До пубертатного периода все так и пребывали в неведении. Ни внешним обликом, ни характером, ни привычками Рита не отличалась от сверстниц. Была послушной, исполнительной девочкой, никому не доставляла хлопот. Училась средне, но из класса в класс переходила без затруднений. В коллективе чувствовала себя легко, безропотно выполняла общественные поручения, но к лидерству никогда не стремилась.
Только в одном, рассказывала впоследствии Маргарита, обнаруживалась ее скрытая до поры до времени органическая особенность. Девочке было неведомо чувство страха. У нее не сжималось сердце, когда ей, совсем маленькой, читали страшные сказки, став постарше, она бестрепетно воспринимала пугающие истории, от которых бледнели ее подружки. Могла отправиться ночью на кладбище, купаясь, заплывала далеко от берега. В этом, подчеркивала Маргарита, не было никакой бравады, она не ощущала внутреннего напряжения, какое обычно бывает связано с решимостью преодолеть боязнь. Было, по ее собственным словам, «внутреннее безразличие», «недопонимание опасности».
По всей вероятности, если бы с девочкой в то время близко познакомился опытный психолог, он отметил бы и другие штрихи, заставляющие предположить некую эмоциональную недостаточность. Но причин обращаться к психологу не было. Ребенок спокоен, ведет себя так, как по мнению старших, ему положено, ни с кем не конфликтует…
Тревоги начались, когда у сверстниц Риты появились первые признаки полового созревания. Почему не приходят менструации? Почему не начинает формироваться грудь? Время шло, а превращения в девушку, чего сызмала с волнением ждут все девчонки, даже не намечалось. Рита росла, но внешне оставалась такой же, какой была в 10–11 лет. И это в конце концов заставило ее обратиться за советом к эндокринологу.
|
|
После углубленного обследования был, наконец‑то, поставлен диагноз: дисгенезия тестикулов (евнухоидная форма). Сам этот термин указывает на двойственность половых признаков, сложное переплетение мужского и женского начала. Приставка «дис» («dys») означает нарушение, порок, в данном случае – порок развития (точное значение латинского слова «genesis»). Смысл лечения должен был свестись к преодолению этой раздвоенности.
Несмотря на однозначность генетического пола и наличие мужских половых желез, все специалисты, принимавшие участие в обследовании, сошлись на том, что доминирует у этой пациентки женское начало. «Достроить» ее половую сферу в этом направлении можно было за счет более простых и щадящих методов, в частности, хирургических. Что же касается психологических аспектов пола, то тут вообще не возникало никаких сомнений. И по самоощущению, и по душевному складу, по манере вести себя Маргарита полностью соответствовала тому, что значилось в ее документах. Складывалось даже такое впечатление, что ни в какой психологической коррекции вообще нет необходимости – обычная, «беспроблемная» девушка, готовая добросовестно исполнить любую роль, традиционно назначаемую представительницам ее пола…
Эндокринологи, исходя из своих соображений, включили в план лечения гормонотерапию. Начались регулярные инъекции женских гормонов, и «гадкий утенок» буквально на глазах превратился в очаровательную девушку. Мало того, что фигура приобрела женские очертания, движения стали мягкими и плавными – откуда не возьмись, появились красивые, пышные волосы, ожили и по‑особому заблестели глаза. Я заметил, что Маргарита испытывает волнение, разговаривая с молодыми людьми, пытается с ними кокетничать, что раньше было ей никак не свойственно. Сексуальные переживания вообще до сих пор были ей совершенно не ведомы. Теперь, накануне менструации, ее впервые посетили яркие эротические сновидения.
|
|
Но истинное чудо перевоплощения для меня заключалось не столько в этих метаморфозах, сколько в стремительной психологической трансформации.
И прежде никто не считал Маргариту человеком черствым, бессердечным. Она были внимательна к родным, всегда готова прийти им на помощь. Но только теперь ей самой стало понятно, что во всем этом она проявляла себя не более чем примерной ученицей. Она была хорошо запрограммирована – какие слова следует произносить в тех или иных случаях, каких жестов требуют различные житейские ситуации. Но за этим безукоризненным поведением не было душевного тепла, спонтанных эмоциональных импульсов.
