Чудесное дерево Тсонг-Кхапа 3 глава




По другим верованиям, те, кого не посетило духовное просветление, кто не уловил смысла первого загробного видения, бредут, словно объятое страхом стадо, через миражи Бардо до самого судилища Шиндже - судьи над душами умерших. Шиндже изучает прошлую их жизнь в зеркале, хранящим отражение всех деяний, или же взвешивает их поступки в виде белых и черных камней. В зависимости от пропорций добрых или злых дел он решает, в какой среде дух должен перевоплотиться, а также определяет условия перевоплощения: физическая красота или уродство, духовная одаренность, общественное положение и т.д.

Перед лицом беспристрастного и неумолимого судьи не может быть и речи, чтобы спастись хитростью. Помимо этого, изворотливость имеет успех только в пределах, допускаемых характером совершенных при жизни дел. Я уже упоминала об этом, в качестве примера привожу здесь очень типичную тибетскую притчу, не лишенную юмора.

Один великий лама-тюльку провел всю свою жизнь в праздности. Хотя в юности у него были прекрасные учителя и большая, унаследованная от предшественников библиотека, и его всегда окружали выдающиеся ученые, тюльку еле-еле научился читать. И вот этому ламе пришла пора умирать.

В те времена жил один чудак-философ и волшебник очень крутого нрава. Его эксцентричные, а иногда и непристойные выходки, сильно преувеличенные биографией, породили много рассказов в духе Рабле - жанра, пользующегося в Тибете большой популярностью.

Однажды Дугпа Кунлегс - так его звали - брел куда-то и на берегу ручья увидел пришедшую по воду девушку. Не говоря ни слова, он вдруг накинулся на нее с намерением изнасиловать. Но девушка оказалась не слабого десятка, а Кунлегс был уже стар. Она защищалась очень энергично. Наконец, ей удалось одолеть его, и она вихрем помчалась в селение, рассказать о своем приключении матери. Старушка была поражена. Местные жители придерживались строгих правил. Никого из них нельзя было заподозрить. Бездельник, должно быть, из чужих краев. Она попросила точно описать наружность негодяя. Пока дочь сообщала интересующие мать подробности, та размышляла. Она вспомнила, что во время одного паломничества встретила "дубтоба"- (мудрец и маг) Дугпа Гунлегс. Описание полностью совпадало со всеми приметами этого непостижимо чудаковатого святого. Сомнений быть не могло: Дугпа Кунлегс покушался на невинность ее дочери. Крестьянка рассуждала: правила поведения, обязательные для обыкновенных людей, непригодны для магов, обладающих сверхъестественными знаниями. Дубтоб не обязан соблюдать ни нравственные, ни какие-либо другие законы, его действия диктуются высшими соображениями, недоступными для понимания простых смертных.

- Дочь моя, - сказала она, наконец - это человек великий Дугпа Кунлегс. Все, что бы он ни делал - во благо. Вернись к нему, пади к его ногам и сделай все, чего бы он не потребовал.

Девушка вернулась к ручью. Дубтоб сидел на камне, погруженный в размышления. Она упала ему в ноги и попросила простить ее, т.к. она сопротивлялась, не зная, кто он. Теперь она готова сделать все, что он пожелает.

Святой пожал плечами.

- Дитя мое, - сказал он, - женщина не возбуждает во мне ни малейшего желания. Дело вот в чем: великий лама из соседнего монастыря прожил недостойную жизнь и умер в невежестве. Он пренебрег всеми возможностями получить образование. Я видел в Бардо его блуждающий дух, увлекаемый к несчастному возрождению. Я из милосердия решился предоставить ему для воплощения человеческое тело. Но тяжесть его злых дел перевесила - ты убежала. Пока ты была в селении, осел и ослица на лугу совокупились. Великий лама скоро возродится в теле осленка.

Большинство покойников уступают настойчивым просьбам родственников во время похорон и никогда ничем не напоминают о себе живым. Последние делают из этого вывод: судьба умершего на том свете окончательно решена и, по всей вероятности, вполне удовлетворительна. Однако некоторые мертвецы оказываются менее деликатными. Они часто являются во сне своим близким или друзьям. В их прежних жилищах происходят странные явления. Тибетцы считают тогда, что умерший страдает и просит помощи. В таких случаях нужно попросить совета у лам-провидцев. Они определяют, какие нужно совершить обряды, сколько раздать милостыни, какие священные книги следует читать для облегчения участи усопшего.

