Элизабет попробовала возражать, но Ричард, несомненно вдохновляемый высоким представлением о долге, сумел настоять на своем, и вскоре они подошли так близко, что могли ясно расслышать каждое слово, произносившееся на поляне.
— Птицу эту нам надо заполучить,— говорил Натти,— хоть честным путем, хоть нечестным. Охо-хо, я-то знавал времена, когда дикая индейка не была редкостью в этих местах. Ну, а теперь они попадаются только на Виргинских перевалах. Оно, конечно, жареная индейка повкусней куропатки будет, хоть, на мой взгляд, нет ничего лучше бобрового хвоста и медвежьего окорока. Ну, да на вкус товарищей нет. Сегодня я, когда шел через поселок, отдал французу за порох все деньги, кроме вот этого шиллинга[192] и, раз у тебя ничего нет, мы сможем купить только один выстрел. А я знаю, что Билли Керби тоже зарится на эту самую индюшку. У Джона верный глаз на первый выстрел, а у меня теперь что-то руки трясутся, когда требуется показать свое уменье на людях, и я частенько промахиваюсь. Вот когда я осенью убил медведицу с медвежатами, то, хоть они были куда как свирепы, я уложил их всех по очереди, каждого с одного выстрела, да еще заряжая ружье на ходу, пока я увертывался от них между деревьями. Да только тогда было совсем другое дело, мистер Оливер.
— Вот,— воскликнул молодой человек, словно мысль о его бедности доставляла ему какое-то горькое удовольствие, и высоко поднял шиллинг,— вот все, что есть у меня теперь на земле, если не считать моего ружья! С этих пор я поистине становлюсь лесным охотником, и дичь будет моим единственным пропитанием. Что ж, Натти, давай поставим наши последние деньги на эту птицу. Ты меткий стрелок, и неудачи быть не может.
— Пусть лучше Джон стреляет, малый, а то у меня сердце начинает колотиться, только подумаю, как она тебе нужна, так что я наверняка по ней промахнусь. А индейцы стреляют всегда одинаково, на них ничто не действует. Слышишь, Джон, вот тебе шиллинг, бери мое ружье и попробуй подстрелить большую индюшку, которую сейчас привязали к пню. Мистеру Оливеру она очень нужна, а я, когда у меня сердце неспокойно, бью мимо цели.
Индеец угрюмо повернул голову, молча посмотрел на своих товарищей и сказал:
— Когда Джон был молод, его пуля летела прямее взгляда. Женщины мингов плакали, заслышав треск его ружья. Воины мингов делались как женщины. А разве он тогда стрелял дважды? Орел поднимался за облака, пролетая над вигвамом Чингачгука, и все равно его перья доставались женщинам. Но поглядите,— сказал он взволнованным голосом, совсем не похожим на прежний печальный шепот, и протянул к ним обе руки.— Они дрожат, словно лань, заслышавшая волчий вой. Разве Джон стар? Нет, прежде семьдесят лет не превращали могиканина в женщину! Но белые принесли с собой старость. Ром — вот их томагавк.
— Так зачем же ты пьешь его, старик? — воскликнул молодой охотник.— Зачем благородный вождь радует дьявола, превращая себя в тупую скотину?
— В тупую скотину? Так, значит, Джон стал скотиной?— медленно повторил индеец.— Да, ты сказал правду, сын Пожирателя Огня. Джон — тупая скотина. Когда-то в этих горах поднимался дым лишь от немногих костров. Олень лизал руку белого человека, а птицы садились ему на плечи. Они не знали его. Мои отцы пришли сюда с берегов Соленой Воды. Их прогнал оттуда ром. Они пришли к своим прародителям. Они жили в мире и поднимали томагавки только для того, чтобы разбить голову какого-нибудь минга. Они собирались у Костра Совета, и как они решали, так и делалось. Тогда Джон был мужчиной. Но за ними сюда пришли воины и торговцы со светлыми глазами. Воины принесли с собой длинные ножи, а торговцы принесли ром. Их было больше, чем сосен на горах, и они разогнали советы вождей и забрали себе землю. В их кувшинах прятался злой дух, и они выпустили его на свободу. Да, да, ты говоришь правду, Молодой Орел: Джон стал тупой христианской скотиной.
