Стив Айлетт
Наука убийства (Slaughtermatic)
СВЕТЛОПИВ
Светлопив — стремное местечко, где уничтожение человека считается меньшим убийством, чем маньеризм. Каждый крупный объект местности утыкан снайперами, как подушечка иголками. Танки копов перемещаются по усыпанным граффити беспорядкам иглобаров, запаршивевшего маслом неона и нарезанных кубиками булыжников. Хрупкие законы разрушены без усилий и без намерения, и копы считают ложный арест моральным долгом. Неприкосновенность — лишь пылкая мечта. Преступление — новая и единственная форма искусства. Власти изображают шок и возмущение, но никогда не признаются, что именно этого они и ждали. Любой, кто пытается приспособиться, преследуется по закону. Одна женщина родила пуленепробиваемого ребёнка. Некоторые жители стали бомбозомби, они обвешиваются гранатами и пару дней мрачно и безжизненно бредут в никуда, прежде чем расслабиться и выдернуть из себя чеку. А под тротуаром нет щебёнки.
До сих пор выживание в такой среде основывается на единственной стратегии — предположении, что выжить здесь возможно.
ЧАСТЬ 1
ВООРУЖЕННОЕ ОГРАБЛЕНИЕ
Данте
Данте Локоть ворвался в банк, размышляя об А. А. Милне. Почему он так и не написал «Вот мы все мертвы»? Никакой дальновидности, решил Данте. Всегда думай на шаг вперёд. Под его длинным плащом скрывался старый винчестер 10 калибра, пистолет-пулемёт Узи и пистолет Приближения к Нулю. Напротив его сердца висел тезаурус, впаянный в ПВХ. Он улыбнулся охране на входе.
Банк оказался гигантским. Прежде он ни разу не бывал здесь, но знал каждый дюйм здания после репетиций на компьютерном симуляторе: самое странное — что здесь не было виртуального блеска, заставлявшего пространство играть драгоценным камнем.
|
|
У дальней стены он увидел Энтропийного Малыша, скрежещущего зубами болеутоляющие и втыкающего на вариант эвтаназии. Малыш от отчаяния почти обамфибелся, в его лучшем виде. Когда-то он изучал изнашивание, чтобы ответить что-нибудь определённое людям, спрашивающим, почему он всхлипывает. Потом наука открыла, что Вселенная имеет форму нисходящей спирали, и он принял эту весть близко к сердцу. За пять минут до Данте он вплыл в банк, словно ангел на стабилизаторах. Под курткой у него скрывалась Кафкаклеточная пушка. Он тайком кивнул Данте и уставился на плитоголового охранника, пытающегося выглядеть начисто лишённым эмоций, каковым он скоро и станет.
Данте подошёл к клиентскому интерфейсу. Он думал скорректировать голос, но с тех пор, как встретился с Розой Контроль, так много занимался оральным сексом, что у него изменился акцент.
Он вытащил пистолет-пулемёт и промычал басом.
— Руки вверх, дед, и не надо резких движений — это принцип «деньги или твоя жизнь».
— А? — сказал милолицый джентльмен за стеклом.
— Старик, это ограбление.
— Простите?
— Ладно, подождите минуточку. — Данте проконсультировался с тезаурусом. — Ладно, это грабёж, разбой, нападение, налёт и, хм, «требование денег под угрозой».
— Хорошо, понял. Как вы сказали — не надо резких движений?
— Правильно.
— Значит, вы хотите, чтобы я не делал — так?
— Эй, я не шучу…
— Или резко надувал щёди — вот так?
— Эй, перестань вот это…
— Думаю, мы настроились на одну частоту, сэр, — охотно уступил старец. — Но раз уж вы использовали античное выражение твои «деньги или твоя жизнь», мне кажется, вы имели в виду мои деньги или мою жизнь и мои деньги.
|
|
— Чего?
— Позвольте внести ясность, молодой человек: вы предлагаете провентилировать меня и забрать мои деньги, если я не отдам их сам?
— Правильно, ага.
— Значит, вы либо заберёте мои деньги, либо и мою жизнь и мои деньги одновременно?
— Точно, похоже, ты прав. Твои деньги или твою жизнь и твои деньги.
— Но это не мои деньги.
— Что ты сказал?
— И даже не деньги банка — они принадлежат клиенту, пока банк не инвестирует их в поганую сделку и лопнет, заморозит выплаты и оставит клиента без горшка, куда можно пописать.
— Это же противозаконно?
— Конечно — пока не случится.
— Хорошо, давайте посмотрим, правильно ли я понимаю: банк использует деньги клиента для инвестиций.
— Нет, банк использует собственные деньги. Вы когда-нибудь видели, чтобы ваш кредитный баланс уменьшился, потому что банковский служащий отдал ваши деньги в кредит или куда-нибудь вложил?
