- Ты будешь умолять меня вернуться. Она же уродина. А я красивая, - уверенно говорит Челси.
- Она потрясающая. А теперь пошла вон и никогда не возвращайся, потому что оглянуться не успеешь, как я получу на тебя запретительный ордер, проблем на свою задницу не оберешься. Ты получила мои деньги и, совершенно очевидно, судя по этой твоей машине на улице, уже начала их тратить. Больше тебе нечего тут искать, Челси.
- Но, Дом, я люблю тебя, - заученным тоном говорит она, надув при этом губы.
Я слышу, как спустя секунды после ее заявления, хлопает входная дверь, и неловко смотрю на его родителей.
Хотя, она права. Я уродина по сравнению с ней.
Из того, что мне рассказывал Доминик, как человек она и наполовину не так хороша, как я.
Внутреннее уродство может маскироваться за внешней красотой только до тех пор, пока не станет явным. И прямо сейчас, Челси вынесла на свет всю свою ужасную натуру. То, кем на самом деле является.
- Мне так жаль. - Беря за руку и уводя меня от своих родителей, шепчет мне в ухо Доминик.
Мы заходим, как я полагаю, в кабинет, и он закрывает за собой дверь.
- Я не знал, что она собирается быть здесь. Мне действительно очень жаль, Эйлин. То, что она сказала о тебе, было абсолютно неприемлемо. - Он проводит ладонью вверх и вниз по моей руке, наклоняя голову, чтобы заглянуть мне в глаза.
- Это не твоя вина, поэтому просто забудь об этом. Мне не хотелось бы оставаться здесь, в то время как твои родители ждут, чтобы поздравить тебя с днем рождения.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Доминик опять притягивает меня в свои объятия.
- Я люблю тебя и только тебя. Поцелуй меня, - мягко командует он. Ничего не могу поделать с собой, поднимаю голову, чтобы встретить его теплые губы.
Его ладонь ложится мне на щеку, большой палец нежно поглаживает кожу скулы. Его тело выгибается рядом со мной.
- Ладно, - говорит Доминик, прислоняясь лбом к моему. - Я хотел бы, чтобы родители, наконец, познакомились с тобой. - Целует меня в щеку, беря за руку.
- Окей, - бормочу я, пока мы выходим из комнаты
Как только заходим опять в гостиную, мама Доминика заключает меня в сильные объятия и шепчет извинения:
- Мне так жаль, Эйлин. Эта женщина - сама мерзость. Я впервые видела ее такой. Не могу выразить, насколько мне жаль. - Она сильнее обнимает меня, а потом отступает на шаг. Чтобы посмотреть на меня. - Пожалуйста. Прости нас. Мы действительно не знали.
- Пожалуйста, миссис Шрайвер, не извиняйтесь, в этом нет вашей вины.
- Зови нас Дорис и Джон. - Она протягивает руку своему мужу, отцу Доминика.
Джон выходит вперед и пожимает мне руку.
- Приятно познакомится, Эйлин, - говорит он, выглядя при этом немного сконфуженно.
Я быстро проверяю свои волосы и понимаю, что мое правое ухо открыто, и из-за этого Джон чувствует себя неудобно. Привожу волосы в порядок так, чтобы откушенное ухо не было видно и поворачиваюсь к Доминику.
- Оскар еще не появлялся? - спрашивает он, заполняя неловкую паузу.
- Нет, он звонил и сказал, что опаздывает, и просил начинать обед без него. Сказал, что к пирогу будет здесь, - говорит Дорис. - Пойдемте, дети, начнем обедать.
Джон знаком приглашает Доминика и меня идти вперед и тихо следует за нами.
Из всех комнат, что я видела в этом доме, столовая декорирована наиболее спокойно и красиво.
Доминик выдвигает для меня стул, я сажусь, и он садится рядом со мной. Джон и Дорис располагаются напротив нас и все еще выглядят взволнованно от того, что выяснилось этим вечером.
Чувствую себя выставленной на обозрение. Как будто мне надо произвести на них впечатление, но могу также сказать: они достаточно тихие люди.
- Расскажи нам, Эйлин, чем ты занимаешься? - невинно спрашивает Дорис.
- Хм, я больше не работаю, - мягко отвечаю я, в надежде, что она не спросит «почему».
Рука Доминика у меня на бедре напрягается и, посмотрев на него, я вижу, что он улыбается мне.
- Доминик говорил, вы живете недалеко от него, - говорит Джон, когда их дворецкий ставит передо мной белую тарелку. На ней круглая розоватая горочка.
- Да, он живет всего в нескольких минутах от меня.
Смотрю на Доминика в ожидании, пока он скажет мне, что это такое.
- Это тартан из тунца. Мой любимый, - шепчет он.
Берусь за вилку, попробовать. Довольно изысканно и вкусно. С удовольствием ем это.
- Вы когда-нибудь путешествовали, Эйлин? Мы с Дорис любим открывать для себя новые места. Не так уж много штатов в Америке, где бы мы еще не побывали. - Он поворачивается к своей жене. - Ты помнишь времена, когда мы повезли мальчишек в Гранд Каньон, и Доминик решил, что он хочет забрать ту больную лягушку с собой? - Дорис начинает смеяться и мне ничего не остается, как присоединиться к этому заразительному звуку.
- Неправда, - говорит Доминик, прерывая всеобщее веселье.
- Правда, Эйлин, правда. Доминик нашел лягушку, которую чем-то разрезало, но она еще пыталась двигаться. Он, черт возьми, поднял ее и принес своей маме со словами: - Мамочка, я могу вылечить ее. Дорис запрыгнула на крышу, а Оскар начал спорить с Домиником, призывая его положить лягушку, или же он заразится бешенством. Я смеялся до слез, - говорит Джон. Дорис и я смеёмся, а Доминик улыбается своей грустной улыбкой и доедает свое блюдо.
- Все было не так, - говорит Доминик.
- Это определенно было именно так. Сколько тогда было Доминику? Около восьми, Дорис?
- Мне было десять, а Оскару девять. И я мог спасти ту ящерицу.
Услышав его утверждение, мы захохотали еще сильнее.
- Доминик, мне нужно в ванную, - шепчу я, стараясь не привлекать внимание его родителей.
- Я тебе покажу, - говорит он и встает отодвинуть мой стул.
- Прошу прощения. - Говорю я его родителям. Они оба слишком заняты, смеясь над своим сыном, чтобы действительно заметить, что мы вышли из-за стола.
- Сюда, - указывает Доминик, беря меня за руку.
- А твои родители действительно прикольные.
- Думаю, они нервничали из-за встречи с тобой, но позволь сказать: вся эта история с ящерицей… я точно мог бы спасти ее.
Я хихикаю над ним.
Пока мы идем по коридору, я слышу, как хлопает входная дверь, и раздается глубокий голос.
- Я здесь. - И потом, тише. - Подожди, я только что вошел в дом своих родителей.
- А вот и Оскар. Не могу дождаться, чтобы вы познакомились. Похоже, он говорит с кем-то по телефону. Я представлю вас, когда ты выйдешь из ванной.
- О да, ты определенно был в ударе, - говорит Оскар глубоким хриплым голосом, разговаривая с человек на другом конце провода. - Ну, может тогда тебе лучше заткнуть эту пизду, на хрен?
Я отмечаю этот характерный звук в его голосе, почти как у кантри певца. Он растягивает «н» в своих словах, будто его язык остается прижатым к небу дольше, чем необходимо. Этот голос мне знаком; я слышу его в своих кошмарах.
Я застываю совершенно не в состоянии двигаться.
Меня охватывает озноб.
Мое горло сводит, желудок скручивает спазмом, меня вот-вот вырвет.
- Эйлин, ты дрожишь.
Мне нечем дышать.
Моя тревожная кнопка, где моя тревожная кнопка? Где, твою мать, моя тревожная кнопка?
Я ощущаю, как что-то теплое течет по моим ногам. С ужасом смотрю вниз, на растекающуюся по деревянному полу лужу у меня под ногами. Я обмочилась.
Сознание начинает отключаться.
Черные точки плывут перед глазами.
Это он.
Он нашел меня.
Он убьет меня.
Я падаю в обморок.
Глава 27
Доминик
Какого черта?
Эйлин падает в обморок. К счастью, я стою рядом с ней и инстинктивно протягиваю руки, чтобы поймать до того, как она упадет на пол.
- Эйлин, - громко говорю я, в попытке вывести ее из бессознательного состояния.
Какого черта сейчас произошло?
Взяв ее на руки, несу к дивану, проигрывая в голове последние несколько секунд. Ее юбка промокла и, глядя вниз, я понимаю, что она потеряла контроль над мочевым пузырем.
Делаю несколько шагов и останавливаюсь.
- Мам, - ору я. Она выбегает в фойе и отчаянно осматривается вокруг. - Позаботься об Эйлин.
Я знаю, что случилось. Только одно могло напугать ее настолько сильно, что она обмочилась и потеряла сознание.
Благодаря своей специальности я научился распознавать как жертва насилия реагирует на своего насильника.
Не заботясь о том, что она в мокром, я кладу Эйлин на диван. На спинке висит плед, им ее я и укрываю.
Твою мать. Теперь я знаю: мой брат принимал участие в нападении на Эйлин.
Оскар стоит в коридоре, почти в дверях гостиной. Он все еще разговаривает по телефону, когда я нападаю на него, и не замечает надвигающегося удара, пока мой кулак не врезается в его чертов подбородок.
- Какого хрена ты сделал? - ору я на него.
- Понятия не имею. Что, твою мать, с тобой не так? - говорит он, отскакивая назад. Понимание начинает зарождаться в его глазах. Он все еще держит в руке телефон. - Подожди, дай мне позвонить. - Я хватаю его телефон и бросаю его об стенку. Он разбивается, и куски разлетаются во все стороны.
Не оставляя ему возможности сказать еще хоть одно гребанное слово, я хватаю его за воротник и, больше не сдерживаясь, начинаю бить в лицо.
Он врезается в меня апперкотом, заставляя отступить назад, выпустив его из рук.
- Да за что, - выставляя руки в защитном жесте, кричит он.
- Это был ты, - снова набрасываясь на него, ору я.
Я впечатываю его в стену и продолжаю пинать, пока не чувствую, как он перестает бороться.
- О чем ты говоришь? - задыхается он между ударами в лицо и живот. Его лицо кровоточит. Глаз быстро опухает, а на костяшках моих рук трещины. Болит так, будто я сломал руку.
Плевать мне на боль. Не обращая на нее внимание, я продолжаю избивать его, пока не чувствую, как кто-то оттаскивает меня от Оскара.
Я поворачиваюсь, чтобы атаковать придурка, тянущего меня назад, и смотрю в лицо моего отца. Он шокирован, но я вижу вину и еще что-то, похожее на сожаление, мелькающее в его глазах. Потом он отпускает меня и отступает с поднятыми руками. Он напуган, но не думаю, что я тому причина.
Я ошеломлен осознанием того, что не вмешайся отец - я бы не остановился.
Гляжу через плечо на Оскара; он валяется на полу, держась за живот. После короткого мгновения тишины, комнату наполняет множество звуков. Слышу, как плача, всхлипывает моя мама. Отец продолжает повторять “Успокойся, Доминик”. Скулеж моего брата.
Кровь кипит, сердце стучит как бешеное. Гнев и ярость несутся по венам, пробуждая желание разорвать Оскара на куски.
- Мы позвонили в 911, - спокойным тоном, произносит отец.
Эйлин.
Я вижу ее на диване, и мое сердце останавливается. Лежа неподвижно, она выглядит такой маленькой и беспомощной, и я иду к ней.
- Детка, - говорю я, но мой голос выходит хриплым и злым.
Мне необходимо успокоиться.
Став на колени рядом с Эйлин, глажу ее по волосам и целую в лоб.
- Детка, - повторяю, уже более спокойно. - Можешь возвращаться, я не позволю ему снова причинить тебе вред. - Она не шевелится. - Открой глазки и посмотри на меня. Мне необходимо, чтобы ты сказала, что любишь меня. - Я не отвожу глаз от ее лица. Ни один мускул не шевелится - ничего. Она не двигается. - Я хочу тебя в своей жизни, Эйлин. Ты - драгоценный камень, ты - моя редкая красавица, укравшая мое сердце, и тебе никогда не удастся вернуть его обратно, потому что я не приму его. В тот момент, когда мы встретились, мы наполнили красками жизни друг друга. И я не могу без тебя. - Наклоняясь к ней, глажу мягкую кожу ее лица и продолжаю говорить: - Ты полностью владеешь мной, Эйлин, ты должна вернуться обратно ко мне. - Я целую ее щеку.
- Доминик, скорая и полиция вот-вот будут здесь. - Мама кладет руку мне на плечо, и я киваю головой, давая знать, что слышал ее слова. - Что случилось? - спрашивает она, но я игнорирую ее, полностью фокусируясь на Эйлин.
- Я только нашел тебя, пожалуйста, не уходи. Я дышать не могу без тебя. Мне надо, чтобы ты была со мной. - Я поднимаю руку, чтобы нежно погладить ее по лицу, и замечаю на руке кровь.
Пытаюсь вытереть ее о рубашку. В своей жизни Эйлин поведала достаточно крови, не нужно, чтобы видела еще и от меня.
- Доминик, - приближаясь, говорит моя мама. Я смотрю на нее: по ее щекам текут слезы. - Что случилось, сынок?
- Он изнасиловал ее три года назад. Она узнала его голос и потеряла сознание.
- Твой брат - адвокат, Доминик. Он давал клятву соблюдать закон. Зачем ему такое делать с Эйлин? - спрашивает она.
Я вспоминаю что-то, о чем говорила мне Лорен, когда я впервые попросил ее достать все материалы по делу Эйлин. Там было так много девушек, а выжило только две - и одна из них в скором времени покончила собой.
- Она не единственная, мам. Там было много других. Хотя Эйлин единственная, кто осталась в живых. - Я смотрю вниз на Эйлин и, подняв ее руку, подношу к своей щеке, успокаиваясь от ощущения мягкой кожи.
- Подожди, если я правильно помню, это было несколько лет назад. - Мама хмурится. Пытаясь что-то вспомнить, она закусывает губу.
- Три года. - Я осматриваю комнату и не вижу отца. - Где папа? - спрашиваю я мать.
- Он помогает твоему брату.
Каждый волосок на моем теле встает дыбом, когда мама упоминает мое родство с Оскаром.
- Он больше мне не брат.
- Доминик, возможно, возникло какое-то недопонимание. Это не мог быть он. Ты не можешь прийти к такому ужасному заключению, не дав ему объясниться.
- Я ничего ему не должен. Все, что мне нужно было знать, сказало тело Эйлин. Мам, она только услышала его голос и потеряла контроль над мочевым пузырем.
- Она обмочилась? - приподнимая плед, спрашивает мама.
- Да.
- У меня есть пара новых трусиков, еще в упаковке, и пижамные штаны, которые ей подойдут. Пойду, схожу за ними.
Я поворачиваюсь к Эйлин.
- Давай же, детка. Перед нами целая жизнь, которую предстоит наполнить новыми воспоминаниями и впечатлениями, но мы не сможем все это осуществить, если ты не откроешь глаза. - Я понижаю голос и шепчу ей на ушко: - Я всегда буду защищать тебя. Пока я рядом с тобой, тебе больше никогда не будет больно.
- Доминик, - зовет меня мама, отвлекая от моей девочки.
- Я люблю тебя больше собственной жизни, - шепчу я, целуя ее в щеку и проводя вверх вниз по ее руке.
- Я обмою ее и переодену, сынок. Пойди, перевяжи руку.
- Нет, мам, я сам все сделаю.
Мама закусывает губу и разворачивается, чтобы уйти.
Я раздеваю Эйлин, вытирая ее сухой частью юбки, которую только что с нее снял. Вынимаю трусики из упаковки и натягиваю их на нее, потом просовываю ноги Эйлин в пижамные штаны и, приподняв ее, натягиваю их на бедра. Я поднимаю ее и, завернув в одеяло, перекладываю на другой диван. Не хочу, чтобы она проснулась, и ей стало неловко, когда приедут полиция и парамедики. Сейчас, в такое трудное для нее время, ей необходимо сохранить все возможное достоинство.
- Мам, - зову я.
- Тебе нужна помощь, Доминик?
- Нет, все готово. Но мне надо, чтобы ты сложила все ее одежду в мешок, на случай, если это понадобится полиции. Не думаю, что Эйлин когда-нибудь захочет снова ее надеть. Если полиции одежда не понадобится, выброси или уничтожь. Мне все равно.
- Хорошо. Подожду, пока полиция скажет, что с ней делать. Послушай. Если твой брат….
- Он мне не брат. Он это сделал.
- Если это Оскар, тогда он будет иметь дело с законом.
Я пробегаю окровавленными руками по волосам, потом растираю свое лицо. - Если только я до него раньше не доберусь.
- Доминик, - окликает меня отец, находящийся рядом с Оскаром.
Я поднимаюсь и выхожу, замечая, как отец открывает дверь четырем полицейским.
Они обводят взглядом Оскара, лежащего на полу в луже крови, потом меня. Видят мои треснутые, испачканные кровью руки. Незамедлительно один из них достает пистолет и кричит мне лечь лицом на пол, вытянуть руки в стороны, ладонями вниз.
Я выполняю их требования, и один из полицейских подходит ко мне, надевая наручники.
- Я помогу вам встать, - говорит он, подхватывая меня за руки, когда я поднимаюсь.
Другой офицер становится напротив меня.
- Я офицер Свинни. Что с ним случилось? - спрашивает он меня.
- Я выбил из него дерьмо, - отвечаю я.
- Похоже на то. Тогда зачем вы это сделали?
- Потому что он изнасиловал мою девушку. - Брови Свинни удивленно приподнимаются.
Прибывшие парамедики осматривают Оскара, стонущего от боли.
Гад. Мне стоило прикончить его.
Оскар оборачивается и слегка кивает Свинни.
- О нем не волнуйтесь, отвезите мою девушку в больницу. Она вон там. - Подбородком я указываю на гостиную. - Она потеряла сознание, и я не могу привести ее в чувство.
Один из парамедиков идет к ней, и при мысли, что теперь о Эйлин позаботятся, у меня отлегает от сердца.
- Убедись, что он в наручниках, - приказывает Свинни одному из полицейских, глядя на Оскара.
- Мам, поезжай с Эйлин. Если она проснется до того, как меня освободят, скажи, что я приеду, как только смогу.
- Разумеется, - целуя меня в щеку, говорит она.
- Ладно, давайте-ка отвезем их в отделение и там разберемся, - говорит Свинни и ведет меня к двери.
Зажатого между двумя полицейскими офицерами, меня выталкивают за дверь.
Уводя все дальше и дальше от моей красивой, храброй девочки Эйлин.
Глава 28
Доминик
- Мистер Шрайвер, с вами пришел увидеться ваш отец, - объявляет молодая женщина-офицер, за которой следует отец.
Я уже почти час сижу в этой холодной, пустой комнате. Наручники сняты, но я все равно ощущаю себя здесь как в клетке.
У меня еще не брали показаний, и я не имею ни малейшего понятия, что творится вне этой комнаты. Никто ничего не говорит мне о состоянии Эйлин или Оскара. Не то чтобы мне есть до него дело.
- Папа, - говорю я, вставая и идя к нему. - Что происходит с Эйлин?
- Спасибо. - Отец любезно благодарит офицера, и она уходит, закрывая за собой дверь.
- Пап?
- Сынок, нам нужно кое-что обсудить. - Отец садится в кресло напротив того, в котором сидел я. Поставив локти на стол, опирается подбородком на руки, как будто этот разговор ему в тягость.
Я улавливаю проблеск какой-то незнакомой эмоции в его глазах, что-то, чего я никогда не видел раньше. Неожиданно до меня доходит, что он чувствует.
Стыд.
- Что происходит? - Я сажусь и тянусь к отцу, чтобы дотронуться до его руки.
- Не надо, - говорит он, убирая свою руку. Его голос полон раскаяния и горя.
- Эйлин в порядке? С ней что-то случилось? Клянусь, если с ней что-то случилось, я клянусь, я клянусь, я прикончу его, - выплевываю я сквозь крепко сжатые зубы, поднимаясь и начиная расхаживать, просто не в состоянии усидеть на месте. - Я его убью к чертовой матери, если…если… твою мать! - Я отворачиваюсь, и от гнева и раздражения бью в стену. Блядь, до чего же больно.
- Успокойся, Доминик. Ничего подобного. Прежде чем прийти сюда, я разговаривал с ее матерью. В госпитале, мы поместили Эйлин в отдельную палату, ей там комфортно, но она еще не очнулась. Также мы с твоей матерью побеспокоились обо всех медицинских счетах.
У меня и так болела рука после того, как избил Оскара, но теперь, благодаря моей несдержанности, боль усиливается. Думаю, я сломал сустав. Но меня это не волнует; меня переполняет дикая неконтролируемая потребность причинить боль человеку, навредившему Эйлин.
Затем я обдумываю слова, сказанные отцом.
- Подожди-ка. Почему ты определил ее в отдельную палату? - с любопытством спрашиваю я. Они только вчера познакомились с Эйлин. Они не более ответственны за действия Оскара, чем я. С чего бы им так волноваться о ней?
Если только…
Отцу стыдно.
Мои родители покрыли все ее медицинские расходы.
Отцу надо мне что-то рассказать.
Их реакция на то, как я избивал Оскара, рассказ о том, что он сделал Эйлин, была, за неимением лучшего слова, спокойной. Принимающей.
Я опускаюсь назад в кресло и молюсь всем известным людям Богам, чтобы мне просто показалось, и они не знали об Оскаре. О том, что он сделал женщине, которую я привез в их дом.
Потому что если они знали, они также несут ответственность за это, как и он. Хуже. Их тоже следует арестовать. Почему, если они знали, то ничего не сделали с этим?
- Папа? - тихо спрашиваю я. Не хочу, но мне необходимо знать.
Отец смотрит на меня и быстро отводит глаза, не в состоянии выдержать мой взгляд. Это мимолетное выражение вины, которое я уже видел ранее, не сходит с его лица. Больше его уже не скроешь.
Плечи отца опущены и, делая глубокий вдох, он хмурит брови.
- Пожалуйста, скажи мне, что ты и мама не знали об этом, - умоляю его я. Пожалуйста, пусть мне все это показалось.
Отец молчит.
Ни единого чертова слова.
Он прячет свое лицо, но язык его тела источает вину и стыд.
- Отец, мне необходимо знать, - говорю с нажимом, тихо надеясь, что все это неправда.
Он один раз, еле заметно, кивает головой. Нет, этого не достаточно. Мне надо услышать слова.
- Пап, скажи мне правду, - говорю я, все еще молясь, что просто неправильно все понял.
- Когда твой брат…
- Он мне не брат, - прерываю его я.
Он вздыхает.
- Когда Оскар первый год учился в старшей школе, а ты был на первом курсе колледжа, он пришел домой и сказал, что одна девушка обвинила его в изнасиловании. Он сказал, что она собиралась пойти в полицию и рассказать им об этом, если он не сдастся.
Что? Почему она сама не пошла в полицию? Зачем она предупреждала его о том, что собирается сделать? Это же не имеет никакого смысла.
- Поэтому мы договорились о встрече с той девушкой, и я ей заплатил. Вполне прилично, кстати.
- Так она что, хотела денег? - я качаю головой, сомневаясь, чтобы кто-то был настолько черствым, что торговал болью ради денег.
- Тогда казалось так.
Мой взгляд устремляется к отцу. Он все еще не смотрит на меня. Он уставился в одному ему видимую на столе точку.
- Что это значит? - у меня дрожат колени, и я прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь подавить невыносимое желание встать и порвать отца на мелкие кусочки.
- Оскар отрицал даже то, что вообще вступал с ней в сексуальный контакт, пока она не обнаружила, что беременна. Вот тогда она и пришла за деньгами.
- Я не верю в то, что шестнадцати-семнадцатилетняя девушка имела достаточно мозгов, чтобы придумать подобное, - говорю я. По правде говоря, в это дерьмо с трудом верится.
- Ее родители узнали о беременности. Когда она рассказала им, что случилось, отец пришел к нам в дом с намерением выдать Оскара полиции. Я купил их молчание.
- Вот так просто? - качая головой, спрашиваю я.
- Да, так просто.
- Конечно, использовать презерватив во время секса, это без сомнения, дурацкая идея. Это не доказывает, что Оскар изнасиловал ее, - говорю я, пытаясь вопреки своему собственному суждению, найти оправдание чему-то, что этого оправдание и не имеет. Должно быть, что-то убедило моих родителей, что обвинения девушки - правда, и мне необходимо знать, что это было.
- Ты прав, это не доказательство. Но когда я и Оскар сели поговорить, он признался, что он обманул меня и у них был секс. И что секс этот был грубым, и что девушке нравилось, когда ее били.
Чем больше я думаю об этом, тем больше запутываюсь. Все это не имеет никакого смысла.
- Почему я об этом ничего не знал? - в отчаянии я поднимаю руки.
- Потому что ты находился в колледже, и мы хотели защитить тебя. Нам не хотелось, чтобы ты был вовлечен в нечто такое… - он замолкает в попытке найти более подходящее слово. - Несущественное.
- Девушка, утверждающая, что была изнасилована, не есть что-то, от чего можно отмахнуться. Твой сын был обвинен в чем-то не только незаконном, но также отвратительном и аморальном. Ты что совсем не придаешь этому значения?
Отец обводит глазам комнату, все еще избегая моего злого взгляда.
Дерьмо.
Здесь есть что-то еще.
По языку его телодвижений я могу сказать, что речь идет больше, чем об одном случае.
- Что еще? - холодно спрашиваю я.
- Нечто подобное случилось и в колледже.
- «Нечто подобное »? Что означает «нечто подобное»?
- Ну, Оскар уже учился в колледже третий год, когда мне позвонил офицер полиции, который хотел встретиться со мной в общественном месте, чтобы поговорить о нем. Когда в тот же день мы встретились, он рассказал мне, что записал показания девушки, которая обвиняла Оскара в изнасиловании.
- Она сказала, что они были на вечеринке, и Оскар подсыпал ей регипонол, забрал к себе на квартиру, изнасиловал и позволил своему другу сделать с ней то же самое. Она рассказала, что то приходила в сознание, то снова отключалась, но помнит Оскара и каких-то других парней, которых не могла описать. Когда проснулась, то лежала на аллее, частично одетая. Она вернулась домой, приняла душ, а спустя несколько дней ее подруга показала ей фотографии, сделанные на свой телефон. Там были снимки ее и Оскара, которых оказалось достаточно, чтобы вспомнить кое-что из происшедшего.
- Она пошла в полицию и дело было поручено этому полицейскому, Майклу, кажется, так его звали. Так или иначе, полицейскому была знакома фамилия Оскара, он знал, что у нас есть деньги и, короче говоря, за семь кусков, дело было закрыто.
Что, твою мать, я сейчас услышал?
Это что, какая-то чертова шутка?
- Что случилось с девушкой?
- Я никогда не интересовался, Доминик. Только сказал, что не желаю больше никогда об этом слышать.
Кто эти люди, которые называют себя моей семьей?
- Ты спрашивал Оскара об этом? - интересуюсь я, в полнейшем недоумении. Честно, я потрясен.
- Да. - Он кивает головой и продолжает. - И он сказал, что и ей нравился жесткий секс.
У меня челюсть отвисает, в то время как отец вытирает слезы.
- Зачем ты защищаешь его?
- Я защищаю всех нас.
- Ни хрена подобного. Мне защита не нужна, я ничего плохого не сделал. Мама знает?
Пожалуйста, скажи «нет».
- Разумеется. Твоя мама и велела мне заплатить оба раза, сколько бы те не просили.
Вот теперь это дерьмо точно стало невероятным.
- Как ты можешь сидеть и пускать слезу, если знал, на что он способен? Ты знал, что он сделал с теми девочками, и платил им за молчание. - Я встаю и сжимаю в кулаки уже ноющие от боли руки. Я так чертовски зол, что даже напряжение, которое чувствую в мышцах рук, вибрирует с чистейшей яростью.
- Мы делали это, чтобы защитить тебя.
- Чушь собачья! Вы делали это, чтобы защитить самих себя. Ты думаешь, если имя Шрайвер связано с облигациями и биржами по всему миру, это дает твоему сыну право делать с женщинами все, что он захочет? Скольких он убил из-за того, что ты пытался «защитить» нас?
- Сынок, - начинает говорить он.
- Не называй меня так. Больше я к тебе отношение не имею. Эта так называемая «семья» полностью лишена какого-либо чувства порядочности, и я не желаю ассоциироваться с кем-либо из вас. Как ты собираешься исправить это, а? Потому что, угадай что, Джон? Я намереваюсь выступить свидетелем и рассказать судье и присяжным все, что ты мне только что рассказал, все, что я знаю об этом слабом, жалком оправдании твоему сыну. И не думай, что я делаю это для Эйлин. Я сделаю это для каждой жертвы, которую он изнасиловал и сломал ради своей собственной дьявольской прихоти, прежде чем убить их. Я сделаю это, потому что это единственно правильная вещь - то, на что ты, по-видимому, не способен.
- Сначала тебе стоит хорошенько подумать, Доминик, ведь все это повлияет и на тебя. На твою репутацию будет брошена тень, начнется расследование. - Теперь он запаниковал, потому что понимает - я говорю серьезно.
Вы что издеваетесь?
Единственное слово, которым я могу описать свое состояние, это слово “ошеломлен”.
Я ошеломлен смелостью отца просить меня о молчании.
Ошеломлен тем, что он предпочитает свободу своего сына-насильника причинению вреда другим женщинам.
Ошеломлен тем, как мало он раскаивается.
Но больше всего, я поражен тем, что он считает меня таким же, как он.
У меня могут быть свои недостатки, но я не буду скрываться за деньгами в боязни возмездия.
- Они могут разбираться со всем, чем хотят. Мне нечего скрывать и нечего стыдиться.
- Да неужели? Ты трахаешь свою пациентку.
Ну не могу сдержаться. Правда, не могу. Я просто делаю это.
Я тянусь над столом и пару раз ударяю его в лицо.
- Не смей говорить о ней, - ору я, пока кто-то оттаскивает меня от этого бесполезного, валяющегося куска дерьма, которого я с такой гордостью называл отцом.
- Уведите отсюда отца, - кричит Свинни какому-то офицеру.
Я сажусь обратно и пытаюсь вытянуть правую руку, но вздрагиваю от боли. Неа, я определенно что-то сломал.
- Что, черт возьми, произошло? - спрашивает Свинни.
- Я обнаружил, что моя так называемая «семья» - сплошное вранье, - сквозь зубы говорю я.