Пташка не сделал и сотни шагов по шоссе, как увидел в канавке у самой дороги небольшой костер и рядом с ним под сломанным старым деревом, выступавшим из темноты, кузов одинокой машины.
«Неужели наша полуторка?» – радостно подумал Пташка.
Однако у костра никого не было.
Подойдя к огню, Пташка поправил обгоревшие сучья и с ожиданием всмотрелся в темноту. Ему все казалось, что вот‑вот появится дядя Федя или шофер Гриша. Может быть, они где‑нибудь тут ищут его, Пташку. Вот, наверно, ему попадет за то, что отстал в дороге! Ну, пусть попадает, только бы они пришли поскорей!
Никто, однако, не появлялся.
Пташка подошел к машине и через стекло посмотрел в кабину: «Пусто!» Тогда он вскочил на колесо и заглянул на всякий случай в кузов: там ли еще втулка и его пальтецо, бутылка с молоком и лепешки? Ничего похожего!
Там стояли какая‑то бочка, ящик и были еще другие вещи, прикрытые брезентовым пологом.
«Не наша совсем полуторка», – с огорчением понял Пташка.
В это время из темноты с лаем выскочила собака – мохнатая, черная, с рыжими подпалинами и светлым пятном на лбу.
Пташка в испуге так и остался стоять на колесе, ухватившись рукой за борт.
Вслед за собакой появился старик с охапкой сухих стеблей прошлогодней полыни. Он был в потертом брезентовом плаще.
– Назад, Туман! – крикнул он, бросив охапку у костра и торопливо подходя к Пташке. – Ты чего тут рыщешь? – грозно обратился он к мальчику.
В его сердитых глазах, упрятанных под насупленными седыми бровями, и во всем его большом лице с крупным и круглым, как картошина, носом, по‑хозяйски расположившимся между багровых щек, не было в этот миг ничего, что могло бы подать надежду на пощаду.
Пташка и рта не успел раскрыть, как старик больно схватил его за руку, сдернул с колеса и приволок к костру.
– Кто ты такой есть? А? Говори! – хрипел он.
– Я, дедушка, думал, что это наша машина, – пролепетал Пташка. – Я у вас ничего не хотел взять! Честное пионерское, ничего! Вы не думайте! Я от своей машины отстал…
– Кто тебя знает, – недоверчиво сказал старик, все еще не отпуская Пташкину руку. – Может, ты отстал, а может, и нарочно сюда пришел поживиться… Пропуск, небось, у тебя не выправлен?
– Пропуск у меня не выправлен, – пробормотал совсем смущенный Пташка. – А разве сюда надо пропуск выправлять? Я не знал!
– А как же иначе? – сказал старик, отпустив, однако, Пташкину руку. – Да уж там пусть разбирают – чего ты знал, чего не знал, – продолжал он. – Мы вот с Туманом (он кивнул на собаку, которая, однако, с безразличным видом легла у костра) должны тебя для порядка заарестовать и препроводить куда следует.
Пташка стоял, боясь шелохнуться.
Старик же неторопливо достал из кармана трубку, набил ее табаком, спрятал в карман кисет и, отыскивая в костре подходящий уголек, продолжал все тем же зловещим тоном:
– Так, так… Отстал, говоришь. А где же отец‑мать у тебя? Знают они, что ты тут за чужим добром охотишься? Ну, что же замолчал, а?
– Что же я буду говорить, раз вы честному пионерскому не верите! – обиделся Пташка.
– Так ты, выходит, к тому же и пионер? – укоризненно заметил дед.
– И пионер, а как же! Кого хочешь спросите! – вызывающе заговорил Пташка, задетый словами старика. – У меня и галстук есть, только днем жарко было, так я его в карман положил.
Пташка достал галстук и стал повязывать его на шею.
– Ишь ты какой, – сказал старик, еще раз внимательно посмотрев на Пташку. Затем он стал молча раскуривать свою трубку, как видно опять потухшую. – Небось отец с матерью и знать не знают, где ты теперь бродишь? – снова сказал он.
Пташка не отвечал.
– Что же молчишь? Совестно стало? – продолжал старик.
Пташка вдруг засопел, шмыгнул носом и отвернулся.
