством смерти, куда сопровождал он души умерших. Несколько снижает его образ общеизвестное амплуа хитреца, ловкача, в каком он предстает во многих мифах. Но не забудем, что ловкость ума, хитрость – это не что иное, как умение манипулировать разными смыслами, таящимися в одном и том же слове, играть противоречивыми свойствами и значениями предметов и событий. Гермес ассоциировался с глубочайшими тайнами мира, манящими и отпугивающими, недоступными пониманию смертных. Недаром, не отдавая себе в этом отчета, мы поминаем этого загадочного бога всякий раз, когда произносим слово «герметичный» (то есть наглухо закрытый, непроницаемый).
Гермафродит получил воспитание, достойное отпрыска таких высокородных родителей. Он рос на горе Ида, во Фракии, в окружении заботливых наяд. В 15 лет, решив повидать свет, отправился странствовать «во области далеки». Путь его лежал в Малую Азию. Пройдя Ликию, очутился в Карии (Икарии), восхитившей его красотами своей природы.
Узрел он в ней леса, узрел долины злачны,
Узрел он озера, источники прозрачны,
И наконец пришел к источнику тому,
В котором роком быть назначено ему.
Как большинство ловушек, расставляемых роком, источник этот не внушал никаких опасений. Чистейшая вода в окаймлении зеленых берегов, прозрачные глубины, мягкое дно – «каменья острые в нем места не имели». Мог ли усталый путник пренебречь этим великолепием?
Оставив героя отдыхать на мягкой прибрежной мураве, поэма переключается на описание героини. Салмация, или Салмакида, была нимфой, жившей при этом источнике. Чарующая внешность сочеталась в ней с неистребимой ленью. Другие нимфы, вооружась копьями и луками, увеселяли себя охотой – Салмакида превыше всего ценила «нерушимый покой». Купаться в источнике, чесать роскошные волосы, убирать голову цветами, любуясь собою в зеркале вод, – других занятий она не желала. «Почто во праздности свою ты младость губишь?» – наперебой укоряли ее подруги. Но успеха не имели.
Для дальнейших событий, для того, что произошло между Гермафродитом и капризной нимфой и в конечном счете погубило обоих, эти подробности совершенно не существенны. Прекрасным видением – в своих прозрачных одеждах, с охапками цветов в «нежных руках» – предстала Салмакида перед отдыхающим на траве героем. Он не знал ничего о недостатках ее характера, как не мог догадаться и о том, что это как бы случайное появление было умелой инсценировкой: Салмакида уже его видела, уже успела в него влюбиться («узря, уже его своим иметь хотела»), но решила не попадаться ему на глаза, пока, как выражаются женщины во все времена, не приведет себя в порядок. Другими словами, порочные наклонности нимфы не могли сыграть никакой роли в том, что Гермафродит ее отверг. Зачем же понадобилось тормозить действие сообщением, никак не влияющим на развитие драматического сюжета?
Но мы забыли о том, что в тексте промелькнуло упоминание о еще одном действующем лице, возможно, важнейшем с позиции тех времен, когда рождался миф. Это действующее лицо – рок, властно управляющей судьбой всех персонажей, не только смертных, но и бессмертных. Не случайно, наверное, причины холодности Гермафродита к прелестной нимфе никак не объяснены: не его мотивы все решали. Нимфа вела себя не так, как ей было положено. На это прямо указывали ее возмущенные подруги: «Тебе ль принадлежит спокойствие сие?» – значит, кто‑то имеет право коротать свой век в блаженной праздности, но только не нимфа, верная спутница прекрасной богини‑охотницы, Дианы. А за строптивость положено суровое наказание: ты полюбишь, но без взаимности.
Дальше по всем правилам развивается сцена обольщения. Салмакида осыпает юношу похвалами, предлагает ему себя в жены, если же он женат, она готова довольствоваться и одной минутой счастья. Гермафродит только краснеет от смущения («но тем свой вид еще прекраснее имеет»). Нимфа же все не унимается. Когда же она начинает вымогать у юноши хотя бы братский поцелуй – но при этом зачем‑то берется рукой за пояс, скрепляющий его одежду, – Гермафродит отвечает, наконец, резкой отповедью. Он твердо говорит, что надеяться Салмакиде не на что, и требует, чтобы она с этим смирилась. В противном случае он немедленно покинет эти места.
