Воспоминания причетнического сына 18 глава




Непосредственным преемником епископа Павла Доброхотова по Вологодской кафедре в семидесятых годах прошлого века был преосвященный Палладий Раев, назначенный сюда из санкт-петербургских викариев. Это был мужчина еще молодой, лет 40, высокого роста, брюнет, с наружностию весьма представительной. Любил он все торжественное: и представительных священников, и голосистых диаконов, и громкое, торжественное церковное пение до двухорных концертов включительно. Первые сведения об этом епископе сообщил устюжскому духовенству ревизовавший в год его прибытия в Вологду Устюжское духовное училище преподаватель Вологодской духовной семинарии известный читателям Алексей Никитич Хергозерский. Когда, вспоминая епископа Павла, мы говорили Алексею Никитичу, что епископ Павел был нам очень по душе, Алексей Никитич замечал, что "если так, то епископ Палладий будет в душе". Приятно было слышать такой отзыв о нем от человека близкого и просещенного, а еще приятнее убеждаться в таком лестном отзыве о наличном епископе. Все то, что начато было доброго, живого и благотворного епископом Павлом, было поддержано, продолжено и, в чем следует, исправлено спокойно и тактично преосвященным Палладием. Оба они были идейные и добрые люди, но первый из них шел к цели энергично, круто, порывисто, удобрится --со дня моря вытащит, а огорчившись, не стесняясь, за борт выбросит, говоря аллегорически, а последний относился к делу с большим терпением, с большим вниманием, не круто, а спокойно, изучая людей тщательнее, но не менее своего предшественника, к сожалению, и ошибаясь в них. Он старался, по-видимому, всем угодить, а разве это возможно? и угождая одним в то же время невольно огорчал других. При преосвященном Павле мы не знали, например, что такое протекция, а при преосвященном Палладии приходилось кое-кому из духовенства испытать и последствия не только протекции, но и наговоров личных недоброжелателей, конечно, не в суровой форме. Человекоугодливость как черта характера преосвященного Палладия замечалась в нем во всю его жизнь не одним мною. Так, преосвященный Петр Лосев, бывший викарным епископом в Устюге, после совместной службы с преосвященным Палладием, когда этот последний был уже экзархом Грузии, отмечал в нем человекоугодливость как существенную черту его характера. А отец Петр Алексеевич Смирнов, бывший настоятель Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге, даже в надгробной речи в день отпевания высокопреосвященного Палладия, уже митрополита Санкт-Петербургского, воскликнул, отмечая его добрую душу: "Всем-то ты хотел угодить!" Он угождал, движимый добрым чувством, а его почитатели, конечно, не все, а некоторые, эксплуатировали его доброту, как им было угодно по своим видам и расчетам. Вот один из известных мне фактов. Во время назначения преосвященного Палладия на Вологодскую кафедру был в Санкт-Петербурге один рыботорговец из крестьян Вологодской епархии Устюжского уезда, широко известный тогда А. Е. П...ов. Человек это был тонкий и дальновидный. Не долго думая, он представился здесь же в Санкт-Петербурге своему новому архипастырю как один из членов его духовной паствы и при том первый и преподнес ему при этом большую живую стерлядь. Преосвященный казался растроганным таким вниманием, благодарил и просил П...ва бывать у него в Вологде во всякое время. Так и было. Преосвященный всегда любезно принимал этого человека и, путешествия по епархии, ночевал не в бедной обстановке священнического домика в две комнаты, а в княжеском доме крестьянина П...ва, в полуверсте от погоста и церкви. Это еще и ничего бы, если бы мы не знали, что господин П...ов, очаровавший преосвященного, злоупотреблял его доверием. А то он, как родственник мне, не стеснялся заявлять, что может тасовать, как карты, все окружное духовенство. Положим, этого не случилось, но для своей церкви он сам выбирал священника и псаломщика. А каково было выслушивать священнику гневные речи этого "временщика", много лет служившего церковным старостою и председателем церковно-приходского попечительства, когда он в случае малейшего возражения со стороны священника по какому-либо служебному поводу говорил ему: "Молчать! А то упеку каторжника туда, куда Макар телят не гоняет". Но священник был человек трезвый, учительный, исправный. Упечь его П...ву не удалось, а пришлось почувствовать коварство фаворита-лицемера преосвященному Палладию. Когда стало известным перемещение преосвященного Палладия из Вологды в Тамбов, П...ов по своим делам был в Вологде и взыскал с него за петербургскую стерлядочку, едва ли не по сто рублей, подавши счет через келейника. Как ни добр был преосвященный Палладий, но, получивши счет, будто бы плюнул и выслал через келейника П...ву деньги, не желая его видеть.