– Ты чего? – испугался дед. – Ну чего ты, малый? Не надо, не надо, брось!
Он подвинулся к Пташке и положил ему на плечо руку. Но Пташка отстранился.
– А чего пристали‑то! Папку моего фашисты убили, и маму тоже, а вы – пристаете! – глотая слезы, с обидой проговорил он.
Старик растерянно крякнул и махнул рукой. Большое лицо его сжалось, будто от боли.
– Ладно уж, ладно… Не плачь! Чего уж теперь делать, – забормотал он. – Зовут‑то тебя как?
– Митей, – сказал Пташка.
– Ну вот, Митя, так, стало быть, ты меня не бойся, это я так только – для острастки.
Пташка молча посмотрел на деда уже без всякого страха.
– Так ты, Митя, куда путь‑то держишь? – продолжал дед.
Пташке пришлось рассказать о том, куда он ехал и как отстал от дяди Феди.
– Ничего, человек не иголка: либо он тебя, либо ты его обязательно сыщете, – уверенно сказал дед.
Он поправил костер, подбросил в огонь сушняку и долго молчал. Потом, обратив на Пташку лицо, освещенное внезапным лукавством, сказал, усмехаясь:
– А здорово же я тебя напугал, малый, а!
– Не так уж… – ответил Пташка угрюмо. – А вы, дедушка, кем тут работаете? – спросил он погодя.
– Я к сыну еду, тоже на гидроузел, – сказал старик. – Мы вон с Туманом, – он кивнул на собаку, – девятый день едем. Сначала по Каме все плыли, а потом и по самой по матушке по Волге. Теперь уж нам совсем немного осталось. Посадил нас на пристани один попутный шофер, да подшипник у него расплавился. Вот и стоим в пути, ждем, а он на автобазу ушел.
– Так вы тоже не здешний? А еще говорили – пропуск зачем не выправил! – заметил Пташка с упреком.
Дед усмехнулся.
– Чтоб знал наших! – сказал он, довольный произведенным на Пташку впечатлением.
– Это ваша собака? – спросил Пташка.
– Туман‑то? Мой он, известно. Вот уже два года как старуха моя померла, так я все с ним. Он у меня, что твой человек, все понимает. Я и на пароход ему билет выправлял, как настоящему пассажиру, только, верно, подешевле с него взяли. Что, Туман, доволен? – спросил он и, нагнувшись, потрепал собаку по спине.
Туман только зевнул и облизнулся.
– Вишь, доволен как, – сказал дед. – Все понимает! Не отличишь нипочем от человека.
– А я думал, вы тут канал роете, – сказал Пташка, и в его голосе послышалось явное разочарование.
– Канал? Канал тут сын мой роет. Про Сарафанова слышал, небось? – Дед расстегнул свой плащ и вынул из кармана новенькой, синей спецовки сложенную в несколько раз газету. – Грамоте разумеешь?
– Почему же не разумею! – обиделся Пташка.
– А разумеешь, так вот посмотри, что про него пишут.
Дед развернул газету и протянул Пташке.
При свете костра Пташка увидел портрет молодого человека в пиджаке с галстуком. Что‑то в его лице показалось Пташке знакомым. «Сарафанов – бригадир монтажников, один из передовых людей гидроузла», – прочел он под портретом.
– Видел теперь! – гордо сказал старик, забирая газету, словно боясь, что Пташка помнет ее, и снова бережно спрятал в карман. – Первейший человек стал! – продолжал он. – А ведь давно ли я его крапивой порол, сорванца!
– Крапивой? – удивился Пташка. – За что же, дедушка?
– Заслужил, коли так, – сказал дед. – Озорной был, страсть! Вашего брата, мальчишек, не проучить во‑время, так, гляди, и толку не будет.
– А ваш сын, Сарафанов, на какой машине работает?
– Он у меня на всяких машинах работает, с понятием парень! – сказал дед. – Теперь вот шагающие экскаваторы собирает. Ты, чай, еще не видел таких?
– Нет, я, наверно, уже видел, – сказал Пташка, вспомнив недавнее приключение. – Я, дедушка, иду сейчас по степи, а он как начал на меня шагать, как нача‑а‑л!
