Валерий Алферов
ЗАКОН БУМЕРАНГА
ИСТОРИЯ, ПОХОЖАЯ НА СКАЗКУ
Действующие лица:
Наши дни:
Андреевна, старшая медсестра
1-ый солдат
2-ой солдат
3-ий солдат
Массовка (Василий – молодой врач, дежурная сестра, санитары госпиталя)
20 лет назад:
Платонов Максим Сергеевич, кардиохирург
Дед Серафим
Арсений, анестезиолог
Касьянов Митя, хирург
Она, женщина лет тридцати приятной наружности
Кутиков Стас (голос)
Тракторист (голос)
Аким Мироныч, глава сельской администрации
Марфа, молодая колхозница из Стакановки
КАРТИНА 1
В темноте звучит бесстрастный голос диктора, читающего новости: «Военнослужащий спецподразделения внутренних войск МВД погиб в Чечне в результате взрыва фугаса, еще трое получили ранения. Нападение могло стать местью за недавнее уничтожение лидера боевиков в Ачхой-Мартановском районе. ЧП случилось около 09:00 в понедельник в горно-лесистой местности во время разведывательной операции, проводившейся военнослужащими этого батальона. Два взрыва неустановленных устройств прогремели с промежутком в 10 минут, сообщает «Интерфакс» со ссылкой на информированный источник. В тот же день в Чечне начались масштабные трехдневные командно-штабные учения, в которых задействованы более 500 военнослужащих и свыше 200 единиц боевой техники двух мотострелковых бригад, дислоцированных в республике».
Голос диктора тонет в нарастающем шуме: крики и стоны перемежаются крепкой руганью. Загорается свет. Палата окружного военного госпиталя. Поздний вечер. Обстановка спартанская – ничего лишнего. Тусклый свет ночника еле рассеивает полумрак казенного помещения. Три кровати, все заняты ранеными солдатами.
Два санитара крепко держат одного из солдат, пока дежурная медсестра делает ему инъекцию. Солдат вырывается: он плачет, кричит, матерится. Его товарищи – соседи по палате – сидят на кроватях и смотрят.
1-ЫЙ СОЛДАТ. У-у-у-у! Мамочка, больно-то как! Люди вы или нет? Лучше убейте меня! Ну что вам стоит? Яду какого-нибудь дайте, мать вашу!.. Я все равно в окно выброшусь!
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА (санитарам). Знаете, ребята, вы его привяжите к кровати от греха подальше. Пока еще укол подействует.
Санитары осторожно вяжут простынями буйного пациента. Тот безуспешно вырывается.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Суки! Как мне дальше жить?! У-у-у, отпусти, не тронь! Я все равно жить не буду! Гады!
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. Ну-ну, парень, не хорошо ругаться. Здесь же госпиталь. А ты кричишь на всю ивановскую. Больно, я понимаю, а ты потерпи чуток, лекарство скоро подействует.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Больно?! Причем тут больно? Да я жить не хочу! Понимаешь ты?! Жить…
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА (санитарам). Побудьте пока с ним, а я Андреевну позову. Может еще не ушла? В конце концов, она у нас старшая медсестра, пусть с ним и разбирается. А у меня еще семь палат под завязку, и вообще дел по горло, чтобы с ним нянькаться.
Дежурная выходит из палаты. Солдат негромко стонет. Санитары равнодушно отходят в угол, о чем-то переговариваются шепотом.
2-ОЙ СОЛДАТ (первому, с опаской). Ну, ты как там?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Сам как думаешь?
2-ОЙ СОЛДАТ. Ну… ты не бери в голову…
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, завтра с утреца придет хирург, подштопает нас. Все будет чики-пуки!
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да? Ты ногу мою видел? Ты видел, мать твою, че от нее осталось?!
2-ОЙ СОЛДАТ. Ты это самое… раньше времени не паникуй…
1-ЫЙ СОЛДАТ. Еще ты меня поуспокаивай! Хорошо вам рассуждать. По паре осколков получили – и радуйтесь теперь! А мне как жить?!
3-ИЙ СОЛДАТ. Кончай пургу гнать! Че мы виноваты, что тебе сильней досталось? Вон Ваське Чекину вообще не повезло – домой в цинке поедет.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Лучше бы и меня, как Ваську, сразу – чик и готово! А теперь что? Мне Катька все СМС-ки слала, типа, люблю, жду. А на какой хер я ей без ноги сдался? У-у! (Пытается вырваться, но быстро затихает.) Слышь, пацаны! Я вам друг или как? Помогите мне… сдохнуть. Да вы только развяжите, я дальше сам.
2-ОЙ СОЛДАТ. Дурак ты…
Слышатся голоса приближающихся к палате медсестер – дежурной и старшей.
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. Вот здесь, в пятой. Из новеньких. Как привезли, так и не уймется. То в окно грозится выпрыгнуть, то вены вскрыть. Мы ему и обезболивающее вкололи, и успокоительное.
АНДРЕЕВНА. А он?
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. А он яду попросил.
В палату входят дежурная и Андреевна.
ДЕЖУРНАЯ МЕДСЕСТРА. Вот этот (показывает на прибинтованного к кровати солдата).
АНДРЕЕВНА. Да вижу, не слепая. (Санитарам.) Что ж вы, голубчики, так крепко скрутили его. Еще б гвоздями прибили. Ладно. Оставьте нас, ступайте, я сама справлюсь.