Преосвященный Палладий был хорош и ласков в обращении с духовенством. Мне известно, что, беседуя в доме благочинного отца Александра Иоанновича Невенского, он шутил над матушкой, что она ем не пара. А когда другой благочинный отец Петр Михайлович Гвоздев, раскупоривая бутылку во время обеда, облил шампанским его шелковую рясу, то преосвященный только назвал вино шальным, посмеялся и сказал: "Не беспокойтесь! У меня с собой не одна ряса". А у моего предшественника, также благочинного и протоиерея Василия Иоанновича Попова, лаская детей, давал им конфеты и носил их на руках. Ревизуя епархию, преосвященный Палладий был в Устюге и Устюжском уезде дважды, если не ошибаюсь без справок. В оба раза я со своим причтом и церковными документами представлялся преосвященному при Стреленской Богоявленской церкви. В первый раз, просмотревши слегка документы по моей церкви, он заговорил со мною о пастве, о церкви, о школе и о проповедничестве. Я говорил свободно и откровенно, а он совершенно благосклонно и милостиво и вдруг поставил вопрос: "Сколько же проповедей вы произносите в год?" "Они не подсчитаны и точного ответа на ваш вопрос, владыка, дать я не могу", - отвечал я. "Однако, скажите приблизительно", - не унимался преосвященный. Тогда, сообразивши, что такая настойчивость преосвященного не бесцельна, я отвечал, что, кроме очередных в Устюжском соборе проповедей, по пятнадцати в год говорю в своей церкви. "Хорошо. Я хочу их посмотреть. Пришлите мне ваши проповеди за три года, - повелел мне владыка, - числу так к пятнадцатому августа". Дело происходило в первых числах июля. "Слушаю и постараюсь исполнить волю вашего преосвященства", - отвечал я и, разумеется, аккуратно исполнил, за что в октябре того же года и получил архипастырскую благодарность и в то же время, по любезности отца благочинного, скромно умалчивавшего о моих проповеднических трудах, с целию, конечно, уравнения меня со старшими священниками, как уже было выше замечено, был оштрафован консисториею на три рубля. В другой раз наше представление преосвященному Палладию прошло не особенно благополучно. Как всегда и на этот раз были вызваны к Стреленской Богоявленской церкви причты церквей Ерогодской Успенской, Опоцкой Николаевской и Симоно-Воломской Крестовоздвиженской. Настоятель церкви отец Прокопий Стефанович Рождественский был тяжко болен и лежал в единственной у него чистой комнате. А что если преосвященный пожалует сюда вечером и вздумает здесь ночевать? Как хотите, так и делайте, говорил больной хозяин. Преосвященный приехал сюда поздним вечером, не пошел в церковь до утра, выразив желание выпить стакан чаю, закусить и отдохнуть после целодневной поездки на лошадях. Ночь была тихая и теплая, почему благочинный Старостин, доложив владыке о болезни хозяина, просил его распоряжения относительно ночлега, т. е. удалить ли больного хозяина из дома или не угодно ли будет ночевать в новом священническом доме, где хотя и чисто, полы и потолки набраны, но ни печей, ни мебели, ни рам в окнах нет, - последние были закрыты дранью из древесины. Преосвященный, согласившись на последнее, здесь кушал чай и закусывал, здесь согласился и ночевать. С полуночи заподувал ветерок и стал беспокоить высокого гостя. Ему не поспалось, в 4 часа он был уже на ногах и распорядился, чтобы духовенство шло в церковь. Мне поручено было вместо больного настоятеля встречать владыку с крестом, в облачении, по известному чину. Владыка, после дурно проведенной ночи, был, видимо, неспокоен и стал экзаменовать диаконов и причетников, придираясь ко всякой мелочи. А так как оробевшее духовенство стало давать то ошибочные, то сбивчивые ответы, то он стал накладывать на причетников и дьяконов денежные штрафы. Взглянув на церковные документы и признавши их неудовлетворительными, особенно церковные летописи, он стал презрительно относиться ко всем священникам, выговаривая в то же время строго благочинному чуть не за обман, что, мол, "пишешь ты (пошел уже на "ты"), что у тебя в округе все хорошо и все исправны, а между тем, где эта исправность? Никто ничего не знает, документы безобразные, летописей нет. У всех все скверно..."! и это громко говорил преосвященный, при открытых дверях, стоя у св. престола, при значительном скоплении уже в церкви народа, который не мог не слышать, как разносит нас наш архипастырь. Я был всех моложе, 30 только лет, в ряду священников и, возмутившись всех больше, горячо и громко решился отвечать разгневанному епископу: "Ваше преосвященство! Вам лучше известно, чем кому-либо из нас, что св. церковь и ее служащее духовенство, бедное, заброшенное, забитое, окружено врагами. Враги в печати, враги в обществе, есть враги и в светском начальстве, есть они и в народе равнодушном. А где же наши друзья? Где наши покровители? Вот мы ждали своего архипастыря, как ангела мира и утешения, в надежде, что он, как отец, поддержит и укрепит упадающий порою дух наш, и дождались, но чего? Взгляните! На нас лица нет, мы опозорены здесь, в слух народа... Вы говорите, что у всех все скверно. Но позвольте, например, моих документов вы не удостоили и своего внимания. Как же