— Никогда. Понятно.
— Эй, Дэнни, — прошептал Энтропийный Малыш, пододвигаясь.
— Погоди, Малыш. Значит, как тритонятся деньги?
— Вдумайтесь, — сказал кассир тоном спокойного ободрения. — Единственные инвестиционные деньги, что банк берёт у клиента, — это выплаты процентов и комиссионные.
— С моими вкладами всё пучком?
— Правильно, — кивнул кассир, довольный прогрессом Данте.
— Дэнни, — прошипел Малыш, дёргая Данте за рукав. — Надо делать дело.
— Послушай этого мужика, Малыш. Как ты сказал? — спросил Данте кассира. — Несмотря на то, что банк использует на кредиты и инвестиции собственные средства, он забирает деньги клиента, когда случается говно?
|
|
— Именно — благодаря мифу, что банки делают бизнес, переодалживая и инвестируя средства клиентов.
Они даже сводят в бухгалтерских книгах баланс сумм вкладов и займов.
— Охренеть. Малыш, ты слышал? Охренеть.
— Да уж, отлично, Дэнни, — кашлянул Малыш.
— Просто не верю, — в изумлении произнёс Данте. — Мой прадед умер во время депрессии.
— Какая жалость, — сказал кассир с неподдельным сочувствием.
Бойкая, жующая жвачку кассирша с сияющим видом подошла к старику.
— Бланки на подпись, мистер Кракен, — сказала она, потом увидела оружие Данте, закричала и уронила всё на пол.
— Господи боже, Кори, — недовольно произнёс старик. Задний охранник вытащил пистолет, и Кафкаклетка взорвалась гранатой, проломив охранником стену — снаряд размером с глушитель влетел в окошко кассира. Передний охранник развернулся с курносом, и Малыш отправил его на улицу во верьте стекла.
Малыш завалился спиной на мраморный пол, судорожно размахивая пушкой.
— Охладите кору мозга — и никто не пострадает, — прошептал он.
— Что он сказал? — покосился мистер Кракен.
— Он сказал: «Охладите кору мозга, и никто не пострадает». Это значит, кору мозга каждого, всех и всякого. Сюда же включается внутреннее состояние самого мозга. У Малыша проблемы с речью, но он правильный пацан. Правда, Малыш?
— Скажи им отвалить от касс, Дэнни, — прошептал Малыш.
— Ага, отвалите отказ, дамы и господа, или, как понимаете, вам оно выйдет боком. Кракен, ты главный кассир, так? Иди назад и расчиповывай хранилище.
Мистер Кракен был не против — даже ленивые мухи, лишённые законного интереса к чему-либо, приняли участие в фестивале отключения тревоги под дирижёрскую палочку пистолета Данте. Старик хихикнул про себя и начал передвигаться столь медленно, что палеонтологи заливали гипс в его следы. Данте и Малыш сдвинули головы.
— Знаешь, Дэнни, похоже, в прошлой жизни он был ледником.
— Да, хорошо, что мы тут не за деньгами, — иначе такими темпами инфляция сожрала бы их быстрее, чем он донёс.
— Дэнни, местные у двери.
Прохожие собрались вокруг растекающегося охранника и глазели через разрушенный вход. Завыли полицейские сирены.
— Хватит оттормаживаться, старик! — крикнул Данте. — Давай ключи.
Данте оставил Малыша на стрёме и понёс чип-ключ в хранилище.
На хранилище стоял часовой замок: если чип использовали без правильного кода, человека с ключом швыряло на двадцать минут в будущее, где он уже оказывался окружённым и в наручниках. Компьютерщик, Загрузка Джонс, взломал контрольную карту, которая теперь лежала в пряжке ремня у Данте — тот сунул её внутрь, меняя программу. Пихнув её в замок, он набил случайный набор цифр и был брошен на двадцать минут в прошлое.
Сирены резко исчезли. Никто не знает, что он в хранилище. У него есть десять минут до того, как Энтропийный Малыш войдёт в банк, и пятнадцать до своего прихода.
Роза Контроль выбила правильную комбинацию из менеджера, угрожая отрезать ему руку, и поскольку требовался его отпечаток пальца, отрезала ему руку. Данте прижал палец к сканеру и набрал код — дверь лязгнула. Он толкнул её, как заглохшую машину, и она потихоньку сдвинулась.
Данте сразу бросился к депозитному люку, открыл его резким рывком и отмычкой. Внутри оказалась книга, обёрнутая в ПВХ. Он забрал её, положил туда балластный тезаурус и руку, а после закрыл люк. Покинув хранилище и захлопнув тяжёлую металлическую дверь, он сел за стол вкладчиков и поджёг том смесью напряжённого возбуждения и почтения.