Очень многие тибетцы, преимущественно в пограничных областях в подобных обстоятельствах прибегают к помощи своей древней религии.

- Нужно поговорить с самим умершим, думают они. Для этой цели, какой-нибудь медиум, мужчина или женщина (пао или памо) должен предоставить духу свое тело и говорить за него.

Спиритические сеансы в Тибете совсем не похожи на сеансы в европейских странах. Не требуется ни темноты, ни тишины. Иногда сеансы проводят на открытом воздухе. Медиум не спит и не сидит в неподвижной позе. Наоборот, он беспутствует, как одержимый. Аккомпанируя себе на маленьком барабане и позванивая ручным колокольчиком, медиум начинает тянуть священные напевы, в то же время исполняя нечто вроде танцевальных па - сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Вскоре им овладевает судорожная дрожь: в него входит какое-то существо из иного мира - божество, гений, демон или дух умершего. Тут медиум впадает в исступление и прерывающимся голосом выпевает обращение невидимого существа к присутствующим. Разобрать отрывистые выкрики пао или памо очень трудно. И, так как чрезвычайно важно знать, кто говорит голосом медиума и понять, чего он хочет, обязанность внимать ему доверяют самым мудрым людям селения.

Во время сеанса медиумом иногда овладевают попеременно различные божества или духи. Порой, повинуясь наущению очередного духа, он внезапно набрасывается на кого-нибудь из присутствующих и нещадно его колотит. Такое неожиданное назидание обычно переносят очень покорно. Тибетцы думают, что избиение производится с целью изгнать незаметно вселившегося в беднягу беса, обнаруженного духом, вошедшим в тело медиума. Страдающие на том свете покойники, как правило, ограничиваются рассказами о своих злоключениях.

- По дороге, - заявил дух на одном из сеансов (я на этом сеансе присутствовала), - я встретил демона. Демон затащил меня в свое жилище и превратил в раба. Он меня тиранит и заставляет работать без передышке. Сжальтесь надо мной! Освободите меня, чтобы я мог устремиться к "Обители Великого Блаженства".

Мать страдальца, его жена и дети заливались горькими слезами.

Родственники, услышав посмертные мольбы злополучного покойника, только и думают, как бы облегчить его мучения.

Это сложно. Прежде всего, нужно войти в сношение с демоном и договорится о выкупе раба. Обычно избирают посредником кудесника-бона. Последний ставит в известность близких незадачливого духа, что демон требует в качестве выкупа принесение в жертву свиньи или коровы. После жертвоприношения бон впадает в транс. Теперь его дух или двойник отправился в логово демона.

Вот бон в пути. Путь долгий, тягостный, усеянный препятствиями. Это можно заключить, наблюдая как колдун корчится. Но, в отличие от пао, бон ограничивается движениями головы и туловища. Стремительный поток прерывистой речи слетает с его уст, повествуя об удивительных похождениях. Он говорит еще невнятнее, чем пао, и даже самым сметливым слушателям стоит больших усилий следить за смыслом его рассказа. Наконец, колдун доходит до цели своего путешествия и хватает злополучного духа, чтобы его увести: демон получил условленный выкуп. Однако он часто проявляет вероломство и не желает расставаться со своей жертвой. Бон вступает с демоном в единоборство - он извивается, тяжело вскрикивает.

Семья и друзья умершего с замиранием сердца следят за всеми перипетиями разыгрывающейся драмы и бывают вне себя от радости, когда изнемогающий колдун заявляет, что одержал верх и отвел духа в безопасное и приятное место.

Далеко не всегда первая попытка бывает удачной. На многих сеансах спасения духов, на которых мне удалось присутствовать, колдун после инсценировки неслыханных усилий и отчаянной борьбы, в конце концов, оказывался побежденным: демон снова завладевал духом. В таких случаях приходится все начинать сначала.

Когда спасение духа от рабства доверяется ламе, никакого жертвоприношения для выкупа не требуется: ученый лама, знающий ритуальную магию, считает себя достаточно могущественным, чтобы заставить демона подчиниться своей воле.

Под влиянием буддизма обитатели подлинного Тибета отказались от принесения в жертву животных. Среди тибетцев в Гималаях дело обстоит иначе. Влияние на них ламаизма очень незначительно - в действительности, они настоящие шаманисты.