Салмакида делает вид, что покоряется. Она удаляется. Вот она уже скрылась в густых кустах. Но, оказывается, во все века люди, привыкшие ставить свое удовольствие превыше всего остального, вели себя одинаково, и даже сам рок бывал против них бессилен.
Притаившись в тех же самых кустах, Салмация подглядывает за успокоившимся возлюбленным: как он раздевается, как начинает купаться в источнике. И вдруг с криком «Не избежишь теперь желаний ты моих!» нападает на него.
Гермафродит не уступает. Начинается борьба. Юноша не может освободиться из цепких объятий, но и насильнице не удается добиться своего. Предчувствуя свое окончательное поражение, она взывает к богам – просит соединить ее «в един состав» с тем, кто пленил ее навеки.
И на удивление снисходительными оказываются боги.
Бессмертные, смягчась
Усердной столь мольбой,
Соединили их тела между собой.
Сему подобятся две ветви соплетенны,
Растущие одной корою покровенны,
Так точно их тела в объятиях своих,
Совокупилися в одно из обоих.
Уж стало их нельзя двоими называти,
Однако ж полы их льзя было познавати,
Хотя и сделались они съединены,
Но в теле стал одном,
Вид мужа и жены.
Ужас Гермафродита, увидевшего себя преображенным, отличным «ото всех на свете», не имеет границ. Даже голос, когда он начинает в отчаянии взывать к родителям, звучит теперь по‑другому – «смешенно».
Но почему, хотелось бы мне понять, это новое существо все же остается Гермафродитом, а не Салмакидой? Идея принадлежала ей. Именно ее странную просьбу выполнили боги, не остановившись перед принесением в жертву прекрасного отрока. Почему же она просто исчезает в результате совершившейся метаморфозы?
Миф тут, видимо, преследует свою логику. Важнейшая его цель состояла в том, чтобы объяснить, как появились среди людей двуполые существа, гермафродиты, а с другой стороны – показать, как следует к ним относиться. Для выполнения этих задач «противная нимфа» никак не подходила, нужен был сын Гермеса и Афродиты. Вернуть ему прежний облик оказалось уже не во власти родителей. Но они нашли все‑таки способ хоть немного его утешить: наделили волшебной силой источник, в котором произошло несчастье. С тех пор каждый, кто касался его вод, переставал быть мужчиной и переходил в «Ермафродитов род». Важную роль играет и подготовленное всем ходом сюжета эмоциональное восприятие героя. Он ни в чем не виноват, ничем себя не опорочил. Он не вызывает ничего, кроме сострадания и трепета перед всемогуществом высших сил, играющих судьбой человека, – то ли по высшим же, недоступным нашему слабому разуму соображениям, то ли во исполнение своих случайных капризов.
Миф, мне кажется, позволяет реконструировать отношение к интерсексуальности (это более строгий синоним гермафродитизма), сложившееся на заре цивилизации. Оно вовсе не было негативным. Фантазии древним было не занимать, они находили точнейшие образы, воплощающие их представления об отталкивающих явлениях, о злых, опасных силах природы. Античные мифы буквально кишат какими‑то омерзительными существами, способными даже современного читателя привести в содрогание. Эти краски полностью отсутствуют в мифе о Гермафродите, поэтическом, светлом, при всей жестокости отраженного в нем события. Сама метаморфоза, преобразившая героя, не вызывает ассоциации с дефектом или уродством. От него не отрекаются родители, давая тем самым наглядный пример всем матерям и отцам, сталкивающимся с подобным несчастьем. Он сохраняет все преимущества своего происхождения. Уже не мифы, а более достоверные источники свидетельствуют, что сын Гермеса и Афродиты и сам считался божеством и временами его культ становился очень популярен – например, в Аттике, в IV веке до н. э.