Встречаясь, например, с родителями или с сестрой после разлуки, Рита демонстрировала живейшую радость – но только потому, что так было принято в их семье. Так на ее глазах вели себя другие. На самом же деле она никогда не грустила, отрываясь от дома, и никогда не торопила дни, мечтая о возвращении. Душа молчала – так же, как в ситуациях, способных вызвать страх. То же происходило и в случаях, когда кому‑то из родных требовалась помощь: «Я знала, надо помогать другим, делал все правильно, но как‑то холодно, без души», то есть без живого соучастия, без сострадания, даже когда близкий человек оказывался в беде.
|
|
Насыщение организма женскими гормонами – процесс, по своей природе чисто биологический, – пробудило душу, вывело ее из спячки. Захотелось вдруг прижаться к матери. Вспыхнула неизведанная теплота к местам, где прошло детство и ранняя юность, – они стали казаться самыми милыми и красивыми. Рита заметила, что теперь она другими глазами смотрит на детей. Как девушку, не обремененную домашними нагрузками, Риту и раньше часто просили присмотреть за детьми, и она, в соответствии с прочно усвоенной программой поведения, с готовностью соглашалась. Нянькой была надежной, внимательной, усердной. Кто же мог догадаться, что за этим скрывается бесчувственная, холодная исполнительность робота? «Когда дети плакали – собственные Ритины слова, – я старалась их успокоить, но той жалости, какую я испытываю сейчас к маленьким детям, к этим беспомощным комочкам, я никогда не ощущала».
Во время наших бесед Рита часто жаловалась, что ей не хватает слов – слишком яркими и пронзительными оказывались новые впечатления. А ведь ничего в сущности, вокруг не изменилось, та же обстановка, те же люди… «Мир стал другим», «все трогает меня глубже и ярче», «я ощущаю даже скорость, с какой возникают и угасают в моей душе разные эмоции, могу оценить их глубину»… Мне казалось, что пациентка достаточно внятно передает свое душевное состояние, но ей, захваченной новыми, непривычными переживаниями, формулировки казались слишком бедными.
Подъем на новый уровень эмоциональной восприимчивости, к счастью, не оказался преходящей реакцией на лечение. Маргарита осталась и дальше жить в этом неожиданно распахнувшемся перед ней многоцветном мире. И мир этот принял ее со всем радушием. Вскоре я узнал, что Рита вышла замуж и счастлива. Единственным напоминанием об ошибке природы навсегда осталась невозможность стать матерью. Конечно, это огромное лишение. Но сильные духом, жизнерадостные люди всегда находят способ компенсировать его для себя…
Итак, состоялся нечаянный эксперимент, ставший возможным благодаря исключительному стечению обстоятельств: длительное развитие структур головного мозга, начиная с внутриутробного периода, в условиях недостатка половых гормонов; адекватная чувствительность к ним тканей и органов, в первую очередь нервной системы; достаточно быстрый темп их нарастания в организме – своего рода гормональный удар; и не в последнюю очередь – высокий интеллектуальный уровень пациентки, ее способность к самоанализу.
Что же показал опыт? И до него связь между гормонами и эмоциональной сферой человека была очевидной. Но понять характер этой связи, разгадать ее внутренние закономерности казалось задачей непосильной. Наблюдения, тесты, прямые интервью, сопоставление мнений людей, соприкасающихся с данным человеком в разные моменты его жизни – все это мало что давало. Каким бы подробным и точным ни получался психологический портрет, не проясненными оставались пути формирования составляющих его черт. Что определяет природа, органика? Что появляется благодаря воспитанию и самовоспитанию? Что привносят никем не предусматриваемые обстоятельства, поминутно рождающиеся в бесконечном потоке жизни? И как размотать этот сложный многофакторный клубок таким образом, чтобы в руках оказалась одна‑единственная, ни с чем не переплетающаяся нить – влияние гормонов?
Экспериментаторы, работающие с лабораторными животными, действуют в таких случаях с жестокой целеустремленностью. Они удаляют одни ткани и органы, вживляют другие, вводят в кровь препараты и вытяжки – конструируют как бы заново организм, в котором присутствуют только интересующие их взаимосвязи. Помните смелые опыты на кроликах, позволившие французским эмбриологам разгадать загадку внутриутробной половой дифференциации? Слово «эксперимент» есть и в нашей профессиональной лексике. Но означает, оно, естественно, совсем другое. Любое воздействие на человеческий организм допустимо лишь при том обязательном условии, что оно отвечает конкретным задачам лечения.