Верования ученых лам и еще в большей степени ламаистов-созерцателей, относящиеся к судьбе духа на том свете, очень отличаются от верований масс. Прежде всего, они считают многочисленные дорожные приключения духа в Бардо явлениями субъективного порядка. По их мнению, характер наших загробных видений определяется нашими взглядами и представлениями. Райские обители, преисподняя, суд над мертвыми и прочее являются после смерти только тем, кто верил в это при жизни.

Один "гомтшен" (отшельник-созерцатель) из Восточного Тибета рассказал мне по этому поводу следующую историю: "Специальностью одного художника была роспись храмов. Среди прочих фигур он писал фантастических существ с человеческими туловищами и головами животных, изображение слуг судьи над мертвыми. Пока он работал, его маленький сын часто играл возле него. Ребенка забавляло, как на фресках возникают чудовища. Случилось так, что мальчик умер. Попав в Бардо, он встретил там разных страшилищ и узнал своих старых знакомых. Ребенок радостно засмеялся: "Я вас всех знаю, это вас мой папа рисует на стене", и мальчик захотел поиграть с ними".

Однажды я спросила ламу из Энше, какие видения после смерти могут быть у материалистов, считающих смерть абсолютным уничтожением всего.

- Возможно, посмертные видения такого человека - ответил лама, - соответствуют религиозным верованиям его детства или окружавшей его среды. В той степени, в какой позволяет ему его умственное развитие и ясность мышления после смерти, он наблюдает и анализирует все, что видит. Перед ним возникают факты и собственные его рассуждения, на основе которых при жизни он отрицал реальность этих фактов. Таким образом, он мог бы прийти к выводу, что видит мираж. У человека с менее развитым умом вера в полное уничтожение после смерти, скорее результат полного безразличия, умственной лени, чем убеждения. И он может и совсем ничего не увидеть. Но это нисколько не помешает энергии, порожденной его прежними поступками, следовать своим путем и проявиться в новых формах. Выражаясь простым языком, все это не помешает новому воплощению материалиста.

 

***

 

Со времени моего приезда в Сикким я очень много работала. Об этом свидетельствовали многочисленные тетради, заполненные выписками и конспектами. Я решила, что имею право на каникулы. Наступило лето, стало жарко. Мне захотелось совершить экскурсию на север страны.

Выбранный мной путь шел по превосходной вьючной тропе, ведущей из Гангтока в Кампа Дзонг и в Жигатзе - в Тибет. Тропа вилась по пологам и склонам потонувшего в тропических джунглях Дику, по берегам Тисты и поднималась вдоль русла одного из ее притоков до самого верховья среди восхитительных пейзажей. Почти в 80 километрах от Гангтока, на высоте 2400 метров тропа пересекала селение Латшен, которому суждено было сыграть важную роль в истории моего знакомства с ламаистским мистицизмом.

Латшен - небольшое горное селение - жители наполовину земледельцы, наполовину скотоводы, - расположено на крайнем севере Сиккима. Это последний населенный пункт по дороге к перевалу на тибетской границе. Над хижинами возвышается убогий монастырь, прилепившийся к одному из горных склонов.

Я отправилась туда на следующий день по приезде. Убедившись после беглого осмотра, что храм интереса не представляет, я собиралась уже уходить, как вдруг на ярко освещенный пролет широко открытой двери легла тень, и на пороге появился лама. Я говорю "лама", хотя на незнакомце не было монашеского одеяния. Но платье его ничем не напоминало и одежду мирянина. На нем была белая, длинная - до самого пола - юбка и китайского покроя жилет гранатового цвета с большими проймами для очень широких рукавов желтой рубахи. На груди висело ожерелье - четки из кружков какого-то сероватого вещества* (*Как я узнала позже, эти кругляшки были выточены из человеческих черепов. - Прим. авт.) вперемежку с коралловыми бусинами; в ушах у него блестели большие золотые кольца с украшениями из бирюзы. Собранные в толстую длинную косу волосы ниспадали до пят. Это диковинное создание рассматривало меня в полном молчании, мой запас тибетских слов в то время был еще очень невелик. Поэтому я не осмелилась заговорить, ограничилась поклоном и вышла. На террасе перед монастырем меня ждал юноша, служивший мне переводчиком и интендантом во всех вопросах, связанных с путешествием и наймом слуг. Едва завидев ламу, спускавшегося вслед за мной по ступенькам перистиля, он трижды распростерся у его ног и попросил благословения. Я удивилась: юноша не часто расточал подобные знаки почтения и до сих пор удостаивал ими только князя-тюльку и Бермиак-Кушога.