— Прости меня, старый воин! — воскликнул юноша, хватая его руку.— Не мне упрекать тебя. Да будет проклята алчность, которая уничтожила такое благородное племя! Помни, Джон, что я принадлежу к твоему роду и теперь горжусь этим больше всего.
Лицо могиканина немного смягчилось, и он сказал более спокойно:
— Ты делавар, сын мой, твои слова не были сказаны. Но Джон не может стрелять.
— Я сразу догадался, что этот малый наполовину индеец,— прошептал Ричард,— как только он вчера так неуклюже дернул моих лошадей. Дело в том, кузиночка, что они не знают ни седел, ни сбруи. Но, если бедняга захочет, он сможет купить два выстрела по индейке, потому что я сам дам ему еще один шиллинг. Хотя лучше будет, если я вызовусь выстрелить за него. Слышишь там за соснами смех? Это начинаются рождественские состязания. И чего парню так приспичило получить индейку? Ну конечно, это вкусное блюдо, ничего не скажешь.
— Погодите, кузен Ричард! — воскликнула Элизабет, не отпуская его руки.— Неудобно предлагать шиллинг этому благородному джентльмену.
— Ну вот, опять ты называешь его благородным! Или ты думаешь, что этот метис откажется от денег? Нет, нет, душенька, он возьмет мой шиллинг, да и рому будет рад, хоть и проповедует трезвость. Но я хочу дать малому шанс убить эту индюшку, хотя Билли Керби — один из лучших стрелков в этих местах, если не считать... не считать одного истинного джентльмена.
— В таком случае,— сказала Элизабет, чувствуя, что у нее не хватает сил удержать его,— в таком случае, кузен, говорить буду я.
Она с решительным видом опередила своего родственника и вышла на поляну, где разговаривали трое охотников. Ее появление как будто испугало юношу, и он сделал было движение, чтобы уйти, но тут же опомнился, приподнял шапку и снова оперся на ружье. Ни Натти, ни могиканин даже бровью не повели, хотя появление Элизабет было совершенно неожиданным и для них.
— Оказывается,— сказала она,— у вас еще в ходу старинный рождественский обычай стрельбы по индюшкам. Я тоже хочу попытать счастья. Кто из вас возьмет эти деньги, и, уплатив за меня взнос, отдаст в мое распоряжение свое ружье?
— Но ведь это неподходящая забава для благородной девицы! — воскликнул молодой охотник с таким жаром и быстротой, словно он подчинялся велению сердца, а не разума.
— А почему бы и нет, сэр? Если эта забава жестока, то она жестока для мужчин не менее, чем для женщин. И я тоже имею право на свои прихоти. Вашей помощи я не прошу, однако надеюсь, этот ветеран лесов,— тут она повернулась к Натти и сунула ему в руку доллар,— не будет столь нелюбезен, чтобы отказать даме.
Кожаный Чулож сунул монету в сумку и, подняв ружье, поправил кремень, а потом засмеялся своим странным смехом и сказал, закидывая ружье за плечо:
— Если Билли Керби не подстрелит птицу раньше меня и если порох француза не отсырел из-за оттепели, через несколько минут вы получите индюшку, какой не видывали в доме судьи. Голландки на Мохоке всегда смотрят рождественские забавы, и, значит, малый, нечего тебе было грубить барышне. Ну, идемте, а то упустим самую лучшую птицу.
— Но я имею право стрелять раньше тебя, Натти, и я хочу первым попытать удачи. Прошу извинить меня, мисс Темпл, но мне очень нужна, эта. птица, и, хотя это выглядит нелюбезно, я настаиваю на своем праве.