– Да нужен ты ему очень! – сказал дед. – Он, небось, котлован пошел рыть. Видел, котлован роют? – Дед указал рукой на земляные холмы. – Шлюз будут строить, а еще, слышь, насосную станцию. Тут, милый, разных машин на сто верст наставлено. А всего больше в этих вот местах. Тут, шофер мне сказывал, пароходы, как по лестнице, будут взбираться на ергеня. Вот она, земля, как разворочена везде! Сразу и не поймешь, что к чему. Тут, смотришь, роют, там – шпунты бьют, а около – бетон укладывают, арматуру везут. Заводов понастроено, машин нагнали видимо‑невидимо! Я уж и так говорю Туману: по старому понятию, такие дела одному богу делать положено, а теперь, погляди, сам человек за них взялся – моря устраивает, рекам указывает, куда надо течь. Вот мы тут с тобой сидим и ничего себе, в ус не дуем, а скоро по этому самому месту пароходы пойдут.
Туман поднял голову и некоторое время, казалось, с интересом прислушивался, но затем устало закрыл глаза и, положив голову на вытянутые лапы, задремал, словно все, что говорил дед, было ему уже хорошо известно.
Пташка молчал, о чем‑то задумавшись.
– Дедушка, а бог тоже экскаваторами море рыл? – спросил он на всякий случай.
– Кто его знает, – отмахнулся дед. – Бога, говорят, монахи выдумали, а вот чем он реки рыл да моря – не додумались сказать: ума не хватило.
Он зевнул и пошел к машине. Вернувшись, дед расстелил на земле у самого костра брезент и спросил:
– Ты, небось, есть хочешь?
– Не так уж… – застенчиво сказал Пташка.
Дед принес из машины корзинку, в которой оказались хлеб, помидоры и сваренные вкрутую яйца. Он сам очистил для Пташки яйцо, подвинул ему большую помидорину и соль, завернутую в тряпочку.
Ужин был очень вкусный. Туман тоже получил кусок хлеба и, зажав его передними лапами, неторопливо грыз, наклоняя голову набок и молча глядя на деда и на Пташку.
Шофер все еще не возвращался.
– Отдохни, Митя, – сказал дед Пташке. – Наверно, умаялся за день.
Пташка прилег и долго лежал у костра, глядя, как тлеют обгоревшие сучья, и слушая неторопливую речь деда.
– Теперь в степи самая жизнь и начинается. Как море будет, то и гуси сюда поналетят, и утки, и другая птица. Рыбу опять‑таки разведут. Чайки появятся. Опять же, и хлебопашество настоящее тут пойдет. Слыхал я, хлопок сажать собираются. Тебе, парень, благодать: ты всего навидаешься. Нам‑то, старым, и то посмотреть охота. Я вот все думаю: ученые наши, уж верно, молекулу какую выдумают, чтобы жизни дать продление…
Дед говорил долго, но глаза у Пташки как‑то сами собой сомкнулись, и он незаметно уснул.
Ему снилась степь, и будто по ней, как по реке, плывут льдины – далеко‑далеко в распахнутую настежь весеннюю даль. И на одной льдине сидит молодая женщина, расчесывает волосы и заплетает их в косы. А глаза у нее синие‑синие. «Ты уже больше не спишь в корзинке?» – удивленно спрашивает она. «Это, наверно, моя мама», – догадывается Пташка. И мать берет его за руку, и они вместе идут по степи. Но в это время из‑за бугра выходит шагающий экскаватор, похожий на гуся, величиной с дерево. Переваливаясь на лапах, он подходит все ближе, и вдруг, изловчившись, клювом вытягивает из кармана у Пташки табель.
«А ну‑ка, посмотрим, что у тебя тут», – говорит он.
Пташке становится страшно, он хочет бежать, но ноги не слушаются. И вот он видит: в степи стоит парта, такая же, как у них в классе, и за ней сидит Власьевна и решает задачу. «Делится или не делится?» – спрашивает Власьевна. Но Пташка не успевает ответить: Туман громко лает около него. «Это, наверно, во сне», – догадывается Пташка и просыпается.