- Кто этот лама? - спросила я на обратном пути в бунгало, служившее здесь приютом для путешественников.

- Он великий гомтшен, - ответил мальчик. - Мне рассказал о нем один монах, пока вы были в храме. Этот лама прожил много лет совсем один в пещере, очень высоко в горах. Демоны повинуются ему. Он творит чудеса: может убивать людей на расстоянии и летать по воздуху.

- Вот это действительно необыкновенный человек, - подумала я. Биография аскета-отшельника Милареса, прочитанная мной с Давасандюпом, и все, что я слышала вокруг себя о жизни отшельников о необычайных истинах, которые они исповедуют, о чудесах, которые творят - сильно разожгли мое любопытство. Теперь представлялся случай поговорить с одним из таких чудотворцев. Но как? Мой толмач знал только сиккимский диалект и, разумеется, не владел тибетской философской терминологией. Он никогда не сумеет перевести моих вопросов. Все это меня и подзадоривало и раздражало. Я плохо спала и видела бессвязный сон. Мне приснилось, будто меня окружает стадо слонов. Их напряженно вытянутые по направлению ко мне хоботы издавали оглушительные трубные звуки. Этот необыкновенный концерт и разбудил меня. В моей комнате царила тьма. Слоны исчезли, но музыка продолжалась. Внимательно прислушавшись, я узнала мотивы религиозных напевов. Ламы музицировали в преддверии храма. Кому дают они эту ночную серенаду? Я решила во что бы то ни стало поговорить с гомтшеном, и послала просить его принять меня. На следующий день в сопровождении юного толмача я опять направилась в монастырь.

В жилище ламы вела приставная лестница, примкнутая к небольшой лоджии, украшенной фресками. В ожидании приема я стала их рассматривать. На одной из стен какой-то бесхитростный художник, одаренный богатой фантазией, намного превосходящей его талант рисовальщика, изобразил муки чистилища, населив его забавной толпой демонов и терзаемых ими грешников с комическими физиономиями.

Гомтшен жил в помещении, похожем на молельню. Потолок поддерживали деревянные, выкрашенные в красный цвет, стойки. Свет проникал в одно маленькое окошко. Алтарь в глубине комнаты служил по тибетскому обычаю библиотекой. Среди книг в нише стола статуэтка Падмасамбхавы; перед ним лежали ритуальные приношения: семь сосудов, наполненные прозрачной водой и светильник. На маленьком столике курились палочки благовоний, примешивая свой аромат к затхлому запаху чая и топленого масла. Сидением для хозяина дома служили выцветшие и вытертые подушки и ковры. Золотая звездочка светильника на алтаре в дальнем конце покоя освещала пыль и запустение.

С помощью боя-толмача я старалась сформулировать несколько вопросов о проблемах, уже знакомых мне из бесед с ламами в Гангтоке. Но это был напрасный труд. Тут мне нужна была бы помощь Давасандюпа. Бедный мальчуган ничего не смыслил в философии. Он совсем ошалел, стараясь найти подходящие слова для фраз, смысла которых совершенно не понимал. Пришлось сложить оружие, и мы с ламой долго сидели друг против друга в глубоком молчании.

На следующий день я выехала из Латшена, продолжая путь на Север. Красота дороги и до сих пор была чарующей, а теперь сделалась волшебной. Азалия и рододендрон еще не сбросили свой весенний наряд. Казалось, будто радужный поток затопил долину. Его пурпурные, сиреневые, желтые и ослепительно белые волны набегали на склоны ближних гор. От моих носильщиков, по горло погруженных в пышную растительность, оставались на поверхности одни только головы, и они казались издали пловцами в океане цветов. Через несколько километров пути сказочные сады стали постепенно редеть. Вскоре лишь кое-где оставались розовые пятна азалий, упорствовавших в борьбе с высотой. Тропа вела к высоким перевалам (перевалы Кору и Сепо - высота 5000 м) через фантастические пейзажи. Среди великого пустынного молчания пели хрустальные голоса прозрачных ледяных ручьев. Порой на берегу угрюмого озера странная птица, увенчанная золотым султаном, важно взирала на проходивший караван. Мы поднимались все выше вдоль исполинских ледников, минуя призрачные входы в наполненные гигантскими тучами таинственные лощины, и вдруг сразу вышли из полосы туманов: перед нами предстало во всем величии Тибетское плоскогорье, исполинское, обнаженное и сияющее под ослепительным небом Центральной Азии.