— Пожалуйста, защищайте ваши законные права, сэр,— ответила Элизабет.— Мы с вами оба ищем приключений, и вот мой рыцарь. Я доверяю свою судьбу его меткости. Идите же, рыцарь Кожаного Чулка, а мы последуем за вами.
Натти, казалось, понравилась простота манер молодой красавицы, которая обратилась к нему с такой необычной просьбой, и, беззвучно засмеявшись в ответ на ее милую улыбку, он широким шагом охотника направился по сугробам к сосновой поросли, откуда доносились хохот и веселые крики. Его товарищи молча последовали за ним, причем юноша несколько тревожно оглянулся на Элизабет, которую задержал Ричард.
— Мне кажется, мисс Темпл,— сказал последний, убедившись, что никто их не услышит,— вы не стали бы давать такое поручение чужому человеку, да еще Кожаному Чулку, если бы действительно хотели получить эту индюшку. Но я не верю, что вы говорили серьезно, потому что у меня на птичьем дворе откармливается их пятьдесят штук, и вы можете выбрать из них любую. Вот, скажем, те шесть, которых я откармливаю по новой системе толченым кирпичом и...
— Довольно, довольно, кузен Дик,— перебила его Элизабет.— Мне действительно нужна эта птица, и вот почему я обратилась с такой просьбой к мистеру Кожаному Чулку.
— А вы когда-нибудь слышали, кузина Элизабет, о великолепном выстреле, который я сделал по волку, уносившему одну из овец вашего батюшки? — негодующе спросил Ричард.
— Я помню этот случай, милый кузен. Но прилично ли верховному шерифу округа участвовать в таких забавах?
— Неужели ты думаешь, что я собирался стрелять сам? — ответил мистер Джонс, сменяя гнев на милость.— Но пойдем же и посмотрим состязание. Женщине в этой новой стране ничто не грозит, особенно дочери твоего отца, да еще в моем присутствии.
— Дочь моего отца ничего не боится, сэр, особенно когда ее сопровождает глава исполнительной власти округа.
Она снова взяла его под руку, и, пробравшись через сосновую поросль, они очутились на поляне, где на рождественское состязание в стрельбе собрались почти все молодые люди поселка и куда уже давно пришли Натти и его товарищи.
ГЛАВА XVII
Нетрудно, право, догадаться:
Здесь горожане веселятся.
Вальтер Скотт. «Дева озера»
Хотя поселенцы в новых местах были вынуждены отказаться от очень многих из своих прежних развлечений, они никогда не упускали случая устроить, по старинному обычаю, рождественское состязание в стрельбе по индюшке. И это было вполне понятно, потому что всем им не раз приходилось откладывать топор или серп и хватать ружье, когда на вырубку вдруг выбегал олень или забредал на маленькое поле медведь вдохнуть воздух, полный новых запахов, и посмотреть хитрыми глазками, как далеко зашла работа этих непонятных существ, вторгшихся в его владения.
Однако в этот день стрелки собрались раньше обычного, чтобы заблаговременно успеть к службе мистера Гранта, которая казалась молодым людям не менее интересной забавой, чем состязание в меткости. Хозяином птиц был свободный негр, откормивший для этого случая такую коллекцию индюшек, которая могла бы вдохновить даже взыскательнейшего гурмана; добычу эту оспаривали люди самого разного возраста и положения, и для каждого из них находился приз, соответствовавший его средствам и умению. Наиболее неопытным и бедным стрелкам негр предлагал птиц похуже, и первые туры уже принесли ему немалый доход. Условия состязания были очень просты и всем понятны. Мишенью служила птица, привязанная бечевкой к большому сосновому пню, обращенная к стрелкам сторона которого была стесана топором. Расстояние между пнем и линией стрельбы составляло ровно сто ярдов и было тщательно измерено, ибо лишний фут в ту или иную сторону явился бы злостным нарушением прав либо состязающихся, либо хозяина индюшек. Последний сам назначал цену выстрела по каждой птице и условия каждого тура, но затем, по местным, весьма строгим понятиям о справедливости, обязан был допускать к состязанию любого желающего.
На поляне собралось человек тридцать молодых людей с ружьями в руках, а кроме того, все мальчишки поселка. Мальчуганы, одетые в грубые, но теплые куртки, засунув озябшие руки за пояс, толпились вокруг наиболее знаменитых стрелков и жадно слушали хвастливые рассказы о былых победах, успевая в мечтах превзойти меткостью даже этих героев.
Громче всех разглагольствовал тот самый Билли Керби, о котором упоминал Натти. Это был человек богатырского сложения, добывавший себе хлеб — в тех случаях, когда у него вдруг появлялось желание поработать,— расчисткой лесных участков или разделкой бревен, и самый вид его красноречиво повествовал о его характере. Грубая и задиристая речь этого шумного, беззаботного буяна никак не вязалась с добродушным взглядом его веселых глаз. Он месяцами бездельничал в трактирах, подрабатывая по мелочам на выпивку и еду и упрямо торгуясь с теми, кто нуждался в его услугах: он предпочитал бить баклуши, лишь бы ни на йоту не поступиться своей независимостью и не сбавить ни цента с запрошенной им платы. Однако, когда эти щекотливые вопросы бывали наконец улажены к его полному удовлетворению, он вскидывал на плечо топор и ружье, надевал вещевой мешок и походкой Геркулеса углублялся в лесную чащу.
Перед тем как начать работу, он обходил границы расчищаемого участка, ловкими ударами топора освежая старые зарубки на деревьях, затем неторопливо направлялся к его середине и, сбросив куртку, прикидывал высоту двух-трех ближайших деревьев, чьи вершины, казалось, уходили в облака. Выбрав для показа своей сноровки самое гордое из них, он приближался к нему с равнодушным видом, насвистывая песенку, а потом, несколько раз замысловато взмахнув топором, словно учитель фехтования, салютующий шпагой, делал небольшую зарубку на коре, чтобы примериться. Наступала недолгая зловещая тишина, предвещавшая гибель столетнего леса. Затем раздавались громкие, четкие удары топора, вскоре сменявшиеся громом падения дерева: сперва, треща, лопалась его последняя опора, оно гнуло и ломало вершины и ветви соседних его братьев и потом гулко ударялось о землю, сотрясая ее. И с этой минуты топор стучал «е переставая, грохот падающих деревьев напоминал отдаленную канонаду, и в чащу с внезапностью зимнего рассвета врывались солнечные лучи.
Изо дня в день, из недели в неделю Билли Керби трудился со всем присущим ему пылом, и участок волшебно преображался. Но вот топор умолкал, Билли во всю силу своей великанской глотки начинал подгонять терпеливых волов, и крики эти гремели среди тихих холмов, словно набат. В безветренные вечера они были слышны за целую милю, на противоположном склоне темплтонской долины, а там их подхватывало эхо, и последние их отзвуки замирали уже где-то среди дальних скал, нависающих над озером. Сложив бревна в кучи со всей быстротой, какую только позволяли его сноровка и богатырская сила, Билли Керби собирал топоры и пилы, поджигал сваленный лес и, озаряемый отблесками пламени, пожиравшего побежденные деревья, удалялся, словно завоеватель, который, захватив вражеский город, завершает свой триумф, спалив его дотла. А потом в течение нескольких месяцев он слонялся по трактирам, участвовал в любительских скачках, устраивал петушиные бои и нередко отличался в состязаниях вроде того, о котором идет речь.
Между ним и Кожаным Чулком давно уже существовало жгучее соперничество из-за звания лучшего стрелка. Несмотря на то, что Натти, без всякого сомнения, был гораздо опытнее, верный глаз и твердая рука лесоруба равняли его, по общему мнению, со старым охотником. Однако до сих пор соперничество это ограничивалось похвальбой и сравнением количества подстреленной ими на охоте дичи; сегодня же им в первый pаз предстояло помериться силами в одном состязании.