Небо стало бледным. Холмы, ночью казавшиеся черными, теперь песчано‑желтого цвета. Чувствуя неприятный озноб в спине, Пташка приподнимается на жестком брезентовом ложе. Он видит, что дед попрежнему сидит у костра, только лицо у него заспанное, борода нерасчесанная, мятая. Рядом с дедом стоит какой‑то парень с пухлыми губами, в расстегнутом ватнике, из‑под которого видна синяя футболка.
Да ведь это Григорий, шофер с дяди Фединой полуторки!
– Здравствуйте, – виновато произносит Пташка. – Как же вы меня тут нашли?
НА БОЛЬШОМ ШАГАЮЩЕМ
– Да, задал ты нам работу! Всю ночь тебя разыскиваю, – ворчливо говорил Григорий, усаживаясь вместе с Пташкой в кабину полуторки. – Разве это положено – из грузовика молчком сходить? Да если тебе что надо, ты, первое дело, стучи кулаком по кабине, чтоб я, шофер, знал. А так, потихоньку, – это куда же годится?
– Ладно, не кори ты его, – примирительно увещевал дед. Он протянул Пташке на прощанье руку: – Прощай, путник! Жаль с тобой расставаться, да у каждого человека своя дорога.
– А вы когда поедете, дедушка? – спросил Пташка: ему тоже было жаль оставлять старика.
– Будет и нам путь, – сказал дед.
Мотор зашумел, полуторка тронулась. Туман стоял на дороге и недоуменно смотрел им вслед. Казалось, махни Пташка рукой, и собака понесется к нему что есть духу.
– Где же дядя Федя? – спросил Пташка, когда они уже неслись по шоссе.
– А вот подожди – задаст он тебе за твои проделки! – уклончиво сказал Григорий.
Полуторка свернула с дороги и прямо через степь, покачиваясь на буграх, подошла к подножию земляной горы.
Экскаватор стоял тут на самом краю глубокого ущелья, очевидно вырытого им самим. Громадная трубчатая стрела, от которой, как от корабельной мачты, тянулись во все стороны стальные тросы, простиралась в самое небо. Сверху свисал на двух стальных канатах железный ковш величиной с кузов большого грузовика.
На одном из бортов экскаватора была укреплена кабина, напоминавшая капитанскую рубку.
Вдруг стеклянная рама кабины приподнялась и оттуда высунулся по пояс дядя Федя.
– Что, поймал беглеца? – закричал он. – Давай‑ка его сюда на расправу!
Вслед за Григорием Пташка поднялся по маленькой приставной лестнице и вошел в корпус машины.
Как и всякому мальчику его лет, Пташке давно хотелось побывать на экскаваторе. Несмотря на свою тревогу, он с любопытством оглядывался по сторонам. Они очутились в большом зале, заставленном моторами и от этого похожем на обычный заводской цех. Тут все было железное: железный пол, стены, железные станки, железный шкаф, железные нары, железные канаты, намотанные на высокий барабан лебедки. Через отверстия в крыше эти канаты уходили к вершине стрелы. В углу на железном ящике были нарисованы белой краской череп и две скрещенные кости. «Высокое напряжение. Смертельно опасно», – прочел Пташка.
Рядом висел плакат:
«Будь осторожен! Ухарство и молодечество к добру не приведут!»
Григорий стал подниматься по железной лесенке на верхнюю площадку.
Пташка покорно следовал за ним. У него было такое чувство, какое бывает у провинившегося ученика, когда его ведут в кабинет директора.
– Прошу покорно, – церемонно сказал Григорий и распахнул дверь.
Стеклянная кабина была насквозь пронизана солнцем. Против двери, у поднятой рамы, стояло обитое кожей железное кресло, рядом на железной переборке виден был щиток с приборами.
Дядя Федя сидел на обыкновенном домашнем стуле, казавшемся странным в этой обстановке. Перед ним на столике лежал лист с крупной печатной надписью: «Схема смазки». Напротив, поблескивая черными живыми глазами, стоял, внимательно глядя на Пташку, человек в комбинезоне.
– Здравствуйте, – еле слышно сказал Пташка и уставился в пол, чувствуя на себе строгие и внимательные взгляды взрослых.
– Здравствуй, – сказал дядя Федя ледяным голосом и встал со стула. – Ты что же это за номера такие выкидываешь?