это?" Молча, не прерывая меня, выслушал мою смелую речь преосвященный и, грозно обдав меня своим взглядом, пошел от престола к южному окну алтаря, где на столе лежали в числе прочих и документы моей церкви. Метрики и приходорасходные книги владыка перелистывал быстро. Они были чисты и исправны. Но на летописи10 остановился, читая то вступление, то из средины кое-что, но всего более отдал внимания записи последнего года и месяца, кончавшейся рассказом о том, как, когда и при каких обстоятельствах проследовал на пароходе по реке Сухоне, в черте моего прихода, на пространстве 25 верст великий князь Алексей Александрович. Это происходило 21 июня 1870 года. По прочтении этой последней статьи, преосвященный уже совершенно спокойно по поводу ее предложил мне несколько вопросов о великом князе, выслушал мои ответы и потом, взглянув на бывшую на мне ризу, заметил: "Какая это хорошая материя. Не так давно она была в моде и Петербурге. Пойдемте в нижнюю церковь". Нижнюю церковь осмотрел преосвященный быстро, потом, благословив меня и все прочее духовенство, отпустил по домам нас с миром, а сам, в сопровождении пристава и благочинного, поехал в Устюг, до которого оставалось еще 45 верст. В то давно прошедшее время вологодские архиереи, посещая Устюг, служили обыкновенно здесь в соборах Успенском и Прокопьевском и в монастырях мужском Михаило-Архангельском и женском Иоанно-Предтеченском. Будучи в Устюге по приглашению местного духовенства, я участвовал в архиерейском богослужении в Прокопиевском соборе. Протодиаконствовал Васильевский. Архиерейские певчие пели посредственно, не отличаясь ни искусством исполнения, ни силою голосов. Богослужение шло обычным порядком. Проповеди владыка не говорил. Но вот обедня кончилась. В предшествии епископа все служащее духовенство вышло на средину церкви для отправления молебна св. праведному Прокопию Устюжскому чудотворцу, мощи которого покоятся в этом храме под спудом, с гробницей близ северной стены. Преосвященный, очевидно по ошибке, встал за гробницею угодника, как следовало бы, а на облачальном месте. Обычным порядком встало в два ряда перед ним и духовенство. Пока шло начало молебна, преосвященный, по-видимому, не замечал неудобства создавшегося положения, но когда запели "Святой, праведный Прокопие, моли Бога о нас", тогда он смутился, увидев, что левый ряд духовенства стоит спинами к раке угодника. Мы только этого и ждали и тотчас поворотились лицами к раке. Получился, однако, вид странный. Оба ряда духовенства были лицами в одну сторону и держались так во все время молебного пения, за исключением чтения Евангелия и отпуста, когда духовенство левой стороны поворачивалось лицом к лицу с духовенством, стоявшим с правой стороны от епископа. Конечно, это мелкая случайность, но она сохранилась в памяти, и рассказал о ней я так уже кстати. Но не случайность и не мелочь то обстоятельство, что преосвященный Палладий умел замечать достойных священников и отдавать им должное. В качестве иллюстрации приведу два примера. Преосвященный Павел, заметив в отце Николае Кенсориновиче Якубове, священнике села Отводного Вологодского уезда, недюжинные качества ума и работоспособности, сделал его настоятелем Кадниковского собора и возвел в сан протоиерея. Усматривая в нем те же достоинства, преосвященный Палладий перевел отца Якубова в Вологодский кафедральный собор и сделал членом Консистории. И еще. Настоятелем Вологодской градской Николаевской Сенноплощадской церкви лет 15 уже был священник отец Николай Лавдовский, слывший за человека оригинального и либерального. В чем выражалась его либеральность, я не знаю, кроме того, что это был человек много читавший и несомненно мыслящий. А оригинальничанье его выражалось в произнесении возгласов и чтений Евангелий за церковными богослужениями, разговорной дикцией, а не обычным способом, традиционно-псалмодическим. Не знаю, как смотрели на это "новшество" отца Лавдовского преосвященные Феогност и Павел, а преосвященный Христофор за это его не жаловал и угрожал ему ссылкою в деревню. А на вопрос владыки Христофора, зачем он так делает, отец Николай отвечал, что он следует примеру Спасителя, который учил людей живым, разговорным словом, а не на распеве, как почему-то принято. После этого участь отца Николая была решена, его ожидала ссылка в деревню. Но отец Николай был любимцем не только своих прихожан, но и большинства дворян вологодских. А они, узнавши, что отцу Николаю угрожает опала со стороны епископа, немедленно послали к сему последнему депутацию узнать о том, справедливы ли слухи о гневе епископа на отца Николая, и если да, то предупредить преосвященного, что эта же депутация немедленно едет в Петербург и не позволит сделать ни малейшей неприятности отцу Николаю. Епископ Христофор принужден был оставить отца Николая в покое. А преосвященный Палладий, желавший, как замечено выше, всем угодить, сделал отца Николая Лавдовского членом Консистории, где он был весьма полезен и любим духовенством несравненно более, чем отец Якубов, за добрую душу, неподкупную честность и беспристрастие, как и знаменитый предшественник его отец протоиерей Нордов.