Когда Натти и его спутники вернулись на поляну, Билли Керби все еще торговался с собственником индюшек из-за его лучшей птицы. Тот, однако, не уступил, и цена так и осталась неслыханно высокой — шиллинг за выстрел. Негр к тому же сделал все, чтобы обезопасить себя от возможного убытка, придумав очень грудные условия. Индюшку уже привязали к пню, но туловище ее было полностью скрыто в снегу, над которым виднелись только красная головка да длинная шея. Согласно уговору, птица оставалась собственностью негра, даже если бы пуля попала в туловище, находящееся под снегом, но зато стрелку, чтобы получить ее, было достаточно хотя бы задеть перышко, открытое взгляду.
Когда Элизабет и Ричард приблизились к шумной кучке стрелков, негр, сидевший на снегу в опасной близости от своей любимой птицы, как раз кончил объявлять эти условия. Хохот и негодующие возгласы с появлением нежданных гостей внезапно утихли, но любопытство, написанное на лице молодой девушки, и ее ласковая улыбка скоро рассеяли неловкость, хотя ее присутствие и после этого удерживало молодых людей от излишне крепких выражений и чрезмерной горячности.
— Эй, ребята, отойдите с дороги! — крикнул лесоруб, выходя на линию стрельбы.— Посторонитесь! Кому говорю, озорники! А не то я прострелю вас всех насквозь. А теперь, Брам, прощайся со своей индюшкой!
— Погодите! — воскликнул молодой охотник.— Я тоже хочу попытать счастья. Вот мой шиллинг, Брам. Теперь и я имею право на один выстрел.
— Имей себе на здоровье,— засмеялся Керби,— но, если я взъерошу ей перышки, то что же останется тебе? Или в карманах твоей облезлой куртки столько денег, что ты готов платить за верный проигрыш?
— Какое вам дело, сэр, сколько денег в моих карманах? — гневно крикнул юноша.— Бери шиллинг, Брам, и выстрел за мной.
— Не злись, сынок,— сказал лесоруб, хладнокровно прилаживая кремень на место.— Говорят, у тебя пробито левое плечо,— значит, Брам по справедливости должен бы взять с тебя полцены. Подстрелить эту птичку не всякому под силу, даже если я тебе ее оставлю, а этого, скажу по чести, я делать не собираюсь.
— Поменьше хвастай, Билли Керби,— вмешался Натти, втыкая свое ружье в снег и опираясь на него.— больше одного раза стрелять не придется. Коли малый промахнется — а тут ничего удивительного не будет, ведь рука-то у него онемела и болит,— то тебе придется еще потягаться с хорошим ружьем и опытным глазом. Может, и правда, что теперь я стреляю похуже, чем в былые годы, но для длинноствольного ружья сто ярдов — это пустяки.
— Да никак и старый Кожаный Чулок стрелять собрался? — крикнул его беспечный соперник.— Что ж, псе должно быть по чести и совести. Первый выстрел мой, старина! Ну-ка, посмотрим, заработаю я себе обед или останусь без выпивки!
На лице хозяина птицы отражалась не только жадность, но и такой же азарт, какой охватил всех зрителей, однако он был порожден надеждой на совсем иные результаты. Едва лесоруб начал медленно прицеливаться, как негр крикнул во все горло:
— Не мошенничай, Билли Керби! Отойди-ка назад. Заставьте его отойти назад, ребята, не обижайте бедного негра! Индюшка, дура, тряхни головой! Ты что, не видишь, что он целится?
Однако его вопли, которыми он, собственно говоря, рассчитывал отвлечь внимание лесоруба, оказались совершенно бесполезными. Нервы у Билли Керби были крепкие, и он, не обратив на этот шум ни малейшего внимания, продолжал спокойно целиться. Дождавшись мгновения тишины, он выстрелил. Индейка рванулась и взмахнула крыльями, а затем снова опустилась на свое снежное ложе, пугливо поводя глазами вокруг. В течение нескольких секунд, необходимых для того, чтобы глубоко перевести дух, не было слышно ни звука. Затем тишину нарушил громкий хохот: негр вне себя от восторга катался по снегу, дрыгая ногами.