Дежурная и санитары выходят. Андреевна наклоняется над солдатом.
Ты же больше не будешь хулиганить, миленький? (Тот не отвечает.) Правда? Давай-ка, я тебя развяжу…
3-ИЙ СОЛДАТ. Может не надо?
2-ОЙ СОЛДАТ. Я бы вам не советовал, тетенька.
1-ЫЙ СОЛДАТ (начинает дергаться и извиваться). Да пошли вы все на!.. Еще друзья, блин.
АНДРЕЕВНА (присаживается на краешек кровати, начинает развязывать). Тише, тише. Ты же не один здесь. Здесь кругом больные и раненые. Им покой нужен и тишина, понимаешь?
1-ЫЙ СОЛДАТ (чуть тише, чем ранее). Вот и убейте меня – сразу тихо станет. Я все рано жить не буду!..
АНДРЕЕВНА. Ты что? Разве можно так говорить? Грех это, большой грех. Да, тебе сейчас больно, страшно. Но ты же мужчина, солдат. Ты зубы сцепи, сынок, и терпи, и не думай о плохом.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да что вы все меня утешаете? Ты на ногу мою посмотри, на то, что от нее осталось. (Пытается сдернуть простынь с ноги и показать.) А завтра с утра и… это оттяпают. И на кой черт тогда жить?
АНДРЕЕВНА. Не гневи бога, миленький. Другие и с большими увечьями живут.
1-ЫЙ СОЛДАТ (снова кричит и дергается). Бога, говоришь? А где он был, этот твой бог, когда нас «чехи» огнем накрыли? Где он был, когда Васю Чекина прямым попаданием… (плачет) когда меня… когда…
АНДРЕЕВНА (гладит его по голове). Ну, ну, будет. Ты же у нас герой: в том бою, говорят, командира собой закрыл. Я слышала, тебя к ордену Мужества представили.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да на фиг он мне сдался. Или я этот орден себе вместо ноги вставлю и так ковылять буду? Ё-моё, лучше бы меня, как Ваську… сразу… (всхлипывает) прямо там… в лесочке… в «зеленке» этой гребанной…
АНДРЕЕВНА. Ты раньше времени не хорони себя, касатик. И с ногой не прощайся. Все будет хорошо, главное верить в это! Ты сегодня на поле брани человека спас. И тебе воздастся за подвиг твой. Так что ты не ругайся, не кричи, у бога смерти не проси, а лучше молись. Ты крещеный-то?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Какая разница? Причем здесь?..
АНДРЕЕВНА (наклонившись, проводит рукой по груди солдата, и нащупывает под пижамой крестик). Крещеный! Вот и крестик на тебе. А раз так – значит, молись. Если слов не знаешь, я подскажу. Молись, и верь. И когда вера станет сильнее твоих страхов, тогда боль отступит и все будет хорошо.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Хорошо? Что у меня от молитв новая нога вырастет?
2-ОЙ СОЛДАТ. Знаете, тетенька, вы бы ему лучше снотворного что ли покрепче дали бы.
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, че попусту душу травить?
АНДРЕЕВНА (не обращая на них внимания, 1-ому солдату). Новая нога не вырастет. Но ты и со старой не торопись прощаться. Бог, он, милосерден.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Не верю я в бога.
АНДРЕЕВНА. Что ж, оно не удивительно. Я когда молодая, как ты, была, тоже, глупая, не верила. Но ты если не веришь в бога, поверь хотя бы в чудо!
1-ЫЙ СОЛДАТ (чуть спокойнее и немного заторможено – вероятно, от действия лекарства). Ерунда. Чудес не бывает. Вранье все и сказки.
2-ОЙ СОЛДАТ. Точно. Нам вот все уши в учебке прожужжали: патриотизм, родина, армия, бла-бла-бла. Не война, а картинка! На словах красиво, а на деле: грязь, кровь, боль и страх.
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, жизнь – говно! Какие уж тут чудеса?
1-ЫЙ СОЛДАТ (очень тихо). Чудес не бывает.
АНДРЕЕВНА (развязывает последний узел – солдат не делает попыток вырваться). Вы, правда, так считаете? Тогда, я, пожалуй, расскажу вам одну историю…
2-ОЙ СОЛДАТ. Вот здорово, тетенька! А то спать неохота и ващще скукота страшная.
АНДРЕЕВНА. Что ж, слушайте. Итак, жил-был один…
3-ИЙ СОЛДАТ (перебивает ее). Так это че, типа сказка?
АНДРЕЕВНА. Нет. Это может и похоже на сказку, но все истинная правда. Значит, жил у нас в Ростове-на-Дону лет двадцать тому назад один кардиохирург. Знаменитый – что ты! Про таких еще говорят: «врач от бога». Ему в ту пору сорок стукнуло. Все у него было: дом, машина, любимая работа, друзья. Только вот ни женой, ни детьми не обзавелся.
3-ИЙ СОЛДАТ. Эх, а вот у Васьки Чекина в позапрошлый год дочурка родилась. Он все хвастал, что его дома семья ждет. Вот только Ваське никогда уже сорок не будет. Блин и тридцать не будет. И двадцать пять…
2-ОЙ СОЛДАТ. Кончай трындеть. Дай послушать. Так че там с этим доктором-то?