 

Если преосвященный Павел, устраивая духовных сирот женского пола, давал женихам их из недоучившихся семинаристов священнические места, то преосвященный Палладий, уклонившийся от такого устройства, хотя и не всецело, делал еще более. Он иногда поставлял во священники викарных диаконов, не видавших семинарии. Вот один из подобных случаев. Пришел ко мне однажды по поручению настоятеля викарный диакон Устюжского Прокопиевского собора, мой двоюродный дядюшка Стефан Семенович Попов, известный в Устюге под характерною кличкою "Степа-проказ". Найдя невозможным исполнить данное ему поручение, я посоветовал ему идти дальше вверх по Сухоне и при этом, вспомнив, что на днях умер на Борщевике священник отец Петр Щукин, шутя сказал ему: "Ступай-ка, дядя, на Борщевик, мужики тебя там знают, проси у них приговора да и подавай архиерею прошение об определении тебя туда во священники". К моему совету мой дядюшка отнесся со всем вниманием и пошел на Борщевик, до которого от моей церкви считается 60 верст. Спустя день-два он был уже там в волостном правлении, где, к его счастию, случился сельский сход. "Куда это Бог носит тебя, отец диакон?" - спрашивали, окружив его, знакомые мужички. "Да вот шел да и дошел, да и на сход ваш зашел, - отвечал отец диакон, - ведь вы народ мне знакомый". "Да, да, мы тебя давно знаем, - говорили мужики, - поди годов 30 ты служил у Прокопья Праведного?" "Да, близко 30 годов. Пожалуй, уставать уже стал", - заметил отец диакон. "Так вот что! Иди-ка к нам в попы, не богато у нас, приход маленький, да ничего, прокормим, хуже-то устюжского твоего житья у нас не будет. Вот у нас писарь живо напишет приговор и прошение архиерею, а архиерей, говорят, добрый". Но убеждать долго себя отец диакон мужичков не заставил, а сказал спасибо и согласился, заметив только, что он здесь не по этому, а по другому делу и теперь угостить народ он не может, денег нет. "Ну, что ты, отец диакон, угостишь потом, буде судит Бог тебе послужить у нас, ничего нам не надо", - отозвался народ, действительно любивший этого человека за какую-то его необычайную простоту, кротость и незлобие. Все это происходило в сельском обществе, находящемся в деревне Востром, при волостном правлении. Приговор составлен был живо, по всем правилам канцелярского искусства, подписан всеми домохозяевами, засвидетельствован по надлежащему, написано и прошение и тут же на Востровской почтовой станции на следующий день сдано то и другое на почту. А отец дьякон вернулся в Устюг, где никто ничего не знал, какое дело затеял прокопьевский отец диакон. Но не прошло и месяца, как устюжский благочинный получил из Консистории указ, которым отец диакон Попов, по требованию преосвященного вызывался в Вологду. "Что такое? Что такое? Скажи! Ты знаешь, зачем тебя зовет в Вологду архиерей", - любопытствовали устюжане. А отец диакон преравнодушно отвечал: "Чего тут знать-то? Видите, попом хочет сделать меня архиерей!" Но кто же мог думать, что "Степа-проказ" будет попом, а между тем действительно он стал им. И вот он уже в Вологде и стоит перед епископом. "Ну, что же ты, отец дьякон, знаешь, коли просился во священники? - спросил его преосвященный. - Ведь ты мало учился".

– Мало учился да немало служил я, владыка. Не спрашивайте только мудреного, а службу я знаю, - отрезал отец диакон.

– А сколько таинств? Сколько заповедей?