И еще на одну попутную мысль наводит загадочное исчезновение Салмакиды. Хочу сделать самый горячий комплемент наблюдательности людей, чье совместное творчество дало жизнь мифу. Они совершенно точно уловили важнейшие особенности третьего пола. Хоть в обыденных разговорах и проскальзывают нередко утверждения типа «гермафродит – это наполовину мужчина, наполовину женщина», но в действительности такое равновесие никогда не выдерживается. Даже биологически какой‑то один пол доминирует – и его точное определение как раз и составляет самую сложную, но и самую важную задачу, вырастающую перед врачом. Еще четче проявляется эта закономерность в психической сфере. В согласии с природой или вопреки ей складывается самоидентификация у человека, несущего печать смешанного полового развития, но она формируется по принципу «или – или»: отчетливо женской или мужской. Ни разу не сталкивался я у своих пациентов с каким‑то средним, промежуточным самоощущением, хотя, казалось бы, чего только не навидался за долгие годы. И в литературе подобные случаи ни разу не встречались.
И вновь я прихожу к выводу, что отношение к «Ермафродитову роду» в древнем мире было вполне доброжелательным. Если бы этих людей чуждались, если бы их изгоняли из общества или, тем паче, уничтожали – эти тонкие и точные подробности не могли бы запечатлеться в массовом сознании.
Интересно было бы проследить эволюцию этого отношения в последующие эпохи; но такие разыскания, боюсь, слишком далеко уведут нас от темы. Известно, что взгляды менялись, но никогда, пожалуй, не возвращались к той милосердной, поистине гуманной позиции, которая так и светится сквозь наивную оболочку мифа. Колебания шли между агрессивным неприятием, преследованием, физическими расправами – как, например, в средние века, когда в гермафродитах видели «агентов влияния» нечистой силы, – и холодным отчуждением, приводившим к изоляции.
Примечательно при этом, что буквально до самых последних десятилетий круг представлений об этом природном явлении от века к веку практически не расширялся. Обыватели знали, что «так бывает». Ученые, специализирующиеся в медицине и биологии, могли сопроводить эту констатацию подробным описанием. Но и те, и другие одинаково связывали гермафродитизм исключительно со строением наружных гениталий и набором вторичных половых признаков – и были одинаково беспомощны в рассмотрении причин, в силу которых эти аномалии возникают. И уж подавно бессильны хоть как‑то помочь несчастным.
В этих условиях предубежденность была хоть как‑то объяснима. Смесь любопытства с настороженностью, желание держаться подальше – нормальная реакция на непонятное, таинственное.
А что же теперь, после того, как прорыв генетики, эндокринологии сделал тайное явным, простым, объяснимым буквально на пальцах?
Без вины виноватые
Откроем на удачу еще несколько папок с историями болезней – в дополнение к истории Жени, к которой еще не раз придется мне вернуться. Сразу же уточню: я буду рассказывать в основном о гермафродитах, Женя же к этой категории не относится. Родился он с неправильным строением наружных половых органов, но они, хоть и плохо скроенные, по своей природе были чисто мужскими, как и все другие элементы половой системы. Этот не столь уж редкий дефект на медицинском языке называется гипоспадией. Нет оснований считать его проявлением половой двойственности: природа в таких случаях не ошибается, она просто не очень аккуратно выполняет свою работу.
Это сильно упрощало медицинскую проблему, но нисколько не облегчало судьбу Жени. Как и большинство наших пациентов, он прожил тяжелейшее детство, полную страданий юность – чтобы уже на пороге зрелости лицом к лицу столкнуться с немыслимо трудной задачей перехода в иной пол.
Во многом совпадает с жениной судьба другого моего пациента – Алеши, который тоже рос как девочка и звался Аней. Но характеры у них так же не схожи, как суровые северные леса, окружавшие с детства Женю, с ласковым, щедрым Причерноморьем, где вырос Алексей. Девочка Аня казалась открытой, веселой, общительной. Женя переживал свою беду в одиночку. У Алеши был союзник, даже, можно сказать, сообщник – мать. Она помогала ему хранить тайну, поддерживала, хотя тоже, как и мать Жени, ничего не делала для того, чтобы решить главную проблему своего ребенка.