Нарушение полового развития, с которым появилась на свет Маргарита, – явление, встречающееся во врачебной практике достаточно редко, если же учесть обширную внутреннюю дифференциацию, счет, возможно, вообще пойдет на единицы. Но благодаря этому частному случаю приоткрылось окно, ведущее к одной из величайших в мире тайн – к тайне личностного своеобразия, пусть это касалось всего лишь некоторых черт личности. Но зато опыт получился таким прозрачно чистым, как только может примечтаться самому добросовестному экспериментатору.
В том, что ток половых гормонов растопил душевный холод, резко усилил яркость эмоционального восприятия, для меня не было большого открытия. Мне неоднократно приходилось наблюдать за действием половых гормонов, да и элементарный здравый смысл подсказывает, что они прямо предназначены для такой «работы». Но удалось продвинуться дальше – получить достоверное подтверждение причастности эстрогенов к инстинкту самосохранения, к оберегающему человека чувству опасности, к такому сложному душевному состоянию как ностальгия. Четко обозначился и тот радикал, который половые гормоны вносят в формирование социально запрограммированных поведенческих установок, лежащих далеко в стороне от сексуальной сферы: подчинения моральному долгу, заботы о детях, помощи ближнему.
Чистоте эксперимента во многом способствовало и то, что для Маргариты результат гормонального лечения явился полной неожиданностью: она никак не была настроена на какие‑либо перемены, так что «почудиться» ей ничего не могло. В отличие от большинства наших пациентов, эта девушка никогда не чувствовала себя несчастно. Чем‑то она напоминала героиню трогательной оперы Чайковского, Иоланту – слепую принцессу, не ведавшую о своей слепоте, а потому уверенную, что и другие довольствуются лишь слухом и осязанием. Так и Маргариту никогда не огорчала скудость ее духовного существования – ничто не подсказывало ей, что все может быть по‑другому.
Фильм напомнил мне еще об одном опыте, выросшем из спонтанно возникшей ситуации. На экране – Ваня‑Таня с грудным младенцем на руках. Она располнела, черты лица несколько удлинились, во всем облике появилась размягченность, свойственная беременным на последнем сроке и только что родившим женщинам (один наш врач, человек прямой и грубоватый, выразился еще более определенно: «Смотрите, как наша Танюша обабилась!»). Но ведь известно, что ни забеременеть, ни родить мужчина не может, а в биологическом смысле организм Вани‑Тани остался во многом мужским. Что же случилось?
Тане посчастливилось с замужеством. Но ни муж, ни она сама не представляли себе семейной жизни без детей. Выход был один – усыновление. Так поступают многие. Но именно потому, что их опыт был у Тани перед глазами, ей хотелось сохранить все в строжайшей тайне. Вообще‑то симулировать беременность нетрудно, но очень рискованно. Подойдет время «рожать», а ребенка не окажется. Но тут пришли на помощь мы, использовали все свои связи с городскими медицинскими службами. Только с одним условием: Таня позволит наблюдать за собой, будет безропотно сдавать анализы и отчитываться обо всех своих ощущениях. Рассчитали сроки, заручились обещаниями, наладили связи с роддомами. У каждой женщины есть близкий круг, претендующий на получение информации с первого дня задержки. Таня и в этом проявила предусмотрительность.
И вот с того самого момента, как начали отсчитываться недели этой псевдобеременности, в анализах стали появляться признаки характерного гормонального сдвига. Таня, как и прежде, принимала эндокринные препараты, но менструации у нее прекратились. В журнале наблюдений записаны жалобы на тошноту и эпизодические головокружения. Увеличились грудные железы, резко потемнели ореолы сосков.
С усыновлением все прошло гладко. Таню поместили в роддом, она увидела ребенка, ей дали его подержать – и организм отреагировал на это, как на самые настоящие роды. Появился озноб, поднялась температура. Есть не хотелось, но мучила жажда. Ощущалось резкое напряжение в грудных железах. В последующие три месяца вес увеличился на 6 кг. А через полгода – тоже в соответствии с природным календарем – началось обратное развитие процессов, характерных для последового периода.
