На сто первом километре толпа ягодников штурмует поезд Комарихинская — Тёплая гора. Поезд стоит здесь одну минуту. А ягодников тьма, и у всех посуда: кастрюли, вёдра, корзины, бидоны. И вся посуда полна. Малины на Урале — бери не переберёшь.
Шумит, волнуется народ, гремит и трещит посуда — поезд стоит всего минуту.
Но если бы поезд стоял полчаса, всё равно была бы давка и паника. Так уж устроены наши пассажиры — всем хочется быстрее попасть в вагон и там уж ворчать: «И чего стоит? Чего ждёт? Рабо-о-тнички!»
У одного вагона гвалта и суеты особенно много. В узкую дверь тамбура пытаются влезть штук тридцать ребятишек, и среди них копошится старушонка. Она остреньким плечом «режет массы», достигает подножки, цепляясь за неё. Кто-то из ребят хватает её под мышки, пытаясь втащить наверх. Бабка подпрыгивает, как петушок, взгромождается на подножку, и в это время случается авария. Да что там авария — трагедия! Самая настоящая трагедия. Берестяной туес, привязанный на груди платком, опрокидывается, и из него высыпается малина — вся, до единой ягодки.
Туес висит на груди, но уже вверх дном. Ягоды раскатились по щебёнке, по рельсам, по подножке. Бабка оцепенела, схватилась за сердце. Машинист, уже просрочивший стоянку минуты на три, просигналил, и поезд тронулся. Последние ягодники прыгали на подножку, задевая бабку посудой. Она потрясённо смотрела на уплывающее красное пятно малины, расплеснувшееся по белой щебёнке, и, встрепенувшись, крикнула:
— Стойте! Родимые, подождите! Соберу!..
Но поезд уже набрал скорость. Красное пятно мелькнуло зарницею и погасло за последним вагоном. Проводница сочувственно сказала:
— Чего уж там собирать! Что с возу упало… Шла бы ты, бабушка, в вагон, а не висела на подножке.
|
|
Так, с болтающимся на груди туесом, и появилась бабка в вагоне. Потрясение всё ещё не сошло с её лица. Сухие, сморщенные губы дрожали и дрожали, руки, так много и проворно работавшие в этот день, руки старой крестьянки и ягодницы, тоже тряслись.
Ей поспешно освободили место — да и не место, а всю скамейку — притихшие школьники, видимо всем классом выезжавшие по ягоды. Бабка молча села, заметила пустой туес, сорвала посудину вместе со стареньким платком через голову и сердито запихнула его пяткой под сиденье.
Сидит бабка одна на всей скамейке и неподвижно смотрит на пустой фонарь, подпрыгивающий на стене. Дверца у фонаря то открывается, то закрывается. Свечи в фонаре нет. И фонарь уже ни к чему. Поезд этот давно уже освещается электричеством, а фонарь просто запамятовали снять, и вот он и остался сиротой, и дверца у него болтается. Пусто в фонаре. Пусто в туесе. Пусто у бабки на душе. А. ведь ещё какой-то час назад она была совершенно счастлива. В кои-то веки поехала по ягоды, через силу лазила по чащобе и лесным завалам, быстро, со сноровкой собирала малину и хвастала ребятишкам, встретившимся в лесу:
«Я прежде проворная была! Ох, проворна! По два ведра малины в день насобирывала, а черницы либо брусники, да с совком, и поболе черпывала. Свету белого не видать мне, если вру», — уверяла бабка поражённых ребят. И — раз-раз, незаметно так, под говорок, обирала малину с кустов. Дело у неё спорилось, и удобная старинная посудина быстро наполнялась.
Ловка бабка и на диво говорлива. Успела рассказать ребятам о том, что человек она ноне одинокий, пережила всю родову. Прослезилась, помянув внука Юрочку, который погиб на войне, потому что был лихой парень и не иначе как на танку бросился, и тут же, смахнув платком слёзы с реденьких ресниц, затянула:
|
|
В саду ягода малина
Под у-у-у-укрытием росла-а-а…
И даже рукой плавно взмахнула. Должно быть, компанейская бабка когда-то была. Погуляла, попела на своём веку…
А теперь вот молчит, замкнулась. Горе у бабки. Предлагали ей школьники помощь — хотели взять туес и занести его в вагон — не дала. «Я уж сама, робятки, уж как-нибудь, благословясь, сама, я ещё проворна, ух, проворна!»
Вот тебе и проворна! Вот тебе и сама! Была малина — и нет малины.
На разъезде Коммуна-кряж в вагон вваливаются три рыбака. Они пристраивают в углу связки удочек с подсачниками, вешают на древние чугунные крючки вещмешки и усаживаются подле бабки, поскольку только подле неё и есть свободные места.