«Когда мне было два с половиной года, мы жили на берегу моря, в рыбацком поселке, – читаем в записях Алеши. – Я купался в море. К этому времени я уже помнил мамино наставление, что мне нельзя купаться без трусов. Я старательно выполнял это условие (иначе меня не опускали бы купаться). Среди моих сверстников это не вызывало особых размышлений. Я их обычно всех бил. Но помню, один раз они меня довели до слез, и я с воплем: „Когда у меня уже все будет, как у мальчишек?“ – кинулся к матери. Она стояла с отцом на пороге нашего дома. Дом был на горочке, волны в шторм доставали и до домов, а потому их строили на насыпи. Я смотрел на родителей снизу и плакал. Они переглянулись, отец ухмыльнулся, а мать стала мне говорить, что так нехорошо, чтобы больше этого не было, что я девочка.
В школе меня дразнили «пацан». Я не знаю, почему. Я старался вести себя очень прилично. Но мне все говорили, что я как мальчишка. Ходить я любил в штанах, это были шаровары, которые мне шила мать. Она часто спрашивала: не говорит ли кто‑нибудь обо мне плохое? Было понятно, что она имеет в виду. Она очень боялась, что я чем‑то себя выдам. Несколько раз я пожаловался, что меня дразнят мальчишкой. Она стала расспрашивать: почему? Что я делаю? И в конце концов запретила мне бегать в этих шароварах.
Нашими соседями была такая же семья, как и наша. Отец у них тоже пил и когда напивался, разгонял семью – жену и дочь – по всей деревне. Дочери было 16 лет, она училась в 9 классе. И была очень красивой. Мне очень нравилось ее имя и она сама. Она любила рисовать, и я тоже, приходя домой, изрисовывал всю чистую бумагу, какую находил. Рисовал цветы, деревья, пушки. Раз нарисовал отца, который бил мать. Про этот рисунок мать сказала, что так рисовать не надо, отец может обидеться. Но он, когда увидел, сказал, что правильно – раз было, значит было. Вообще он старался убеждать меня в обратном, чему учила мать, даже в мелочах. Если мать говорила «нельзя» – а говорила она это обычно по делу, – то отец всегда разрешал. Я это принял к сведению и пользовался, когда мне что‑то хотелось или, наоборот, не хотелось делать.
Во втором классе я подружился с девочкой. Она мне нравилась, потому что ее звали тоже Дина. Мы много проводили времени вместе. Но я часто ее бил, а она бегала к матери (точнее, у нее была мачеха) жаловаться. Ее перестали пускать ко мне, а меня к ней. На этом дружба наша закончилась. В классе я сидел за партой с мальчиком, звали его Вова. Он был маленький, но храбрый, даже отчаянный. И нас двоих боялись. Он неважно учился, я ему помогал, и это укрепляло нашу дружбу.
Это было, наверное, самое счастливое время у меня. Я учился отлично. Четверок не было. Нарушения дисциплины мне сходили с рук, как лучшему ученику. Правда, однажды случилась неприятность. Я подрался на перемене с второгодником. Он был большой и сильнее меня, но я разбил ему нос, а он порвал мне платье. На уроке он написал мне угрожающую записку с крепкими ругательствами. Я ответил ему тоже крепко. Но когда бросал записку, это увидел учитель и прочитал ее. Это было ужасно, стыдно и страшно. Нас оставили после уроков, ну и все такое. Говорили одно: как я, девочка, мог такое написать? Но ведь после школы я все время играл и вообще проводил время с ними, с мальчишками. Этот урок я надолго запомнил.
В четвертом классе я по‑настоящему влюбился. Это не шутка. Все те чувства, которые я испытал, после лишь повторялись, они мне были уже знакомы. И даже потом они были такими же. Я страдал. Звали ее Нина. Она была очень смуглая, красивая. Но она любила одного из моих друзей, Петьку. Это было очень трудно для меня. Я ей ничего не мог сказать, и так и не сказал. Женщины этого типа нравятся мне до сих пор. Иногда на улице вижу похожее лицо, и что‑то внутри вздрагивает.»