Эту главу, как и прочие главы, начну с истории из нашей кочевой жизни. Естественно, история будет, как всегда поучительнейшая.
Однажды, весной, кажется, 2015го года «Папьемашенникам» довелось путешествовать со спектаклями по Казани и Йошкар-Оле. Выступали мы в основном в детских садах, школах, музеях. Устроителем гастролей был наш старый друг-товарищ Константин - музыкант, альпинист и устроитель различных образовательных и развлекательных мероприятий. В один распрекрасный солнечный денёк мы приехали в гимназию редкой красоты. Мы сразу нарекли её «Хоггвардз» ибо двор её был мощён камнем, въезд в этот самый двор закрывали огромные деревянные ворота, а само здание белого кирпича состояло сплошь из башенок, черепичных крыш и переходов.
Встретившая нас заведущая по воспитательной работе препроводила нас в прекрасный зал: места для зрителей располагаются амфитеатром, просторно, хорошая акустика. Разгрузились, смонтировались, подключили свет и звук. Константин выполнял роли звукорежиссёра и музыканта. На представлении было, наверное, 4 класса младшей школы. То есть, примерно человек 120.
В «Хогвардзе» нам предстояло отыграть 2 дня по одному представлению.
Публика заполняет зал, Костя наигрывает на балалайке. Зрители расселись. Я выхожу к зрителям, представляю наш театр, говорю несколько слов о Петрушке и начинаю представление…. и почти с самого начала обнаруживаю, что все 4 преподавательницы, расположившиеся двумя парами с флангов, самым деятельным образом обсуждают что-то, скорее всего, к моему представлению не имеющее никакого отношения. И обсуждают довольно активно. Обычно, я правом, данным мне повелителем всех трикстеров, пресекаю подобное недостойное достойного зрителя поведение. Но в этот раз, не помню, по какой причине, это сделано мною не было.
Юные зрители принимали нас очень хорошо. В финале свадьбы Петрушки и Марфушки я стреляю из пневмохлопушки, осыпая весь зал конфетти и радостью. Мы с Петровичем выходим из ширмы, раскланиваемся, радостные дети уходят из зала, некоторые из них, взметая пёстрые вихри из конфетти, лежащих на полу, подбегают к нам, чтобы подержать Петрушку за нос или ручку, задать ему и мне вопрос: «А почему у Петрушки нос красный?», «А как вы говорите таким голосом?» и т.д.
Некоторые не могут сдержаться и сжимают Петровича в крепких объятиях так, что у него и меня хрустят кости. Но вот почти все зрители покинули зал, я переодеваюсь, начинаю разбирать ширму и складывать артистов в чемодан. И вдруг вижу, что на другом конце площадки Константин беседует с дамой. Дама появилась незадолго до конца представления, как я заметил, на сценке с Марфушкой. Видимо, беседа не слишком приятная, потому что Костя гневен, красен, напряжён, но сдерживается, хотя, видимо, и из последних сил.
Я оставляю свою деятельность, быстренько перемещаюсь к беседующим.
- Здравствуйте! О чем беседуете? – обращаюсь я к даме.
- Здравствуйте! Я директор гимназии Татьяна Петровна.
- Очень приятно, Татьяна Петровна! Я директор этого театра Всеволод Валентинович, - самым любезным тоном представляюсь я.
- Думаю, Всеволод Валентинович, вам лучше завтра у нас не выступать, - не менее любезно произносит Татьяна Петровна.
После тёплого и даже жаркого приёма, который оказали нам гимназисты, такого от ворот поворота я, конечно, не ожидал. Но мы - путешествующие скоморохи. Упускать возможность заработать копейку не в наших правилах. Поэтому действую, следуя присказке «нас в дверь, а мы в окно».
- Почему же, Татьяна Петровна, Вы считаете, что нам играть в Вашей прекрасной гимназии не стоит?