Устроившись, они тут же грянули песню на мотив «Соловей, соловей — пташечка»:
Калино, Лямино, Левшино!
Комариха и Тёплая гора!..
Рыбаки эти сами составили песню из названий здешних станций, и песня им, как видно, пришлась по душе. Они её повторяли раз за разом. Бабка с досадой косилась на рыбаков. Молодой рыбак в соломенной драной шляпе крикнул бабке:
— Подтягивай, бабусь!
Бабка с сердцем плюнула, отвернулась и стала смотреть в окно. Один из школьников придвинулся к рыбаку и что-то шепнул ему на ухо.
— Ну-ну! — удивился рыбак и повернулся к бабке, всё так же отчуждённо и без интереса смотревшей в окно: — Как же это тебя, бабусь, угораздило?! Экая ты неловкая!
|
|
И тут бабка не выдержала, подскочила:
— Неловкая?! Ты больно ловкий! Я раньше знаешь какая была! Я ране… — Она потрясла перед рыбаком сухоньким кулачишком и так же внезапно сникла, как и взъерошилась.
Рыбак неловко прокашлялся. Его попутчики тоже прокашлялись и больше уже не запевали. Тот, что был в шляпе, подумал, подумал и, что-то обмыслив, хлопнул себя по лбу, будто комара пришиб, двинулся по вагону, заглядывая к ребятам в посуду:
— А ну, показывай трофеи! Ого, молодцы! С копной малины набрала, молодец!.. — похвалил он конопатую девочку в лыжных штанах. — И у тебя с копной!.. И у тебя!.. Молодцы! Молодцы! Знаете что, ребятки, — хитро, со значением прищурился рыбак, — подвиньтесь-ка ближе, и я вам очень интересное скажу на ухо.
Школьники потянулись к рыбаку. Он что-то прошептал им, подмигивая в сторону бабки, и лица у ребят просияли.
В вагоне всё разом оживилось. Школьники засуетились, заговорили. Из-под лавки был извлечён бабкин туес. Рыбак поставил его подле ног и дал команду:
— Налетай! Сыпь каждый по горсти. Не обедняете, а бабусе радость будет!
И потекла малина в туес, по горсти, по две. Девочка в лыжных штанах сняла «копну» со своего ведра.
Бабка протестовала:
— Чужого не возьму! Сроду чужим не пользовалась!
— Молчи, бабусь! — урезонил её рыбак. — Какое же это чужое? Ребята ж эти все внуки твои. Хорошие ребята. Только догадка у них ещё слаба. Сыпь, хлопцы, сыпь, не робей!
И когда туес наполнили доверху, рыбак торжественно поставил его бабке на колени.
Она обняла посудину руками и, пошмыгав носом, на котором поплясывала слеза, всё повторяла:
— Да милыя, да родимыя!.. Да зачем же это? Да куда мне столько? Да касатики вы мои!..
Туес был полон, даже с «копной». Рыбаки снова грянули песню. Школьники тоже подхватили её:
Эх, Калино, Лямино, Левшино!
Комариха и Тёплая гора!..
Поезд летел к городу. Электровоз рявкнул озорно, словно бы выкрикивал: «Раздайся, народ! Бабку с малиной везу!» Колёса вагонов поддакивали: «Бабку! Бабку! С малиной! С малиной! Везу! Везу!»
А бабка сидела, прижав к груди туес с ягодами, слушала дурашливую песню и с улыбкой покачивала головой:
— И придумают же! Придумают же, лешие! И что за востроязыкий народ пошёл!..
Радий Погодин. Кирпичные острова. Рассказы про Кешку и его друзей
КАК Я С НИМ ПОЗНАКОМИЛСЯ
Е сть у меня друг – замечательный человек и хороший геолог. Работает он на Севере, в Ленинград приезжает редко, писем совсем не пишет – не любит. От людей я слышал, что семья моего приятеля переехала на другую квартиру. Я поспешил по новому адресу: авось узнаю что-нибудь о товарище, а повезет, так и его самого повидаю.
Дверь мне открыл мальчишка лет восьми-девяти. Он показался мне немного странным, все время поеживался, на меня не глядел, прятал глаза. Мальчишка сказал, что друг мой ушел утром и еще не приходил. Говорил он не разжимая рта, сквозь зубы, и очень торопился. Наверное, я оторвал его от интересной игры. Ну, а мне торопиться некуда. Я вошел в комнату, сел на диван и стал читать книгу. Прочитал страничку, прочитал другую, слышу, за стенкой кто-то запел.
Шли лихие эскадроны
приамурских партизан…
Поет человек и пусть себе поет, если ему весело. Я сам люблю петь. Только я это подумал, как за стеной снова раздалось:
Шли лихие эскадроны
приамурских партизан…
Теперь он пел громче, почти кричал, а на словах "лихие эскадроны" подвывал немного и захлебывался. Потом запевал опять и опять… и все про партизан. Я пробовал читать книгу, но у меня ничего не получалось. Певец так завывал, что я не вытерпел, вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь. Песня раздалась еще громче. Я даже удивился, как это можно так петь. Я постучал еще раз и еще… Наконец пение прекратилось, за дверью раздалось шмыганье носом и глухой голос сказал:
– Чего?
– Послушайте, не можете ли вы петь потише?
– Ладно, – согласился певец и тут же заорал так громко, что я попятился от двери:
Шли лихие эскадроны
приамурских партизан…
Потом началось что-то совсем непонятное. "Шли лихи-и… Шли лихи-и… Шли лихи-и…" – выкрикивал певец не своим голосом.
Я совсем растерялся. Может быть, за дверью сумасшедший? И тогда надо звать на помощь докторов, санитаров. Может быть, это очень опасный сумасшедший, и на него нужно надеть смирительную рубашку. Я осторожно приоткрыл дверь и увидел: лежит на оттоманке тот самый мальчишка, что впустил меня в квартиру, кусает подушку, бьет ногами по валику и горланит песню. А из глаз его бегут слезы.
– Чего это ты орешь? – спросил я.
Мальчишка стиснул зубы, сжал кулаки.
– Ухо болит. – Потом лягнул ногой и снова запел: – Шли лихи-и…
– Вот смешной! – начал было я. – Ухо болит, а ты поешь. – Но мальчишка посмотрел на меня такими глазами, что я прикусил губу. Я догадался.
Когда я был солдатом, у меня тоже однажды заболело ухо, ночью в казарме. Плакать солдатам нельзя ни за что. Я ворочался с боку на бок, так же вот грыз подушку и сам не заметил, как раздвинул прутья на спинке кровати и сунул между ними голову. Потом боль утихла, и я уснул. А когда проснулся, то не мог встать, не мог вытащить обратно голову. Пришлось двум солдатам разжимать прутья, а ночью я разжал их один. Вот какая была боль.
Я с уважением глянул на мальчишку, а он на меня – залитым слезой глазом. Он молчал, и ему это было очень трудно.
Я бросился звонить по телефону в поликлинику. Меня долго расспрашивали, что болит, у кого болит… Наконец сказали: "Будет доктор".
Я ходил по комнате, и, как только за стеной раздавалось про партизан, я начинал подпевать. Вот так мы пели: он в одной комнате, я – в другой.
Скоро приехал врач – молоденькая чернобровая девушка в белом халате. Она сразу спросила:
– Где больной?..
Я показал на мальчишкину дверь. А он там снова загорланил про своих партизан.
– Как вам не стыдно обманывать? – рассердилась девушка доктор. – Какой же это больной, если он песни распевает таким диким образом?
– Доктор, это настоящий больной, это такой больной… – И я рассказал все как есть. Девушка вошла в комнату к мальчишке и твердым голосом сказала:
– Смирно!.. Прекратить пение!
Мальчишка затих, сел на оттоманке. Сидеть смирно ему было трудно, у него все время дергались ноги.
Девушка-доктор налила ему в ухо пахучей желтой камфары, обложила ухо ватой и завязала бинтом. А меня заставила вскипятить воду для грелки.
Пока мы возились, мальчишка молчал, только губы у него шевелились: он потихоньку – про себя – пел свою песню.
Девушка доктор скоро ушла к себе в поликлинику. Больной уснул. А я сидел в комнате рядом, ждал своего друга и думал: "Что это за мальчишка, который умеет петь в такие минуты, когда взрослые и те подчас плачут?.."
Позже я узнал, что имя у него очень веселое – Кешка, и услышал много всяких рассказов о нем и его товарищах.
Вот они.
КИРПИЧНЫЕ ОСТРОВА
Н а задний двор редко заглядывали взрослые. Там высились кучи дощатых ящиков, валялись бочки с налипшим на бурые бока укропом. Лежали груды известки и кирпича.
В марте, когда с крыш сбросили снег, задний двор превратился в недоступную горную страну, которую с криком штурмовали альпинисты, отважные и драчливые. Самыми бесстрашными среди них были Мишка и Кешка.
Вскоре горная страна стала оседать. Острые пики обвалились. А в конце апреля задний двор превратился в громадную лужу.
Ребята уже не заглядывали сюда. Девчонки кидали в начерченные на тротуарах квадраты жестяные банки из-под гуталина, именуемые странным словом "скетишь-бетишь", и без устали прыгали на одной ноге. Мальчишки, вытирая на ходу носы, гонялись друг за другом по всем правилам новой воинственной игры – "Ромбы". И только Сима из четвертого номера остался верен заднему двору. Он выстругал из дощечек, отломанных от ящика, остроносые корабли. Приладил им клетчатые паруса из тетрадки по арифметике и пустил свой флот в далекое плавание.
Плывут корабли, садятся на известковые рифы, причаливают к кирпичным островам. А адмирал Сима бегает по узкой полоске суши у самой стенки дома.
– Право руля!.. Паруса крепи!.. – Но нет у него сил помочь потерпевшим крушение. Лужа глубокая, а башмаки…
Заглянул на задний двор Кешка. Оглядел Симу с головы до ног, сказал, как говорят взрослые:
– Сима, у тебя здоровье хлипкое, а ты вон вымок весь. Подхватишь грипп – опять свалишься…
Сима насупился. А Кешка присел на корточки, стал смотреть. Один кораблик на суше лежит с поломанной мачтой; другой – к кирпичу приткнулся; третий – зацепился за что-то посреди лужи и поворачивался на одном месте.
– Сима, чего это корабль крутится?
– Это его гигантский кальмар щупальцами схватил…
Кешка захохотал.
– Ой, Сима… Да это же гнилая стружка, в какую яблоки упаковывают.
– Ну и что же? – тихо возразил Сима. – Все равно. – Сима сжал губы, нахмурил лоб и сказал убежденно: – Нет, кальмар. И экипаж корабля сейчас с ним сражается.
Кешка присвистнул, засмеялся еще громче.
– Если б ты моторный корабль сделал, я понимаю. А это… – Он сплюнул в лужу и пошел под арку, но на полпути передумал, вернулся.
– Знаешь что, Сима, я все-таки с тобой побуду, ладно?
– Как хочешь, – ответил Сима равнодушно, взял дощечку и стал, как веслом, разгребать воду. От дощечки пошли волны по всей луже. Кораблик, приткнувшийся к кирпичу, закачался, задрал нос и поплыл дальше. Корабль, что в стружке запутался, подскакивал на волнах, но стружка держала его крепко. Он кренился, палубу ему заливало водой.
– Пойду домой, – наконец решил Сима.
– А корабли?..
– Они в плавании. Им еще далеко плыть.
Кешка покачал головой.
– Чудной ты!.. Брось, не ходи. Давай лучше полежим на ящиках, посушимся.
Они сняли пальто, разложили их на досках. А сами залезли в ящики из-под яблок. Лежат на спине, смотрят в глубокое, как Тихий океан, небо и молчат.
Солнышко пригревает хорошо. От Симиного пальто поднимается легкий пар. Кешка повернулся, стал смотреть на лужу. В воде отражается небо, и лужа от этого голубая. Если прищуриться да еще загородить глаза ладошкой, чтобы не видеть стен дома и сараев, то на самом деле кажется, будто лежишь на берегу спокойного утреннего моря.
– Сима, а ты на море бывал?..
– Нет. Где я раньше жил, только речка была.
Кешка скривил губы.
– А еще корабли строишь. А я, кроме Балтийского, еще на Черном был. Вот там да!.. А ты в луже каких-то кальмаров выдумал.
Сима обиделся, хотел уйти, но тут на заднем дворе появились двое: седой сутулый старик без шапки и кругленькая старушка с розовым лицом. Они вместе несли ковер.
Старушка посмотрела на лужу, сказала расстроенно:
– Вот видишь!.. Безобразники, не могут люк прочистить.
– Будет тебе, Катя! – хрипло забасил старик. – Тебе, конечно, лужа. А может, для кого – океан. – Он кивнул на Симины корабли. – Ты вообще воды, кроме чая с лимоном, не признаешь, а здесь дело тонкое… – Старик пошире расставил ноги, оперся о толстую бугроватую палку. Слегка затуманенные, как талые льдинки, глаза его смотрели на Симин флот, на кирпичные острова, на известковые мели. Потом он поднял палку и показал ею на острые обломки, торчавшие из воды.
– На острова Зеленого Мыса похожи. Голое, дрянное место… А вон подальше, – старик наклонился вперед, – видишь, вроде проливчика, горловинка… Гибралтар будто. А чуть южнее – Танжер. Я тебе этот ковер из Танжера привез. – Старик снова облокотился на свою палку и замер. Лицо его стало задумчивым.
– Ну, хватит, – тронула его за рукав старушка. – Пойдем.
Старик вздохнул.
– Да, да… Ты, Катя, ступай домой, а я ковер вот здесь на ящиках выколочу.
Старушка помогла мужу разложить ковер на куче ящиков и ушла в подворотню. Старик проводил ее немного и вернулся.
Он огляделся по сторонам, как мальчишка, который хочет созорничать, подошел к луже. Он нагнулся, подобрал Симин кораблик, поправил мачту, клетчатый парус и легонько пустил его на воду. Кораблик побежал к кирпичным островам.
Старик разгребал палкой воду, как это делал Сима, и, нагоняя кораблик, по луже покатились волны.
Сима вылез из ящика, взял свое пальто и подошел к старику сзади. Услыхав его сопение, старик вздрогнул, оглянулся.
– Ух ты!.. Думал, жена… – смущенно улыбнулся он и тронул всей пятерней обкуренные усы. – Понимаешь, не любит она моря… хоть ты что… Это твой флот, что ли?
– Мой, – кивнул Сима.
По щекам старика разошлись глубокие складки, плечи он выпрямил. Теперь палка казалась ненужной в его руках.
– Чего это шхуна у тебя дрейфует?.. Вон та… На рифы села?
– Нет, – покачал головой Сима, – это ее гигантский кальмар схватил.
Кешка подумал: "Засмеет сейчас Симу".
Но старик ничего, не засмеялся, лишь озабоченно нахмурил лоб.
– Кальмар, говоришь?.. Вот тресковая смерть. Кашалота бы сюда. Против кашалота ни один кальмар не выстоит… Я, брат, на кашалотов охотился и на финвалов. Ты вот про единорога что-нибудь знаешь?.. Нарвал называется… Бивень у него метра три длиной впереди из носа торчит. Шлюпку он, словно шилом, протыкает…
– Будет тебе, будет!.. – раздался из подворотни тихий голос.
Старик покраснел, спрятал глаза в насупленных мохнатых бровях. Под аркой, прислонившись к стене, стояла его жена.
– Да вот, видишь, Катя, моряка встретил. Поговорить надо.
Старушка поджала губы и критически осмотрела Симу.
– Вымок-то весь, как утенок… Пойдем, что ли, чаем напою с вареньем… с малиновым.
– Греби, греби, – подтолкнул Симу старик. – Она только с виду сердитая. Она моряков уважает.
Сима оглянулся на ящики, хотел, наверно, позвать Кешку, но Кешка запрятался поглубже, чтобы его не заметили. Ему было очень грустно.
Когда двор опустел, он вылез из ящика, подошел к луже.
В луже отражались облака. Они бежали по опрокинутому небу. Кешке казалось, что он медленно плывет по волнам…
Мелькают острова, потрескавшиеся от солнца. Над водой дерутся поморники и альбатросы. В морской пене хищно шныряют единороги.
Что-то щекотное и теплое подступало к Кешкиному горлу, как подступают слезы, когда смотришь хороший кинофильм с хорошим концом.
Евгений Велтистов.Миллион и один день каникул (Фрагмент)
В наши дни, когда космос заселен людьми и Земля, как голубое маковое зерно, отчетливо видна с далеких планет, когда ежедневно стаи ракет уплывают с Земли в океан Вселенной и возвращаются обратно, трудно представить себе пропажу космического корабля. Да еще такого корабля, как "Виктория"!..
"Виктория", краса звездного флота, фантастическая птица с гордо вздернутым вперед клювом, совершала броски в Ближний, Дальний и Конечный космос. Ее серо-стальные бока и крылья отполировал ветер разноцветных звезд; ее острый шпиль пронзал пустоту с беззаботной легкостью иглы, скользящей сквозь кусок ткани. Двигатели точно выводят "Викторию" к самой отдаленной цели, и гигантский лайнер причаливает с осторожностью шлюпки в порту незнакомой планеты, возле космической станции или у порога одноместного корабля астронавта, затерянного среди звезд.
Сотни историй в судовом журнале о ближних и дальних рейсах "Виктории".
Но этот рассказ - о последнем путешествии, когда корабль, попав случайно в беду, оказался достойным своего знаменитого имени-девиза: "Победа!"
В космосе все на виду, словно в аквариуме. Телескопы, станции, спутники, корабли изучили звездный мир до мельчайшего "винтика". И ни один мастер небесной механики не мог, разумеется, предсказать, что первоклассный пассажирский лайнер исчезнет однажды в бесконечности из-за тайного обитателя трюмов, точнее - из-за обыкновенного грызуна.
Однако в этой истории немало странного.
И что еще важно: "Виктория" уточнила движение Стрелы времени: люди острее почувствовали, куда нацелен наконечник этой Стрелы, увидели разницу между прошлым и будущим Земли.
Глава первая, В КОТОРОЙ НАЧИНАЕТСЯ РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ
"Виктория" после взлета набирала скорость.
Перед прыжком в Дальний космос.
В большом полутемном зале, накрытом прозрачным куполом, ночная тьма и пол-мира звезд. Совсем близко золотые яблоки звезд - светящиеся плоды на невидимых нитях. Кажется, протяни руку, оборви нить - и огненный шар упадет в бездонный колодец, сыпля искрами, остывая на лету. Звезды - рядом и… далеко. И огромной видится из купола туманно-голубая Земля.
Три пассажира на прогулочной палубе - пятиклассники лесной школы Алька, Карен и Олег - впервые поднялись над планетой. Впрочем, они уже не школьники, а свободные люди, потому что сегодня первый день каникул.
Родительский День бывает раз в году. Где бы ни работали родители школьников - на горных ледниках, на дне океана, в марсианской пустыне, в звездном патруле, - к ним обязательно плывут, едут, летят их дети. И нет такой точки ни на Земле, ни во всей Вселенной, куда не смогут прибыть в назначенный час сын или дочь. А если отец и мать находятся в самой далекой галактике, в Конечном космосе, куда не прорвешься за день, встреча назначается на полпути к Земле.
В Конечном космосе, на последней космической станции, работали родители Карена и Олега. И мать Альки. Сейчас их корабль "Альфа" тоже делает бросок в Дальний космос - навстречу детям.
Отправляясь в путешествие, Алька сказала:
- Сосчитаю, сколько в мире звезд.
Карен усмехнулся:
- Это наивно: мир бесконечен. Главное - посмотреть новое!
- А я нарисую то, что никто никогда не видел, - подумал вслух Олег.
Но все они, конечно, думали о космосе.
Дальний космос Карен представляет так: очень скоро войдет он с товарищами в зал космической станции, увидит такие знакомые, целый год снившиеся лица, и мама бросится навстречу, обнимет его, а отец положит руку на плечо и с первого взгляда поймет, что сын возмужал за долгий год.
Только к Альке не подойдет отец - он погиб в Конечном космосе.
Карен оглянулся на товарищей.
Олег рисует световым карандашом на стекле тигра. И хотя на небесном своде нет такого созвездия, звезды точно легли в рисунок: тигр пристально смотрит зеленым и желтым глазами. Тигр совсем живой, очень земной, он, конечно, понравится родителям.
А вот Алька не вспоминает ни о чем. Прыгает себе по темным квадратам с бликами звезд. Будто у нее одной во всей Вселенной начались летние каникулы.
Вспыхнул свет. Огромная Земля затуманилась за стеклом. Тигр подслеповато прищурился. На палубу корабля вошел Пап. Словно наместник земного солнца в космической ночи: рыжая копна волос над голубым комбинезоном. Это воспитатель пятиклассников на время их Родительского Дня, а на самом деле штурман корабля Павел Андреевич Прозоров, или просто Пап.
- Аборигены! Земляне! - весело сказал Пап. - Вы видите знакомую картину: Земля, Солнце и прочее… Из этого "прочего" делаем вывод, что Вселенная в основном состоит из звезд. Ясно? - спросил он, оглядывая свою команду.
- Ясно. Урок природоведения, - бесстрастно парировала Алька.
- А теперь проверим на практике, - продолжал вдохновенно Пап.
Ребята будто не слышали его. Пап почувствовал себя обыкновенным учителем. Он, звездный штурман, целый день должен дрессировать этих толстокожих землян. Называется "учебная практика", а на самом деле - детский сад в космосе. Глупая выдумка каких-то профессоров, которые наверняка никогда не покидали планету.
Олег, не обращая на Папа внимания, начертил над тигром старинную избушку с завитком дыма из трубам, и тигр сразу превратился в домашнего котенка, выглядывающего из открытой двери.
Пап, взглянув на рисунок, остро почувствовал, как соскучились ребята по дому, по своим близким. Но где их настоящий дом? На Земле - в лесной школе или в космосе - рядом с родителями?
- Предупреждаю, - строго сказал учитель, - скоро будет бросок в Дальний космос.
Ребята оживились. И Алька спросила:
- А глаза, Пап, надо закрывать?
Пап улыбнулся:
- Это не игра…
И вот тут-то на палубу проскользнул какой-то зверь.
Зверь был черный, он волочил за собой длинный хвост.
Зверь бросился прямо к ребятам. У него не было другого выхода: в сантиметре от кончика его хвоста мягко подпрыгивала серая кошка.
За кошкой энергично шагала ее хозяйка в комбинезоне инопланетных охотников.
Алька так отчаянно пискнула "ах!", что это "ах!" оторвало ее от пола.
Мальчишки застыли в стойке, соображая, как им схватить за хвост нахала.
Один Пап признал в беглеце корабельную крысу. Ударом ботинка он швырнул ее через голову кошки.
- Держите ее! - всплеснула руками хозяйка кошки, натыкаясь на крысу.
Мягко прогудела сирена.
Пап растерялся: он узнал женщину в комбинезоне. Перед ним был словно оживший портрет из учебника - всемирно известный биолог новых планет.