АНДРЕЕВНА. Звали врача Максимом Сергеевичем. И из всей родни был у него на белом свете лишь старенький дед. Родители Максима погибли в автокатастрофе, когда он еще в школу ходил. И дед этот Максима вырастил и воспитал, заменил и отца, и мать. Деду Серафиму было под девяносто, но старикан для своих преклонных лет был крепкий. Круглый год жил на даче один. Правда, одна бойкая соседка присматривала за ним, помогала по хозяйству, ну и… развлекала, как могла. Максим Сергеевич-то регулярно платил ей. Чтобы, значит, дед Серафим не чувствовал себя заброшенным и одиноким.
Так и жили они, дед с внуком: один – за городом в компании такой же одинокой, как и он сам, соседки, другой – все время пропадал на работе. Максим Сергеевич на самом деле был блестящим хирургом. Виртуоз, мастер! Такие операции на сердце проводил, таких безнадежных больных с того света вытаскивал! Постоянно был нарасхват: то в одной клинике, то в другой, то здесь, а то в Москву пригласят – какой-нибудь столичной «шишке» сердчишко подлатать. А еще преподавал, статьи научные писал да по симпозиумам мотался. В общем, не зная продыху, трудился Максим Сергеевич. Но как бы ни был он занят, два раза в год – в день рождения деда Серафима и в день Победы – Максим Сергеевич откладывал все дела и навещал старика.
КАРТИНА 2
Голос Андреевны затихает. Затемнение. Торжественно звучит мелодия «Дня Победы». Загорается свет. Открытая веранда дачи деда Серафима. Из мебели: маленький круглый столик и пара легких плетеных кресел. На столике: бутылка водки, пара стопок и тарелка с незамысловатой закуской.
Слышится шум подъехавшей машины. Мягко хлопает дверка, раздаются шаги. Появляется Максим Сергеевич. В его руке портфель, который он опускает в одно из кресел.
МАКСИМ. Дедуль! Я приехал! Дед, ты где?
На веранду, опираясь на трость, выходит старик. Мундир его увешан многочисленными орденами и медалями, позвякивающими в такт прихрамывающей походке Серафима. Как от яркого солнца, старик щурит слезящиеся глаза и при этом счастливо улыбается.
ДЕД СЕРАФИМ. Чегой расшумелся? Туточки я. Куда ж мне деться…
МАКСИМ (подбегает к деду, обнимает его, и, оторвав от пола, кружит). С праздником, дедуль! С днем Победы, родной!
ДЕД СЕРАФИМ (притворно ворча). Да отпусти ж ты, чертяка, задушишь! А то еще уронишь, не дай бог.
Максим, смеясь, уверяет, что не уронит, чмокает деда в щеку и наконец-таки опускает его на землю. Затем достает из портфеля яркий сверток и протягивает старику.
МАКСИМ. Это – тебе. С днем Победы!
ДЕД СЕРАФИМ. Что это?
МАКСИМ. Электробритва. Твоя-то «старушка» от дряхлости сыпется уже.
ДЕД СЕРАФИМ (отвешивает внуку шутливый поклон). Вот те на! Ты еще скажи, что я от старости сыплюсь! (Оглядывается). Вроде бы пока после себя песочек не оставляю…
МАКСИМ. Да ты что?! Ты у меня еще о-го-го! Мы с тобой еще, дедуль, повоюем!
ДЕД СЕРАФИМ (не разворачивая, кладет сверток на стол). Да? Ну и на том спасибо.
МАКСИМ. Ну ладно, чего ты надулся? Праздник-то какой – день Победы!
ДЕД СЕРАФИМ. Меня уже с утра кстати поздравили. Приезжал какой-то «перец» из управы. Вручил открытку, гвоздички, все чин чинарем! Вот (показывает на мундире) медальку очередную прицепил, юбилейную.
МАКСИМ. Ох, дед, у тебя их уже столько, что скоро пиджак не приподнимешь.
ДЕД СЕРАФИМ. Это ничего, внучек, своя ноша, она ведь не тянет. Да и недолго уже пиджачок таскать осталось.
МАКСИМ. Ну вот, опять двадцать пять. Что за пессимистические нотки?
ДЕД СЕРАФИМ. Не бери в голову. (Садится за стол.) Давай-ка лучше выпьем.
МАКСИМ (оглядываясь). А где же Егоровна, дедуль? Где эта твоя верная Пятница, мой дорогой Робинзон?
ДЕД СЕРАФИМ. Так я отослал ее домой. Пошто она нам? Марафет навела, закуски настрогала и ладно! А водку мы и сами разольем. Я если честно с утра махнул уже соточку. Ну как же – такой праздник. (Берет бутылку, разливает.) Робинзон, говоришь? Хм, смешно. Я тут и впрямь, как отшельник годами сижу: ни людей, ни света белого не вижу.
МАКСИМ (садится напротив). Я тебе сто раз говорил: переезжай ко мне в город.
ДЕД СЕРАФИМ. А смысл? Ты сутками на работе, живешь в клинике этой своей. Так что уж лучше я здесь. Все ж на свежем воздухе. Да и Егоровна, молодец, не дает мне расслабиться. (Подымает стопку.) Давай, за Победу! (Выпивает, кряхтит, но не закусывает.) Э-эх, да, такие вот дела…
МАКСИМ (выпивает, закусывает, затем пристально смотрит на деда). Что-то я не узнаю тебя сегодня. Кислый какой-то, ворчишь по всякой ерунде. Или что случилось, а? Давай, колись.
ДЕД СЕРАФИМ. Вот пристал, как банный лист к жопе. Что, да что? А ничего! Может и правда совсем старый стал, и посыпался, как та бритва.
МАКСИМ. Дедуль, да ладно тебе! (Кладет свою ладонь поверх стариковской, успокаивая, похлопывает.) Ты у меня еще вон какой орел! Давай лучше споем. Твою любимую. (Запевает.)
Эх, дороги, пыль да туман...
Холода, тревоги да степной бурьян.
Знать не можешь доли своей -
Может, крылья сложишь посреди степей.
ДЕД СЕРАФИМ (сначала подпевает, но вдруг резко перебивает внука). Погоди, Максимка, потом допоем. Прав ты, чертяка глазастый, грызет меня один червячок изнутри, ой как давно грызет.
МАКСИМ (вскакивает и подбегает к деду). Что? Ты болен? Почему молчал, старый ты партизан? Где болит?
ДЕД СЕРАФИМ. Сядь, Максимка, не мельтеши. И плесни-ка еще по одной. Я тебе не про болячки толкую. Ничего нового в моем букете хвороб не выросло. Ты бы знал, если что.
МАКСИМ (разливает водку). Тогда что за червячок?
ДЕД СЕРАФИМ. Погодь, щас махну для храбрости.
МАКСИМ. Дедуль, ты меня пугаешь. Не томи, говори уже.
ДЕД СЕРАФИМ. Ну, за тех, кто не вернулся. Вечная им память! (Опрокидывает стопку.) А ты чего, Максимка, водку в руке греешь? Пей да слушай. Мне уже скоро помирать…
МАКСИМ (поперхнувшись водкой). Опять – двадцать пять! Может, хватит уже?
ДЕД СЕРАФИМ. Погодь, не перебивай, я сам собьюсь. Так вот. Мне уже скоро помирать, а за мной должок числится неоплаченный.
МАКСИМ. Вот новости. Что за долг? Дед, я тебе миллион раз твердил: если тебе нужны деньги…
ДЕД СЕРАФИМ (резко ударяет кулаком по столу). Твою же эскадрилью, мать растак-разэтак! Ты мне дашь сказать или всю дорогу перебивать будешь? (Максим жестами выражает готовность молчать и слушать.) То-то же. Значитца так. Это случилось в августе сорок третьего, на Брянщине. Мы наступали тогда уже, гнали фашиста. Жаркое было времечко!.. Эх, сколько лет прошло, а как щас помню. Налей еще что ли, Максимка. А то говорить как-то трудно.
МАКСИМ. Может, хватит, дедуль? А то ведь сердечко…
ДЕД СЕРАФИМ (снова стучит по столу). А я говорю: налей! Ну, вот что ты за засранец, Максимка: то перебиваешь, то споришь. (Максим, пожимая плечами, разливает.) То-то же, сразу бы так. За победу! (Залпом выпивает.) Так вот. Ты знаешь, что я служил в штурмовой авиации? (Максим утвердительно кивает). В тот день я со своим ведомым возвращался с задания. Мы вылетели по приказу ближе к вечеру и довольно успешно отбомбились. Но на обратной дороге пару наших ИЛ-2 поджидала пятерка «мессеров». Видимо хорошенько мы тем утречком приложились фашисту по зубам. Бой и так был неравный, а тут еще тройка «лаптежников»… ну, в смысле юнкерсов, подтянулась. Эх… тяжко вспоминать… еще этот чертов пулемет заклинило, едрит его мать! А тут такая мясорубка, сущий ад!..
МАКСИМ. Дедуль, но ты же вырвался, да?
ДЕД СЕРАФИМ. Леньку Пирогова первым подбили: пушечной очередью да с убойной позиции. У Леньки и шансов выпрыгнуть никаких не было – его «Илюшка» прямо в небе развалился. Помню, как я зарычал тогда, как в глазах от ненависти потемнело. Ну, думаю, вашу ж эскадрилью так-растак-разэдак! Я ж вас гадов, да за Леньку… я ж вас, сук, зубами грызть буду… Но куда там! Нет, я-то конечно пару фрицев успел «причесать», но…
Старик замолкает и смахивает набежавшую слезу. Максим наливает в стопку водку и пододвигает к деду. Тот со словами: «За Леньку!» выпивает и снова замолкает, погруженный в свои воспоминания.
МАКСИМ (осторожно дотрагивается до руки старика). Дедуль, ты как?
ДЕД СЕРАФИМ. Нормально. Короче накрыло меня так, что мама не горюй. На самолете живого места не было, и боезапас по нулям. Я уже, если честно, о таране подумывал, но тут как назло движок чихнул последний раз и задымил. Самолет завалился на правое крыло и начал падать. Ну, думаю, дудки, меня так просто за хобот не возьмешь. Выскакиваю из кабины и щучкой вниз, а немец знай, поливает меня из пулеметов.
МАКСИМ. Это тогда тебя в грудь ранило?
ДЕД СЕРАФИМ (потирая грудь). Нет, то позже, в Польше. А в тот раз ноги перебили. Приземлился я на поле, парашют собрал, огляделся. Смотрю: неподалеку стожок сена. Я туда значит, дополз, привалился, малость отдышался и перевязал себя, как смог. Тут слышу, бежит кто-то. Я за пистолет: шалишь, я свою жизнь дорого продам! Выглядываю из-за стожка: мать моя женщина, а там не фрицы, а баба какая-то трусит ко мне, а за ней мальчонка – дите совсем еще – телепается. Ну, я пистолет убрал, а баба подбежала, заохала, запричитала. Она, мол, видела, и как меня подбили, и как я приземлился. Тараторит без умолку, а я ей: немцы в деревне есть? Нет, говорит, только староста, но местный, из своих. Немцы в соседнем селе стоят, в пяти километрах. Я подумал тогда и говорю: мне бы в лес, к партизанам. А она плачет: какие партизаны, какой лес? Куда ж ты, касатик, весь такой израненный? Домой тебя возьму – спрячу, в ы хожу. А на ноги встанешь – тогда, пожалуйста, хоть к партизанам, хоть в Красную армию!
МАКСИМ. И взяла к себе, не побоялась?
ДЕД СЕРАФИМ. Взяла! Я уж ее просил: ты мне только хлеба да водицы снеси, а я здесь в стожке перекантуюсь, с силами соберусь да спозаранку в лес двину. Куда там! А вдруг, говорит, фашисты придут, искать тебя будут? А я ей: а как к тебе домой нагрянут, тогда что? А она слезы смахивает да смеется: я тебя так заховаю, никакая немчура не сыщет! Послала мальчонку домой за тележкой. Их хата на окраине стояла. Я еле-еле в ту тележку забрался. А уж как они вдвоем меня до хаты волокли, до сих пор больно вспоминать. Совсем из сил выбились бедненькие, но дотащили.
МАКСИМ. И долго ты у нее квартировал?
ДЕД СЕРАФИМ. Две недели. Звали мою спасительницу Любашей. Жила она с сыном Андрейкой да со старухой-свекровью. Меня прятала в подполе. Укрыла, как и обещала – сам черт не найдет. Немцы дважды приходили, перетрясли и поле со стожками, и всю деревню. Когда они в первый раз нагрянули и по соседним дворам рыскали, я слышал, как Любашина свекруха ругала сноху: мол, из-за этого летчика всех нас погубишь. В смысле ежели немцы меня найдут – то всю деревню спалят. Свекровь умоляла Любашу не гневить бога и выдать меня, но та сказала, как отрезала: мой Ванюшка, может также где-то раненый мыкается, глядишь, и ему какая добрая душа поможет: накормит, напоит, раны перевяжет. Старуха, услышав о сыне, заплакала, но от снохи отстала и более не донимала.
МАКСИМ. А дальше?
ДЕД СЕРАФИМ. Через пару недель Любаша переправила меня к партизанам, а уж те вскорости самолетом доставили меня к нашим. В то время в брянских лесах было устроено несколько аэродромов, и связь по воздуху была налажена.
МАКСИМ. Тот долг, о котором ты говоришь, он у тебя … перед этой женщиной, перед Любашей?
ДЕД СЕРАФИМ. Да, и неоплатный долг. Вся деревня, почитай три десятка дворов, все видели, как меня сбили. Но Любаша, она одна ко мне на подмогу прибежала. Да еще потом жизнью рискуя, меня выхаживала, прятала.
МАКСИМ. Дедуль, а ты после с ней встречался?
ДЕД СЕРАФИМ. Нет. Хотя пытался. Сначала не до того было: война, новое ранение, потом разруха. Но я постоянно думал о Любаше и помнил о том, что она для меня сделала. А в шестьдесят первом году – совершенно случайно – я узнал, что деревни той больше нет. То ли немцы, отступая, уничтожили, то ли при нашем наступлении пострадала, не знаю. Тогда жаркие бои там кипели.
МАКСИМ. А Любаша? Она тогда не погибла?
ДЕД СЕРАФИМ. Не знаю. Надеюсь и верю, что пережила она с сынишкой войну, но точно не знаю. Сколько я писал, сколько запросов посылал – все без толку. Четыре слова в ответ: «Достоверной информацией не располагаем». И все.
МАКСИМ. А почему ты раньше мне эту историю не рассказывал?
ДЕД СЕРАФИМ. Не знаю. А сейчас рассказал, потому что чую, близок мой конец. (Максим встает и пытается что-то возразить.) Сядь, не суетись, Максимка. Я, слава богу, пожил. И жизнь достойно прожил, мне не за что стыдиться. Но вот о чем я хочу тебя перед смертью попросить. Сейчас времена другие – другие и возможности. Разыщи, если сможешь Любашин след. Самой-то ее, поди, уже и в живых нет. Она моих годов была, только я на этом свете засиделся. Но может, сумеешь найти кого из ее родни: сына Андрея там или внуков. Найди и если нуждаются они в чем, то помоги. Ну а если не нуждаются, то просто в ноги поклонись – за меня. Обещай мне, Максимка, что попробуешь поискать.
МАКСИМ. Хорошо, дедуль. Только… у меня сейчас в больнице запарка, но в начале июля вроде свободнее со временем, я и займусь. Лады?
ДЕД СЕРАФИМ. Ну что же, и дольше ждал. Еще пару месяцев погожу. (Достает из кармана листок.) Вот, возьми, я тут написал, что знаю. Как деревня называлась, где располагалась, ну и так по мелочи, все что вспомнил.
МАКСИМ (разворачивая листок). Погоди, дедуль. Ты фамилию Любы этой написать забыл.
ДЕД СЕРАФИМ (вздыхая). Кабы знал я ту фамилию. Не удосужился тогда, дурак, спросить.
МАКСИМ. Но как же без фамилии ее разыскать? Да и деревни той сам говоришь уже давно нет.
ДЕД СЕРАФИМ. Не знаю. Но ты все ж попытайся, Максимка, разузнай.
МАКСИМ (с сомнением). Попытка – она, конечно, не пытка. Только дедуль, ты не обольщайся сильно, шансов-то мало. Информации ноль, да и времени, считай, полвека прошло.
ДЕД СЕРАФИМ. Оно-то так. А ты все же попробуй. Ну что, давай, стременную, на ход ноги? За Любашу!
МАКСИМ (разливает, поднимает стопку). За Любашу!
КАРТИНА 3
Наши дни. Ростов-на-Дону. Палата окружного военного госпиталя.
2-ОЙ СОЛДАТ. Тетенька, я че-то не въехал: причем тут лекарь этот и его дед? Ну, спасла его во время войны, укрыла какая-то Люба. Вы ж нам про че тут толковали? Ну, подвиг там, или отвага – это я понял. Но чудеса-то где?
АНДРЕЕВНА. Какой торопливый! Это ж только самое начало – дойдем и до чудес.
3-ИЙ СОЛДАТ. И, кстати, нашел доктор спасительницу деда?
1-ЫЙ СОЛДАТ. Чего вы накинулись на человека? Слова сказать не даете! Кончай галдеть, пацаны. (Андреевне.) Так что дальше было?
АНДРЕЕВНА. А вы не устали еще слушать? А то может, пора спать?
3-ИЙ СОЛДАТ. Нет уж, раз начали – досказывайте ваши сказочки.
2-ОЙ СОЛДАТ. Ага, охота про чудеса, что в обычной жизни случаются, послушать.
1-ЫЙ СОЛДАТ. Да, вы продолжайте, продолжайте.
АНДРЕЕВНА. Хоть и дал обещание деду Серафиму Максим Сергеич, но время шло, а у занятого по горло хирурга все руки не доходили заняться поисками Любаши. Но главное, конечно, было не в загруженности работой. Просто Максим Сергеич не верил, что спустя столько лет можно найти человека, не зная даже фамилии, просто по имени.
3-ИЙ СОЛДАТ. Блин, мог хотя бы в «Жди меня» написать. Я пару раз глядел по ящику, там истории типа такие же. Людей ищут, ну, там потерялся, если кто давно. И главное самому не надо ниче делать – черканул письмецо – и жди, работай себе на здоровье. Не, ну а че, не так?
АНДРЕЕВНА (улыбаясь). Так-то оно так, но, не забывай миленький, что разговор деда Серафима с внуком случился более двадцати лет назад.
3-ИЙ СОЛДАТ. И че?
2-ОЙ СОЛДАТ (3-ему солдату). Нет, ты дурак или прикидываешься? Не было тогда еще никакого «Жди меня».
АНДРЕЕВНА. Точно, не было. К тому же в свое время дед Серафим куда только можно запросы посылал.
2-ОЙ СОЛДАТ. Значит, Максим этот не стал искать Любу?
АНДРЕЕВНА. Поначалу – нет. И обещанные сроки истекли. Уже и июль прошел, и лето пролетело. А в сентябре дед Серафим умер...
2-ОЙ СОЛДАТ. Так я и знал! Не дождался дедушка. Хорош внучек – ниче не скажешь!
1-ЫЙ СОЛДАТ. Блин, кончай перебивать, дай послушать.
3-ИЙ СОЛДАТ. В натуре, так че там дальше было?
АНДРЕЕВНА. Крепко загоревал Максим Сергеич. Любил он деда, единственного родного человека на белом свете. Но горюй – не горюй, а с того света человека не вернешь. Схоронили Серафима, собрались поминать. Как водится, люди вставали, говорили: какой замечательный был покойник. И вот поднимается какой-то сосед по даче и, произнося речь, замечает, что помимо прочих достоинств дед Серафим был человеком слова, до щепетильности исполнительным. Мол, если что пообещал, то в лепешку расшибется, но выполнит. И эти слова постороннего человека будто обожгли Максима Сергеича. Ведь он обещал деду хотя бы попробовать поискать след Любаши, но даже пальцем не шевельнул. И в тот самый день – в день дедовых похорон – Максим Сергеевич дал зарок, что расшибется в лепешку, но найдет либо Любашу, либо ее потомков. И пусть у хирурга было катастрофически мало свободного времени, чтобы искать самому, зато у него были очень хорошие связи по всей стране, чтобы организовать поиски.
3-ИЙ СОЛДАТ. Как это организовать? Это типа нанять других за деньги?
АНДРЕЕВНА. Нет, тогда другие были времена. Это сейчас можно было бы привлечь частных детективов. А раньше многое – если не все – решали личные контакты. Любашин след терялся в исчезнувшей с лица земли деревеньке неподалеку от брянских лесов. И тогда Максим Сергеевич, недолго раздумывая, позвонил своему приятелю, заведующему хирургическим отделением в Брянской областной больнице. Они вместе когда-то учились, да и оперировал там пару раз Максим Сергеич по приглашению. Вот он своего однокашника и озадачил просьбой навести справки в архивах. Брянский коллега откликнулся с энтузиазмом и обещался помочь, даже «грозился мобилизовать знакомого краеведа и какую-то милицейскую шишку». Сказал, за недельку управится, но прошло почти два месяца, пока в кабинете Максима Сергеича не зазвонил телефон…
КАРТИНА 4
Голос Андреевны затихает. Затемнение. В темноте слышится трель телефонного звонка. Скрип шагов, кто-то снимает трубку. Раздаются голоса.
МАКСИМ. Алло, слушаю.
КУТИКОВ. Здоров, Макс. Это Кутиков.
МАКСИМ. Привет, Стас. Я уж думал, ты про меня забыл.
КУТИКОВ. Ага, как же. Просто ту еще задачку ты мне задал.
МАКСИМ. Значит, ничего не вышло? Совсем ничего не узнал?
КУТИКОВ. Как это не вышло?! Обижаешь!
МАКСИМ. О! Так чем порадуешь… или огорчишь?
КУТИКОВ. Ну, уж это тебе решать, Макс. Короче, все что просил, разузнал.
МАКСИМ. И? Давай, не томи, Стас.
КУТИКОВ. В общем так. Полонская Любовь Матвеевна, 1910 года рождения, в сорок четвертом перебралась в Брянск, работала в библиотеке. В мае сорок пятого получила похоронку на мужа. Замуж больше не вышла.
МАКСИМ. Она жива?
КУТИКОВ. Нет. Умерла в восемьдесят третьем. Инфаркт. Не смогла пережить утрату сына.
МАКСИМ. Как? Андрея тоже нет в живых?
КУТИКОВ. Да, погиб в Афгане. Офицером был, пошел по отцовским стопам.
МАКСИМ. Блин, все, тупик. Жаль, но… все равно огромное тебе спасибо, Стас! Я…
КУТИКОВ. Да погоди ты. У Андрея дочь осталась, Марья. Или тебе это уже не интересно?
МАКСИМ. Да ты что! С этого же и надо было начинать! Значит, у Любаши есть внучка. Марья, говоришь? Тоже Полонская?
КУТИКОВ. Нет, она замуж вышла. Теперь Свиридова. Свиридова Мария Андреевна.
МАКСИМ. И где она, известно?
КУТИКОВ. Лет десять назад уехала на родину мужа, в Курскую область. Какая-то глушь – деревня Стакановка.
МАКСИМ. Ты не связывался с ней?
КУТИКОВ. Нет. Решил тебе сначала позвонить. Да и как? Область-то не наша…
МАКСИМ. И молодец, что сразу мне позвонил. Дальше я сам. И помни – я твой должник. Ты мне очень помог, Стас.
КУТИКОВ. Да ладно свои ж люди…
МАКСИМ. Точно, сочтемся! Пока, Стас! И привет Инге.
Короткие гудки обрываются тишиной. Загорается свет. Рабочий кабинет Максима Сергеевича. Хозяин кабинета сидит за столом, заваленным книгами и бумагами. Перед столом два стула для посетителей. Взгляд хирурга отрешено-задумчив. Он покачивает зажатой в правой руке телефонной трубкой. Пальцы левой руки выбивают по столу нервное стаккато. Наконец, будто бы решившись, он набирает номер.
МАКСИМ. Але, Леночка, шеф еще не ушел? Будь добра, соедини с ним. Спасибо, ягодка. (Пауза.) Але, вечер добрый, Михал Петрович. (Пауза.) Нет, с новым рентгенологом вопрос решенный. Да. (Пауза.) Нет, я по другому вопросу. Михал Петрович, мне нужно пару недель отпуска. (Пауза.) Нет. Срочно. С завтрашнего дня. (Пауза.) Да, понимаю. Но Михал Петрович, мне позарез нужны две недели и именно сейчас. (Пауза.) Нет, мои дела подождать не могут. В конце концов, я уже два года в отпуске не был. (Пауза.) Спасибо. Я заявление Леночке занесу.
Не кладя трубки, снова набирает номер.
Здравствуйте, девушка. Подскажите, когда ближайший рейс до Курска. (Пауза.) Так, завтра, 21-40? Прекрасно, будьте добры, забронируйте один билет на фамилию Платонов… да…
Во время телефонного разговора раздается стук в дверь, и в кабинет бочком входит анестезиолог Арсений. В его руке листок. Он присаживается перед столом Максима и ждет, когда тот закончит разговор.
АРСЕНИЙ. Оппаньки! И куда это мы намылились?
МАКСИМ. Далече, Сенечка. Я к твоему сведению с завтрашнего дня в отпуске. Вот сейчас заявление напишу и goodbye my love, goodbye. (Берет ручку, пишет.)
АРСЕНИЙ (трясет листком). Блин, а я тебе план на неделю принес. Думал, глянешь, кого себе брать будешь. (Хлопает себя по лбу.) Елочки точеные, там же еще мамаша эта сумасшедшая!
МАКСИМ (не отрываясь от письма). Что за мамаша? Почему сумасшедшая? Вообще-то, Сенечка, психиатрия – это не наш профиль.
АРСЕНИЙ. Да нет, так-то нормальная она. За пацаненка своего только сильно переживает. В смысле за сына. Его к нам из второй детской направили. Тяжелый случай. (Смотрит в принесенный листок.) Вот, на послезавтра операция. Ну…
МАКСИМ. Что ну?..
АРСЕНИЙ. Ну и эта мамаша вбила себе в голову, что ее сына непременно должен оперировать великий и всесильный доктор Платонов. Теперь вот рвется к тебе, желает поговорить. Я так понимаю, подмазывать тебя будет. Или еще что! (Хитро подмигивает.) Она вообще-то бабенка симпатиш-ш-шная!
МАКСИМ. Вот что, разлюбезный друг мой Арсений! С завтрашнего дня я в отпуске. На две недели забудьте все о «великом и всесильном». Операции пускай Касьянов распределяет. И никого послезавтра я оперировать не буду. Завтра в 21-40 у меня самолет до Курска. Уяснил?
АРСЕНИЙ. Да, понял, понял.
МАКСИМ. И вот еще что. Будь другом, избавь меня от встреч с этой сумасшедшей мамашей. Пусть даже и симпатичной.
АРСЕНИЙ. О'кей. (Встает, идет к двери.) А чего ты в Курске-то забыл?
МАКСИМ. А вот это, Сенечка, не твоего ума дело. Все, пока!
АРСЕНИЙ. Пока. (Уходит.)
МАКСИМ. Вроде бы у меня атлас здесь был (роется в ящике стола). Ага, вот он. (Раскрывает книгу, листает.) Так, Воронежская, Орловская… есть, Курская. Где же эта Стакановка?
Раздается стук в дверь и, не дожидаясь приглашения, в кабинет вбегает растрепанная и раскрасневшаяся женщина. Она, безусловно, красива, но красота ее несколько поблекла от горя и выпавших страданий. Она тяжело дышит, задохнувшись от быстрой ходьбы.
ОНА. Это правда?
МАКСИМ. Что, правда? И вообще вы кто? Кто вас пропустил?
ОНА. Сама прошла. (Горько усмехается.) С боем прорвалась. Значит, это правда, и вы уходите в отпуск?
МАКСИМ. Да. Только я не пойму…
ОНА (падает на колени). Максим Сергеевич, умоляю вас, спасите моего сына!
МАКСИМ. Вот еще история! (Оббегает стол, поднимает посетительницу, сажает на стул.) Я вас прошу, успокойтесь. Хотите я вам воды налью?
ОНА. Нет, не надо. (Молитвенно складывает руки.) Максим Сергеевич, возьмите моего Ваську. Мне профессор Белов сказал, что такая операция только вам по плечу. Так и сказал: добивайтесь, чтобы вас Платонов взял. И в районной поликлинике заведующая говорила, что нужно постараться именно к вам попасть.
МАКСИМ. Поймите же, кроме меня в клинике масса прекрасных специалистов…
ОНА. Максим Сергеевич, миленький, прошу вас, не отказывайте! Мне кроме вас и надеяться не на кого. (Плачет.) Васька как заболел, так поначалу думали в Москву. Но там деньги большие нужны. А у меня откуда? Муж погиб, одна как белка в колесе кручусь. Я и так в школе за любую подработку хватаюсь. Какая уж тут Москва? (Перестает плакать.) А как про вас узнали, я так обрадовалась. Говорю Васеньке: «Теперь все будет хорошо, сынок!»
МАКСИМ (смущенно). И правильно говорите. И не нужно в Москву. Завтра вашего Василия обследуют, а послезавтра прооперируют. Доктор Касьянов – замечательный хирург. Он все…
ОНА (плачет). Я думала… что вы… я прошу, вас Максим Сергеевич. Я век вам благодарна буду. Я отработаю, я могу! Стирать могу вам, убираться, готовить. (Поправляет волосы, заискивающе смотрит, тихо говорит.) Я все могу! Что хотите, и даже больше. Я знаю, вы одиноки. Я на все готова!
МАКСИМ (стучит ладонью по столу). Прекратите немедленно! Да как вам не стыдно такое предлагать?!
ОНА. Стыдно? (вытирает слезы.) Да, мне не стыдно! А почему мне должно быть стыдно? Мне сына спасать надо! И наплевать на гордость. Лишь бы Вася жил. А все говорят: вы – гений! Ну что вам стоит на два дня задержаться? Я до смерти за вас молиться буду.
МАКСИМ. Ну что на мне свет клином сошелся что ли? Вот вы плачете, уговариваете, а сами не знаете, насколько у меня дело срочное и важное. Может у меня от этой поездки многое зависит? Может, я и на день отложить ее не могу?
ОНА. Что может быть важнее человеческой жизни?
МАКСИМ (поднимает непрошеную гостью, подталкивает к двери). Все, голубушка, прощайте. Мне перед отпуском нужно дела закончить. И давайте обойдемся без истерик. Касьянов – первоклассный специалист и блестяще справится с операцией. Поверьте, послезавтра на радостях вы забудете этот разговор как дурной сон.
ОНА (в дверях). Доктор, вы же давали клятву Гиппократа!
МАКСИМ. Да, и в ней не говорилось, что я должен работать без выходных и отпусков. Всего доброго! Ну, надо же, клятву Гиппократа вспомнила, истеричка!
Максим закрывает дверь, садится за стол, разбирает бумаги. Дверь без стука распахивается. Входит Касьянов. В его руке картонная папка.
А, это ты! Только не говори, что тоже пришел меня уговаривать задержаться.
КАСЬЯНОВ. Именно.
МАКСИМ. Нет. Можешь и не пытаться.
КАСЬЯНОВ. Ты хотя бы историю болезни глянь. (Бросает папку на стол.) Тяжелый случай. Шансов у парня – ноль целых хрен десятых. Вся надежда только на тебя.
МАКСИМ. Да? И почему это? Кто я, по-твоему, господь Бог? Я такой же врач, как и ты.
КАСЬЯНОВ (отводя взгляд). Сам знаешь, что не такой.
МАКСИМ. Митя, избавь меня от