Ни у кого из окружающих не появилось и тени сомнения в том, что и беременность, и роды были настоящими.
Возможно, вам вспомнился широко известный феномен мнимой беременности, при котором тоже на пустом месте возникает полная иллюзия этого состояния. Сходство, действительно, есть. Но есть и одно принципиальное отличие. В случае мнимой беременности сама женщина свято верит в то, что ждет ребенка. А Таня знала, что это не так, – она всего лишь играла роль. Так же прилежно и старательно, не упуская из виду ни одной мелочи, как осваивала женскую роль после смены пола. Она изменила режим питания, стала читать книги об уходе за новорожденными, делала специальную гимнастику, выбирала фасон платьев, старалась больше бывать на воздухе, естественно много говорила о предстоящем событии – все ее поведение соответствовало этой искусственно созданной ситуации. И такая игра оказалась убедительной не только для подруг и соседей, но и для ее собственной эндокринной системы, которая отреагировала на нее, как на самую настоящую беременность.
Первым у Тани появился мальчик. Но ей очень хотелось иметь дочь, да и вообще она считала, что детей должно быть минимум двое. Так что спустя пару лет, на тех же условиях, мы повторили тот же опыт. И он дал тот же самый результат.
К тому времени уже была достигнута полная ясность в том, как действуют гормоны на психическую сферу, в том числе и на поведение человека. Но есть ли обратная связь, влияет ли психика на деятельность эндокринной системы? Это казалось вероятным, шли разговоры, выдвигались гипотезы, но многофакторность, многорядность обоих процессов, психического и эндокринного, смазывала картину. И снова наша врачебная работа дала уникальную возможность подобраться к самой сердцевине явления. Мы впервые с такой наглядностью увидели, как работает эта обратная связь, как без всякой биологической подсказки, реагируя на одни только психические импульсы, включается эндокринный механизм.
А вот еще одно лицо появляется передо мной на экране. Ирина Вячеславовна Голубева, профессор‑эндокринолог, единственный в своем роде специалист, связавший все свои научные и врачебные интересы с гермафродитизмом.
Далеко не каждый врач может работать с этой группой пациентов. Милосердие, доброта, желание помочь страдающему человеку – эти качества вообще неотделимы от нашей профессии. И все же есть разница между самым внимательным врачом и, допустим, матерью больного, его женой или другом: врач сосредоточен прежде всего на своих лечебных проблемах, а личные трудности, жизненные обстоятельства, интимные переживания больного охватывает как бы боковым зрением. Да и откуда бы в ином случае он брал время и силы на выполнение своих прямых обязанностей! То же – и в отношении готовности лечиться, готовности соблюдать предписания, которых не хватает очень многим людям. Есть какая‑то граница, которую врач не может и не должен переходить, – между областью врачебной компетенции и личной волей и ответственностью пациента.
Профессиональное общение с гермафродитами перечеркивает эти не писанные, но четко исполняемые правила. Врач чаще всего становится первым в их жизни человеком, кому они рассказывают о себе все, и долго еще продолжает оставаться единственным. Чтобы что‑то получилось, отношения должны быть глубоко личными. Ведь невыносимо тяжкий груз страданий, обид, недоумений по поводу несправедливости жизни врач должен разделить с пациентом по меньшей мере пополам. Кому угодно можно сказать: я тебе все объяснил, предупредил о последствиях, теперь решай сам. С этой категорией больных такая отстраненная позиция неуместна. Ведь многие из них приходят к нам, дойдя до такой предельной степени отчаяния, когда следующим, самым простым и логичным шагом кажется самоубийство. Если подходить с правовыми мерками, психически они не больны – то есть полностью дееспособны, могут нести все бремя ответственности за свое будущее. Но фактически это не так. Когда ты видишь перед собой человека, полностью дезориентированного, растерянного, пребывающего в плену чудовищных заблуждений, все разговоры о суверенности личности начинают казаться пошлейшей демагогией. Вопрос стоит так: ты врач, должен принять за этого больного правильное решение и суметь его выполнить. В противному случае жизнь этого человека навсегда останется на твоей совести.
В той давней статье, на которую я уже ссылался, говорилось о том, как чудодейственно активизирует пациентов установка на смену пола. Говоря об этом, я ничуть не погрешил против правды. Но чтобы такая установка появилась, нам обоим с Ириной Вячеславовной Голубевой порою требовались годы.
Записки Жени, с которых я начал эту главу, особенно интересны тем, что показывают эту тяжелейшую борьбу изнутри – шаг за шагом. Сейчас самое время к ним вернуться. Итак, первый раунд. И первый острейший конфликт. Позиция пациентки (пока пациентки) однозначна: любой ценой остаться женщиной. И к этой цели Женя идет с тем же фанатичным упорством, с каким в недавнем прошлом завоевывались спортивные победы.
Быть всем – или оставаться ничем
– Все равно вы должны мне помочь, – твердила я.
– То есть подвергнуть тебе кастрации? Ведь то, о чем ты просишь, означает именно это, – снова и снова объясняла Голубева. – А что потом? Мужские признаки исчезнут. Но женщиной ты не станешь. Как и до сих пор, будешь всего лишь играть ее роль. Замуж не выйдешь. Здоровье потеряешь. А путь в большой спорт уж точно себе перекроешь. Хочешь ты этого?
Но я стояла на своем.
Пригласили на совет еще одного специалиста – немолодого подвижного профессора, беспрерывно курившего трубку. Потом он стал самым близким мне человеком, но поначалу… «Видишь, как хорошо! – вскричал он, услышав, как меня зовут. – И менять ничего не придется!» Я сразу поняла, что он имеет ввиду, и еще больше ожесточилась.
В конце концов договорились, что на полгода я уеду домой, и если не передумаю, врачи сделают то, о чем прошу.
Как прошли для меня эти месяцы, лучше не вспоминать. Пришлось обо всем рассказать дома. Впервые мы открыто обсуждали эту тему. Мать, сестры – у них в голове не укладывалось, что дочь и сестра может превратиться в сына и брата. Но сказали они то, что, наверное, и я сказала бы на их месте: врачам виднее, как они советуют, так и надо поступать. Но переступить через себя я была не в состоянии.
Когда вернулась в Москву, со мной пришлось разбираться психиатрам. Профессор – тот самый – навещал меня постоянно.
– Ну как, изменился твой взгляд?
– Нет. И не пытайтесь меня переубедить. Будет все, как я хочу.
– Но ты понимаешь, что я не могу дать согласие на то, чтобы тебя изувечили, даже по твоей собственной воле?
Короче, мы оба оказались в тупике. И тогда он предложил поставить опыт. Лечь в мужское отделение под видом мужчины и под вымышленной фамилией. Пожить среди мужчин. Побыть в мужской роли. «Что ты теряешь?»
Женя – прерву ненадолго его рассказ – абсолютно точно характеризует создавшееся положение. Действительно, создалась патовая ситуация. Мне было бы проще, если бы я имел дело с тупым упрямством. Но тут было другое. Женя не столько оборонялся от меня, сколько наступал. И у него не было недостатка в аргументах, которыми он и меня пытался сломить, и в самом себе поддерживал сознание собственной правоты. Да, это был сильный противник!
«Прекратите давить на мою психику! – писал он мне из одного больничного корпуса в другой, где помещалась наша лаборатория: чтобы внести какое‑то разнообразие в наши изнурительные дискуссии, я попросил его изложить свои доводы на бумаге. – Я прекрасно понимаю, что вы хотите мне только хорошего, чтобы я испытала все человеческие радости, хотите, чтобы я имела семью, детей. Я была бы самым счастливым человеком на земле, если бы это могло сбыться, но только оставаясь при этом женщиной. Я также знаю, что Вы хотите компенсировать все мое ужасное прошлое счастливым будущим. Но своего мнения я не изменю. Я знаю, что мне будет трудно. Как женщина я буду – ноль, то, что сделают мне – фикция, не более. Но мне будет легче, чем это было раньше, и к такой судьбе я готова. Вы говорите, что и череп и фигура у меня останутся мужского типа. Но при чем тут это? Кроме Вас, никто никогда не обращал внимания на форму моего черепа. Мне достаточно того, чтобы у меня удалили то, что мне не нужно, оформили то, чего недостает. Совсем хорошо, если путем пластической операции удастся сгладить мои резкие черты лица. И все, большего мне не требуется. Я не собираюсь, А. И., проводить свою жизнь на пляже. К тому же я – лыжница, много работала над развитием своих мышц. И если бы вы сравнили фигуры балерины Надежды Павловой и лыжницы Галины Кулаковой, тогда увидели бы, насколько они отличаются, первая – совершенство женской фигуры, вторая – одни мышцы…
