Пациентку я буду называть Брона. Она профессиональный психиатр и проходила у меня анализ в течение 18 месяцев. Самой яркой чертой, проявившейся у нее после первого года, была проекция враждебности. Ее поведение было весьма агрессивным и вызывающим, в то же время, она считала, что защищается от агрессии других. По происхождению, она была старшей дочкой в семье фермера. Как, наверно, в любом фермерском сообществе, все в семье вращалось вокруг наследования земли. В Северной Ирландии, наряду с правилом, что землю наследует старший сын, большую роль играет религия. Если, например, семья не в состоянии содержать ферму, ожидается, что ферма будет продана семье того же вероисповедания. Из поколения в поколение эти нормы собственности являются предметом споров. Когда Броне было двенадцать, ее отец погиб в автокатастрофе. В ходе анализа почти сразу же обнаружилось, что в ее отношениях со старшим братом присутствовала обоюдная зависть и взаимное, насмешливое унижение. После гибели отца ее 14-летний брат внезапно оказался в роли естественного наследника.
Брона рассказала мне, как повлияла на её семью смерть отца. Ее отец торговал скотом. Раньше на ферме всегда было много посетителей, покупателей и продавцов. Теперь активная жизнь здесь замерла. Мать из всех сил старалась удержать дело от развала, пока не подрастут дети, а в более широком семейном кругу начались конфликты. Брона видела полное отсутствие поддержки со стороны родственников отца, завистливых и враждебных, желавших прибрать к рукам ферму. Она идеализировала ближайших родственников, а людей вне этого круга воспринимала как врагов. В личной жизни она была склонна воспринимать тех, кого любила больше всего, как потенциальных недругов, и предпочитала компанию людей, открыто враждебных, при этом считая их уязвимыми. В работе она хорошо относилась к наиболее трудным больным, однако с менее тяжелыми пациентами вела себя вызывающе.
Событие, о котором я хочу рассказать, произошло на втором году анализа. Брона позвонила, чтобы отменить сеанс. Вечером на следующий день она объяснила причину. Арестовали двоих ее младших братьев. В полиции сослались на Закон о борьбе с терроризмом, и она целый день хлопотала, чтобы их освободить. То, что она рассказала, было для меня полной неожиданностью. До этого я ничего не знала об их отношении к террористической деятельности, в качестве участников или жертв. Она связалась по телефону со своим адвокатом, который сказал, что сможет помочь лишь после того, как они обратятся за юридической поддержкой. Через местного полицейского Брона передала братьям записку, но те не послушались совета. Только к вечеру они попросили прибыть адвоката и, после его вмешательства, были освобождены под залог. Потом при встрече они рассказали ей, что ситуация не казалась сначала серьезной и поэтому они проигнорировали записку. Брона сказала, что причиной ареста было то, что братья вложили деньги в дело одного дальнего родственника. Она описала этого родственника как известного мошенника. Когда обман раскрылся, он обвинил одного из братьев в том, что тот по телефону угрожал обратиться к террористам за помощью в возврате денег. К тому же возникли вопросы относительно того, во что были вложены деньги: подозревали, что дело касалось торговли оружием.
В конце сеанса Брона описывала ситуацию так, как будто она уже разрешилась, ведь братья осознали, что допустили глупость. Родственник забрал заявление об угрозе. К этой истории я отнеслась с большим подозрением. Я знала, насколько неоднозначна обстановка в том фермерском районе, откуда она родом. Близость к границе, где находились убежища террористов, позволяла использовать фермерство как ширму для террористических вылазок за кордон. Вдобавок мне было известно, какие большие деньги делались на торговле оружием и, вполне возможно, что сомнительное предприятие действительно имело отношение к терроризму. На какую-то минуту мне пришла мысль, что с ее идеализацией семьи, Брона наивно исключила причастность братьев. Трудно было поверить, что люди, жившие в такой обстановке, надеялись выйти под залог благодаря пустым разговорам, без помощи адвоката. Закон о предупреждении терроризма позволяет полиции держать людей под арестом долгое время без предъявления обвинения. Права арестованного ограничены. Я не могла понять, почему они так упорно отказывались от помощи.