С тех пор я прошла вдоль и поперек страну, скрытую за туманной цепью гор, заслонившей от меня в тот день далекий горизонт, видела Лхасу, Жигатзе, пустыню трав с ее огромными, как море, озерами, я была в Кхаме - стране рыцарей-разбойников и магов, в непроходимых лесах По, и в волшебных долинах Тсаронга, где зреют гранаты, - но ничто никогда не могло затмить в моей памяти того первого впечатления от Тибета.

Через несколько недель хорошей погоды снова начал падать снег. Мои дорожные запасы истощились. Носильщики и слуги нервничали, стали сварливыми. Однажды мне пришлось ударами хлыста разнимать двух из них, дравшихся с ножами за место у костра. После нескольких кратких экскурсий вглубь тибетской территории, я покинула границу. У меня не было снаряжения и припасов для более длительного путешествия. Кроме того, уходящая вдаль земля была запретной.

На обратном пути я снова прошла через Латшен, снова повстречалась с гомтшеном и беседовала с ним о месте его отшельничества, где он прожил в одиночестве семнадцать лет. Оно находилось выше в горах, на расстоянии однодневного перехода от селения. Мой толмач легко перевел эти подробности, так как лама излагал их на местном диалекте. Я не решилась упоминать о демонах, которых народная молва определила ламе в прислужники. Я знала, что мой юный помощник слишком суеверен и не посмеет переводить подобные вопросы. Кроме того, лама, вероятно, не захотел бы на них отвечать.

Я возвратилась в Гангток огорченная: упустила возможность узнать много интересного. С сокрушенным сердцем отдалялась я от Тибета, меньше всего подозревая, какие удивительные последствия будет иметь эта поездка.

Вскоре Далай-лама оставил Калимпонг. Его войска разбили китайцев. Он праздновал победу и возвращался в Лхасу. Я поехала попрощаться с ним в селение, расположенное под перевалом Желеп. Прибыв на место, Далай-лама должен был остановиться, гораздо раньше его, я застала там нескольких сиккимских царедворцев, бывших в большом волнении. На них лежала обязанность подготовить временное жилище для государя-ламы, но - как это всегда бывает на Востоке - необходимые вещи доставили слишком поздно; мебель, ковры, драпировка - еще ничего не было расставлено, а прибытия высокого путешественника ждали с минуты на минуту. В горном домике суетились обезумевшие господа и слуги. Я стала помогать и устроила из подушек ложе для Далай-ламы. Некоторые из присутствующих уверяли, что это принесет мне счастье в этой жизни и во всех последующих воплощениях.

Уж не это ли помогло мне впоследствии дойти до самой Лхасы?

Я еще раз беседовала с владыкой Тибета. Его мысли, по-видимому, теперь всецело были заняты политикой. Все-таки он еще раз благословил всех продефилировавших перед ним верующих своей метелочкой из лент, но чувствовалось, что сердцем он уже далеко за пограничным перевалом и занят соображениями о результатах одержанной победы.

Следующей осенью я уехала из Сиккима в Непал, а затем пробыла около года в Бенаресе. Здесь я долго жила в ранней молодости и теперь с удовольствием посетила старые места. Члены теософического общества оказали мне любезный прием и предоставили в мое распоряжение дом в своем прекрасном парке. Аскетическая красота этого жилища прекрасно гармонировала с мистической атмосферой святого Шивы и соответствовала моим вкусам. Я снова прилежно принялась за изучение Веданты и немного забросила ламаизм, так как надеялась получить когда-нибудь возможность углубить мои сведения о нем. Я совсем не собиралась уезжать из Бенареса. Но неожиданное стечение обстоятельств, оставшихся навсегда для меня неясными, вынудили меня однажды утром сесть в поезд, отправлявшийся в Гималаи.

 

Глава 2

 

Монастырь Поданг. - Заклятия и благословения. - Собеседник с того света. - Мистики Восточного Тибета и их теории. - Странное проявление прозорливости. - Ламаистская пустыня. - Колдун из Транглунга и его летающие пироги. - Как я стала отшельницей на высоте 3900 метров над уровнем моря. - Путешествие в Жигатзе. Просчет дамы-полиандристки: третий муж не слушается. - Я в гостях у Траши-ламы и его матери. - Отшельник из Пхутага.

 

В Гангтоке я застала одного Бермиак Кушога: лама из Энше уехал в Тибет, в Жигатзе и вернулся только через несколько месяцев, Давасандюпа пригласили переводчиком британского представителя на Китайско-Тибетскую конференцию в Индии. Старый махараджа умер и ему наследовал его сын Сидкеонг-тюльку, которой не мог уже много времени посвящать изучению ламаизма. Составленные мною путевые планы нельзя было реализовать, все препятствовало осуществлению моих желаний. Мало-помалу мне стало казаться, будто все окружающее дышит неприязнью. Меня преследовали какие-то невидимые существа, убеждали уехать, гнали прочь, внушали, что все равно не позволят ни совершенствовать мои познания в ламаизме, ни продвигаться дальше в глубь Тибета. Эти существа стали являться мне наяву. Я видела, будто они ликуют уже после моего отъезда, радуются моему изгнанию.

Можно было объяснить все явления лихорадкой, неврастенией, вызванной неудачами и усугубляемой умственным переутомлением. Некоторые, может быть, усмотрели бы здесь действия оккультных сил. Чем бы это ни было, мне не удавалось справиться с состоянием одержимости, граничившим с галлюцинациями. Успокоительные средства не помогали. А не поможет ли мне перемена обстановки?

Пока я размышляла, где мне устроиться, не покидая Гималаев, владыка Сиккима, сам того не подозревая, предупредил мое желание, предложив мне поселиться в Подангском монастыре, расположенном в пятнадцати километрах от Гангтока в лесах, почти постоянно окутанных густыми туманами.

Отведенное мне помещение состояло из огромной угловой комнаты на втором этаже храма и необозримой кухни, где по тибетскому обычаю спали два слуги. Свет небесный вливался в мое жилище через две колоссальные амбразуры. С таким же гостеприимством они пропускали ветер, дождь и град сквозь отверстия, зиявшие по обе стороны каждого окна, так как слишком узкие рамы касались стены только по вертикали.

В одном углу зала я разложила книги на выступе стены и расставила складные стул и стол - это был мой кабинет; в другом углу подвесила к балкам потолка палатку и поместила туда свою походную кровать - это была спальня. Середина комнаты, слишком щедро вентилируемая ветрами всех сторон света, служила чем-то вроде гостиной, где в хорошую погоду я принимала посетителей.

Что меня в Поданге восхищало, так это церковная музыка. Я наслаждалась концертами по два раза в день - утром перед рассветом и вечером на закате солнца. Оркестр был чрезвычайно скромным: он состоял из двух "гиалингов" (род гобоя), двух "рагдонгов" (гигантские тибетские трубы от трех до четырех метров длиной) и двух литавр. Колокольчики низкого тона в особенном, принятом в храмах Востока ритме, прозванивали прелюдию. После паузы глухо рокотали рагдонги. Затем одни гиалинги исполняли медленную музыкальную фразу, бесконечно трогательную своей простотой, и снова ее подхватывали, уже с вариациями и под аккомпанемент низких голосов рагдонгов. В финале, подражая отдаленным раскатам грома, вступали литавры. Печальная мелодия струилась плавно, подобно водам глубокого потока, без прорывов, без блеска, без вспышек страсти. Она дышала неутомимой тоской, будто все страдания душ, кочующих из мира в мир с начала мироздания, изливались в ней в одной бесконечно усталой и безнадежной жалобе.

Какой, сам, не ведающий о своем гении, музыкант услышал этот лейтмотив вселенской скорби и каким образом с подобным разношерстным оркестром удавалось людям, явно не наделенным никаким художественным чутьем, передавать его с такой раздирающей сердце убежденностью? Эту тайну они не смогли мне объяснить. Приходилось слушать, не мудрствуя лукаво, глядя, как занимается над головами заря или как меркнет вечернее небо.

В Поданге помимо обычного богослужения я имела возможность присутствовать на некоторых ежегодных церемониях, имеющих отношение к демонам. Аналогичные обряды мне пришлось позже видеть в Тибете, где они совершаются с большей торжественностью. Но, по моему мнению, пышность лишает их красочности глухих гималайских лесов. Колдовство не любит яркого света и толпы.

Прежде всего, трапа проветривали Махакалу, все остальное время года хранящегося на замке в шкафу вместе с приношениями и колдовским реквизитом.

В каждом без исключения ламаистском монастыре обязательно находится место для древних туземных богов и божеств, вывезенных из Индии. Переселившись в Страну Снегов, эти последние сильно деградировали. Тибетцы с бессознательным пренебрежением превратили их в демонов и подчас обращаются с ними очень сурово. Из изгнанных на чужбину индусских божеств Махакала наиболее популярен. Его первоначальной сущностью был один из образов Шивы как разрушителя мира. Ламы-маги низвели Махакалу до уровня простого злого духа, держат его в рабстве, заставляют оказывать всевозможные услуги и время от времени без стеснения наказывают.

Народное предание повествует, что глава секты "Карма па" заставил Махакалу себе прислуживать. Однажды, находясь при дворе китайского императора, лама чем-то не угодил владыке, и тот приказал привязать его за бороду к лошадиному хвосту. Волочась с риском для жизни за лошадью, великий Карма па призвал на помощь Махакалу. Последний немного замешкался, и лама освободился сам, прибегнув к магическому заклинанию, отделившему его бороду от подбородка. Поднимаясь с земли, лама увидел запоздавшего со своими услугами Махакалу и в гневе закатил ему такую оплеуху, что хотя с тех пор прошло много веков, щека злополучного демона до сих пор распухшая.

Трапа из Поданга, разумеется, не могли позволить себе подобную вольность: Махакала внушал им неподдельный ужас. Среди трапа как здесь, так и в других монастырях ходили слухи о зловещих чудесах. Порой сквозь стенки шкафа, где будто бы хранилось в заключении это страшное существо, просачивалась кровь; порой, открывая шкаф, находили в нем смертные останки - человеческий череп или сердце. Появление их в шкафу можно было объяснить только вмешательством оккультных сил. Маску Махакалы, то есть, его самого, так, как будто бы в ней он и обитает, извлекали из шкафа и помещали в темную пещеру рядом с храмом, специально отведенную для него и ему подобных. Пещеру сторожили двое послушников, они без передышки бормотали магическую формулу, чтобы помешать Махакале ускользнуть. Часто в ночную пору мальчики, убаюкиваемые монотонным напевом, боролись с дремотой, дрожа от ужаса, в полном убеждении, что малейшая оплошность с их стороны даст демону возможность выйти на свободу, и тогда они неминуемо станут его первыми жертвами.

Крестьян в окрестных деревнях очень беспокоила видимость предоставляемой Махакале свободы. Они рано запирали двери своих жилищ, и матери умоляли детей возвращаться домой до захода солнца.

Более мелкая бесовская братия блуждала по окрестностям, подстерегая удобный случай устроить кому-нибудь злую каверзу. Ламы заманивали их заклинаниями и загоняли в очень красивую клетку, сделанную из дощечек и цветных ниток. Эту изящную темницу затем торжественно выносили за монастырские стены и низвергали вместе с заключенными в ней узниками в пылающий костер. Но на счастье колдунов бесы, составляющие для них постоянный источник дохода, бессмертны, и на следующий год приходится проделывать все сначала.

Пока я жила в монастыре, из Тибета вернулся один ученый лама знатного сиккимского рода. Он наследовал от своего недавно умершего брата место настоятеля монастыря Рхюмтек. Обычай требовал от него совершения в различных "гомпа" его секты обрядов, обеспечивающих усопшему благоденствие на том свете.

Я знавала покойного. Он был прекрасный человек, муж двух жен, всегда жизнерадостный, без претензий на глубокие философские познания, но умевший по достоинству оценить добрый французский коньяк, поглощая его по несколько бутылок в день. В своем крае он был богачом и имел обыкновение покупать наугад массу вещей, совсем не зная их истинного назначения. Помню, однажды я увидела на этом крепко сколоченном силаче с его могучими плечами головной убор трехлетнего младенца, украшенный невинными розовыми лентами.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-08-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: