Наконец получили приказ лететь.
Всего под Юхнов намечалось десантировать два парашютных батальона и 250-й стрелковый полк. Один батальон выбрасывался недалеко от деревни Большое Фатьяново с задачей захватить расположенный там вражеский аэродром и принять на него посадочную группу численностью до тысячи трехсот человек, затем вместе с нею оседлать Варшавское шоссе и удерживать до подхода частей 43-й армии, которые должны пробиться в этот район к утру 7 января.
Андрей Прохорович КАБАЧЕВСКИЙ
Другой батальон имел задачу: после приземления юго-западнее Медыни выйти на дорогу Медынь — Юхнов и взорвать у Косова мост через реку Шаню.
Нашему командованию было известно, что в Юхнове сосредоточились значительные силы противника. Как и Ржев, Вязьма, Калуга, Сухиничи, Брянск и Орел, Юхнов был сильно укреплен. На этой линии гитлеровцы надеялись остановить наступление Красной Армии. В директиве восточному фронту от 16 декабря 1941 года Гитлер требовал оборонять занимаемые войсками позиции с фанатическим упорством.
В Юхнове были проведены большие фортификационные работы, создано много долговременных огневых точек. Для усиления гарнизона немецкое командование перебросило сюда танковую дивизию.
А вот что было у неприятеля в местах высадки десанта — мы почти ничего не знали. Представитель штаба ВВС фронта заверял, что в населенном пункте Большое Фатьяново ничего не замечено и вряд ли нам будет оказано сколько-нибудь серьезное сопротивление. Я сильно сомневался в этом: ведь группу, выброшенную 28 декабря, кто-то же уничтожил! Успокаивало лишь то, что теперь нас было намного больше.
Я летел с первым эшелоном. До старта еще раз уточнил с командирами подразделений план действий.
|
|
На самую сильную группу во главе с капитаном Андреем Кабачевским возлагалось, не ввязываясь в бой, захватить летное поле и принять первый корабль со стартовой командой. А уж она должна встретить остальные самолеты.
3 января в половине четвертого дня мы строем направились к взлетным полосам, где уже стояли наготове тяжелые многомоторные бомбардировщики. Поднимаюсь на машину Константина Ильинского. Он в кабине. Рядом с ним сидит второй пилот. На своих рабочих местах штурман и бортмеханик.
В это время к трапу подъехал автомобиль. Из него вышел бригадный комиссар В. Я. Клоков. Он прибыл, чтобы пожелать нам удачи, дать последние указания. Я спросил его, будет ли обработан авиацией район нашего приземления.
Клоков невесело ответил:
— К сожалению, нет. Этой ночью наносится удар по другим объектам. Больше того, вас и истребители вряд ли смогут сопровождать.
В связи с изменением порядка боевого обеспечения десанта я считал, что командование прикажет нам изменить маршрут. Однако такого распоряжения не последовало.
В половине пятого наконец-то был дан сигнал старта. Сотрясая морозный воздух, взревели моторы. Над аэродромом поднялся снежный вихрь. Наш самолет первым вырулил на дорожку, взял разгон и оторвался от земли. В зоне сбора к нам пристроились еще три корабля. Всего же их должно быть не менее тридцати...
Неожиданно с наземного командного пункта поступила радиограмма. Нам предлагалось не ждать весь эшелон, а немедленно направляться к месту выброски.
— Ты точно принял? — недоверчиво спросил я радиста. — Проверь-ка на всякий случай.
|
|
Я был убежден, что текст или не нам предназначался, или подвергся сильному искажению. Ведь наше преждевременное появление над местом десантирования даст врагу возможность что-то предпринять.
Однако радист подтвердил:
— Все правильно, товарищ майор.
Мы взяли курс на запад. Часа через полтора достигли линии фронта. Черные облака все больше прижимали нас к земле. До войны такая погода считалась нелетной не только ночью, но и днем. Теперь же с этим не считались. Вскоре с земли нас начали обстреливать зенитки. Бомбардировщик стало бросать из стороны в сторону. Оказывается, взрывные волны могут играть тяжелым кораблем, как мячиком. Такого мне еще не доводилось испытывать.
Воздушные стрелки вступили в борьбу с неприятельскими артиллеристами.
Радисты чутко прослушивали эфир, но сигналов наших разведчиков уловить не могли.
При подходе к Медыни заградительный огонь стал особенно плотным. Из пилотской кабины я увидел, как шедший несколько выше и правее нас самолет, сделав несколько клевков, резко пошел на снижение.
Маневрируя, летчики с трудом вывели машины из опасной зоны. Однако ненадолго. Перед селением Большое Фатьяново снова попали в кольцо разрывов.
Искусство пилотов выручило нас и на этот раз.
Когда мы приблизились к фашистскому аэродрому, капитан Ильинский подал мне знак и сказал:
— Ну, счастливо!..
Я крепко пожал ему руку и пошел к десантникам.
Две тусклые лампочки освещали людей, стоявших у люков и дверей. Лица у всех сосредоточенные, строгие. Ждали сигнала.
|
|
И вот он прозвучал. Не задерживаясь ни на секунду, нырнул в черный прямоугольный проем. Некоторое время летел не выдергивая кольца (я взял с собой пилотский, а не десантный парашют: он несколько легче и можно прихватить лишних три-четыре килограмма полезного груза), потом выбросил в сторону руку — и через несколько мгновений ощутил знакомый резкий рывок. В этот момент звон в ушах обычно исчезает и наступает тишина, нарушаемая лишь затихающим гулом моторов. Но в ту памятную ночь все было не так. Вокруг грохотало. С земли ясно доносилась ружейная и пулеметная стрельба. Мне казалось, что весь этот огонь, который несколько минут назад был направлен на четыре наших корабля, теперь обращен только на одного меня.
Темноту прошивали красные, желтые, зеленые, оранжевые пунктиры трассирующих пуль. Подо мной то в одном, то в другом месте вспыхивали и гасли хвостатые ракеты, высоко над головой разноцветными звездами лопались снаряды. Со стороны это выглядело, может быть, даже красиво. Но мне, раскачивавшемуся на стропах среди этого смертоносного вихря, было не по себе. Совсем рядом кто-то из бойцов уже безжизненно болтался на лямках. Еще откуда-то доносился стон.
Один за другим надо мной прошли ТБ-3. Их темные силуэты хорошо просматривались на более светлом фоне неба. Я с тревогой подумал о том, что они так же хорошо видны и вражеским зенитчикам.
Одна группа самолетов пошла к Варшавскому шоссе, другая — к аэродрому, третья — в сторону села Большое Фатьяново. Это места выброски десантников.
Меня начало сносить к черневшему вдали лесу. Я перешел на скольжение и вскоре упал в глубокий снег. Почти тотчас же рядом со мной в сугробы плюхнулись еще несколько бойцов. Ими оказались Иван Якубовский, Анатолий Авдеенков, Василий Мальшин, Леодор Карпеев. Чуть подальше маячили еще чьи-то фигуры.
Не дожидаясь, пока соберется все подразделение, парашютисты группами и в одиночку направились к аэродрому. И сразу же вступили в бой.
Я с вновь приземлившимися ребятами поспешил на помощь Ивану Якубовскому, схватившемуся с гитлеровцами на перекрестке дороги. Пока мы добежали, с фашистами уже было покончено.
Минут через сорок почти весь аэродром был уже в наших руках. Лишь в юго-западной его части продолжалась стрельба.
Мы не радовались легкой победе: знали, что каждую минуту по Варшавскому шоссе сюда может прибыть подкрепление. Поэтому часть десантников я послал на дорогу, приказав перехватить ее, остальных повел на выстрелы. Без лыж по глубокому снегу шли с трудом. Я быстро вспотел, почувствовал сухость в горле.
Связи с группой, действовавшей на летном поле, у меня не было, и я не имел представления, что там происходит. «Если Кабачевский не отобьет посадочную полосу, не подготовит ее и не обозначит границы, то ТБ-3 не смогут сесть, — размышлял я. — А если и попытаются, то застрянут в сугробах».
Встретились бойцы из роты старшего лейтенанта Фомичева. Они заняли оборону за укрытиями для самолетов. Один из них спросил, указывая на огромную бензоцистерну, покоящуюся на многоколесной автоплатформе:
— Как быть с этой махиной?
— Только не спешите взрывать, — ответил я, — бензин может пригодиться нашим самолетам.
Когда стрелки на светящемся циферблате часов показывали полночь, над нами появился ТБ-3, причем прилетел он не с востока, а с запада. Я ждал: вот-вот с земли взовьются сигнальные ракеты, затем зажгутся костры, расположенные в виде стрелы. Острие ее должно показывать, в какую сторону можно садиться. Однако никакие условные огни не вспыхнули.
Самолет совершил над аэродромом два глубоких виража.
Я терялся в догадках. Если бы Кабачевский не был готов к приему машины, то сообщил бы: «Ждите». В случае совершенной непригодности летного поля обязан был известить: «Посадка запрещена».
Но опять ни одного светового знака не последовало.
Оставалось одно: возможно, Кабачевский ведет с ТБ-3 радиопереговоры?
Бомбардировщик вскоре улетел.
Я отправил несколько человек на розыски капитана. Время шло. Но никто из посланных его не нашел. Куда же делся Андрей Кабачевский? На этот вопрос он ответил сам же, но только двумя с лишним месяцами позже.
Во время выброски десанта подразделение капитана Кабачевского не смогло быстро покинуть машину. Многие бойцы, не расслышав за шумом моторов команды, замешкались кто на две, кто на три секунды. Время как будто ничтожное, а приземлились они на несколько сот метров дальше. С командиром оказались лишь те, кто прыгали с ним в одну дверь. Этой небольшой группе пришлось с ходу вступить в бой. Охрана легко отбила ее натиск и начала преследовать парашютистов. Гитлеровцы увлеклись погоней, не подозревая, что большая часть высадившихся осталась у них в тылу.
Вот поэтому-то нам и удалось так легко овладеть аэродромом.
«Действуйте самостоятельно!»
Посадочная полоса оказалась непригодной к приему кораблей без лыж. Привести же ее в порядок мы не могли: для этого у нас не было ни тракторов, ни снегопахов. Я приказал нашему радисту связаться с главной базой. Когда Суханову удалось это сделать, сообщил в штаб ВВС фронта, что аэродром для посадки тяжелых самолетов не годится, и попросил дальнейших указаний. Ответ был кратким: «Ждите».
Через два часа, при очередном выходе на связь, нам снова приказали ждать и потребовали более подробно доложить о состоянии летного поля. С группой бойцов, среди которых, помню, были Анатолий Авдеенков, Леодор Карпеев, Владимир Балякин и мой ординарец Василий Мальшин, я решил лично осмотреть взлетно-посадочную полосу. Только мы туда направились, над нами на высоте пятьдесят — шестьдесят метров с ревом промелькнули два наших истребителя. Они сделали два круга. Очевидно, «миги» были посланы к нам для связи. Летчики, увидев нас, покачали крыльями. С одного из самолетов был сброшен вымпел, но мы его в снегу не нашли. Потом «миги» устремились к Варшавскому шоссе, обстреляли на нем автоколонну и улетели.
Мы пошли в двух направлениях, внимательно осматривая аэродромное поле. Кроме того, что оно было занесено снегом, на нем обнаружили много бочек, ящиков из-под авиабомб, несколько борон, тяжелый каток, бревна. Все это гитлеровцы разбросали совсем недавно.
Я сообщил об этом на базу. С наступлением темноты мы расчистили полосу от хлама, надеясь, что ночью десант все-таки прилетит. Но ни в эту, ни в следующую ночь второй эшелон так и не прибыл. На все мои запросы ответ был один: «Ждите».
Наше положение становилось незавидным: нам приходилось, выбиваясь из сил, разгребать снег и одновременно отбиваться от усиливающихся наскоков немцев.
К следующему утру резко ухудшилась погода. Метель намела новые сугробы.
Наконец из штаба ВВС поступило распоряжение: «Действуйте самостоятельно». Это означало, что высадка остальной части десанта теперь уже окончательно отменена.
Оставив аэродром Большое Фатьяново, мы подались к Варшавскому шоссе. Из-за глубоких заносов войска крепко были привязаны к дорогам. Поэтому на них-то и было сосредоточено все наше внимание. Оставив часть сил неподалеку от села Большое Фатьяново (на случай если перед нами вновь будет поставлена задача захватить летное поле), мы взяли под контроль участки Медынь — Мятлево, Вязьма — Мятлево, Мятлево — Кондрово. Парашютисты начали нападать на вражеские автоколонны, пускать под откосы железнодорожные поезда, портить линии связи. Места эти ветераны отряда знали хорошо, и я это учитывал, давая задания.
Так, когда потребовалось уничтожить мост через реку Изверь, мой выбор пал на Леодора Карпеева. Он был одним из тех, кто в октябре 1941 года держал здесь оборону. Его и назначил старшим.
Мост охранялся двумя парными постами — по одному на каждом конце. Чуть поодаль, на гребне дороги, располагался дежурный танк. Всего в составе смен охраны насчитывалось до двадцати человек. Находились они в доме, стоявшем метрах в двухстах от насыпи.
Карпеев решил не только взорвать сооружение, но и перебить солдат и как можно дольше удерживать позицию, которой бойцы собирались овладеть.
Глубокой ночью, как подробно потом рассказывал Леодор Карпеев, незадолго до смены постов большая часть его группы, построившись в колонну по два, двинулась по шоссе. Все были в маскировочных халатах и шли так уверенно, что ездовые встретившегося им санного обоза ничего не заподозрили. Приблизившись к первым двум часовым почти вплотную, десантники бесшумно сняли их и под покровом темноты перешли мост. Второй пост также был застигнут врасплох и уничтожен.
А вот дальше пошло не так гладко. Направляясь к танку, наши ребята чем-то выдали себя. Гитлеровец, стоявший возле машины и подливавший масло в жаровню, чтобы разогреть двигатель, вдруг насторожился и окликнул приближающихся по-немецки. Ответить ему никто из идущих в строю не мог. Парашютисты молча бросились к фашисту. Он рванулся в сторону, но увяз в сугробе и был убит.
В это время кто-то находившийся внутри танка успел захлопнуть люк и стал гонять стартер, пытаясь запустить мотор. Это ему не удалось — один из напавших заткнул рукавицами выхлопную трубу. Тогда укрывшийся за броней открыл из пушки бесприцельный огонь. Этим самым он, вероятно, хотел дать знать об опасности своим, а может быть, просто со злости палил.
Кто-то сунул в смотровую щель кусок горящей ветоши. Стрельба прекратилась. Прошло больше минуты — гитлеровец, очевидно, обдумывал свое положение. Затем откинулась тяжелая крышка, и показалась его голова.
— Гитлер капут, — сказал немец и швырнул в снег пистолет. Потом вылез из башни, спрыгнул на землю и поднял руки.
Бойцы быстро осмотрели машину и обнаружили в ней две наши армейские шинели и одну десантную синюю куртку. Такие носили в воздушнодесантной бригаде полковника Ковалева.
— Откуда это у тебя? — спросил Карпеев пленного, показывая на одежду.
Что тот ответил, никто не понял.
— Ладно, разберемся потом, — Карпеев прислушался к бою, который завязала группа прикрытия, возглавляемая сержантом Андреем Моисеевым.
На нее была возложена задача не только поддержать огнем ушедших вперед, но и уничтожить охрану, отдыхавшую в доме.
Андрей Михайлович Моисеев рассказал, как они расправились с неприятельским караулом. Постройка, где он помещался, была обнесена забором. Через пролом парашютисты проникли во двор. На крыльце здания стоял солдат, очевидно дневальный. Пока решался вопрос, как его снять, чтобы не поднять шума, на дороге началась стрельба из танкового орудия. Немец, стоявший перед дверью, тотчас же скрылся в помещении. Моисееву да и всем было ясно, что если он поднимет тревогу, то десантникам придется туго: фашистов раза в два больше. Моисеев подал знак, и бойцы дружно бросились к дому. Красноармеец Петр Онищенко и еще кто-то ворвались в него. Раздалось несколько взрывов. Зазвенели стекла, вырвало рамы. Через распахнувшуюся дверь выскочил оглушенный Онищенко и упал в сугроб.
Старший сержант Леодор Алексеевич Карпеев стал готовить мост к взрыву. Он спустился вместе с двумя подрывниками к опорам, закрепил на них заряды, вставил зажигательные трубки и скомандовал своим помощникам:
— Быстро за танк!
Когда те укрылись, старший сержант поджег концы бикфордова шнура. И только тогда увидел внизу, на замерзшей реке, лежащего человека. Карпеев попытался было потушить фитили, но один выскользнул из рук и, описав дугу, повис где-то между землей и настилом. Теперь раздумывать не приходилось, и Карпеев побежал к товарищам. Вскоре два громовых раската сотрясли воздух.
На мгновение все вокруг озарилось багровым светом. Когда пыль и дым рассеялись, Карпеев первым поспешил к берегу. Обследовав неизвестного, он сказал:
— Это десантник!.. Его расстреляли.
Карпеев указал на пулевые следы на лице погибшего. Куртки на нем не было.
— В танке, видимо, его одежду нашли...
Убитого похоронили.
Заняв вырытые противником окопы, парашютисты стали готовиться к бою. Из-за туч выглянула луна, осветив шоссе и остатки разрушенных пролетов.
Ближе к рассвету послышался шум моторов, затем винтовочные выстрелы и короткие автоматные очереди.
— Это наши кого-то обстреливают, — спокойно заметил Леодор Карпеев и приказал всем быть наготове.
Прошло несколько минут, и из-за поворота дороги, лязгая гусеницами, медленно выползли две стальные громадины. Они открыли огонь из орудий. Снаряды, пролетая над головами залегших, рвались где-то сзади них.
Застучали пулеметы. Темноту вспороли цветные веера трассирующих пуль. Откуда-то ударили минометы. Между машинами замаячили черные фигуры.
— Сейчас пойдут в атаку, — предупредил Карпеев.
И в самом деле, как только пушки и пулеметы смолкли, вражеская пехота устремилась к окопам. Оттуда хлестнул дружный залп, длинно залились автоматы. Гитлеровцы залегли прямо на шоссе. Танки, чтобы не наехать на них, вынуждены были свернуть с магистрали. Надрывно ревя моторами, они поползли по глубокому снегу. На десантников вновь был обрушен шквальный огонь. Он наносил обороняющимся ощутимый урон. Надо было выходить из трудного положения. Но как?