Подход, который я выбрала на этой стадии анализа, заключался в том, чтобы отразить Броне способ её общения с людьми, показать ей то послание, какое она передаёт другим. Причиной для этого было то, что на несмотря на всё большее осознание иррациональности своего ожидания враждебности от других, Брона по-прежнему видела в этом надежную защитную позицию. В силу этого она недооценивала действие своей провоцирующей манеры общения на других. Я учитывала вероятность того, что в переносе ее идентификация со мной (как и она, католиком) могла привести к каким-то догадкам о путях получения мною информации. Учитывая влияние контрпереноса я должна была рассмотреть, не основывается ли моя реакция на моем собственном неодобрении и страхе перед любой причастностью к терроризму, на желании заставить пациентку выйти из игры, если она была хоть в чем-то замешана.
На следующий день я коротко изложил, почему считаю рассказ Броны неполным, на основе общеизвестных в Северной Ирландии фактов. Я показал, насколько ее история выглядела подозрительной. Она поняла меня и в ответ очень подробно поведала о пережитых ею и ее родными страданиях. Примерно в то время, когда умер отец, организованное террористическое насилие обострилось. Она описывала страх, вызванный террористической акцией против соседей. Целая семья лишилась дома, сгоревшего от зажигательной бомбы, подложенной в почтовый ящик. Ее спальня находилась как раз над входной дверью. Она по несколько раз проверяла все защёлки на дверях и окнах, не спала по ночам, боясь, чтобы не случилось нечто подобное. В то время как мать, стараясь содержать ферму, возлагала на братьев все большую ответственность, Брона боялась за них. Она рассказала случай, когда спецотряд полиции застрелил молодого соседа, который, как было всем известно, был умственно неполноценным. Полиция заявила, что он пытался бежать из-под стражи, тогда как ходили слухи, что полицейские сами приказали ему бежать, а потом выстрелили в спину. Спустя пару месяцев ее младшего брата задержали представители того же спецподразделения. Приставив дуло к голове, они велели бежать через поле, но тот отказался, помня о случае с соседом. Позднее его отпустили.
Брона рассказала мне и о совсем недавнем инциденте, произошедшем уже в период наших сеансов, но о котором она раньше умолчала. Каждый год разгорался спор относительно традиционного шествия, проводимого близ ее дома. Этот ежегодный парад был из тех, которые считаются сектантскими, и он был горячей темой и камнем преткновения в мирном процессе. В это время насилия и вражды соседский сын ранил ее собаку из огнестрельного оружия, что ясно ассоциировалось с сектантским насилием. Муж Броны встретился с соседом, и тот убедил его, что это была чистая случайность. Она рассказала, что муж и сосед какое-то время спорили, но в конце концов пришли к компромиссу. Они даже немного сдружились, увлеченно обсуждали свои политические различия. Передавая свою историю, Брона подчеркивала отсутствие агрессивности у нее и у членов семьи по отношению к экстремистски настроенным соседям, способность преодолевать противоречия. Это казалось мне еще одним свидетельством динамики проективной идентификации в ее межличностных отношениях, при которых Брона чувствовала себя комфортнее с теми, кто был враждебен или агрессивен.
Лишь по прошествии нескольких месяцев я обнаружил более ранние истоки этой защиты. Когда отец еще был жив, они поддерживали тесные отношения с кузенами, имевшими ферму неподалеку. Оставив в стороне раннюю динамику их взаимоотношений, для настоящей статьи будет достаточно описать более позднюю роль этих родственников. У них постоянно были трения с полицией из-за антиобщественного поведения. Проблемой моей пациентки было сходство фамилии. На полицейских постах братьев часто останавливали и допрашивали по причине родства, которое тем приходилось отрицать - таково было условие выживания. Они могли стать объектом насилия просто по ассоциации. Начиная с этого момента мы исследовали раннюю динамику привязанности отца к этим родственникам наперекор неодобрению матери. Именно отрицательное отношение матери привело к изоляции и отсутствию поддержки после смерти мужа. Идентификация Броны с идеализированным отцом, который принимал и поддерживал этих родственников, поставила ее перед неразрешимым конфликтом. Брона сближалась с теми, кто был враждебен, считая их ранимыми, и всякий раз переживала разочарование и обиду, когда они обращали на нее свою агрессию. Ее видение мира как злого и чуждого получало регулярное подтверждение.
Первоначальный стиль общения Броны напомнил мне о той всеобщей подозрительности, которая была характерной чертой жизни в нашей стране. Неадекватная коммуникация может быть обусловлена идентификацией со своей семьей или культурой вплоть до полного забвения иной перспективы у слушателя. Повышенная подозрительность, стимулированная фантазиями насилия, может быть спроецирована слушателем на отсутствующие элементы. Получив новую информацию о насилии, с которым столкнулась пациентка, я смогла лучше понять перенос. Ранее я не понимала, из чего могли проистекать такие враждебные защиты. Взаимоотношения со старшим братом играли важную роль, но, как я полагаю, последовавшая угроза реального насилия в период траура усилила ее страх одиночества и отвержения.
То, что я была подозрительной и, возможно, спроецировала на пациентку свою наивность относительно опасности, по-видимому, было частью моей собственной динамики. В заключение я расскажу, как после событий, которые помогли мне в моих раздумьях о насилии, я научился более тщательно заботиться о своей безопасности.
Опыт насилия в обществе
На заре карьеры я работала терапевтом. Самым ярким событием той поры была голодовка в тюрьме. Заключенные-республиканцы требовали, чтобы с ними обращались как с военнопленными, отделив от обычных уголовников. Эту акцию община поддержала серией мятежей и городские гетто были оцеплены армией и полицией. В качестве врача я пересекала линию баррикад, выезжая на вызов, и однажды даже был случай, когда ряды вооруженных людей в масках расступились, чтобы дать мне дорогу. Мои друзья были напуганы моими поступками, но я не могла упустить возможность принять участие в этих исторических событиях (и я оптимистично полагала, что они таковыми станут). Однажды ночью, когда я возвращался с очередного вызова в центре города, молодежная банда швырнула зажигательную бомбу в полицейский броневик прямо передо мной. И хотя я не пострадала, я вдруг поняла свое безрассудство и в будущем старался не подвергать себя опасности.
Пример Дейрдре иллюстрирует влияние раннего физического и сексуального насилия на её участие в насилии, происходящем в нашем обществе. Именно опыт работы с пациентами, агрессорами или жертвами, привел меня к мысли о том, что насилие в Северной Ирландии, по-видимому является политически мотивированным и как таковое, имеет те же корни, что и в любом обществе. Мой опыт помог мне увидеть насилие как реальность существования и угрозу безопасности. Самый волнующий рассказ я слышала от пациента, уцелевшего после авиакатастрофы. В авариях, что время от времени происходят, отчасти бывают виноваты сами жертвы из-за своей беспечности. Думаю, в этой беспечности проявляется проекция враждебности, ведущая к смешению между фантазией насилия и реальным физическим риском. В ряде случаев обсуждение аналитической работы с пациентами, склонными к насилию, приносило неожиданные результаты. Тревога в контрпереносе описывалась просто в терминах враждебности при проективной идентификации. Я спрашивала терапевтов, которые представляли случаи, о том, как они реагировали, когда существовала угроза физического нападения. Их ответы убедили меня, что реальность угрозы насилия часто игнорировалась, хотя и была возможность повлиять на данное положение ддел. Я чувствую, что способна ясно мыслить, лишь тогда, когда позаботилась о моей личной безопасности. Может быть, это очевидная истина, но очевидным часто пренебрегают.
Литература:
1. Hayman A. (1965) Psychoanalyst subpoenaed. The Lancet, October 16, pp.785-786.
2. Sandler J. (1976) Counter-transference and Role-responsiveness. Intern. Review of Psychoanalysis, 3:43-47.
3. Sandler J. (1993) On Communication from patient to analyst: not everything is projective identification. Intern. Journal of Psycho-Analysis, 74:1097-1107.
Перевод И. Перелыгина