Женщина укоризненно вопрошала:
- Молодой человек, зачем вы кидаетесь в меня этим зверем?
- Извините, Ирина Александровна, - пробормотал Пап.
- Кто это? - шепотом спросила Алька.
Олег дернул ее за косичку:
- Биологию изучала? Наука о живой природе…
Биолог ловко отбила ладонью крысу, дернула плечом:
- Фу!..
В тот же миг вторично прогудела сирена, и все, кто был на палубе, оторвались от пола.
В корабле наступила невесомость.
Глава вторая, В КОТОРОЙ КОРАБЛЬ ДЕЛАЕТ БРОСОК
Никто не заметил прощального салюта звезд. Звезды, окружавшие "Викторию", неестественно удлинились, распустили огненные шлейфы, потом постепенно смазались, сверкнули напоследок пучком света, погасли.
Земля, Солнце и весь Ближний космос, знакомые с детства, исчезли.
Корабль как бы оказался в пустоте…
Алька снова сказала "ах" и взлетела вверх, раскинув руки.
Мелькнули каблуки знаменитого биолога. А мальчишки, кувыркнувшись, запели старую, как мир, песню:
Не-ве-со-мость, не-ве-со-мость
Сразу съела всю слоновость…
Невесомость спасла корабельную крысу. От удара ладонью она завертелась волчком и ввинтилась в открытую дверь. А Ирина Александровна взмыла к самому потолку.
Пап, извиваясь натренированным телом, плыл навстречу ребятам, командовал:
- Работайте руками и ногами, снижайтесь! Если невесомость исчезнет, вы набьете шишки. Только шишек не хватает для Родительского Дня…
Но ребята не собирались снижаться. Они парили над пагубой и хохотали, словно от легкой щекотки. Даже пальцем не шевельнули, чтобы снизиться. А Пап плыл к ним очень медленно.
По коридору быстрым шагом спешил длинный и белый, как цапля, корабельный стюард. Механический слуга легко преодолевал невесомость в мягких ботинках на магнитных подошвах. Он спешил на помощь пассажирам и, пробегая мимо крысы, шлепнул ее.
Алька, наблюдая за проворным роботом, насмешничала с высоты своего положения:
Всем известно в этом мире –
Дважды два всегда четыре,
Дружба верная - навек,
Робот, ты не человек!..
Робот ловко взбежал по изогнутой стене к куполу потолка, подал руку Ирине Александровне, усадил ее в кресло. Потом, балансируя в воздухе, стараясь не отделить подошвы от потолка, который сейчас служил ему полом, отбуксировал одного за другим ребят. Помог Папу доплыть до кресла. И наконец выловив спокойную серую кошку, протянул ее биологу.
Все были чуть взволнованы. Кошка обрела свою хозяйку, шерсть ее стояла дыбом, напоминая о непойманной добыче.
- Извините, - сказала Алька стюарду, - я пошутила. Спасибо за помощь.
- Пожалуйста, - ответил невозмутимо робот. - Сейчас мы достигнем цели.
Вместе с гудком сирены вернулась привычная тяжесть. Над головой вспыхнули новые звезды. Корабль совершил бросок в Дальний космос.
- Итак, - строго сказала всемирно известный биолог, - надо немедленно изловить этого грызуна.
- Сейчас он будет предоставлен в ваше распоряжение, - согласился белоснежный стюард.
Биолог обиделась:
- Я имею дело с благородными животными…
Но робот не слышал ее. Он бежал по коридору, где в самом конце мелькнул черный хвост. Кошка выскользнула из рук хозяйки в открытую дверь, она надеялась только на свою ловкость.
- Возможно, я отвыкла от некоторых форм земной жизни, - продолжала Ирина Александровна. -.Крылатые змеи мне кажутся куда более симпатичными…
- Конечно, - горячо поддержал Олег, - крысы с древних времен были врагом человека.
- Сжирают все на свете, - пояснил Карен.
- Очень противные, - вздохнула Алька.
- Я вижу, вы знаете многое о грызунах. - Биолог повернулась к Папу. - Представьте, когда я вошла в каюту, эта разбойница грызла мою рукопись…
- Я читал ваши книги, - смутился Пап.
- Но последняя могла быть съедена. - Биолог встала. - Посмотрим, понравится ли ей моя Мись. - И Ирина Александровна ушла, окликая убежавшую серую Мись.
Пап с удивлением отметил, что он плохой воспитатель: ребята незаметно исчезли.
Глава третья, В КОТОРОЙ ИССЛЕДУЕТСЯ ШАР ПУТИ
Вот он!
Карен широко открытыми глазами смотрел на свою ладонь. Загорелое лицо его чуть побледнело. На ладони лежал прозрачный Шар с серебристой паутиной внутри.
- Шар Пути, - прошептал Олег, заглядывая в лицо друга.