Неожиданно и для неприятеля и для парашютистов кто-то начал стрелять из захваченного нашими бойцами танка.
Вражеские машины попятились. Отползли назад и автоматчики. Старший сержант Карпеев воспользовался этим. Он распорядился вынести раненых к реке и по ней двигаться в направлении Дурова. Часов в девять — начале десятого позицию покинули и те, кто прикрывали отход. Группе Карпеева удалось незаметно ускользнуть из-под носа противника. Когда она удалилась километра на два, со стороны дороги донеслись выстрелы. Видимо, немцы продолжали атаковывать пустые окопы.
Узнав от Карпеева о подробностях боя, я спросил:
— А кто же стрелял из танка? Где он сейчас?
Карпеев помрачнел:
— Нет его. Погиб. Одним из последних уходил. Испортил пушку, стал из башни вылезать — тут его и сразило.
— Звать-то его как?
— Не знаю. Фамилия Кручинин. Комсомолец...
Без артиллерии, танков трудно удерживать захваченное, если даже бойцы проявляют невиданное мужество. Своими силами мы могли оседлать большую дорогу, отбить на какое-то время нужный пункт или узел. Но для закрепления успеха требовалась существенная подмога. И мы с нетерпением ждали ее. Подразделения 43-й армии в намеченный срок не подоспели.
Между нами и центральной базой по этому поводу несколько дней велся радиообмен. Наконец получили обнадеживающую весть: из-под Можайска вышел и уже пересек линию фронта батальон майора Шевцова. В район наших действий он должен прибыть 12 — 13, в крайнем случае 14 января.
А пока группы старшего лейтенанта Смирнова, лейтенантов Наумова и Шкарупо, заместителя политрука Анохина, младшего лейтенанта Гудзенко, старшины Бедрина вели борьбу с вражескими огневыми точками, оборудованными на высотах, примыкающих к Варшавскому шоссе. Ночью десантники подбирались к дзотам, блокировали их и подрывали.
В треугольнике Юхнов — Медынь — Детчин действовало несколько сот парашютистов. Каждое подразделение имело определенное задание. Одним было приказано препятствовать движению неприятельских колонн на участке Медынь — Мятлево — Юхнов, другим — на отрезке Медынь — Кондрово — Калуга, третьим — взять под контроль некоторые мосты и не дать гитлеровцам взорвать их при отступлении.
А старшине Климову я дал особое задание — не допустить уничтожения отступавшими окрестных сел.
Фашистские войска стремились превратить оставляемую территорию в зону пустыни. Все, что могли, они жгли, разрушали. Специальные команды по десять — двадцать человек на автомашинах или санях въезжали в населенные пункты, выгоняли из домов жителей и при помощи ранцевых огнеметов, артиллерийского ленточного пороха, ампул с горючей жидкостью, бензина и факелов поджигали строения.
Вот за такими-то командами и охотились бойцы во главе со старшиной Климовым. Узнав, куда направляются фашистские факельщики, они устраивали засады и уничтожали их.
Группа Михаила Ивановича Климова действовала очень успешно и спасла от огня многие селения близ Юхнова и Мятлево. За это старшина был награжден орденом Красного Знамени.
После нескольких бессонных ночей я решил дать ребятам отдых. Место для этого выбрал в глубоком овраге. В нем было затишно, много снега. Вырыли норы, разожгли небольшие костры...
Мороз, особенно лютый под утро, представлял для нас не меньшую опасность, чем гитлеровцы. Были случаи, когда мы за время сна теряли не меньше бойцов, чем в бою. Поэтому на тех, кому поручалась охрана спящих, возлагалась еще и обязанность периодически проверять, не замерзает ли кто.
Примерно после полуночи наша разведка сообщила, что на рассвете недалеко от нас должны проследовать вражеские автоколонны. Я поднял парашютистов. Быстро вышли к дороге и начали валить на нее телеграфные столбы, подготовили к взрыву небольшой шоссейный мост. Заряды закладывала группа Анатолия Авдеенкова. Старшина Николай Киселев с несколькими бойцами минировал полотно. Остальные залегли за снегозадерживающими щитами, примерно в двадцати метрах от дороги.
Закончив работу, минеры присоединились к нам. Через некоторое время послышался гул моторов. По условленному знаку Авдеенков замкнул электрическую цепь. Раздался взрыв — и моста как не бывало. Рокот приближался. Мы прислушивались к нему, стараясь определить, транспортные машины идут или боевые.
Пользуясь тем, что разгулялась метель и советской авиации можно было не опасаться, водители включили фары. Пучки света упирались в дорогу, время от времени скользили по ограждению. Вот уже стало видно, что впереди идет танк. На какой-то момент два узких луча его задержались на загородке, за которой прятался я. Мне казалось, что вот-вот раздастся пушечный выстрел. Но немцы ничего подозрительного не заметили. С интервалами пятнадцать — двадцать метров мимо нас потянулись тяжело груженные автомобили. Ребята ждали моего сигнала. Наконец я взял подготовленную гранату, встал и бросил прямо в радиатор подъезжающего грузовика.
Андрей Андреевич ГРИШИН
Тотчас же огонь открыла вся цепь, растянувшаяся вдоль шоссе метров на сто пятьдесят. Еще через минуту-другую начали рваться мины. Для гитлеровцев наш удар был неожиданным. Они даже не попытались организовать сколько-нибудь серьезного сопротивления, а стали спасаться бегством.
Нам удалось вывести из строя двенадцать автомашин, три орудия, поджечь цистерну с горючим.
Не потеряв ни одного человека, отошли и направились на сборный пункт отряда. По пути испортили линию полевой связи и захватили пленного.
Четвертый день нашего пребывания в тылу запомнился мне одним драматическим событием. Группа капитана Андрея Прохоровича Кабачевского, проведя несколько стычек с неприятелем и пройдя большое расстояние, выбилась из сил и ночью расположилась на отдых. Костров разводить бойцы не стали, а, чтобы укрыться от ветра, зарылись прямо в снег. Может быть, все обошлось бы благополучно, если бы не оплошали часовые: их одолел сон. Видно, все-таки есть предел физическим силам. Как воины ни крепились, все же задремали. Фашисты окружили десантников. Еще немного — и все они были бы перебиты. К счастью, старшина Андрей Андреевич Гришин в это время проснулся и удивился: уже светает, а все спят. Обычно мы старались покинуть ночлег до рассвета. Гришин растолкал часового, тот увидел приближающиеся фигуры, окликнул: «Кто идет?» В ответ раздалась автоматная очередь. Она скосила нашего товарища. Но выстрелы разбудили спавших. Капитан Кабачевский быстро оценил положение и приказал пробиваться в глубь леса. На опушке он вступил в единоборство с офицером. Прячась за деревья, Кабачевский постепенно сближался с карателем. Шагов с пятнадцати они начали стрелять. Кабачевскому удалось перехитрить гитлеровца. Сделав обманное движение, Андрей вынудил его открыться. Выстрелом он выбил из рук офицера парабеллум, еще одним сразил фашиста.
С трудом удалось группе вырваться из окружения. Этот случай лишний раз напомнил нам, что на войне вообще, а в тылу врага особенно ни на минуту нельзя ослаблять бдительность и дисциплину.
Каждый новый день — это новый марш, вылазки разведчиков, бои... Даже если бы не было опасностей, которые подстерегали парашютистов на каждом шагу, а только неделя под открытым небом в январские морозы, перенести это — доблесть. А ведь отряд к тому же действовал в самой гуще вражеских войск и причинял им немало хлопот. Вот данные об уроне, нанесенном противнику за эти дни лишь группой капитана Андрея Прохоровича Кабачевского. Передо мной листок из ученической тетради. На нем скупо выведено: уничтожено сто шестьдесят семь гитлеровских солдат и офицеров, взорван мост, обстреляно десять автоколонн, в пятидесяти местах нарушена связь...
Но и мы теряли много. У того же Кабачевского погибли один командир, три сержанта, восемь рядовых, три человека ранены и десять обморозились.
В ночь на 9 января пропало еще пятеро десантников. Они ушли ставить мины, резать телефонные и телеграфные провода и не вернулись. Под утро одного из них нашли в снегу истекающим кровью. Раненый сообщил, что их группа попала в засаду.
— Кажется, только я и ушел, — сказал он, умирая.
Мы пошли по кровавому следу. Очень скоро увидели еще одного нашего бойца. С него были сняты валенки, куртка, лицо разбито ударом приклада. У дороги на телеграфных столбах обнаружили сразу двоих. Их подвесили на изоляторные крючья за нижние челюсти. Третий лежал на земле — видимо, сорвался.
Мы решаем отомстить за товарищей. Обрываем провода и устраиваем засаду. Ждем час, полтора, два... Гудят вершины сосен. Нет-нет да и треснет где-нибудь от холода сучок. Изрядно замерзли. Мой ординарец Василий Мальшин облизывает опухшие, кровоточащие губы, глубоко вздыхает. Он смотрит на меня так, будто я виноват, что долго нет телефонистов. Но вот Мальшин насторожился. Я тоже замер и услышал характерный скрип лыж. К шоссе вышли трое солдат с ремонтными сумками. Они о чем-то громко говорили. Я вслушался и, немного понимая по-немецки, уловил смысл одной из фраз: теперь долго сюда не сунутся.
На лыжне показались еще пятеро гитлеровцев. Первый нес моток провода, остальные были налегке. Подпустив всю группу как можно ближе, я поднял маузер и выстрелил. По этому сигналу огонь открыли все, кто находились в укрытии. Шедший впереди схватился за голову и бросился к кустам. Однако автоматная очередь Мальшина настигла его. Никому из восьмерых спастись не удалось.
Забрав оружие, патроны и документы убитых, мы направились на сборный пункт.
День ото дня все острее начинала ощущаться нехватка продуктов, кончались боеприпасы. И не удивительно: ведь все наши запасы были рассчитаны на трое суток, а мы находились в тылу уже десять. Основным блюдом у нас теперь стала конина. В ней недостатка пока не было. Зато не хватало соли, табаку. Кончились сухари. О хлебе мы и не мечтали: в села, забитые вражескими войсками, ходить стало очень опасно. И все же ребята нет-нет да и заглядывали в какую-нибудь избу.
Однажды соблазну раздобыть продуктов для отряда поддался Владимир Балякин. Он с несколькими бойцами завернул в небольшую деревушку. Вокруг было тихо, и старшина, уверенный, что в этой части селения противника нет, вошел в крайний двор, легонько постучал в дверь. Никто не отозвался. Балякин забарабанил погромче. Результат тот же. Тогда Владимир загрохотал вовсю. Наконец в сенях что-то скрипнуло, и женский голос спросил:
— Кто там?
— Свои, русские...
Из-за двери донесся шепот.
— Уходите скорей!..
Балякин понял, что в избе чужие. Не успел он с ребятами скрыться за воротами, как со звоном вылетели оконные стекла и раздалась частая дробь автоматов. Одного десантника ранило. Его подхватили под руки, и вся группа еле-еле унесла ноги.
В эти дни активность отряда несколько снизилась из-за недостатка патронов, гранат, мин. Мы использовали тол, выплавляемый из авиабомб, захваченных на аэродроме Большое Фатьяново. Кое-что из боеприпасов отбивали у отходившего противника.
Немецкое командование вынуждено было усиленно охранять дороги, особенно Варшавское шоссе, выделяя для этого немалые силы.
Когда стало известно, что гитлеровцы закончили восстановление взорванных нами железнодорожных путей на участке Кондрово — Вязьма, туда срочно направились группы Анатолия Авдеенкова, Ивана Якубовского, Владимира Балякина, чтобы снова разрушить эту линию.
Идти парашютистам предстояло далеко, и я разрешил выдать им лыжи — на всех не хватало, приходилось распределять, учитывая характер задания.
По возвращении на сборный пункт Авдеенков и Балякин подробно рассказали, как они действовали. В указанный район можно было добираться кратчайшим путем — по дороге, через платформу Костино, и лесом, в обход. Авдеенков предложил второй вариант. Он сказал:
— Длиннее пойдем — скорее у цели будем. А у Костино еще на охрану налетим.
С ним согласились.
Вышли, когда стемнело. Двигались между деревьями. Ветки цеплялись за одежду, хлестали по лицу. То и дело останавливались, чтобы сориентироваться, проверить, не отстал ли кто.
Наконец оказались у оврага, за которым должна была проходить железнодорожная линия. К ней направилась разведка. Остальные, спасаясь от пронизывающего ветра, зарылись в снег.
Сидеть в норах довелось недолго. Вернувшиеся бойцы доложили, что на дороге никого нет. Сгибаясь под тяжестью мешков со взрывчаткой, десантники гуськом направились к насыпи. В рассветном тумане она хотя и плохо, но уже различалась. Дальше идти во весь рост было опасно. Поползли, таща за собой груз.
Когда до полотна оставалось немногим более десяти метров, Балякин, расположившийся со своей группой прикрытия на небольшом возвышении сзади, просигналил: «Немедленно возвращайтесь!» Авдеенков и все, кто были вместе с ним, едва успели укрыться в ближайших кустах, как по рельсам простучала тяжело нагруженная дрезина. Не успела она скрыться за поворотом — показалась еще одна. Остановив ее недалеко от парашютистов, немцы что-то сняли с тележки, опустили на землю.
— Вот здорово, — прошептал рядом с Авдеенковым кто-то из бойцов, — они, кажется, занимаются тем же, за чем пришли и мы.
Это предположение подтвердилось. Когда дрезина уехала, прозвучал взрыв. Отходивший неприятель разрушал путь. К Авдеенкову подполз Балякин.
— Как же теперь быть с мостом? — спросил он.
— Обстановка меняется. Если враг сам разрушает за собой путь, то мы, ясное дело, должны поступать наоборот — мешать ему в этом.
Десантники встали на лыжи и по опушке леса двинулись в том же направлении, куда укатили фашисты. Настигли их у реки. Они закладывали взрывчатку под мостовые опоры. Поджечь бикфордов шнур им не удалось. В белых маскировочных халатах, правда уже изрядно закопченных у костров, лыжники подкрались к гитлеровцам и внезапным ударом всех перебили.
Нагрузившись трофейным подрывным имуществом, они перебрались на противоположный берег и пошли по насыпи.
Совсем рассвело. Сначала прояснилось небо над макушками сосен, потом свет озарил стволы и, наконец, добрался до сугробов. Защищая лицо от обжигающего ветра, Авдеенков ворчал:
— И когда все это кончится!..
— Устал, что ли? — отозвался Балякин.
— Не о том я. Добра народного вон сколько гибнет. Одни мы на миллионы на воздух подняли...
До войны Анатолий Авдеенков окончил лесотехнический техникум, работал техноруком на лесопильном заводе в Ивановской области. В нем угадывался рачительный хозяин. А пришлось разрушать...
— Шпалы хотя бы взять, — продолжал он, — дорогие они. А мы вынуждены их в пыль, в пепел превращать...
— Стой, — вдруг прервал его Балякин, — посмотри вперед!..
Авдеенков напряг зрение. Там, где лес с обеих сторон подступал к дороге, на путях стоял состав. Анатолий насчитал три крытых вагона, шесть платформ с танками. Остальная часть не была видна за поворотом.
Послали разведчиков. Вернувшись, они доложили, что сопровождает эшелон взвод. Располагается в головном, классном пульмане. Человек десять — в тамбурах и на площадках в хвосте.
— Сколько всего вагонов и платформ?
— Восемнадцать. В трех последних — военнопленные.
Посовещавшись, Балякин и Авдеенков решили напасть и ни в коем случае не дать противнику уйти. Группа Балякина завязала бой с конвоем, а Авдеенков со своими ребятами пошел в обход, чтобы севернее станции Мятлево взорвать линию. У Владимира Балякина было всего шесть человек. С такими силами трудно атаковать, да еще в светлое время и карабкаясь на высокую насыпь. Выручила смелость и стремительность. Первыми же выстрелами парашютисты сняли дежурного у пулемета на задней площадке, потом ударили по тамбурам, где укрылись от холода и ветра вражеские солдаты. Уничтожив охрану, они бросились к товарным пульманам, пооткрывали двери.
— Товарищи, выходите! — кричал Балякин.
Обмороженные, с гноящимися ранами, опухшие, покрытые сажей и копотью, освобожденные высыпали из вагонов.
От паровоза, таща за собой пулеметы, бежали вражеские солдаты. Укрывшись за колесами, бойцы остановили их автоматным огнем: надо было выиграть время, чтобы отбитые люди могли скрыться в лесу.
Завязалась ожесточенная перестрелка. Гитлеровцы начали наседать.
Положение осложнялось. Группа Балякина начала медленно отходить. Вдруг в конце состава на полотне заговорил пулемет. Он хлестнул по фашистам. Кто и когда снял его с площадки? Балякин решил, что это кто-нибудь из десантников. Владимир приказал прикрыть смельчака огнем и подавал знаки, чтобы тот уходил. Но пулеметчик все стрелял и стрелял. К нему подкрались и бросили три гранаты. Заливистый стрекот оборвался...
Когда группа вышла из боя и собралась в глубине леса, Балякин, окинув взглядом бойцов, понял, что за пулеметом был не парашютист. Кто же пожертвовал жизнью для спасения других?
Освобожденные в один голос заявили:
— Это старшина Кешка.
Фамилии его никто не знал. Вспомнили только, что он из Иркутска.
Спасенные рассказали, что в октябре 1941 года попали в окружение. До декабря держались, а потом, истощенные, израненные, оказались в плену. Их включили в рабочую команду и заставили расчищать аэродром возле Калуги. Многие умерли от непосильного труда, голода и мороза, некоторых расстреляли.
* * *
Группа Анатолия Алексеевича Авдеенкова также успешно справилась со своей задачей. Возвратившись на нашу главную стоянку, он представил мне письменный отчет. На небольшом листке было всего несколько строк. Но вместилось в них много. На участке Мятлево — Вязьма подрывники в пяти местах разрушили железнодорожное полотно. На станции Мятлево оказались блокированными эшелоны с воинскими частями и боевой техникой, прибывшие из Калуги. Группа потеряла двух человек: одного ранило, другой обморозился. Оба оставлены у местных жителей.