- Мне позвонила прямо во время вашего спектакля одна из преподавателей и сказала, в спектакле происходит нечто невообразимое: драки, беспорядки, непоймичто…
«Может, всё таки во время спектакля преподавательницы обсуждали именно его содержание?» мелькает у меня в голове, а Татьяна Петровна проолдолжает:
- Я, безусловно, сразу же направляюсь сюда и что я вижу: Петрушка этот ваш отплясывает с барышней, валяет её по сцене (в самом деле, Петрович пару раз с Марфой прокатились по грядке во время финального танца), потом трясётся ширма!... И кстати, когда ширма тряслась, я слышала как один ребёнок рядом со мной сказал, - Татьяна Петровна, выдерживая паузу, оглянулась по сторонам, нет ли рядом детей, приблизилась ко мне так, будто хочет сообщить что-то очень личное и, понизив голос до минимума, произнесла:
- Секс….
«О, Господи, если ребёнок соотнёс трясущуюся ширму и секс, явно, что связь секса с трясениями и колебаниями, он понял не на моём спектакле, а несколько раньше! Но если я начну объяснять Татьяне Петровне, что это традиция, что это старинная комедия, которая игралась в те времена, когда в искусстве, особенно уличном не было разделения на «взрослое» и «детское», она решит что-то навроде: «Извращенец! Приехал растлевать детей в наш прекрасный Хоггвардз! Гнать его в шею!»
Петрушечник должен быть быстр и решителен при выборе путей. И Дух Трикстера, пребывающий рядом с Петрушкой, (внутри Петрушки) обычно даёт необходимую скорость. И я не раздумывая, полагаясь на Петруху, иду в атаку:
- Знаете, Татьяна Петровна, мне кажется, что, во-первых, сегодня Ваши педагоги не являли собою достойный пример поведения зрителя на представлении, пусть уличном, площадном, но всё таки выступающем в театральном зале Вашей гимназии. Разговаривали практически в полный голос, мешая тем самым представлению……………….
Что касается непосредственно моего спектакля, я как глава театра уверен в каждом эпизоде этого спектакля. Я играю это представление около 10ти лет и многие его части переделывал, достраивал или вообще выкидывал. И готов нести ответственность за каждое действо.
Но, знаете, пожалуй, это не главное, Татьяна Петровна. Мне кажется, что проблема в данном случае кроется не в нашем представлении, и не в педагогах вашей гимназии, а в самой системе. Знаете, в чём я вижу одну из главных проблем современного российского образования?
- В чём же, Всеволод?
Такого хода Татьяна П. похоже не ожидала, а нам того и надо – продолжаем атаку!
- Это то, что мальчиков в нашей системе в основном воспитывают женщины. И соответственно, часто мы получаем мальчиков с женской моделью поведения. А Петрушка являет собой совершенно другой, можно сказать, противоположный тип мышления и действия: мужской. Когда он с чем –то не согласен, он отстаивает свои права без сомнений. Он никогда не раздумывает как ему поступить, вследствие этого поступает часто ошибочно и поэтому смешно, но предельно искренне и поэтому подкупающе.
Он не даёт детям «правильную» модель поведения, наоборот, он показывает дурацкое, вывернутое рассуждение и как следствие дурацкое действие. И дети да и взрослые смеются потому что, во-первых, понимают, что Петрушка – дурак и действует неправильно, они бы так, конечно, не сделали, а во-вторых, потому что всё таки узнают себя в некоторых поступках Петровича и понимают, что сами так иногда поступают…
К тому же Петрушка, как и большинство детей лет не чурается такого способа решения конфликтов как драка, что конечно, претит большинству педагогов….
Татьяна Петровна оказалась человеком умеющим слушать, моя концепция петрушечного воспитания не вызвала у неё отторжения. Но что-то не давало ей покоя.
- Хорошо, Всеволод. Я вас с интересом выслушала. Даже с чем-то согласна. Но вот то, что ширма трясётся – это как-то неверно. Можно ли обойтись без этого? Давайте хлопушку в конце оставим, но ширма трястись не будет.
- Татьяна Петровна, я сам думал о таком ходе. Давайте попробуем.
- Жду вас завтра в это же время.