– Таинств семь, заповедей десять.

– А сколько вселенских соборов признает православная церковь?

– И это знаю, вселенских соборов было семь.

– А церковный устав? Знаешь?

– Лучше и не спрашивайте, без книги все скажу, ведь 30 годов уже прослужил я в соборе.

Однако преосвященный дал ему какой-то вопрос по церковному уставу из случаев, редко встречающихся. Отец диакон ответил без запинки. Но тем не менее владыке показался бойкий ответ его неверным. "Ой, дьякон, врешь", - сказал ему преосвященный.

- Нет, не вру, владыка. Пошлите в церковь за уставом, я укажу вам главу, где сказано об этом.

Принесли устав. Отец диакон нашел главу и указал преосвященному решение его вопроса. Тогда добрый епископ, благословляя отца диакона, сказал ему: "Ну, так и быть, готовься к посвящению, назначаю тебя во священники к Сученгской Воскресенской церкви", - иначе на Борщевик. Там-то вот и стал этот, уволенный из четвертого класса Устюжского духовного училища человек благополучно и хорошо прослужившим до смерти на Борщевике священником. Паству и церковь он любил, служить был не ленив, кроток, прост, незлобив, послушен. Любила его и паства. Раз пожаловался ему церковный староста на лесного объездчика, что тот просит с церкви за что-то взятку. Отец Стефан проучил взяточника так, что долго рассказывали об этом на Борщевике. В один из великих праздников в числе богомольцев был в церкви и этот объездчик. Когда после молебна стоял на амвоне с крестом в руках священник, то в числе других подошел ко кресту и объездчик. А отец Стефан, не долго думая, поднял крест да и заговорил: "Владимир Алексеевич! Ты просил у старосты церковных дел за что-то, я не знаю, но денег у нас нет. А если следуют оне с церкви, то вот возьми этот крест, я отдам его тебе сейчас при всех". И пошел несчастный объездчик от креста и священника, а затем и из церкви со стыдом, как с братом, едва приложившись ко кресту. А это был, говорили тогда, взяточник широко известный по своей наглости и бесстыдству.

Как известно, преосвященный Палладий в 1873 году был переведен из Вологды на архиерейскую кафедру в Тамбов, а в Вологду в то же время был переведен из Тамбова преосвященный Феодосий Шаповаленко. Это был человек лет уже 60-ти, киевлянин по рождению, магистр и ученик по Киевской духовной академии знаменитого ее ректора преосвященного Иннокентия Борисова. По отзывам преосвященного Петра Лосева, епископа Пермского, бывшего недолго епископом Устюжским, викарием Вологодской епархии, - это был человек умный, ученый, знаток церковного пения и музыки, отчасти и композитор, помогавший ему с отцом Димитрием Неклюдовым во время службы в должности ректора Вологодской семинарии положить на ноты стихиры из чина погребения: "Сам един сей бессмертный...", "покой, Спасе наш, с праведными..." и другие. Но эти последние отзывы относительно пения и композиции, должен оговориться, слышал я не лично от преосвященного Петра, а от других нескольких лиц из числа учеников его по Вологодской духовной семинарии, певших при нем в церковных хорах, архиерейском и семинарском. Не мое дело судить о причинах перемещения этих епископов, одного на место другого, хотя бы и попутно, мимоходом. Здесь я могу ошибиться. Моя обязанность повествовать о том, что мне известно более или менее достоверно. Каждый епископ, вступавший на Вологодскую кафедру, при первой возможности спешил посетить Великий Устюг как самый большой и самый древний из всех городов епархии, не исключая и Вологды. Так поступил и преосвященный Феодосий по прибытии на Вологодскую кафедру. Встреча епископов по установившемуся порядку происходила в Устюге в успенском соборе всегда при полном составе градского духовенства и при большом количестве граждан. Говорились иногда настоятелями собора и приветственные речи, говорили речи и архипастыри, но не все и не всегда. Не говорил речи здесь, кажется, и преосвященный Феодосий. Но тут случилось в алтаре, при представлении епископу градского духовенства, нечто иное, пожалуй, оригинально-комичное. Был тогда дымковским штатным диаконом некто Феодосий Марковский, уже слишком 30 лет состоявший на службе, также лет шестидесяти и также киевлянин по рождению. Он служил в годы юности келейником у преосвященного Иннокентия, когда этот последний ректорствовал в Киеве, а взятый в Вологду здесь удостоился получить от своего до смерти глубоко любимого им архипастыря штатное диаконское место в Устюге на Дымкове. И вот отец диакон Марковский долго всматривался в преосвященного и наконец узнал его. И простодушный хохот, принимая первое благословение преосвященного Феодосия, тотчас же не постеснялся объясниться.