Пташка молчал.
– Еду по шоссе, гляжу – костер дымит. Слез, подхожу – а он спит себе невинным сном на брезенте и хоть бы ему что! – с удовольствием доложил Григорий.
– Та‑ак, – произнес дядя Федя. – Тебе что же, не понравилось с нами?
– Я нечаянно… – сказал Пташка. – У меня кепка на дорогу упала…
Волнуясь, он рассказал все, как было.
– Хорошо, что меня нашли, – сказал он под конец. – Вы, дядя Федя, на меня не сердитесь… Я теперь, в случае чего, буду прямо кулаком по кабине стучать!
– А мы тут с товарищем Полыхаевым думали, что ты с нами и знаться не хочешь! – сказал дядя Федя. И вдруг обхватил Пташку за плечи, привлек его к себе и спросил, усмехаясь: – Так, значит, рад, что нашелся?
– Еще бы! – сказал Пташка, прижимаясь к рукаву его гимнастерки. – А вы что тут делали?
– Да вот втулку на место ставили. Всю ночь возились, только что кончили. Сейчас опробовать будем.
По железному полу застучали шаги. В кабину вошел человек в комбинезоне, в керзовых сапогах и маленькой кепочке, из‑под которой виднелись белые, как лен, волосы.
– Товарищ начальник смены, осмотр механизмов закончен! Экскаватор готов к выемке! – сказал он Полыхаеву отчетливо, как военный. Его молодое лицо и чуть прищуренные смышленые глаза светились.
– Хорошо, – сказал Полыхаев. – Включите синхронный двигатель.
– Есть включить синхронный двигатель! – сказал молодой экскаваторщик и вышел. За ним ушел и Григорий.
Послышался ровный и сильный гул.
Полыхаев уселся в кресло, к ручкам которого были приделаны рычаги, и ногой двинул педаль.
Железный пол кабины дрогнул и стал как бы уходить из‑под ног. Пташка, чтобы не упасть, схватился рукой за спинку стула.
Сквозь стекло он увидел, как поплыла мимо степь, сдвинулся в сторону земляной холм, и стрела, перечертив небо, замерла над ущельем.
Ковш, как громадная хищная птица, упал вниз, с налету вонзился железным клювом в кремнисто‑глинистый грунт и стал, скрежеща, зачерпывать землю. Раздался легкий щелк переключаемого рычага, наполненный землей ковш взмыл на воздух и под завывающий звук наматываемого троса поплыл над степью. Он поднялся к самому гребню холма, на мгновенье замер, опрокинулся и, не ожидая, пока вывалившийся грунт достигнет земли, снова, прочертив небо, упал в забой.
– Мягко идет, – одобрительно сказал дядя Федя.
– Хорошо! – удовлетворенно заметил Полыхаев.
Глядя на экскаваторщика, Пташка подумал, что и сам он тоже мог бы управлять рычагами – до того простыми и легкими казались все движения Полыхаева.
Но вот моторы смолкли. Полыхаев внезапно встал с кресла.
– Приготовиться к шаганию! – крикнул он в радиорупор, и звук его голоса отдался далеко в степи.
– Ну, нам пора, – обращаясь к Полыхаеву, сказал дядя Федя. – Прошу вас, следите хорошенько за смазкой – тогда втулка долго не выработается!
– Да уж теперь будем смотреть! Спасибо вам, Федор Денисыч!
Полыхаев поднялся и с уважением пожал руку дяде Феде.
Дядя Федя и Пташка спустились по лесенке в машинный зал и оттуда на землю.
– А где же он столько силы берет? – спросил Пташка.
Дядя Федя указал на черный резиновый канат, вьющийся по земле, как большая змея, и объяснил, что по этому кабелю на экскаватор поступает электрическая энергия очень большого напряжения.
– Видишь, сколько он тут земли наворочал?
– Это все он? – удивился Пташка, оглядывая горы насыпанной вокруг земли.
– Он самый, – сказал дядя Федя. – Если бы попрежнему, по старинке работать, с лопатами да с носилками, тут бы тысяч десять потребовалось рабочих. А то, может, и того больше. Вот сейчас мы берем груз с двадцатиметровой глубины. За один раз он зачерпывает ковшом почти вагон земли и перебрасывает на сто тридцать метров. Вот сам гляди: это примерно как с одного конца футбольного поля на другой.