Пожав руки, мы расстались довольные друг другом. На следующий день Татьяна Петровна за 5 минут до начала спектакля уже сидела в первом ряду. С первого же моего выхода включилась, оказалась человеком, понимающим шутки, смеялась вместе со всеми остальными зрителями, явно получая удовольствие от действа. Педагоги в этот раз не отвлекались, не обсуждали ни спектакль, ни посторонние темы, являя собою пример благовоспитанного зрителя.
В финале спектакля я, как и договаривались, не стал трясти ширму, а сразу, уведя Петрушку и Марфушку в танце под грядку, шандарахнул из хлопушки. Овации были нам наградой. Сразу после завершения довольная директор подошла ко мне, пожала руку:
- Ну, вот видите, Всеволод, совсем другое дело!
- Конечно, Татьяна Петровна! Ваш педагогический талант и мой артистический опыт создали практически новый спектакль!
Я конечно, подыгрывал Татьяне Петровне… Спектакль был тот же и Петрушка тоже.
Это была, говоря сказочным языком, присказка. Сказка, точнее то, ради чего я привёл этот пример из практики, только начинается.
Налицо конфликт. Тот образ действий, который являет Петрушка, конечно очень сильно расходится с теми образами, которые желательны в современной системе воспитания. Особенно в свете идей либеральных, сейчас активно насаждаемых в российской системе образования. И 100 с лишним лет назад вряд ли трикстерское хулиганское поведение этого ярмарочного завсегдатая было уместно при воспитании благовоспитанных девочек и мальчиков, а в наше время учителей, попавших на наши представления, часто прямо таки корчит от внутренних противоречий.
Причина этого душевного неуюта мне видится в том, что у зрителя на глубинном уровне сознания старинная история дурака и плута Петрушки вызывает узнавание и сопереживание, и как следствие, смех, а та часть сознания, где хранятся более поздние слои культуры, например, современные педагогические директивы, противится самому образу г-на Уксусова. Ведь ругаться, драться, а тем более убивать кого бы то ни было – нехорошо – это вам, не задумываясь, скажет любой педагог.
Чтобы не углубиться в псевдонаучные дебри и лучше понять, какой же он русский Петрушка, давайте почитаем, что писал о Петрушке и петрушечных представлениях в России Дмитрий Васильевич Григорович в своём очерке 1843-го года «Петербургские шарманщики».
«Главный промысел итальянцев - кукольная комедия. Разумеется, та, которая доставляет на наших дворах столько удовольствия подмастерьям в пестрядинных халатах, мамкам и детям, а подчас и взрослым, не похожа на ту, которую вывез он из своего отечества. Обрусевший итальянец перевел ее, как мог, на словах русскому своему работнику, какому-нибудь забулдыге, прошедшему сквозь огонь и воду, обладающему необыкновенною способностью врать, не запинаясь и приправлять вранье свое прибаутками, - и тот уже переобразовал ее по-своему. Нигде характер народного русского юмора так сильно не проявляется, как в переделках такого рода; нигде так резко не выказывается бедняк, на фуфу заработывающий копейку. В диалогах Пучинелла русского произведения и соответствующих ему персонажей, в их действиях, в самом расположении комедии, ими представляемой, вы тотчас найдете сродство с теми русскими песнями, в которых слова набраны только для рифмы и не заключают в себе ничего, кроме рифмы, с теми сказками, где все делается по щучьему веленью и ни в чем рассказчик ни себе, ни слушателям не отдает отчета. Например, при всех моих стараниях я никак не мог добиться, почему в известной уличной комедии, особенно любимой народом, является лицо, совершенно постороннее действию, ни с которой стороны, по-видимому, не нужное, -- лицо, известное под именем "Петрушки", без которого, как вы знаете, не обходится ни одно уличное представление?»