– А я вас знаю, владыка, - вдруг он выпалил неожиданно для архипастыря и духовенства.

– Как это? Скажи, - ответил епископ.

– Вы учились в Киевской духовной академии?

– Да.

– При ректоре Иннокентии?

– Да.

– Вы ходили к нему часто? А сюртук на вас был такой длинный?

– Положим, - заметил епископ.

– Ну, так вот вы и есть NN Шаповаленко.

– А ты кто?

– Я бывший келейник отца ректора Феодосий.

– Марковский?

– Да.

– Ну, так и я тебя знаю. Зайди ко мне и расскажи, как ты попал сюда, - заключил этот диалог преосвященный.

А попал сюда Феодосий Марковский просто. Он приехал в 1841 году в Вологду с преосвященным Иннокентием, был с ним и в Устюге, где ему и город понравился и большая река Сухона, напоминавшая ему родной Днепр. Когда стало свободным на Дымкове в Устюге штатное диаконское место, Марковский, заручившись ходатайством тогдашнего заточенника вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря высокопреосвященного Иринея, попросил владыку определить его во дьяконы к Дымковской Димитриевской церкви, и был определен, где и прослужил честно до смерти. Надобно заметить, что преосвященный Иннокентий уважал высокопреосвященного Иринея, в свою очередь искренно и высоко ценившего славного архипастыря, любившего и расторопного слугу его Марковского.

Лет 10 служил преосвященный Феодосий на Вологодской кафедре епархиальным епископом и каждое лето ездил для обозрения церквей своей епархии. Раза 3 - 4 он бывал и в Устюге. Но, не думая останавливаться на описании этих поездок до службы моей в должности благочинного, отмечу только, что певчие архиерейского хора запели при нем лучше, чем при его предшественниках, преосвященных Павле и Палладии, хотя и не было пока хороших голосов. Преосвященный Феодосий был знаток и любитель церквоного пения, являлся нередко на спевки, давал указания и требовал тщательной отделки в исполнении. При нем протодиаконствовал уже Васильевский, заменивший, по избранию преосвященного Палладия, протодиакона Стефана Образцова, определенного на должность священника к Фрязиновской св. Андрея Первозванного церкви в Вологде. Тот и другой из этих протодиаконов, хотя и не повторили собою по силе и диапазону голосов Яблонского, но все же отличались редкими счастливыми качествами в смысле их незаурядной силы и приятности. Итак, оставляя пока воспоминания о преосвященном Феодосии, еще раз думаю я коснуться жизни сельского духовенства в семидесятых годах прошлого столетия.

Вспоминал я о многом из этой области, но ничего не сказал еще о том, как проводили мы праздники, церковные и семейные. В первом благочинническом округе Устюжского уезда в то время было не принято приглашать на праздники для службы местного отца благочинного. Но соседнее духовенство обыкновенно приезжало к празднику, если не к обедне, то к обеду, по приглашению и без приглашения, по знакомству. Ездил и я к Благовещению в Стрельну, на Опоку, реже в Луженьгу. Ездили и ко мне. Приятно было побеседовать друг с другом, встретившись у радушного хозяина, где все было просто и сердечно. А если бы не так, то не за чем было бы и ехать. Ездили и причетники друг к другу и большею частию оставались в гостях и ночевать. Здесь разговоры были уже не умолкающие, серьезные, служебные, анекдотические, рассказы, шутки, веселье. А при хорошей летней погоде одна прогулка по полям, и лугам, и горам, как на Опоке, например, - какое наслаждение. Приходили для поздравления с праздником настоятеля и младшие члены причтов, угощались и уходили всегда добрым порядком. Священники отдавали им визит и были принимаемы со всем радушием. Чем же занимались там гости у отцов дьяконов и причетников? Да тем же, чем и везде в праздничную пору: пили, ели, говорили, пели, шутили. Интересно было слушать ученые дебаты пожилых причетников. "Ну-ка, кто ответит на мой вопрос: к одному властелину приходили два мирянина, просили дара дороже мира и царства небесного. Что это", - говорит один. "Да ты уж шибко высоко хватил, - отвечает ему другой. - Ведь если так, то и я спрошу тебя: "вознесена Тя видевши церковь на кресте..." поешь ты, а растолкуй-ка, как это - церковь на кресте? Неладно, ставят ведь крест на церковь, а не наоборот". И начинаются прения. Наскучат прения. Пойдет пение сначала церковное, а потом и мирское. Из церковных песней любимыми признавались "Сей день Господень, радуйтеся людие..."11, "Заступнице усердная", а старики щеголяли пением по нотам догматиков и задостойника "О тебе радуется, Благодатная...". Из мирских же песней были любимыми "Комарики, комарики мои..." и "Черемушку брала, немножко побрала...". Обе песни чисто русские, народные, а по напеву первая довольно скорая, а последняя грустная, протяжная, за сердце хватающая. Были и между священниками округа люди с голосами и любители пения, как то отец Иоанн Александрович Коржавин, ныне протоиерей, состоящий еще на службе, отец Андрей Петрович Нифонтов, давно уже умерший, отец Василий Кириллович Ванеев, ушедший в другую епархию и едва ли уже здравствующий, отец Николай Алексеевич Попов, скрипач и регент времен Палладия, в октябре 1910 года вышедший за штат по прошению о болезни, и брат его отец Алексей Алексеевич Попов. У отцов Нифонта и Попова последнего были баритоны, думаю, очень недурные, а у всех прочих тенора. Эти люди могли не только спеть, но и исполнить чистенько некоторые из доступных песен духовного и светского характера, и певали, когда бывали вместе хотя бы в числе трех, даже двух человек, недурно. А последний из отцов Поповых так страстно любил пение, что, не стесняясь нимало, пел и один, лишь бы только предложили ему что-нибудь спеть. Преосвященный Израиль, хорошо знавший его голос и любовь к пению, бывая в Устюге, предлагал ему всегда или сослужить ему, или помочь певчим на клиросе. Теперь это уже 70-летний старец, почти утративший голос, но и то назад тому 4 года, т. е. в 1907 году, когда, в целях указания одному из петербургских отцов диаконов с большим басом, но неумело читавшему за литургиею Св. Евангелие, решился прочитать за всенощным бдением Евангелие с повышением голоса, по-диаконски, для примера как надо читать его, то получил благодарность не от одного этого отца диакона, а от многих любителей красоты церковного богослужения, признававших такое чтение Евангелия художественным12. Так-то и жило в свое время и проводило свои праздники духовенство нашего округа, порою, конечно, припеваючи. Нельзя же только петь и петь. Надо побеседовать. И вот начинались рассказы самого разнообразного характера и содержания. Один рассказывал, как одна из его прихожанок во время тяжкой болезни мужа с его согласия пожертвовала 100 рублей в церковь на вечное поминовение, с доходом в пользу церкви и причта в известных частях, а когда муж ее не умер, а выздоровел, то вытребовала у священника деньги обратно. Другой сообщал, что на него была жалоба от одного из прихожан за то, что не уступил он дороги его корове, могшей будто бы от этого пострадать. Третий уверял, что во время каждения на утреннем богослужении, в один из праздничных дней, одна молодая женщина с грудным ребенком на руках громко обратилась к нему с таким вопросом: "Батюшка, ты широко шляешься по церкви-то, не видал моей соски? Вишь, потеряла ее где-то". И так далее. Известный проповедник прошлого века рыбинский протоиерей Путятин в одном из своих поучений, помнится, заметил: "Не ровен час и не равно слово, в иной час иное слово хуже меча". Бывали рассказы и на эту тему. Один священник сообщил следующее. В бытность его диаконом в Устюге однажды осенью он был в гостях и засиделся там долго. В виду позднего времени и совершенной темноты хозяева дома настойчиво приглашали его у них ночевать. Но он храбро отвечал им, что он, хоть и выпивши, но еще в силах уйти домой и в потьмах и добавил, что не леший же его унесет. И пошел. Город наш не имел понятия тогда об уличном освещении. Идя по мосточкам, он был уже в полпути. Но вот попадает ему навстречу митрополит (так звали в Устюге старого священника Воскресенской церкви отца Алексея Попова). Повстречавшись с дьяконом отец Алексей говорит: "Это ты, отец дьякон?" "Я", - отвечал ему последний. "Вот, голубчик, созвали меня наскоро ребенка крестить, а пора ночная. За причетником я не послал, знаешь, живет далеко. Пособи мне, друг, окрестить ребенка". "Да буде недалеко, изволь, а далеко не пойду", - отвечал ему дьякон. "Нет, близко, знаешь вот под озером дом такого-то (и назвал хозяина по имени)". "Ну, изволь, для старика схожу". Идут и разговаривают. Спустя некоторое время, о. дьякон почувствовал, что он зябнет. "Далеко ли еще, о. Алексей? Я-то зябну", - заметил ему о. дьякон. "да вот видишь огонек впереди, вот тут он и есть", - отвечал ему батюшка. А о. дьякон, буквально задрожавший от охватившего уже грудь его холода, сказал: "Господи, помилуй! Что со мной делается", - и перекрестился. Перекрестился и прозрел. Но прозрение его было ужасно. Он оказался стоящим в воде среди озера близ земляного вала, а о. Алексея уже и след простыл... Затрепетал несчастный диакон не только от холода, от незнания, как и куда выйти из воды, чтобы не утонуть, но еще более от сознания, что исконный враг людей завел его сюда. На крик его однако пришли добрые люди и, указав ему путь из воды, увели его домой. Болел он или нет после этих крестин с полунощным самозванцем, я не знаю, но если и болел, то недолго. А рассказ другого священника я нахожу более удобным передать от своего лица. Когда был жив сосед и духовник мой благовещенский священник о. Феодор Иоаннович Попов, возвращаясь однажды летней порою из Устюга домой, я остановился у него, как всегда, побеседовать и чайку напиться. После чаю и ужина я стал собираться ехать домой. Ночь была совершенно светлая. Хозяин и хозяйка меня упрашивали ночевать. На меня нашло какое-то странное упрямство. Я смеялся и говорил: три ночи просижу, а не ночую. Тогда хозяин говорит шуточно: "А вот я посажу тебе в тарантас чертика, и не уедешь". "Ну, и нашел, чем пугать, - отвечал я, - садите, сколько угодно, всех чертей увезу". Простились. Я сел в тарантас и поехал. Лошадь была запряжена, и ямщик сидел на козлах. Провожавший за ворота своего двора добрый хозяин еще отсюда кричал мне вслед: "Воротись, ночуй, уедешь завтра". Но я только махнул ему шляпой в знак искренней благодарности и поехал. На расстоянии 150 сажен от гостеприимного дома, проезжая дорога шла полем, где и спускалась под большую гору. Лошадь у меня была сколько сильная, столько же и умная. Вполне надеясь, что под гору спуститься она скромно, не рванется бежать, я стал устраиваться в тарантасе, чтобы поудобнее было лечь и уснуть и как-то невзначай оглянулся назад на пешеходную дорожку, идущую из города прямо полем, минуя село. И что же я увидел? Идет по этой дорожке из Устюга моя жена, идет и улыбается. Что такое? Что за чушь! Жена осталась дома, а тут вдруг идет ночью одна из Устюга пешком, с платком на руке и кофтой. Крайне удивленный, я закричал ей, чтобы шла поскорее и рассказала, что значит ее непонятное путешествие. А она была уже в саженях 30 от меня и шла неторопливо. Когда же я на этом приблизительно расстоянии заговорил с нею, вдруг меня оборвал мой почтенный ямщик Илья Васильевич: "Батюшка, ты с кем и что говоришь?" А я гневно заметил ему: "Слепой, останови лошадь, не видишь что ли? Вон идет моя попадья!" Тогда ямщик, моментально остановив лошадь, тревожно сказал мне: "Что ты, Бог с тобой! Нигде никого нет". Я снова оглянулся назад, но, не увидев там жены, подумал, что она успела подбежать и от меня спряталась где-нибудь уже около тарантаса или во ржи, выметавшейся на колос. Вышел я из тарантаса, обошел кругом его и лошади, посмотрел в поле во все стороны и нигде никого не увидел. Стояла мертвая тишина ночи. Мне стало жутко. Я понял, что меня искушал за необдуманные слова враг привидением. Мелькнула мысль о том, чтобы вернуться и переночевать у о. Феодора. Но зная, что он будет потом меня за трусость вышучивать, тотчас же отбросил эту мысль. Посмотрел затем с чувством веры и раскаяния за легкомысленное празднословие на сияющие от зари кресты храма Божия, перекрестился сам, благословил ямщика, крестом же осенил тарантас и лошадь, улегся в нем и, приказав ехать с Богом вперед, заснул не сном праведника, но крепким сном бесшабашного человека. Прошло часа 3, когда при благополучной езде по хорошей дороге в тихую июльскую ночь, я мог бы и должен бы быть дома, слышу, что Илья - ямщик меня будит. "Что случилось? Или мы уже дома?" - говорю. "Нет, батюшка, вот видишь, - говорил скорбно мой ямщик, - сбился с дороги, измучил лошадь и вот не знаю, куда дальше и ехать". Мы оказались уже не на дороге, а в стороне от нее в какой-то рытвине, изрезанной огородами и между двумя деревнями, куда не было никакого пути. Едва узнавши деревни, я направил лошадь в одну из них, для чего и распорядился разобрать огороды в нескольких местах. И когда мы приехали в деревню Фалево, было утро, солнце на горизонте стояло высоко. А взглянув на часы, я увидел, что мой Илья целых 3 часа убил на поездку с погоста до Фалева на расстоянии 6 верст, тогда как при благополучной езде довольно было и получаса времени. "Что же было со <



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: