_____________ТОЛКОВАНИЯ НА КАНОН АНДРЕЯ КРИТСКОГО___________
(беседы с прихожанами Успенского Собора на ВИЗе в январе-марте 2018 г)
Часть 1
Темы, поднимаемые Великим каноном Андрея Критского, – это темы, основанные на Священном Писании, в том числе и Ветхом Завете. И мы как раз будем, как бы возвращаясь вспять, проигрывать, вспоминать те же самые сюжеты из Священного Писания, только в той интонации, в том акценте, в той точке зрения, как это делает канон. Но прежде чем приступить к самому канону, несколько слов о том, что представляет собой это уникальное в своем роде произведение (уникальное в первую очередь по объему).
Андрей Критский – автор VII века. Родился он, по всей видимости, в Дамаске, а был, разумеется, епископом Крита. Но епископом он стал аж в 50 лет. А как доносит до нас Священное Предание, до семи лет он вообще не разговаривал. Это к слову о тех техниках и технологиях раннего развития, которые сегодня очень популярны, но на самом деле очень узки и тоталитарны, потому что загоняют ребенка в прокрустово ложе каких-то заявленных показателей. А на самом деле человек может развиваться очень по-разному. И великие люди, скажем, в детстве, в младенчестве отнюдь не блистали. Скажем, были такие, как Пушкин; такие были яркими всегда. А были такие, как Эйнштейн, которые и в школе никакими особыми дарами не отличались. Поэтому на самом деле все очень индивидуально.
И вот будущий песнописец, творец канонов очень долго молчал, прежде чем начал говорить и писать, так чтобы это можно было читать почти через полторы тысячи лет. И епископом он стал тоже очень поздно. Так вот, Промыслом Божьим, Господь ведет ко спасению разными путями. В любом случае личность творца канона должна периодически всплывать перед нами хотя бы просто потому, что в этом каноне, так, как он будет читаться на первой неделе Великого поста, есть тропари, обращенные к творцу этого канона: «Преподобный отче Андрее, моли Бога о нас…» Чтобы это не было формальностью, чтобы вы осознавали, что за этим произведением стоит некий человек, некая судьба, человеческое лицо, стоит особая человеческая драма, обретение веры, жизни по этой вере, плодом чего и стал этот канон. Ведь человек не просто сидел в кабинете и излагал рифмы, какие-то тропари, это очень глубоко пережитое собственное бытие перед лицом Бога.
И вот это переживание своей жизни перед лицом Бога, очень глубокое и долговременное, и выразилось в этих самых песнопениях, в этом Великом каноне. А не так просто человек решил: а что бы не сочинить? «А вот сочиню-ка я; еще никто не сочинил, а я сочиню». Как это сейчас делается: никто еще не написал вот этого, а я напишу; еще никто эту тему не осветил, а я освещу. Нет, раньше делали не так, раньше человек именно сам по себе продумывал, проживал некие ситуации, размышлял над Священным Писанием, проживал это Священное Писание, плакал перед Богом, размышляя над этим Писанием, а потом это все вылилось по действию Святого Духа в написание этого канона.
Всего в каноне покаянных тропарей, то есть вот этих маленьких отрывков, которые, по существу, и составляют содержание канонов, – двести десять. Именно поэтому его и называют Великий канон: он очень-очень большой. К этому покаянному канону, собственно, еще присоединены тропари, посвященные преподобной Марии Египетской, и тропарь самому Андрею, написанный, понятно, не им, а в более позднее время. Мы не берем сейчас тропари преподобной Марии, они нам сейчас не так важны. А все основное содержание канона – эти двести десять тропарей – посвящено ветхозаветной части и новозаветной (примерно три к пяти: третья часть ветхозаветная, пятая – новозаветная, чуть меньше).
Новозаветная часть очень понятна: во-первых, само Евангелие все-таки на слуху, и сюжет очень понятный. Там иносказаний, метафоричности очень мало. То есть если, например, вспоминается женщина сирофиникиянка, которая молилась о том, чтобы дочка ее выздоровела от беснования, то так это и сказано: «Господи, исцелил Ты дочь сирофиникиянки (или хананеянки), так и мою душу исцели»; «Как вытащил Ты апостола Петра из воды, так и меня вытащи». То есть там, в принципе, аллюзии, метафоры минимизированы и все понятно. В каком-то предварительном истолковании, осознании, осмыслении это не нуждается. Человек, слышащий это первый раз, если у него нет языкового барьера, вполне понимает, о чем идет речь.
Совсем не то тропари, сюжеты, которые посвящены ветхозаветной части Великого канона, где Андрей Критский вспоминает некие ветхозаветные события (ветхозаветных персонажей чаще всего). И вот то, как он их переосмысляет, несколько необычно и неожиданно. И ход мысли (или, точнее, движение духа) в переосмыслении ветхозаветных сюжетов – это не так прозрачно, не так понятно, не так очевидно, как в случае с новозаветными сюжетами. Поэтому люди в большинстве своем не знают тех сюжетов, на которые ссылается Андрей Критский. Потому что Библию не читают. А если даже и читали когда-то, то очень хорошо забыли. Даже если не знают это хорошо, то какой вывод следует? Он переосмысляет это нестандартно.
Скажем вот, Каин убил своего брата Авеля. Ну и что? «Я-то ведь никого не убил, поэтому слава Богу, что я не такой, как Каин». Да ведь? Так думает человек. Или, например, Ламех убил еще больше. «Ну так я-то тут при чем?» То есть, в принципе, если я сравню с собой персонажей Ветхого Завета, то они просто моего мизинца не стоят, они все грешники. Там, кроме Авеля и, пожалуй, Сифа, никого нет; даже показать не на кого. Всё какие-то отрицательные примеры. Если с этой точки я рассмотрю Ветхий Завет, так просто пойму, что вообще жизнь удалась и Царство Небесное мне гарантировано. А он переосмысляет это совсем в другой плоскости, и именно эта ветхозаветная часть канона Андрея Критского и представляет собой и удивительный образец богословия, духовных размышлений над текстом Священного Писания, и удивительный образец церковной поэзии, потому что именно совершенно неожиданно он, вспоминая, читая некий сюжет, делает из него выводы, относящиеся к собственной духовной жизни.
Обычно новозаветные фрагменты более утешающие, а ветхозаветные более обличающие. Мы будем работать только с ветхозаветными тропарями, то есть это те тропари, которые посвящены воспоминаниям ветхозаветных сюжетов. И чтобы вы тоже понимали: изначально канон – это единое произведение. То есть он написан как некое единое целое – так, как мы привыкли читать канон. Большой, но целый. Специально для стояния преподобной Марии Египетской, – это то, что служится в четверг, на пятой седмице Великого поста. Но потом этот канон был разбит на четыре отрывка, которые читаются на первой неделе Великого поста. Поэтому когда мы читаем, у нас как бы единой структуры не вырисовывается. Когда читаешь настояние, там это все видно – кульминация, насыщенность, эти все темы. Видно, как они разрабатываются постепенно: есть постепенность восхождения от Ветхого Завета к Новому; это очень отчетливо проявляется. Поэтому нам иногда структуру содержания канона Андрея Критского уловить очень непросто, вот именно в формате первой недели Великого поста. Но важно это понимать.
В обычном рядовом каноне девять песней, но в обычном каноне, где бы когда бы его ни нашли, второй песни нет. Первая, третья – и так далее до девятой. Великим постом вторая песнь есть. Есть она и в каноне Андрея Критского, поэтому здесь полноценных девять песней. Так вот, первая песнь вспоминает событие, связанное с грехопадением, с историей Каина и Авеля, то есть это самое начало бытия. Вторая песнь – это грехопадение и история до потопа, то есть в целом первая и вторая песни – это допотопный период. Третья песнь касается периода патриархов (Ной, Авраам, Лот как племянник; то есть там случай с Содомом и что с Лотом происходило). Четвертая песнь – это патриархи, ближайшие потомки Авраама – Исаак, Иаков, Иов. Пятая песнь обычно связана с детьми Иакова, там очень небольшое количество сюжетов, Моисей и в целом событие Исхода. Шестая песнь – Израиль в пустыне: как себя ведет и что с ним происходит. Седьмая песнь – это цари от Давида. То есть Саул не вспоминается, а вот от Давида все цари вспоминаются, если есть что вспомнить. И восьмая песнь – вспоминаются пророки.
То есть вот так последовательно автор охватывает весь сюжет Священного Писания, находя в нем образы для того, чтобы поразмыслить и о своей собственной судьбе. Девятая песнь – только новозаветные сюжеты, потому что она и составлена по образцу песни Богородицы. Поэтому он никаких ветхозаветных сюжетов туда не вставляет, только новозаветные. Но это, так сказать, структуры ради, хотя это вообще не так важно. Когда вы слушаете канон, смысл не в том, чтобы понять, что сейчас будет, зачем это все и какая структура, – это не нужно вообще, вы просто вслушиваетесь в те образы, которые приводит нам на память преподобный Андрей Критский, и обращаете эти образы к собственной душе для того, чтобы плакать и сокрушаться. А думать о структуре – это, скажем так, академизма ради, чтобы просто понять, что человек, когда писал канон, о чем-то думал, что у него был какой-то план, он не просто так это делал. Как настоящий автор, он создает некое произведение, которое имеет свою структуру, некую поэтику, свое отношение к ветхозаветному тексту. Это первое. Это чисто пропедевтический курс, как модно говорить, то малюсенькое, крошечное, что надо знать и во введении сказать.
И второй момент, более важный, принципиальный по-настоящему, тоже нужно сказать во введении, прежде чем приступить к канону Андрея Критского. Я бы назвал это апологией этого канона, потому что есть люди, в том числе и церковные (а уж нецерковные почти все), которые не понимают, зачем нужен подобный канон. Люди, которые живут по принципу: Христос пришел, стало быть, надо что делать? – радоваться, радоваться и радоваться. А то придумали какой-то канон какого-то Андрея Критского, зачем-то надо плакать, сокрушаться... «Делать вам нечего; и вообще Великий пост не нужен, только себя томим без толку, близких угрызаем, пользы никакой не получаем, а Пасха все равно будет, никуда не денется, и все равно будет радостно. Поэтому нечего зря сорок дней мучиться. Лучше, как говорится в одном произведении, кому-нибудь радость и пользу принести, а поститься толку никакого нет». Есть такие мнения, еще раз повторю, в том числе и церковные, хотя православный канон, или, так скажем, восточнохристианский дискурс, восточнохристианское предание, понимание, осмысление жизни в Боге со времен Антония Великого, допустим, и кончая святыми отцами ХХ века ясно говорят о том, что покаяние является неотъемлемой частью подлинно христианской жизни.
И дело не просто в каноне Андрея Критского (покаянном или Великом), а это очень принципиальная по существу своему новозаветная установка, евангельская даже, о том, что покаяние является константой человеческого бытия в этом мире. Пока человек живет в мире, он должен творить покаяние. И радость, по мысли святых отцов, является плодом покаяния. Человек настолько радостен, насколько он пребывает в покаянии. Если покаяние или воспоминание о своих грехах приводит к отчаянию, приводит к унынию, то это не покаяние и никакого отношения к нему не имеет. Подлинное покаяние всегда приводит к радости. И всякая радость, которая не рождена в покаянии, не будет истинной, не будет правильной, не будет спасительной.
Поэтому покаяние является отнюдь не противоречием известным словам апостола Павла о том, что нужно всегда радоваться. Если бы человек всегда пребывал в покаянии, то он всегда был бы радостный, как называет это парадоксальное делание преподобный Симеон Новый Богослов: радостотворное покаяние и радостотворный плач, – плач, который делает человека способным радоваться. Можно радоваться и без плача, но эта радость будет душевной, будет надуманной, будет наигранной, иногда льстивой, иногда лживой, иногда просто погибельной. А для того, чтобы созидалась душа, необходимо покаяние. Почему? Вот на этот вопрос отвечает в том числе и канон Андрея Критского. Почему? Потому что человек пребывает в погибели, он пребывает в отлучении от Бога, и к нему приходит Спаситель, приходит, чтобы его спасти. И покаяние есть действие человека, который и определяет свое бытие как бытие нуждающегося в спасении. То есть когда человек сокрушается и плачет, он этим свидетельствует, что он нуждается в Спасителе, в спасении, помощи, защите, он нуждается в Искупителе, в Том, Кто бы его простил и исцелил. Покаяние и напоминает ему о том, что он нуждается в Спасителе. Покаяние и ставит его в такое состояние, когда он этого Спасителя призывает. Покаяние помогает человеку занять онтологически правильное место перед лицом Бога. И именно это – смирение.
О смирении можно говорить много. И, может, поговорим, когда будем читать канон Андрея Критского, но суть в чем? Смирение – это правильная, онтологически верная точка отношений человека к Богу. Почему? Потому что человек – творение, а Бог – Творец. Поэтому человек сознает, что он бесконечно малый перед лицом бесконечно большого. Это просто правда, что человек такой есть. Он не обладает ведением, силой, вечностью, бесконечностью, мудростью и так далее. И во всем этом он нуждается и это от Бога хочет получить. Потому что Бог – Источник его жизни. Смирение – это просто констатация факта, что я ничто, а Бог – всё. И все, что я могу получить, есть только у Бога. И это есть правда. Это не есть некое ломание своего характера. Человек, который по-настоящему смирился, просто признал очевидный факт, кто есть он и Кто есть Бог. Чтобы смириться, чтобы принять правильные отношения с Богом, и нужно покаяние.
Но смирение еще важно и для другого. Потому что смирение – это свойство Бога. Он единственный по-настоящему смирен. Поэтому, смиряясь, мы, занимая свое естественное положение как творение перед лицом Творца, в покаянии стяжаем Божественные энергии, через которые нам усваивается смирение как качество Бога. Мы смиряемся по подобию смирившегося, смиряющегося, смиренного Бога. Поэтому смирение есть единственно правильная, единственно точная, единственно достоверная точка, форма, модус бытия человека перед лицом Бога. Как Христос говорит: научитесь от Меня, яко кроток и смирен есть сердцем. По-другому нельзя, все другие точки, модусы бытия человека перед Богом будут неправильны, будут лукавыми. А для того чтобы смириться, есть только одно действенное свойство, один действенный метод, который на протяжении уже не одного столетия называется покаяние. Именно по этой причине в Православной Церкви так много это занимает места. Для этого нужен в том числе Великий пост и этот самый канон, к рассмотрению которого мы приступаем.
И последний момент. Иногда вы не привыкли (бывает такое) к покаянию вообще. В целом вы не против его, вы даже готовы прийти на исповедь, сказать о том, какие у вас грехи, но это еще не покаяние, это просто перечисление некоторых своих ошибок. Вы, собственно, и считаете их ошибками, а на самом деле покаяние – это нечто другое. Когда вы начинаете слушать или читать канон Андрея Критского, у вас попервости возникает шок. Очень правильный, очень хороший шок, потому что покаяние – это шокирующая вещь. Почему? Потому что это правда. Правда никому никогда не нравится. И правду слушать неприятно никогда и никому, кроме смиренного человека. Только смиренный человек вынесет правду, поэтому только смиренный человек вынесет Страшный суд, потому что Страшный суд есть правда: так, как она есть, без всяких прикрас, искажений, умалений – просто правда.
И к стоянию перед лицом этой правды и приучает нас любое покаяние. Покаяние есть вползание (кто-то, может, и входит, но обычно человек вползает в эту правду) потихонечку, как бы бочком, бочком, протискиваясь в этот океан света, потому что если человек просто впадет, ввалится в этот океан света сразу, то он не вынесет правды о самом себе, он может просто повредиться в душе, в уме или впасть в отчаяние, какой же он все-таки на самом деле перед Богом ужасный. Для того чтобы сделать это, как бы втащить человека в свет, показать ему, как Бог видит нас в правде, канон Андрея Критского дает очень правдиво иногда суровые вещи. Нам они кажутся иногда надуманными, но на самом деле он приобщает нас к правде.
И в связи с этим важно помнить, что евангельское благовестие амбивалентное. В Евангелии говорится не только о милосердии, не только о любви. В Евангелии говорится еще и о Суде. И вот эта двойственность Евангелия всегда должна нами помниться, хотя бы в уме мы должны это держать, но когда мы каемся, мы должны обращать внимание на эту правдивую судную составляющую Евангелия. Например, притча о талантах. Человек имел зарытый талант и был брошен в геенну огненную. Человек пришел на брачный пир, не поменяв одежды, – и был брошен в геенну огненную. Десять дев пришли, пять запоздали (дев! – девство свое сохранили), всего лишь на несколько минут, – выгнаны были вон.
И так много можно сюжетов говорить. Вот хрестоматийный сюжет: есть два пути – широкий, ведущий в погибель, и узкий, ведущий в жизнь вечную. И сказано: и немногие находят его. То есть на самом деле в Евангелии есть много чего. В последнее время принято обращать внимание только на несколько слов, говорящих о том, что Бог всех любит, всех прощает, всех спасает. На то, что там есть другие слова, как-то не принято внимание обращать. А они там есть.
И вот канон Андрея Критского был написан (особенно ветхозаветная часть) именно с воспоминанием о том, что в нем есть очень суровые, приговорные вещи, и мы не должны об этом забывать. Если мы забудем, у нас не хватит сил правдиво судить себя. А судить себя мы должны. Апостол Павел ясно говорит: кто не судит себя сам, тот будет судим с миром. Поэтому ничего другого нам не остается, как совершать суд над собой. И канон Андрея Критского, особенно в ветхозаветной его части, и есть наш (сначала Андрея Критского над собой, а потом и наш) суд над собой.
Часть 2
Канон достаточно объемный. Буду проходить по две песни. То есть первые две песни понедельника, первые две песни вторника, первые две песни среды и первые две песни четверга. Потому что они на одну и ту же тему, и так рассматривать удобнее. Мы берем один сюжет – допустим, сегодня это сотворение мира, грехопадение, Каин и Авель. Допотопная история, по сути дела, то, что рассматривается в первых двух книгах. Об этом сегодня и поговорим. Еще раз повторю: мы рассматриваем только ветхозаветную часть канона.
Начинается канон с замечательного тропаря, который фактически является очень красивым, поэтическим началом: Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Это такое введение: с чего же мне начать оплакивать самого себя? Но даждь ми прегрешений оставление. Причем тут стоит нынешнее рыдание. То есть канон сразу ставит нас в такое положение, что мы не должны его просто слушать, как мы слушаем хорошего чтеца в консерватории, или в филармонии, или на сцене в воскресной школе. Это не вещь для услаждения слуха. Все, что читается в каноне, составлено так и имеет такую силу, чтобы выбить из человека плач. Если получится, – рыдание. Ну, рыдание не получится по причине того, что когда стоит много народу, то все-таки человек стесняется, и это нормально. Но плач он должен выдавить из человека. Для того он и составлен. Поэтому, попросту говоря, если вы прожили Великий канон первого дня или второго и чувствуете, что у вас ничего не происходит (просто послушали, но не содрогнулись, не сокрушились, сердце ваше не дрогнуло), то это может характеризоваться как степень окамененного нечувствия.
Я понимаю, что это почти невозможно, но надо обратиться к священнику и буквально сразу спросить: что я могу сделать, чтобы изменилось мое отношение к канону? что можно успеть? Потому что первая неделя пройдет, и канон уйдет вместе с первой неделей. А вы не настроились на волну покаяния, и все, что дальше будет происходить в Церкви, будет происходить параллельно для вашей жизни. Для вас останется только пост в виде ограничения себя в пище – по сути дела, диета. А все остальное духовное поприще поста пойдет параллельным курсом. Вы не войдете в этот пост. Не случайно именно с пятой недели канон перенесен на первую, чтобы на первой именно его прожить, прочувствовать и настроиться на весь Великий пост. Это благодатное действие. Я утверждаю так на примере многих людей… Есть некий отрезок времени, уделяемый Богу. Великий пост есть благодатное время, весна духовная, когда человек именно обновляется. Не потому, что он захотел, а потому, что вся Церковь на этом поприще Великого поста обновляется. И чтобы войти в это обновление, надо настроиться на правильную волну, на правильное восприятие текстов, которые будут читаться в течение поста. Даже если будете ходить только по воскресеньям в храм, там тоже особые тексты читаются.
Так вот, надо настроиться именно с этого канона. Если мы не можем настроиться, что-то не так. И надо попытаться выяснить, что в нас не так, почему мы слышим слова, а они нас не трогают, не касаются. Это очень важно, поэтому надо понимать, что сердце должно сокрушиться, содрогнуться. И очи должны увлажниться хоть в какой-то степени, хотя бы некая часть слезинки должна быть, которая показывает, что слова канона коснулись нашего сердца. Но канон пишется именно для того, чтобы человек плакал.
Итак, первая песнь понедельника. Это, получается, третий тропарь: Первозданнаго Адама преступлению поревновав, познах себе обнажена от Бога и присносущнаго Царствия и сладости, грех ради моих. «Первозданного Адама преступлению ревнуя, я познал себя обнаженным от Бога, обнаженным от вечного Царства сладости из-за моих грехов». Говорю по-русски второй раз, примерно адаптируя текст для понимания. То есть часто можно слышать, что человек так говорит: вот Адам, ну что же он за человек такой, не мог он, что ли, поступить по-нормальному, кто его тянул есть этот плод, честное слово? Вот я, например, в пост воздерживаюсь. Не мог, что ли, он воздержаться?! По наивности чаще всего человек так думает или говорит в сердцах: что же я из-за тебя, Адамушка, мучаюсь-то, а? Скажи мне, почему я из-за тебя страдаю?
Этот третий тропарь, практически самое начало, говорит: нет, на самом деле каждый из нас делает то же самое, причем он-то сделал один раз, а мы делаем на день не один раз! А по жизни – так кто это считал? Только бес считает, сколько мы делаем каждый раз то же самое, что сделал Адам. Потому что каждый раз мы, греша, повторяем путь Адама. Хорошо, ветхозаветный человек может оправдаться и свалить все на Адама. С трудом, но может попытаться. Христианин – не может. С него первородный грех снят. Он крещен в купели, поэтому ответственности Адама у него нет. Он сам отвечает за свои грехи, никто его не толкает грешить. Он грешит сам по себе, потому что он хочет этого, потому что не верит Богу, потому что не слышит Его заповедей, не исполняет их. Потому что ему так нравится. Кого-то, может, и женщина соблазняет – мол, пойдем купим что-нибудь ненужное в очередной раз. Но мужчина и сам, без всякой женщины, может согрешить. Она ему для этого не нужна. В машинах женщина все равно не понимает, он сам покупает себе очередную машину, не имея в этом никакой нужды, просто потому, что хочется и есть возможность.
Да это просто пустяки… Осуждаем, завидуем, лжем, обманываем, лукавим. Мы все знаем, что этого делать нельзя. Буквально так люди иногда сами говорят: я знаю, что это грех, но по-другому не могу. Я понимаю, но что я могу сделать? Таким образом, не надо ни на кого сваливать вину. Покаяние – это важно, это принципиально важно. Покаяние начинается с того, что, встав перед лицом Бога, я говорю: во всем, что сейчас происходит со мной, виноват я. И только я. В этом не виновата моя жена, мои родители, моя Родина, мой президент, мой батюшка, моя Церковь и тем более Бог. В этом никто не виноват. Все, что в моей жизни сейчас есть, от уровня образования и греховности до уровня зарплаты и интеллекта, – все это моя вина. Даже болезнь, даже рак – я за это отвечаю. Все, что есть во мне, – это моя ответственность. Все плохое. А все, что есть хорошего во мне, – это, Господи, Ты мне дал. Пока человек эти простые вещи не усвоит, никакого покаяния в нем не начнется.
Возвращаюсь к этому тропарю. Ведь почему мы познаем, что мы греховны? Потому что мы обнаженные от Бога. Мы можем спорить, кто-то говорит. Вы не поверите, но есть люди, которые утверждают, что грехов у них нет. Причем живущие в нашем городе, в нашей стране – они искренне верят, что грехов у них нет. И они честно говорят, что не знают, в чем каяться. «Положа руку на сердце, могу сказать: не знаю. Может, Вы мне поможете, но я за собой грехов не чувствую». И действительно, начинаешь спрашивать какие-то грехи (не буду говорить – какие), человек отвечает: этого не делал; и этого тоже. Я самые страшные грехи говорю – человек не делал. После трех-четырех вопросов я уже начинаю понимать, какие у него есть грехи, но его уже не спрашиваю: зачем ломать человека? Пусть он остается в своем убеждении.
Но есть очень простой факт, который скрывается как раз в этом тропаре. Если ты не имеешь грехов, тогда ты должен иметь Бога. Ты должен нести в себе Бога. Ты должен быть облечен в Него. Я, глядя на тебя, должен увидеть в тебе Христа. Но я не вижу, позволь. Я вижу совсем другое – очень слабого, немощного человека, но не Христа. Не сияет свет Божественной любви в твоих глазах. Не сияет там кротость, милость, чистота сердца, любовь ко всем и прочее. То есть человек не облечен во Христа. И наша обнаженность от Христа и есть свидетельство того, что мы грешны. Об этом и говорит здесь Андрей Критский – что на самом деле наша обнаженность свидетельствует против нас. Если бы мы были необнаженными, то Он покрыл бы наше естество. А мы же оделись этой одеждой, да? Когда? В крещении. Помните, поют: Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом яко ризою, Многомилостиве Христе Боже наш. То есть: дай мне светлую одежду, Ты, Одеянный в свет.
И Он дает нам эту одежду, и знаком этого является белая рубаха, которую надевают.
Мы в свет одеваемся, но этого света в нас не видно. И мы, обнаженные от света, лежащие обнаженными, понимаем, что мы грешники – такие же, как Адам. И мы боимся Бога, стыдимся Его, не уповаем на Него. Скажи нам кто-нибудь слово – мы так же, как Адам, прячемся под кустиком: я в домике! я не виноват! Как только заслышим приближение правды, прячемся от нее. Господи, это не я, она виновата! Он виноват, они виноваты, оно виновато! Так же, как Адам. И это обнаженность... Адаму не надо было доказывать, что он грешник, он это почувствовал сразу. И мы чувствуем. Не имея дерзновения перед Богом, прячась от Него, обвиняя других, мы тем самым свидетельствуем, что лежим в обнаженности греха. Мы грешники. Если бы мы облеклись во Христа, то имели бы дерзновение, мы бы не боялись Его, мы бы любили Его. А любя Его, не боялись бы смерти и любили бы всех людей. Мы бы не обвиняли никого, а только себя. И взяли бы на себя даже ответственность за других, как взял ее Христос. А если в нас всего этого нет, значит, мы обнаженные, мы как тот человек, избитый разбойниками (этот образ тоже будет вспоминаться в каноне Андрея Критского), – все израненные лежим, и некому нам подать помощь. Как говорит канон: Ты Сам, Христе, подойди и подними меня, потому что больше подать помощь некому.
И вот человек должен осознать себя обнаженным перед Богом, лишенным благодати Царства Божьего. И устремиться к тому, чтобы взыскать его. То есть понять, что мы лежим обнаженные, израненные, измученные, лишенные Бога, – и начать кричать. С этого начинается покаяние: Господи, приди, исцели мои раны, покрой мою наготу, спрячь мое безобразие! А вместо этого мы говорим: а давайте-ка будем радоваться. А ничего плохого нет. Ну лежим мы обнаженные… Да не обнаженные, а, так скажем, в адамовой одежде просто. Лежим. Отдохнуть хочется. А чего бы не радоваться? Лежим же. Это просто от того, что человек не понимает, что он обнажен от Бога, лишен благодати, лишен славы Божьей. Он не чувствует даже своего обнажения, поэтому покаяние не начинается. Если мы почувствуем, то оно и начнется.
Дальше – четвертый тропарь. Увы мне, окаянная душе, что уподобилася еси первей Еве? Видела бо еси зле, и уязвилася еси горце, и коснулася еси древа, и вкусила еси дерзостно безсловесныя снеди. «Увы мне, окаянная душа, что ты уподобилась первосозданной Еве! Ибо увидела злой плод и уязвилась жестоко (то есть захотелось тебе его съесть), прикоснулась к дереву и дерзостно вкусила бессловесной снеди». В смысле – не Ева увидела злой плод, а мы увидели злой плод, как Ева. Ева съела плод познания добра и зла, а мы видели злой плод и захотели его съесть. И вкусили его дерзостно, эту бессловесную снедь. Что имеется в виду? Человек, видя зло, видя ложь, грех, может вкусить его, а может не вкусить. А загляну-ка я, что там пишут в Интернете. Интересно как пишут! О, тут какая-то интересная ссылочка, Басков сделал то-то… Интересно, что сделал Басков! Интересно, что он опять там натворил. Посмотрю – о, ничего особенного не натворил. А вот тут новая ссылочка выходит – кто-то с кем-то встретился… Интересно, кто и с кем. Иду дальше по ссылочкам, на часы не смотрю. Так походил, много нового узнал, обогатился этой информацией, просто голова трещит уже от всех знаний по поводу того, кто с кем, где, как, в каком ракурсе. Ой, Господи, время зря потерял, сколько времени… Не так много, часа четыре всего, но ладно. В конце концов, урвал-то не на работе, я же дома. Я на работе этим не занимаюсь, только дома. В принципе, никому не плохо, сел где-то в одиннадцать, все уже спят. По сути дела, только себя сна лишил – и все. Никому от этого не плохо, поэтому ничего страшного. Потом скажу на исповеди, что много в Интернете сижу… И всё.
Нет. Всё не так. Каждая картинка, по которой мы кликнули, каждое скандальное объявление, в которое залезли, – это вкушенный плод. Нам предлагают плод: на, попробуй. Мы знаем, что там ничего нет, мы уже не в первый раз так, не вчера же Интернет нам поставили. Мы уже опытные пользователи, поэтому умеем ходить, мы знаем, что там ничего хорошего нет. Но мы идем. Почему? Слухи, скандалы, ложь послушать, попромывать косточки кому-то. Все равно же там ничего хорошего не напишут. Мы знаем… Пожалуйста, давайте кликнем на картинку с надписью «Лествица» и посидим четыре часа, почитаем. Нет, вместо этого мы будем кликать на эти «плодики». И каждый раз, открывая их, мы их вкушаем. Только почему-то потом после двух таких вечеров (я уж не говорю месяцев) «Лествицу» читать не хочется. Вот не хочу. Согласен еще на жития святых.
Ладно, открою жития святых. Открываю поисковик: жития святых; Дмитрий Ростовский. Выходит рекламка: о, как раз кроватку мне надо. Я потом вернусь, конечно, к житиям, я кроватку хочу посмотреть, как раз надо посмотреть и диван. Полистал часа четыре – в «Жития» не залез. Думаю; ну я же по делу, бывает; в следующий раз начну... Но когда я открываю жития через два дня, мне уже их читать не хочется. Мне не хочется. Вообще надоело это все постное, очень хочется почитать роман православный, хороший. Позвонил батюшке, написал сообщение: «Батюшка, что можно хорошее почитать, художественное? У меня уже аскетика не идет». Батюшка пишет: да, есть, вот почитай. Ну все: забиваю в поисковик, буду читать. Опять там вылазит реклама: где-то землетрясение, полторы тысячи эвакуировали, вулкан извергается. О, интересно посмотреть, как там все это происходит. Опять четыре часа просидел.
Думаю: да надоело мне все, с этим Интернетом одни проблемы. Лучше пойду телеканал «Союз» посмотрю. Но пока телеканал «Союз» настраивал, кучу других программ посмотрел. Опять-таки – по своей воле. Я знаю, на каком канале «Союз», но переключать интереснее. Переключаю – тут что-то интересное, тут тоже, дошел до «Союза» – тоже посмотрел немножко. Но каждый раз это вкушенный из-за любопытства плод. Он насыщает меня плотью. Не духом, а плотью. И поэтому душа, насыщаясь плотью, совершенно в плоть и падает. Она становится плотью, а не духом. Мы не замечаем этого. Мы там зацепились за обложку, там красивая девушка прошла в короткой юбке, тут стоит классный лимузин… Я его не куплю сроду, у меня денег нет, но посмотреть-то можно.
Посмотрел тут, тут, тут – и это всё плоды, которые я срываю с дерева. И они оскверняют мою душу смертью, так же как осквернили душу Адама. Я отравляю свою душу… Почему названо «бессловесная снедь»? То есть пища животных, пища плоти. Потому что вместо того, чтобы питаться духом, я сам питаю себя плотью. Если бы хоть кто-нибудь послушал, поверил и хотя бы неделю понаблюдал за собой, сколько пищи плоти он вкушает! Не макароны по-флотски вредят человеку, не колбаса. Она может отравить только наш желудок и больше ничего. Душа останется неуязвленной. Вредит то любопытство, с которым мы смотрим то туда, то сюда, как глаза и уши расставили, чтобы послушать чужую сплетню. «А вы знаете, наш батюшка что творит-то?» И мы тут же – уши. Не нам говорят, но нам же интересно, я же к нему на исповедь хожу. Надо же послушать, что такое он творит. Услышал. Да ну! Не может быть, думаю. Врет все этот, сплетни собирает, пойду дальше. А мысль разве ушла? Она осталась и разъедает. Мы в первый раз ее отбросили, а второй раз батюшка сказал что-нибудь неприятное, и мысль тут же всплыла: может, правду говорят? Наверное, правду. Больше я к нему не пойду. Я, конечно, не верю тому, что говорят, но лучше я не пойду. От греха подальше.
Вот то, что в наше сознание входит, то, что мы вкушаем, зная, что нельзя, но любопытствуя, соблазняясь. И все это отравляет нашу душу плотью и превращает нас постепенно из существ духовных в существа плоти. Не в смысле в животных, мы животными, к сожалению (хотя многим, может быть, хотелось бы), никогда не станем. Мы можем стать либо достойными людьми, либо существами намного хуже животных. Как справедливо сказал один апологет, не надо обвинять животных в том, чего у них никогда не было. Животные никогда не ведут себя зверски. Зверски ведут себя люди. А животные по-зверски никогда не ведут себя. Они ведут себя обыкновенно. Просто если они хотят есть, они едят, если не хотят есть, – не едят. Если им угрожает опасность, они могут убить. Но издеваться они не будут так, как издевается человек. Мучить они не будут. Душу вытягивать из человека не будут. Мучить ребенка на глазах матери они не будут. Это делают только люди. На самом деле люди могут упасть в состояние ниже скотского. Они могут уподобиться бесам, а вовсе не животным. Как апостол Павел противопоставляет дух и плоть... Обратите внимание, у него к плоти относится идолопоклонство, волшебство, ереси и прочие другие вещи, которые как бы к плоти не имеют отношения. Крайняя степень развития плоти – это бесы. Именно им уподобляется человек, который непрестанно вкушает из-за разных соблазнов и любопытства то, о чем он знает, что нельзя, но делает это. Именно это подталкивает нас ко греху. Именно это обессиливает нас перед грехом. Вы понимаете: не посмотрите телевизор неделю, и вам легче станет дышать. Просто дышать. Если вы не посмотрите телевизор полгода, вам захочется читать. Может, еще не духовную литературу, но читать уже захочется, потому что эта пища перестанет отравлять ваш ум. Но к этому мы еще вернемся.
Часть 3
Следующий, 5-й тропарь: Вместо Евы чувственныя, мысленная ми бысть Ева, во плоти страстный помысл, показуяй сладкая и вкушаяй присно горькаго напоения. Вместо Евы чувственной – то есть я поступил (с точки зрения ума) как Ева, потому что, ощущая во плоти страстный помысел, который кажется мне сладким, я всегда вкушал его горького яда. То есть какой-то помысел приходит и обещает мне сладость. Я думаю: «Вот здорово! Сладкое обещает: знание, наслаждение, богатство, славу. Попробую-ка…» И, попробовав, мы понимаем, что он горький, но вновь и вновь берем и пробуем. Ведь это и есть (тут обозначено) природа страсти как таковой.
Ведь что такое страсть? Каждый знает (ибо я не с ангелами разговариваю): приходит некое пожелание, некий помысел, картинка (каждому своя), именно та картинка, которая мне кажется соблазнительной, то есть сладкой. Кому-то покажи в картинке бутылку водки – его может даже стошнить, скажет: «Какая гадость!» А для кого-то это брань на полгода, чтобы выбросить этот помысел из головы, потому что ему нравится то, что обещает ему картинка. Для кого-то слава ничего не стоит, а для кого-то это ст