В общем, А. И., каким я хочу видеть свое будущее, Вам хорошо известно. Решение это окончательно. Я взрослый человек и в состоянии понять, на что иду. Того, что вы предлагаете, никогда не будет. Если бы мне было 3–5 лет – тогда другое дело, но теперь – ни за что. Вы вот говорите, что я всю жизнь играю чужую роль. Я с этим согласна. Какую‑то роль играем мы все. Но почему моя роль – не моя? Если бы не мои грубые, резкие черты лица и некоторые анатомические детали (никак не найду подходящее слово), Вы не смогли бы отличить мое поведение от поведения других девчонок. У меня с ними были прекрасные отношения (а не искусственные). Слышите, я не хочу быть… Даже писать не хочется это слово. Я все умею: и шить, и готовить различные варенья‑соленья, и пироги печь. С чего же вы взяли, что у меня не женский тип психики? И травиться или давиться я не собираюсь (как поступили Ваши бывшие пациентки). Я чертовски люблю жизнь, несмотря на то, что она так несправедливо отнеслась ко мне. Да, я знаю, что по‑прежнему буду несчастна, навсегда останусь одинокой. Но мне будет немножко легче. По крайней мере не придется соблюдать чудовищную конспирацию, отравлявшую все мое существование.
По‑своему Вы, может быть, тысячу раз правы, когда говорите, что я отказываюсь от своего счастья, но я делаю это сознательно. Я всю жизнь хотела быть только женщиной и продолжаю верить, что мне можно помочь в этом отношении. Знали бы вы, сколько во мне энергии, жизни, азарта. Все дело в том, что обстоятельства не позволяют мне раскрыться в полную силу. Но как бы трудно мне не было, ничто и никогда не сломит меня, не из того материала я сделана. А. И., хочется быстрее кончить с этим делом, и так целый год выпал у меня из жизни. Если уж природа обделила меня нормальными человеческими радостями – буду искать утешения в спорте, учебе, работе. И как бы вы ни жали на меня, используя различные приемы внушения, как бы не расписывали предстоящие ужасы моей жизни, я своего решения не изменю. Не делайте этого больше, прошу вас. Все равно Вы ни в чем меня не убедите».
Заметили ли вы одну интересную особенность этого письма? В нем, вопреки явной необходимости, отсутствует слово «мужчина». Один раз Женя даже специально оговаривает, что ей неприятно его писать. Это и подсказало мне выход. Я вспомнил, что такое же неприятие встречал у религиозных людей к слову «черт». Там было понятно, что создает этот барьер: непреодолимый страх, имеющий сильнейшую бессознательную компоненту. А разве исключается такой же комплекс у Жени? Наши долгие беседы позволили мне догадаться, что где‑то в тайниках сознания у него давно поселилась мысль, что он в действительности – мужчина, но эта мысль была ужасна (значит, правы его преследователи?), и он упорно гнал ее от себя. Уже достаточно, чтобы на слово образовалась своего рода аллергия! Но было и еще кое‑что.
Сторонясь людей вообще, Женя особо остерегался сближения с мужчинами, точнее – с мальчишками, с которыми вместе учился, занимался спортом. Они не особо реагировали на него как на девушку, но ведь могли! Женя видел, как завязываются романы, как то одну, то другую его подругу кто‑то начинает «кадрить», по естественной склонности человеческой психики он начинал примерять эту ситуацию на себя – и буквально терял сознание от ужаса. Вот так подойдет, приобнимет – и сразу почувствует, что вместо груди у него два комка ваты! Слегка прикоснется к щеке – и ощутит характерное покалывание! Женя считал себя большим знатоком людей. На самом же деле, рассматривая окружающих из своего психологического убежища под одним‑единственным углом зрения: исходящей от них опасности, – он и вправду во многом был дикарем. Пребывание в женской среде еще кое‑как его просветило, мужчин же он вообще почти не знал, а то, что принимал за знание, было на самом деле набором самых фантастических предположений.
Выбираясь из этого лабиринта, я и наткнулся на мысль о мужском отделении. Сначала она показалась мне неисполнимой технически, к том же достаточно рискованной. Что за маскарад в официальном государственном учреждении! Какое право я имею совершать подлог – а манипуляции с гражданским полом, не говоря уж об использовании псевдонима, по‑другому не назовешь, – да еще толкать на это заведующего мужским отделением, человека, отвечающего за порядок! Но время и в самом деле поджимало, а других вариантов я просто не видел.
Вообще, должен сказать, при смене пола нередко приходится идти на самые дерзкие авантюры. Однажды моим пациентом был выдающийся спортсмен, обладатель международных званий и титулов, и его переход в женский пол грозил обернуться громким скандалом. Если при таких необычных обстоятельствах исчезает имя, то как быть со сложившейся иерархией, с рекордами, с чемпионством? Что, например, скажет серебряный призер, когда узнает, что золотой медалист, которому он уступил первенство, был фигурой как бы мифической?
Пришлось пойти на сомнительный со всех точек зрения трюк. Была инсценирована гибель чемпиона в автомобильной катастрофе. В газетах прошла информация, спортивное руководство получило целый ворох соболезнований…
Уговорить Женю оказалось намного труднее, чем руководителей больничной администрации. И тут, тоже почти случайно, мне удалось нащупать прием, который в дальнейшем служил верную службу. Я имею в виду перемену имени. Практического смысла в этом не было никакого. Но психологический эффект оказался сногсшибательным. Оказалось, что под псевдонимом человек способен совершать поступки, которые его «Я» считает категорически неприемлемыми! Впервые я понял, что имя – это не просто знак, отличающий человека от других людей. Это важнейший элемент его личностной структуры…
Но вернемся к рассказу Жени.
«Когда в палате, где уже лежали шестеро мужчин разного возраста, появился седьмой, никто не обратил на него внимания. Парень как парень.
Первые две недели прошли в страшном напряжении. Не сразу осознала, как отпадают одна за другой привычные проблемы – как одеться, как раздеться, как лечь. Тут‑то ко мне не к чему придраться, внешне я именно такая, как все! Не надо думать о голосе. Не надо ни от кого прятать свои ноги, вообще следить за позами…
Труднее всего оказалось с речью. Вот уже никогда бы не подумала! Говорить, как я привыкла – «взяла, пошла, видела» – здесь было нельзя. А «взял, пошел, увидел» никак не выговаривалось, возникала какая‑то необъяснимая неловкость. Само собой выработалось какое‑то странное наречие, без личных окончаний. Допустим на вопрос, читали ли я такую‑то книгу, начинала отвечать: «да, чита…» – а далее язык сам нащупывал безличную форму: «… читать приходилось». Вот если бы мне раньше нужно было сыграть мужскую роль в какой‑нибудь сценке, я бы сделала все на высшем уровне, нигде даже не запнулась А сейчас, когда я не играла роль мужчины, а старалась им стать, возник такой неожиданный тормоз. Даже мои письма того периода – все они написаны на таком нейтральном языке. И подписаны – Женя. Не Евгения. Но и не Евгений. Когда в отделении кричали: «мужчины, на обед» или «мужчины, пить лекарства», меня всякий раз передергивало. Я – мужчина?!
Но вот мне разрешили выходить в город, и только тут я поняла, как сильно изменилась за последние недели. Ездила на метро, свободно ходила по улицам, забредала в магазины. С интересом рассматривала прохожих – это я‑то, всегда смотревшая только под ноги, чтобы не встретить ничьих недоуменных, изучающих взглядов. И ничто внутри не закипало, когда слышала: «Молодой человек, не знаете, который час?» Даже куртка моя, женского покроя, с белыми пуговицами, не особенно смущала: как я убедилась, никто не обращал на нее внимания.
Часами сидела я у окна и думала, думала… Как быть? Три пути передо мною. Продолжать жить как раньше – невыносимо. Уступить уговорам врачей – немыслимо. Ну, и третий выход – крайний. В моем положении и это не исключалось. Жить на нейтральной полосе в условиях двуполого общества невозможно – когда тебя, во всем остальном здорового человека, рассматривают, словно живой экспонат кунсткамеры. Мысль о самоубийстве начинает казаться самой логичной. Но у меня, несмотря ни на что, интерес к жизни никогда не пропадал.