Жизнь и смерть в природе обладают равной властью. Когда законы столь фундаментально противоречат друг другу, они вызывают большое смущение в средней душе — и редко чистый разлом. Сейчас, когда два принципа встретились и примирить их невозможно, промежуточное пространство идеально для демонстрации складывания шаров и поджигания пердежа. В правильном месте и в правильное время возможно уязвить одновременно и застывшую в развитии голову фашиста, и разжиженное сознание скучного либерала. Противоположности притягиваются, выливаясь в сужение возможностей. Взрывы усиливаются в закрытом пространстве. Люди говорят: тот, кто нападает на систему, должен быть готов жить без неё, подразумевая, что они не готовы. Если в кошмаре привиделся людоед, самое страшное — избавляться от его трупа.
Довольный, он встал и сунул книгу в штаны. Нашёл предохранитель и ослепил камеры на банковском этаже болторезкой. Сидя в хранилище, он смотрел на часы и лениво думал о том, что шутовской костюм с разными половинками — удобный ориентир для распиливания. Потом он пошёл на банковский этаж и прижал Узи к виску заднего охранника.
— Брось обжору.
Энтропийный Малыш неподалёку скрежетал зубами болеутоляющие и втыкал на вариант эвтаназии. Пистолет охранника лязгнул об пол, и Малыш поднял взгляд, нервный и испуганный. Данте увидел страх Малыша во всех его многоцветных ферментах — из кувшина его черепа изливалась сердцевина не застывшего желе.
— Дэнни, у тебя это второй раз? Как у меня дела? Суета у входа — передний охранник обернулся, его схватили сзади — выстрелы хрустнули в потолок, взрывая лампы. Кассиры завопили. Охранника вырубил новоприбывший, который вышел вперёд и ненароком раскинул руки. Он был одет в длиннополый плащ, три оттенка чёрного. Снова Данте.
— Ад суть другие люди, Локоть, — сказал он, — особенно когда они травят тебя газом.
Данте поднял винчестер и задумался. Данте Второй сделал ещё шаг вперёд. Сирены надрывались.
— Валяй, Локоть. Мы договорились.
Данте прицелился, и Данте Второй выбросил руку ему в глаза. Карабин щёлкнул, осечка — Данте Второй кинул взгляд.
Данте снова нажал и выстрелил ему в пузо. Данте Второй сложился пополам и кильнул на пол.
— Ты — Кори, тебя так зовут? Будешь заложницей.
Данте поволок Кори Кассиршу к чёрному ходу, а Энтропийный Малыш навёл Кафку на собрание. Троица дала задний ход.
— Ты должен мучиться! — взвизгнула Кори, жуя жвачку. — Ты застрелил собственного брудера-близнеца?
— Это был не бруддер Дэнни, мисс, — прошептал Малыш, когда они прорывались через хранилище, — это был сам Дэнни.
— Обычно на месте преступления оставляют свои отпечатки пальцев, — прожевала Кори, пока Данте подключал лифт. — А ты оставил целый труп?
— Не бывает, чтобы мы не оставили отпечатков, — сказал Малыш. — Всегда с собой от руки раскрашенные подлинники, а, Дэнни?
— Я официально мёртв, мисс, — объяснил Данте. Лифт открылся, и они шагнули внутрь. — Матушка получит страховку. Слава Христу, никакой музыки; есть жвачка?
Кори дала Данте палочку, и они принялись синхронно работать челюстями, пока лифт поднимался. Малыш вытащил из кармана пригоршню таблеток и вбил их себе в рот.
— Оставайся настороже, — сказал Данте.
— Болеутоляющие станут наркотиками будущего, Дэнни.
— Наверняка, но ты этого не увидишь, — пробурчала Кори и выдула большой розовый пузырь.
На третьем этаже Данте использовал жвачку, чтобы прилепить заряд к пульту, и отправил лифт вниз. Троица пошла по коридору, и когда пол бухнул взрывом, Данте застыл перед стеной, которой здесь не должно было быть.
Они с Малышом знали каждый поворот в этом месте после долгих прогулок в BP — Загрузка Джонс сделал прекрасную работу на основе выуженного из драги комплекта архитектурных чертежей. Но до Данте начало доходить, что за пределами собственно банка симуляция косячит. Похоже, Джонс использовал неправильные схемы. Они запоминали не то здание.
Инфекция
Инфекция коповозок двигалась среди колдобин Торговой Улицы, как тараканы, крадущиеся в дешёвый отель. В Светлопиве этот фокус проходил неважно — людей арестовывали такими толпами, что власти решили заменить машины монорельсом. Отражение статей закона и граффити прокручивалось по окну, за которым неясный силуэт скрутила задумчивость или расстройство желудка. Случайная пуля превратила окно в паутину трещин, стерев образ.
Это последняя машина остановилась в сумеречной тени Высотки Торговой Улицы. Дверь открылась, и Шеф Генри Блинк вспучился, как пузырь жвачки, отказывающийся взрываться. Блинк потерял всякое чувство меры — каждый из его подбородков голосовал на выборах. Его туша одиноко стояла между правосудием и хаосом, и он раздвинул эти состояния далеко за пределы видимости. Вгрызаясь в пончик размером с плавательный круг, он окинул взглядом первый этаж банка.
— Бенни, сколько народу внутри?
— Двадцать пять человек, Шеф, — хихикнул Бенни Танкист.
— Сколько снаружи?
— Четыре с половиной миллиона, Шеф, от границы до границы.
— И ведь правда, что каждый из нас по сути бисексуален?
— Так говорят, Шеф.
— Так что нам с людьми внутри есть что обсудить. Дай мне мегафон. — Мегафон захрипел резаной свиньёй. Блинк нацелился на банк. — Выходите, и мы не будем пресекать ваш чёртов разврат. Псы? Скот? Да кто узнает? Тем, у кого эдипов комплекс, даю слово матери.
Блинк прервался, чтобы прокашляться от смеха. Бенни пинал машину в ограниченном веселье.
— И чего они не показываются?
— Это всё сирены, Шеф, — они знают, кто мы такие.
— Вот как? — Блинк поднял мегафон. — Фрактальные вихри, сукины вы дети. Всё влияет на всё остальное. Вы чёртовы соучастники, и у меня есть строгое научное доказательство.
— Нелинейность лежит в двух метрах под землёй, Шеф.
— Создаёшь сложности? Хрен с ним — мне нужен только рогалик и глоток кофеина.
— Не а, теория беспорядка, Шеф, — «Каждое действие или бездействие может быть, а может и не быть связано с другим действием или бездействием».
— Под любым другим тупым именем, Бенни, и где угодно в этом громадном мире ты будешь мне рассказывать, что такое мода? В эдаких оловянных штанах? Это операция по зачистке, Бенни. Мы перед лицом преступления, бурим на всех цилиндрах. Топчем много и разные змеиные головы низложения. Бежали на работу, когда ещё дым сотворения мира не рассеялся.
Бенни хихикнул и принялся танцевать на месте.
— У меня хорошее предчувствие, Шеф.
— У нас обоих, Бенни.
— Я набычился, Шеф.
— Я тоже, Бенни, я тоже. Доставай демографическую пушку и ставь на широкое поражение.
В этот момент в разгромленном входе появилась фигура, шаркающая и немощная, руки застенчиво подняты.
— В чём прикол этого шутника? — спросил Блинк. Город и его обитатели казались неполноценными в жёстком сиянии его невежества. — Дай мне обжору, Бенни.
Бенни передал Блинку курнос, и тот крутнул барабан, сплёвывая в сторону, как косилыцик на холме. Потом взвёл курок и поднял пистолет. Мистер Кракен сложился пополам, как кредитная карта.
Малыш подошёл к окну на третьем этаже.
— Это место, ребята, — выдохнул он, — напоминает мне, что сказал батя на смертном одре.
— И что он сказал? — спросила Кори.
— Ничего, мисс, — он был мёртв. Эй, Дэнни, снаружи копы, и солнце заходит.
— Страшно, — сказал Данте, уставившись в потолок. — Я взял на себя ответственность за ваши жизни, а братство хочет избавить меня от последствий. — Данте опустошил винчестер в потолок, швырнул его в сторону и потащил по полу стол. — Увижу Загрузку снова — закатаю ему пулю в голову. Легче вытащить шляпу из кролика, чем ролик из кляпа.
У Загрузки Джонса сложилась репутация практикующего приколиста. Он любил класть скорпионов на сиденье людям и смотреть, как этих редчайших животных давят в лепёшку. Как у большей части иждивенцев, его мировоззрение было мелкоформатным. Он перекачал свой мозг в суперкомпьютер, чтобы тупые идеи приходили к нему даже после смерти. Он был подростком, слишком возбуждённым на будущее.
— Загрузка не слил бы нас в дамп, — прошептал Малыш, пока троица взбиралась на полоток. — Глубоко внутри у него широкая душа — заколи его, и нож даст ростки.