— Молодец, индюшка, молодец! — кричал он, вскакивая на ноги и протягивая руки к птице, словно с намерением обнять ее.— Вот я велел ей тряхнуть головой, и вы сами видели, как она увернулась! Давай-ка еще один шиллинг, Билли, и стреляй во второй раз.
— Нет, теперь моя очередь,— сказал молодой охотник.— Я уже заплатил тебе. Посторонись и дай мне попытать счастья.
— Зачем бросать деньги на ветер? — сказал Кожаный Чулок.— Птичья голова и шея — плохая цель для неопытной руки и раненого плеча. Дай-ка лучше попробовать мне, а потом мы с барышней, верно, столкуемся, как поделить птицу.
— Выстрел мой,— повторил молодой охотник.— Посторонитесь и не мешайте мне.
К этому времени горячие споры вокруг начали утихать, так как все согласились, что, находись голова индейки в любом другом месте, кроме того, в котором она находилась, птица наверняка была бы убита. Однако приготовления юноши не вызвали особого интереса, и он, торопливо прицелившись, собирался уже спустить курок, когда его остановил Натти.
— У тебя дрожат руки,— сказал он.— И ты слишком горячишься. Пулевые раны вызывают слабость, и как бы тебе не выстрелить хуже обычного. Но коли уж ты так решил, то стреляй быстрее, пока дуло не успело дрогнуть.
— Не мошенничать! — опять крикнул хозяин птицы.— Не обижайте бедного негра. Нечего, Натти Бампо, подавать ему советы! Пусть стреляет, отойдите от него.
Молодой охотник быстро выстрелил, но индейка даже не пошевелилась, а зрители, обследовавшие «мишень», объявили, что пуля не задела и пня.
Элизабет заметила, как исказилось лицо юноши, и ее удивило, что человек, так выгодно, казалось, отличавшийся от своих товарищей, вдруг досадует из-за подобного пустяка.
Но тут на линию стрельбы вышел ее собственный «рыцарь».
Промах молодого охотника тоже вызвал восторги Брама, хотя и не такие бурные, но веселость его сразу исчезла, едва позицию занял Натти. Лицо негра, обычно напоминавшее отполированное черное дерево, теперь пошло бурыми пятнами, а толстые губы плотно сомкнулись, скрыв два ряда ослепительно белых зубов, которые только что сверкали в улыбке, словно жемчужины в агатовой оправе. Ноздри, и без того очень широкие, так раздувались, что совсем заслонили щеки, а коричневые костлявые руки нервно ломали снежную корку —волнение пересилило в нем даже природную боязнь холода.
Тем временем человек, вызвавший столь сильную тревогу темнокожего владельца индейки, был так спокоен и невозмутим, словно ему предстояло испытать с вое умение в одиночестве, а не на глазах у толпы зрителей.
— Перед самым началом последней войны,— сказал Натти, аккуратно снимая кожаный чехол с замка своего ружья,— довелось мне побывать в голландском поселении на Мохоке, и я как раз попал на такое вот состязание. Ну, и решил тоже пострелять. То-то поразевали рты эти самые голландцы: я ведь в тот день выиграл рог для пороха, три куска свинца и фунт самого наилучшего пороха. Эх, и ругались же они на своем наречии! Мне потом говорили, что один тамошний пьяница поклялся свести со мной счеты, прежде чем я вернусь на свое озеро. Но, подними он ружье к плечу со злодейской мыслью, бог его наказал бы, ну, а если бы господь его все же не наказал, а он промахнулся бы, то я-то уж знаю, кто отплатил бы ему тем же, да еще с лихвой, если умение стрелять что-нибудь да значит.
К тому времени, когда старый охотник умолк, он уже закончил все свои приготовления; отставив правую ногу как можно дальше назад и протянув левую руку вдоль длинного ствола, он поднял ружье и прицелился в птицу. Все зрители быстро перевели глаза со стрелка на его жертву, но в тот миг, когда должен был раздаться выстрел, послышался только негромкий щелчок кремня по огниву.
— Осечка, осечка! — завопил негр, вскакивая на ноги и словно безумный прыгая перед птицей.— Осечка считается за выстрел! Натти Бампо дал осечку, Натти Бампо не попал в индюшку!
— Вот сейчас Натти Бампо попадет в одного черномазого,— негодующе крикнул старый охотник,— если ты не посторонишься, Брам! Где ж это видано, чтобы осечка засчитывалась за выстрел? Сам посуди, осечка — значит, кремень ударился о сталь, а выстрел — значит, верная смерть. Ну-ка, посторонись, парень, и я покажу Билли Керби, как надо стрелять по рождественским индюшкам.
— Не позволяйте ему обижать бедного негра! — крикнул хозяин индейки, мужественно не покидая своего поста и прося у зрителей справедливости, в которой слишком часто отказывают его униженным и угнетенным соплеменникам.— Всем известно, что осечка считается за выстрел. Пусть масса Джонс скажет! Вот спросите у барышни.
— Правильно,— сказал лесоруб,— таков уж закон в наших местах, Кожаный Чулок. Если хочешь стрелять еще, плати новый шиллинг. А я, пожалуй, опять попытаю счастья. Вот деньги, Брам, и следующий выстрел за мной.
— Уж конечно, ты знаешь законы лесов лучше меня, Билли Керби,— язвительно сказал Натти.— Ты ведь пришел в эти места с поселенцами, погоняя волов, а я пришел еще задолго до прошлой войны, в мокасинах и с верным ружьем за плечом. Так кому же из нас лучше знать! И нечего мне втолковывать, что между осечкой и выстрелом нет разницы.
— Вот пусть масса Джонс скажет,— сказал встревоженный негр.— Он все знает.
Такое доверие к познаниям Ричарда было слишком лестно, чтобы этот призыв мог остаться неуслышанным. Мистер Джонс тут же шагнул вперед, покинув Элизабет, которая, не желая мешать веселью, из деликатности отошла в сторону, и изрек следующее мнение со всей серьезностью, которой требовали его новая должность и предмет спора.
— Итак,— сказал он,— возникли разногласия касательно права Натаниэля Бампо стрелять по индюшке Абрахема, свободнорожденного негра, без того, чтобы означенный Бампо уплатил один шиллинг за эту привилегию.
Никому не пришло в голову отрицать столь очевидный факт, и, дав слушателям время переварить эту предпосылку, Ричард продолжал:
— Вопрос этот, несомненно, надлежит решать мне, ибо я по долгу службы обязан охранять мир в нашем округе, и не следует легкомысленно позволять людям, держащим в руках смертоносное оружие, самим улаживать свои разногласия под влиянием гнева и злобы. По спорному пункту, как известно, не существует письменных или устных установлений; следовательно, мы должны рассуждать, придерживаясь аналогий, то есть сравнивая одно с другим. Так вот, в дуэлях, где стреляют обе стороны, осечка по правилам считается выстрелом, раз такое правило существует там, где противник имеет право на ответный выстрел, то, мне кажется, будет несправедливо позволить человеку весь день напролет делать осечки по беззащитной индюшке. И посему я прихожу к заключению, что Натаниэль Бампо потерял право на выстрел и для возобновления этого права должен заплатить еще один шиллинг.
Это веское заключение, исходившее от столь важной особы и произнесенное с такой внушительностью, убедило всех спорщиков — ибо зрители разделились на две партии и уже сильно горячились,— кроме самого Кожаного Чулка.
— А по мне,— сказал он,— следует спросить мнения мисс Элизабет. Я видывал случаи, когда воины не знали, что делать, а скво давали им дельные советы. Если она скажет, что я проиграл, спорить больше не буду.
— В таком случае, я объявляю, что на этот раз вы проиграли,— объявила мисс Темпл.— Заплатите еще шиллинг и стреляйте снова, если только Брам не согласится продать мне индюшку за доллар. Я была бы рада спасти жизнь бедной птицы.
Это предложение никому не понравилось — слишком велик был азарт, которому поддался даже Брам. Билли Керби начал готовиться к новому выстрелу, а Натти отошел в сторону, недовольно бормоча себе под нос:
— Как индейские торговцы перестали приходить в эти места, в поселке не купишь ни одного хорошего к ремня, а пойдешь сам искать огненный камень по долинам ручьев, глядь — так вся земля уже перепахана! Охо-хо! Дичи все меньше становится, и, значит, порох и кремни должны быть наилучшими, да не тут-то было! Достается тебе одна дрянь. Ну, а все-таки надо сменить кремешок, Билли Керби в такую цель вовек не попасть, уж я-то знаю!
Лесоруб, казалось, отлично понимал, что теперь на карту поставлена его репутация меткого стрелка, и хотел во что бы то ни стало обеспечить себе победу. Он поднял ружье, но долго не стрелял, стараясь прицелиться и получше. Кругом стояла глубокая тишина, которую не нарушал даже Брам. Наконец Керби спустил курок — и снова промахнулся. Тогда сосновые заросли и вся лесная опушка вновь огласились торжествующими воплями негра, и случайный прохожий мог бы подумать, что слышит боевой клич целого индейского племени. Брам танцевал и прыгал, пока у него не начали подкашиваться ноги,— короче говоря, веселился так бурно, как умеют веселиться только простодушные негры.
Лесоруб пустил в ход все свое искусство, и теперь, разумеется, досада его не знала пределов. Сперва он тщательнейшим образом осмотрел птицу, утверждая, что задел перышки на шее, но зрители вняли жалобным призывам «не обижать бедного негра» и «е поддержали его притязаний.
Убедившись, что птицы ему не получить, Керби повернулся к негру и сердито крикнул:
— Заткни свою пасть, ворона! Да где ты найдешь человека, который мог бы попасть в голову индюшки со ста ярдов? Дурак я был, что ввязался в это дело. Ну, хватит орать, и так ты наделал больше шуму, чем падающая сосна! Нет, ты покажи мне такого человека, а потом кричи, сколько тебе влезет.
— Посмотри-ка сюда, Билли Керби, и, когда они отойдут от индюшки, я покажу тебе человека, который попадал в цель потруднее, да еще отбиваясь от диких зверей и индейцев! — сказал старый охотник.
— Но ведь сейчас не наша очередь, Кожаный Чулок,— вмешалась Элизабет.— Быть может, другой ваш соперник хочет воспользоваться своим правом?
— Если вы имеете в виду меня,— сказал молодой охотник,— то я отказываюсь от новой попытки. Как я только что обнаружил, моя рука еще слишком слаба.
Элизабет внимательно посмотрела на него и, заметив на его щеках легкий румянец, поняла, что он стыдится своей бедности. Она не стала больше настаивать, и старый охотник вышел на линию стрельбы. В свое время Натти Бампо, несомненно, сотни раз метко поражал и врагов и дичь в куда более трудных условиях, но ни к одному из тех выстрелов он не готовился с такой тщательностью. Он трижды поднимал ружье: сперва — чтобы прикинуть высоту цели, затем — чтобы рассчитать расстояние, и, наконец, когда он был уже готов выстрелить, птица, испуганная внезапной тишиной, вдруг быстро повернула голову и поглядела на людей.
Но вот Натти поднял ружье в четвертый раз и выстрелил. Оглушенные грохотом и растерявшиеся от неожиданности зрители не сразу поняли, попал он или нет, тем более что поляну заволок дым от выстрела. Однако Элизабет, увидев, как старый охотник поставил ружье прикладом в снег, разразился своим беззвучным смехом и стал хладнокровно готовить новый заряд, поняла, что он добился своего. Мальчишки кинулись к пню и высоко подняли убитую индейку — ее голова была почти начисто срезана пулей.