Меня тоже очень интересует вопрос: почему в кукольной комедии средины 19-го века сосуществовали Петрушка и «Пучинелл»? Возможно, Григорович описывает тот период, когда образ П. только формировался, выделяясь в отдельный персонаж из образа Пульчинеллы? Это вопрос к специалистам в области истории театра кукол, его оставим пока за рамками нашего повествования и вернёмся к «Петербургским шарманщикам»:
«Или по какой причине, прежде нежели (в той же комедии) черт, чрезвычайно похожий на козла, должен увлечь Пучинелла, являются на сцену два арапа, играющие палкою и прерывающие действие? - для чего?.. Попробуйте добиться у шарманщика! "Нет-с, уж оно так, прежде-с арапы, а уж после черт уносит Пучинелла, уж так водится, так быть следует", -- отвечает он, оставив вас в совершенном недоумении насчет появления Петрушки и обоих арапов.»
Недоумение – вот чувство, которое остаётся у уважаемого Дмитрия Васильевича после просмотра уличной комедии. Осмелюсь предположить, что и другие чувства имели место быть. И наверняка среди них были чувства радости и сопричастности. Недаром ведь г-н Григорович уделил описанию комедии Петрушки и жизни шарманщиков и петрушечников столько внимания. В любом случае я говорю Дмитрию Васильевичу «спасибо» за его внимательный взгляд, обращённый в своё время на нашего героя.
Очень важная деталь в только что приведённом описании: «В диалогах Пучинелла русского произведения и соответствующих ему персонажей, в их действиях, в самом расположении комедии, ими представляемой, вы тотчас найдете сродство с теми русскими песнями, в которых слова набраны только для рифмы и не заключают в себе ничего, кроме рифмы, с теми сказками, где все делается по щучьему веленью и ни в чем рассказчик ни себе, ни слушателям не отдает отчета».
Очень жаль, что г-н Григорович не привёл примера этих русских песен, с которыми он видит «сродство» петрушечной комедии, но то, что он упоминает сказки «где все делается по щучьему веленью» для нас очень ценно. Ведь Емеля – это образцовый дурак, который лежит на печи, отказывается от выполнения бытовых, домашних обязанностей, но когда наконец всё таки соглашается сходить за водой, ловит волшебную Щуку и становится в конце концов царём! Народная присловица в кратчайшей форме сохранила для нас формулу этого сказочного пути от печки к успеху: «Дуракам - счастье».
При попытке понять, что же нам говорят сказки, в которых «все делается по щучьему веленью и ни в чем рассказчик ни себе, ни слушателям не отдает отчета» есть, как минимум, два пути. Первый это путь, которым идёт г-н Григорович – остаться «в совершенном недоумении», за которым я лично вижу высокомерие образованного человека, столкнувшегося с неким явлением народной жизни и предпочитающего на увиденное быстро набросить объяснение в духе «тёмен народ, необразован, ленив и забит, от того и развлечения такие». Примерно такое объяснение, похоже, даёт себе современный педагог, встречающийся с неким явлением традиционной культуры, не укладывающимся в педагогические современные концепции, будь то игры, кулачные бои или театр Петрушки.
Но, я петрушечник и скоморох, верю в то, что сказка – это хранилище мудрости народной. Стало быть, в ней присутствует описание действительного мира. Не того мира, что мы видим глазами («глаза лгут, правдиво лишь сердце»), а того мира, что стоит за слоями словесных описаний и хранит высшие законы. И значит, сказка может меня привести в этот мир или хотя бы указать тропку туда.
У меня есть на этом пути мудрые помощники: один из них - это Андрей Донатович Синявский с его работой «Иван Дурак или Очерки русской народной веры». И вот что он говорит в главе 4-ой, которая так и называется «Иван Дурак»:
«Это любимый герой народной сказки. Я бы даже не побоялся сказать, что Дурак — это самый популярный и самый колоритный сказочный персонаж, ее избранник, который заслуживает особого внимания. В широком смысле Дурак — это вариант последнего и худшего человека. Только вариант более сгущенный и более конкретизированный, более осязаемый. Дурак занимает самую нижнюю ступень на социальной и, вообще, на оценочно-человеческой лестнице. Недаром само слово «дурак» это ругательство — и весьма оскорбительное, и весьма распространенное. Никому не хочется быть дураком. А здесь, в сказке, ругательство «дурак» становится именем героя, или, во всяком случае, его кличкой, постоянным эпитетом, который к нему прилипает. И сам герой иногда себя величает: Иван-дурак.
Дурака все презирают, все над ним смеются, все его бранят, а иногда и колотят. В родной семье он существо самое отверженное. И потому немало сказок начинается со следующей формулы или ей подобной: «Жил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался». Или: «все на печке сидел да мух ловил». Или: «Был себе дед да баба, у них было три сына: два разумных, а третий дурень. Первых баба любила, чисто одевала; а последний завсегда был одет худо — в черной сорочке ходил».
К незавидному положению Дурака, чтобы его еще больше унизить, присоединяются и собственные его пороки — не слишком страшные, но распространенные в народе, довольно безобидные и вместе с тем презираемые. Дурак не умеет и не любит работать. Он по природе своей ленив и старается большую часть времени лежать на печи и спать. Иногда к этому присовокупляется, что Дурак склонен к беспробудному пьянству. К тому же он — грязнуля. Не желает умываться, причесываться и вечно сморкается. Или, что еще некрасивее, размазывает сопли по лицу. В одной сказке (в поздней записи) говорится, что прекрасная царевна соглашается выйти за Дурака замуж: «…Делать нечего. „Значит, доля моя такая“, — сказала она, и пошли венчаться. За свадебным столом Иван сидел дурак дураком, одних платков царевна измарала три штуки, утиравши ему нос».
Но, конечно, главное свойство дурака — это то, что он дурак и все делает по-дурацки. Говоря иными словами, совершает все невпопад и не как все люди, вопреки здравому смыслу и элементарному пониманию практической жизни. Это особенно бросалось в глаза крестьянину с его практической сметкой и потому всячески обыгрывалось в сказке, делая дурака фигурой глубоко комической.»
Как видите, наш Петрушка полностью попадает под описание сказочного дурака. Не знает того, что знают все обычные, нормальные люди. И на лошадь-то толком сесть не умеет и за невестой не знает, как ухаживать. И как мы можем судить по текстам старых комедий, не прочь пропустить стаканчик. А его большой нос, возможно, намёк на его сопливость Петрушки.
Ленность, как мне кажется, не является основополагающим свойством сказочного Дурака. Она обозначается в повествовании, чтобы дать характеристику герою, отделить его от остальных персонажей, но для того, чтобы он смог проявить свою «дурацкость», он должен действовать и сказочные дураки и Петрушка крайне деятельны.
Глава, как в общем-то и вся книга совершенно замечательная и крайне полезная. И мне приходится усилие прикладывать, чтобы обрезать цитату. Перейдём сразу к той части, где Синявский говорит о глубинном смысле дурацкого образа действий, тем самым раскрывая нам тайну очарования образа Дурака.
«И если сказочный Дурак живет исключительно надеждой на чью-то чудесную помощь, то противоположные тенденции — разумные, практичные и активные — русский мужик выражал во многих пословицах и поговорках, типа: «Бог-то Бог, да сам не будь плох», или «На Бога надейся, а сам не плошай». Да и в самих сказках, но только другого рода, мы встретим немало героев и положений, которые звучат похвалой здравому смыслу и житейской хитрости. Назначение же Дурака в другом, в противоположном: это апофеоз незнания, неумения, неделания и полнейшей бесхитростности. Именно потому, что Дурак бесхитростен, он так привлекателен. Назначение Дурака — и всем своим поведением, и обликом, и судьбой доказать (точнее говоря, не доказать, поскольку Дурак ничего не доказывает и опровергает все доказательства, а скорее наглядно представить), что от человеческого ума, учености, стараний, воли — ничего не зависит. Все это вторично и не самое главное в жизни.
Здесь (как ни странно звучит это слово) философия Дурака кое в чем пересекается с утверждениями некоторых величайших мудрецов древности («я знаю только то, что я ничего не знаю» — Сократ; «умные — не учены, ученые — не умны» — Лао-цзы), а также с мистической практикой разного религиозного толка. Суть этих воззрений заключается в отказе от деятельности контролирующего рассудка, мешающей постижению высшей истины. Эта истина (или реальность) является и открывается человеку сама в тот счастливый момент, когда сознание как бы отключено и душа пребывает в особом состоянии — восприимчивой пассивности.
Разумеется, сказочный Дурак — не мудрец, не мистик и не философ. Он ни о чем не рассуждает, а если и рассуждает, то крайне глупо. Но, можно заметить, он тоже находится в этом состоянии восприимчивой пассивности. То есть — в ожидании, когда истина придет и объявится сама собою, без усилий, без напряжения с его стороны, вопреки несовершенному человеческому рассудку. Отсюда, кстати, народные и просто общеупотребительные разговорные обороты — вроде «везет дуракам», «дуракам счастье», «Бог дураков любит», — которыми широко пользуется и русская сказка.
В основе этих алогичных представлений, однако, действует определенная логика. Почему «Бог дураков любит»? Во-первых, потому, что Дураку уже никто и ничто не может помочь. И сам себе он уже не в силах помочь. Остается одна надежда: на Божью помощь. Во-вторых, Дурак к этой помощи исполнен необыкновенного доверия. Дурак не доверяет — ни разуму, ни органам чувств, ни жизненному опыту, ни наставлениям старших. Зато Дурак, как никто другой, доверяет Высшей силе. Он ей — открыт.»
Мне кажется в этом описании ответ на вопрос: в чём же обаяние Петрушки? В его бесхитростности. Он прост и прям. Но при этом очень быстр. Попробую на примере показать, что вызывает смех при просмотре петрушечной комедии.
Вот мой Петрушка пытается сесть на коня, которого только что сторговал у Цыгана. Садится он, конечно, самым дурацким образом: ложится поперёк конской спины. «Не так!» кричат дети, а иногда и взрослые. Они же умные люди и знают, как надо. Петрушка ложится вдоль. «Не так!» Садится задом наперёд. «Наоборот!» - кричат зрители. «Ну сейчас –то он точно сделает, как надо! Ему уже даже сказали как надо» - говорит Здравый смысл в каждом из смотрящих. И Здравый смысл ещё не успел произнести эту фразу, а Петрушка уже перекувыркнулся и упёрся головой в седло. Наоборот же!
И этот простецкий мгновенный кульбит, обгоняющий медлительный Здравый смысл, перегруженный житейским опытом подобен юному Разуму, пробующему, текучему и стремящемуся к познанию. И переворот этот вызывает смех, потому что кроме дурацкой неправильности в нём - противоположность омертвевшему знанию, в нём живая сила познания мира, щекочущая и радующая.
Приведу ещё одну цитату из книги Синявского, из главы «Нравственный мир сказки»:
«Сказка удовлетворяет не только эстетические запросы народа, но и нравственные его чувства. Это связано с идеей высшей всемирной справедливости. В частности, «иное царство» в сказке — это идеальная страна, где всякое зло исчезает, где с помощью яблони с золотыми, молодильными яблоками можно вернуть утраченную молодость, а с помощью живой и мертвой воды — воскресить убитого и разрубленного на куски персонажа. Словом, это торжество над бедностью, над несправедливостью, над старостью и над самой смертью.»
Петрушка согласно этому описанию сказочный персонаж. В первых сценках спектакля он сражается с несправедливостью, условно говоря, бытовой, обыденной: бьёт Цыгана, когда тот пытается продать ему завалящую клячу под видом доброго коня, бьёт Доктора, когда тот пытается лечить шарлатанскими методами. А в финале он побеждает Смерть, во-первых, убивая куклу, изображающую Костлявую, во-вторых, умирая сам в конце каждого спектакля, но возрождаясь сам в начале каждого нового представления.
И возможно, это главный урок, который даёт нам этот старый молодец, бесхитростный плут, очаровательный уродец.