Данте проработал ситуацию до подробностей ножки мухи. Первые три этажа принадлежали банку, и лифт выше не поднимался. Над ними, согласно сенсурраундной реконструкции Загрузки, идут семнадцать этажей, посвященных аферам всех оттенков, куда ходит скоростной лифт снаружи здания. Группа Данте должна прокатиться на нём до крыши, где Роза Контроль будет ждать их с ухмылкой, и на джетфойле доплыть до Аляски — продолжение жизни и репутации Данте будет гарантировано. Они с Малышом стали пионерами перестановочного ограбления, заставляя персонал пробовать маленькие печенья или слушать унылые стихи. Они воровали мусорные корзины, заливали хранилища склизкими водорослями и сделали постановку костюмированной драмы для камер ночного видения. Сегодняшнее ограбление должно было стать более зрелой и утончённой работой, по которой каждый убедился бы, что они готовы.
На четвёртом этаже они нашли склад, забитый гидравлическими диктаторами и прочими мерзкими игрушками. Скоростной лифт не показывался, зато нашёлся обычный, который братство взломало демократизатором.
— Зачем они пригнали танк в лифт? — выдохнула Кори.
— Не подумали, что мы притритоним другой, — сказал Данте. — Готов спорить, они знают, что мы едем на крышу.
— Ненавижу надувных! — крикнула Кори, пнув в лицо винилового Гитлера. — Они историчны!
Данте уже чувствовал что-то странное в приколе — во всём. Они просто ошиблись зданием? Умозаключениями он пытался преодолеть свою неблизость забытым словам, найденным в контрабандной копии «Вампирского Оборотня». Заброшенность? Гиацинт? Стыд? Ностальгия?
Он сел к стене и принялся глубоко дышать. Впервые он был рад, что Розы нет рядом — она считала медитацию «аспирином на ходулях» и мало одобряла гот-книгу, которую он спёр из хранилища: «Невероятный План Биффа Барбанеля» Эдди Гаметы.
Он представлял воду в океане, пока последний акулий плавник не скрылся с глаз. В голове прояснилось, он прекратил медитацию и пролистал украденный том, вспоминая повесть. Бифф Барбанель — диаметральный шутник, который, разочаровавшись в микроскопическом влиянии даже величайших деяний отдельной личности, начинает компанию по экспериментальному определению крупнейших результатов, достижимых мельчайшим усилием человека. Он подключается к замысловатому акустическому оборудованию, чтобы записать, как он моргает, и передать звук через десять последовательных усилителей перед двором, и малейшее движение век разносит вдребезги окна по всей улице. Он изменяет лампочку, поднимая её так, чтобы мир вращался вокруг него. Он пишет историю цифротота-литаризма, отводя буквы алфавита под разные недостижимые зуделки в среднем ухе. Он официально номинируется на «лёгкое, мимолётное ощущение тошноты» кандидатом от сената. Он объявляет прекращение огня с собственным отражением. Научившись влиять на мир через крупицу песка и создавать небеса в диком цветке, он выходит в большой мир с извилисто усиленной причинно-следственной энергией и обнаруживает, что может переключать картину мира на негатив, позитив и снова назад щелчком пальцев. Рассказанный от первого лица, весь сценарий оказывается больной фантазией ведущего игрового шоу, который раскаялся и сидит целый день у окна в шляпе с пропеллером. «Мысль ничем не отличается от действия, — заключает он, — особенно если твои мысли безрезультатны».
Это последнее, что написал Гамета перед своей театральной смертью. Легенда гласит, что книгу писали не ручкой, а кузнечными мехами.
Данте знал это всё по слухам, но теперь впервые держал плод в лапах. Проглядывая, он сразу увидел, что история здесь не главное — пикантность придавали тирады, которые Барбанель со скоростью мысли карябал на стенах и полотке:
Было время, когда расширение незаконности на невинные действия использовали для манипулирования людьми. Но когда вина перестала чувствоваться в настоящих преступлениях, есть ли надежда тушить вину невинному?.
Наскальная живопись Барбанеля напомнила Данте об упражнениях, которые он лениво проделывал во время репетиций — как постановочная работа демонстрировала скорее идею, нежели акцию. Они запомнили верхние этажи на случай, если лифт застрянет, но Данте быстрее освоился, чем Малыш, и потратил кучу свободного времени на создание памятного дворца. Каждый зал и угол здания использовался как указатель, средство запомнить текст и картинки, усеивая ими стены симуляции. Странствуя по симуляции, он мог прочитать всю повесть, а потом, бредя по настоящим коридорам, вспомнить её.
Но запоминал он не здание — элементы и вспышки текста запускались тут и там, но в случайном порядке.
Он запоминал любимую повесть Гаметы, в которой ангел прячется в игле шприца и его по неосторожности впрыскивают. Девушка, которой ввели ангела, чувствует лишь слабую дрожь, пока существо поглощается.
В этом незнакомом месте повесть так перемешалась, что это девушку впрыскивают ангелу, который в результате становится богом. Почему настоящее здание отличается от симуляции? Джонс и вправду слил их проект?