Шар, поворачиваясь в руке Карена, сплетал и расплетал нити. Рисунок мгновенно менялся. Тысячи путей вели корабли к звездам, и где-то среди этих линий тянулась тонкая нить "Виктории".
Все, что было завоевано за столетия космонавтикой, заключалось в простом и прекрасном Шаре. Он был драгоценнее любого земного алмаза, любой ювелирной находки с других планет, потому что таил в себе знания человечества о галактиках, звездах и планетах, гигантских туманностях и абсолютной пустоте, законах космического времени и пространства, так не похожих на земные.
Когда-то очень давно люди построили первые ракеты, запустили над Землей спутники и станции, высадили разведчиков на планетах Солнечной системы. С середины двадцатого века, после полета Юрия Гагарина, слово "космонавт" означало одну из самых почетных и трудных профессий.
Но звезды еще долго оставались такими же недосягаемыми для людей, как и тысячелетия назад. Пока не была открыта новая энергия для почти мгновенного преодоления пространства, пока корабли не стали делать скачки к звездам в известной человечеству Вселенной.
Серебристые нити в Шаре Пути были точными маршрутами кораблей. И если мозгом любого корабля являлась сложнейшая электронная система, отвечавшая за безопасность путешествия, за удобства, приятное самочувствие и спокойствие пассажиров, то Шар был сердцем корабля. Капитан и штурман полностью доверяли Шару.
В каждом корабле имеется два Шара Пути. Один управляет машиной. Второй хранится у капитана. Вот этот второй Шар Пути "Виктории" и лежал на ладони Карена. Он взял его всего на несколько минут в пустой капитанской каюте.
Шар светился за толстым стеклом, на специальной подставке. Карен знал ценность Шара, знал, что его нельзя трогать, но какая-то властная сила влекла мальчика к Шару. Карен протянул руку. Сердце его стучало. Он только посмотрит и вернет…
- Где наш маршрут? - нарочито спокойно сказал Карен. Уши его горели. Шар жег ладонь. - Надо быстро разгадать…
- Мы знаем ничтожно мало по сравнению с тем, чего не знаем, - вспомнил Олег древнее изречение. - Как ты решился?
- Всего на пять минут. Может, я хочу запустить "Викторию" в неизвестную галактику. На самую границу Вселенной. Или дальше.
- Было бы здорово! - поддержал Олег. - И все же как ты мог…
- Тише! - обрывает Карен и оглядывается на Альку.
Девочка сидит неподалеку у ручья, что-то рисует на песке.
- Все слышу. Мне безразлично. Куда вы, туда и я, - откликается Алька Фролова. - Карен, найди мне в Шаре Фроловскую галактику.
Карен морщит нос: какие глупости… На всякий случай спрашивает, не отрывая глаз от Шара:
- Есть такая?
- Отец говорил. Когда я была маленькая, он ее открыл. А название дали потом.
- Ладно… Черти свои знаки. Может, и ты откроешь что-нибудь…
- А ты как думаешь, - дерзит Алька, - без ваших хитростей все открою…
- Молчи!
Карен тихо свистит, ребята ныряют под зеленый навес низкого дерева. Здесь как в беседке. Пап идет по дорожке с равнодушным видом, а это значит, что он кого-то ищет. Пап проходит в двух шагах от дерева; ему и в голову не пришло, что его питомцы под ветками. Воспитатель не скоро вернется - корабль огромен.
Сад "Виктории" - как маленький густой лес. Переплетение ветвей, крохотная поляна, спокойный ручей, синее небо, пятна солнечного света на траве - все как дома, в лесной школе, даже еловые шишки, и шум листвы от внезапного ветра, и свист невидимых птиц.
Тот, кто хоть раз летал на "Виктории", вспоминает прежде всего не темный колодец космической ночи, а усыпанные хвоей дорожки, похожий на лесного спрута пень и думает: "В следующий раз обязательно посижу на этом пне". Но странно: притягательная сила звезд влечет пассажиров из сада в каюты, залы, на палубу - туда, где привычно ожидание строгого гудка сирены, где человек внутренне готовится ступить в новый мир. Прекрасный лес "Виктории" обычно безлюден.
- Нить Млечного Пути… Туманность Андромеды… Крабовидная…
- Вспышка… Это взрыв сверхзвезд…
- Ясно и маленькому! Карен, Шар пора возвращать!
- Не паникуй! Их два на корабле. Этот пока не нужен.
- А это что за красная линия?.. Неужели наш путь?
- Спокойно. Вопрос - еще не открытие. Надо сравнить.
Карен достает из кармана карту галактик. Расстилает на траве. Три головы склоняются над картой. Шар - мир известных человечеству звезд - переходит из рук в руки. В лесу по-прежнему земная тишина.