Сверху послышался голос Полыхаева.
– Выброс! – скомандовал он.
Внутри корпуса снова загудели моторы. Металлическая площадка сбоку экскаватора сдвинулась вперед и стала опускаться на землю. Теперь она походила на широкую ступню.
Моторы загудели напряженнее. Тяжело опираясь на свои железные ступни, экскаватор качнулся вперед, сдвинул с места свой корпус и проволок его по земле на расстояние обыкновенного человеческого шага. И опять боковые площадки поднялись немного над землей и переместились еще метра на два вперед. Опираясь на них, гигант опять передвинул свое грузное туловище еще на шаг.
– Пошел! – закричал Пташка. – А я думал, он быстрее шагает. Так я его сразу обгоню…
– Это, конечно, твое преимущество, – усмехнувшись, сказал дядя Федя. – Но ведь он у нас сделан не для прогулок по степи. Зато, видишь, какие горы остаются на его пути!.. Посторонись‑ка! А то, чего доброго, он тебе на ногу наступит – запрыгаешь: у него ступня весит тридцать семь тонн!
САПЕРСКАЯ МОГИЛА
И вот снова они едут по шоссе.
Дорога уходит все дальше в степь. Песчаные горы то отодвигаются в сторону, то совсем пропадают из виду. Только стальные вышки высоковольтной линии шагают попрежнему рядом с дорогой, поддерживая на железных коромыслах тяжелые, провисающие над землей провода.
С машины степь кажется пятнистой, серо‑зелено‑рыжей. У самой дороги видны сизые метелки низкорослой полыни, степные колючки, бурые, уже выжженные солнцем плешины, и ничего больше.
Только раз Пташка увидел суслика. Встав на цыпочки, зверек с храбрым любопытством смотрел на их машину, словно хотел сказать: а я вас совсем не боюсь. Иногда попадались грачи, в блестящих черных костюмах, важно раскланивающиеся на все стороны.
Пташка уже несколько раз приподнимался во весь рост и, держась за борт рукой, смотрел, не виден ли Дон. Но впереди была только бесконечная степь.
«Вот если бы я пешком шел – досталось бы мне!» – подумал Пташка.
В легком колеблющемся мареве возникали над степью то круглая вышка водопроводной башни, то высокие фермы копров, то кружевные стрелы подъемных кранов и экскаваторов.
Потом все это уплывало куда‑то в сторону и через несколько минут возникало опять, уже в новом направлении.
Пташка смутно понимал, что здесь, в степи, осуществляются громадные работы, которые изменят степь.
Машина замедлила ход и, свернув к обочине шоссе, остановилась.
Дядя Федя вылез из кабины и заглянул в кузов.
– Я здесь, – сказал Пташка. Ему показалось, что дядя Федя хочет проверить, не потерялся ли он опять.
Но дядя Федя сказал:
– Выходи, Митя, пройдемся немного.
Пташка соскочил на землю и, с удовольствием разминая ноги, догнал дядю Федю. Они медленно поднялись на прогретый солнцем пологий склон, поросший шелковистым ковылем. Дядя Федя остановился и обнял Пташку за плечи.
– Ты отца своего помнишь? – спросил он.
Пташка почувствовал, что ему передается взволнованное, сосредоточенное состояние, владевшее сейчас дядей Федей.
– Не знаю… – растерянно сказал он. – Маму я, наверно, помню… Я ее сегодня во сне видел…
Дядя Федя вздохнул, внимательно посмотрел Пташке в лицо и, не сказав ничего, пошел дальше.
Они взяли немного в сторону, спустились под уклон, и Пташка совсем рядом перед собой увидел вдруг невысокий могильный холм и звезду над маленькой деревянной пирамидкой.
Дядя Федя снял фуражку. Следуя ему, Пташка тоже стянул с головы свою кепку и молча стал перед могилой, читая скорбные слова:
Здесь похоронены саперы
АНТОН ТРАВНИКОВ,
МИХАИЛ СИЗОВ,
ТИМОФЕИ ПТАХИН,
Героически сражавшиеся