Пока он осмысливал эти вопросы, приближающаяся идея прозвенела колокольчиком прокажённого — может, Загрузка никогда не выпускал их из симуляции. Мысль ударилась в него, как машина в знак «стоп». Если они ещё подключены, кража — лишь обволакивающий сон.
Виртуальная реальность. Это объяснило бы, почему ему так скучно.
Роза
Роза брела по Бесцельной Улице, царапая ногтями по стене. Летящие искры подчёркивали граффити, гласящее «Лишь эксперт поймёт, что ваши преувеличения подлинны». В другой руке у неё был пистолет Приближения к Нулю, один в один как у Данте, кроме приспособления для нажатия — Роза потеряла палец во взрыве кольца настроения. Она не могла поверить, что торчит здесь, пока Данте ждёт ареста на Торговой Улице. Загрузка не заслужил хорошего слова. Такому парню нужна рана размером больше его тела.
Придуманный, чтобы переуполномочить жертву, пистолет Приближения к Нулю работал на принципе этерического согласия и стрелял только тогда, когда цель требовала этого. С его появлением количество убийств возросло на четыреста процентов. Невежество Загрузки явно напрашивалось на пулю. Лишённый чёткого и очевидного понимания настоящего и прошлого, он не верил, что вся страна может врать. Она прогромыхала по монройскому грилю, служившему придверным ковриком в его цифровом цеху.
Данте размышлял о куклах внутри кукол и колёсах внутри колёс.
— Эй, Малыш-Малыш. Я выгляжу нормально?
— Погано ты выглядишь, Дэнни.
— Конечно, но я не глянцевый, да, не двигаюсь как робот? — Он согнул руку, разглядывая её. Она выглядела совершенно нормально. — Как, по-твоему, не похоже на текстурную заливку?
Малыш не обращал на него внимания, угрюмо оползая по бензобаку. Он думал о временах, когда всё было другим в результате эксперимента. Постоянно слыша в новостных репортажах, что незамутнённое и беззаботное состояние всегда предшествует жестоким злоключениям, Малыш попытался добиться этого состояния, заключив на себя контракт и проглотив амнезийный наркотик, чтобы забыть о договорённости. Естественно, в день убийства он испытал нехарактерную лёгкость на душе. Но когда машина киллера летела к нему, он вспомнил всё и почувствовал себя совсем паршиво, потому что другим эта услуга достаётся бесплатно. Он отпрыгнул в сторону, и киллер, которому всё это было глубоко безразлично, погиб жестоко при ударе о стену.
Усевшись напротив него, Кори Кассирша ненавязчиво осведомилась о его самочувствии. Он поднял лицо, обожжённое реальностью, и прошептал, что жизнь была бы прекрасна, если бы не стремилась к окончанию в ящике земляных червей. Они разговорились о трупах, отсутствии терапии, и факте, что ни один витамин до сих пор визуально не опознали. Малыш описал свою способность психически раскручивать людей как спирально очищаемое яблоко и видеть в них дрожащих, болтающих руками скелетов.
— Одно можно сказать в оправдание скелетов, — лучезарно произнесла Кори. — Они всегда тебе улыбаются.
Есть два пути заставить кого-то перейти на твой образ мыслей — мягкий и жёсткий.
— Дэнни говорит, преступление — один из множества методов, который может выбрать правосудие, — процитировал Малыш. — Но не думаю, что верю в правосудие, — а ты, мисс?
— Насколько я вообще могу верить в то, чего никогда не видела — так что колись, вы, ребята, сдаётесь, или как?
— Дэнни, ты думаешь, мы в муть-машине Джонса? — спросил Малыш, озабоченный подозрением Данте, что они не настоящие воры. — До сих пор в этих старомодных крутящихся колёсах?
Данте оторвал взгляд от книги.
— Есть вероятность, что ограбление не было совершено, а просто нарисовано, как предвыборная реклама.
Малыш озадачился видимой апатией сообщника — не такого Данте он знал. Известный ему Данте так быстро кидался в бой, что оставлял ауру позади. Это ожидание — часть плана?
— Как насчёт намерения, Дэнни?
— Конечно, оно у нас есть, — признал Дэнни, хотя и ступил на зыбкую почву. Когда обладатель намерения совершить преступление в итоге разыгрывал его в симуляции, называли его — дерьмом.
На самом деле BP презирали настолько, что в некоторых штатах были тюремные ульи, в которых заключённых навсегда подключали к оборудованию симуляции преступления, чтобы те изливали свою ярость до дряхлости или слюнявого безумия. Физически тюрьма представляла собой бункер с рядами гробов, где арестантов внутривенно кормили пищей и урбанистическими фантазиями.
В администрации соцобеспечения веселились на тот счёт, что виртуальное оборудование, под названием Молот было разработано в Светлопиве. Сам Светлопив в результате отказался от планов по заключению в BP, предпочтя мусорную свалку для рецидивистов и обычное заключение для начинающих. Мелкие заключения базировались на старой всевидящей модели, несмотря на жалобы охранников с вышек, что буквально каждый заключенный будет глазеть на них.
— Дэнни, может, нас уже арестовали. И повесили на провода в одном из этих странных мест.
— Всё выяснится в полночь, — рассеянно сказал Дэнни. Он знал, что Молот гоняет те же двадцать четыре часа по кругу и что при перезагрузке идёт взрыв статики. Все убитые воскресали. Всё разрушенное восстанавливалось. Как в детской игре.
— Как насчёт неё? — шепнул Малыш, указывая на Кори.
Данте не сказал ничего. Если это симуляция Джонса, она такая же кукла, как игрушки на складе — по сути, она и есть Джонс.
Только странностей это не объясняет — с тех пор как он обработал хранилище, он стал слабее, истончился, никак не мог определиться, что думать и что делать. Он вспомнил о Румпельштильтскин, настоящей версии, где он режет себя до самого сердца — и обнаружил, что предпочитает компьютерный микс, в котором мелкий ублюдок просто убегает. Что сказал бы Гамета?
— Надо понимать, Бенни, — громыхнул Блинк, вбивая в пушку новый магазин, — ценность основывается на редкости, спросе и лёгкости замещения. — Он продолжил расстреливать паникующую толпу. Люди падали предсказуемо, как кегли. — Этот пистолет — гордость моя и услада.
Он имел в виду Кольт Демограф с девятидюймовым дулом, который достал из коповозки, когда начали выбегать банковские служащие. Он настраивался на возраст, цвет или размер зарплаты. Блинт хотел работать в Вегасе, пока не узнал, что там ему разрешат стрелять только в чёрных. Ему же нравилось валить их пачками.
— Бешги, почему они не стоят спокойно?
— Наверно, именно это и называется гражданским неповиновением, Шеф.
— Это не гражданское неповиновение, Бенни, это гражданская чёртова бессонница. Отступи. Загашу всю чёртову улицу.
Все дали по Торговой задний ход, и Шлюзовая пушка выкатилась вперёд, дымя как дизельный грузовик. Местные застыли в её прожекторе. Они столпились в тугой ком, как намагниченные, и разлетелись на клочки. Когда копы выдвинулись вперёд, улица была закидана словно бы попкорном. Блинк прикурил сигару от горящей машины и использовал её, чтобы махнуть на разрушенный фасад банка.
— Теперь мы можем разобраться, что же здесь произошло.
Роза чувствовала, что если остановится, в ней прогорит дыра, как в плёнке на заклинившем проекторе. Запойно бледное, её лицо сияло во тьме подвала, подвешенное на киберпроводах и позвоночных рентгеновских лучах. Отсюда Загрузка запустил жалодоску, забитую, мусором, — медовую ловушку для братства. Подглядывающие копы обнаружат, что их счета резко избавились от денег. Осторожно двигаясь по главному залу с пистолетом в руке, она увидела две вращающиеся гиросферы. Загрузка Джонс согнулся над клавиатурой, безумно кодируя, беззаботный, как раввин, играющий в твистер с психопатом.
На скрип кожи Джонс обернулся, посмотрел тусклыми глазами.
Роза подняла пистолет.
— Увидимся после рецессии.
Когда курок вдавился, зону восьмидесяти кубических ярдов разметила этерическая сетка, так сильно стянув вибрации, что оружие реагировало только на нищету. Пистолет молчал. Роза нахмурилась, заподозрив осечку, — но поняла, что это значит. Очередь не предназначалась Загрузке, который бухнулся на колени, готовый разрыдаться.
Роза рассмотрела внимательнее фигуры, крутящиеся в сферах BP, как хомячки в колесе. Одна была большой, другая — мелкой. Глазам её предстали не Данте с Малышом. Это были Шеф Генри Блинк и Бенни Танкист.
В ранние годы
В ранние годы Эдди Гамета написал мозголомку «Сложность путешествия по верхней решётчатой поверхности протонно-импульсиого моста». Сложность заключалась в том, что протонно-импульсные мосты были плодом воображения Гаметы, и любой пытающийся путешествовать по ним несомненно бы погиб. «А я наверняка посмеюсь», — заключил он.
Меряя шагами несуществующий ландшафт, Блинк строит несокрушимые умозаключения. Гражданского, конечно, так не обманешь. Однако братство натренировано не обращать внимания на детали. Если что — Блинк чувствует себя гораздо увереннее в изменчивых пятнах ареальности.
Бенни, однако, испытывает соответствующие симптомы после трёх часов обстоятельных издевательств. Две идеи облокотились друг на друга в чистых, вьюжных пустынях его души. Первая — что хромота после ранения, которой он страдал восемь лет, исчезла, словно он не оказывает давления на ногу. Вторая — что Блинк — идиот с бычьей шеей, раз решил уйти из подвала психа пару часов тому назад, не арестовав психа. Усиливающие BP наркотики, которыми их уколол Загрузка, едва они вошли в подвал, ни черта не подействовали. Смешно — сознание Бенни сейчас чище, чем когда-либо, но ясность эта столь же скоротечна, как у любого свежеарестованного или полицейского новобранца. Противостоять лжи столь мучительно, что он осознаёт: надо поверить, чтобы облегчить страдания.
— Бенни, у немцев есть слово, означающее Блицкриг? Этот вопрос мучает меня с тех пор, как мы покинули берлогу копов.
— Мы здесь на зыбкой почве, Шеф, — неуверенно пискнул Бенни.
— Мои уши как раковины обманывают меня? Застеснялись пары трупов? Я заставлю тебя понять лучше, чем я сам… — и он жестом указал на тела вокруг входа в банк, — эти люди в лучшем мире.
— Кое-кто из них, наверно, горит в аду, Шеф.
— И я про то же. Небо мигнуло.
— И чего ты так окрысился? — добавил Блинк, когда началось редактирование. Показания их чувств зашипели и затрещали, схлопнувшись в головокружительный вихрь телестатики. Два копа уже почти о чём-то заподозрили, но сцена снова включилась — они вернулись в основательную иллюзию.
Перед ними стоял банк, неповреждённый и без трупов. Все модификации исчезали при перезагрузке. Место дымящихся пуленепробиваемых окон Высотки занимала дешёвая белизна пенопласта. На улице за ними не было армии полицейских, и сама улица не была запятнана ни названием, ни кратерами.
Это был долгосрочный откат двадцатичетырёхчасовой петли Молота. В теории отсутствие длительных последствий должно поддерживать тупую боль недоверия, знакомого по внешнему миру, но здесь исчезновение эффекта было столь непосредственно, что даже плитоголовые воспринимали его и испытывали чувство беззаботной капитуляции перед необходимостью и дальше обманывать себя по этому поводу. В тот миг, когда ворвался новый день, Блинк заполучил оглушительный залп хохота в правое ухо — они с Бенни оказались в окружении грубейших мужиков, с уханьем катящихся по кривой нормального распределения. Данные ублюдки бесстыдно воспользовались удивлением Блинка и страданиями Бенни. Тягучие годы разноцветных унижений превратились в жёсткую ярость и ударили по копам, как алмазная наковальня. Осколки паники отлетели от неба.
Блинк зафиксировал ситуацию смущением своих ополоумевших щёк и в вялой попытке натянуть вожжи начал расстреливать людей, полностью отдавшись этому процессу. Каждая вспышка выстрела превращалась в флюоресцирующую бомбу и разбивала цель на кровавые ошмётки. Широкий взмах его оружия охватил бом-бозомби, пандемониев и прочих, кто считал мораль печально неадекватной защитой против современного мира. «Лучше горловые крики и вонзающиеся кинжалы, чем бесформенные опасения», — подумал Блинк.
— Но наши бетонные действия не адекватны идеям, которым мы следуем, — взревел он в сторону.
Бенни не слышал ничего, кроме собственных криков, и палил из курноса с меньшей и меньшей осторожностью, и ареальность поглощала эхо. Сетедевочка с тем, что оказалось обрезом пузоружья, дала залп в его направлении и взорвалась как кукла, набитая мясом. Улица заполнилась берсеркерами и симуляторными огнями рубиновой красноты. Стробирующий свет ослеплял его.
Блинк краем глаза заметил, как Бенни запихивают в картонную машину, которая порычала прочь, сплющивая бесчинствующий народ. Трупы были вязкими, как часы Дали, и жвачкой липли на сапоги Блинка. На бегу он думал о жуках и их экзоскелете. Некрасивые, но счастливые. Люди, однако, зарыли свои кости так глубоко внутрь, как только физически возможно. Что пытаются скрыть ползающие?
Затягивась амортизатором, подёргиваясь каждым нервом в теле и безыскусно рассказывая от технобезумного сердца, Загрузка выдаёт аферу. Он взломал Молот меньше двадцати четырёх часов назад и готовился впрыснуться из дозатора, когда впузились копы. Джонс предложил незваным гостям дюжину очередей, они же грубо запротестовали, оседая на пол.
— Признайте, вам понравилось, — хихикнул Джонс, пристёгивая их полубессознательные тела к виртуальному оборудованию, самому удобному приспособлению из ограничителей. Ему пришло в голову вылупиться на копов и запустить Молот. Чем больше он об этом думал, тем более сомнительной и приятной казалась идея.