Зимой 1941 года у острова Мудьюг разыгралась трагедия. Хотя здесь надо уточнить: в ноябре, по строгому календарному счету – осенью. Но морозы тогда ударили под стать крещенским. Случай, о котором речь не отражался в официальной летописи войны. Однако о нем говорили: в иные годы полушепотом, позже, когда большинство непосредственных участников, к сожалению, умерли, рассказывали в полный голос, но это уже в 90-х. Оставшихся жить за давностью лет подводила и подводит память, иные свидетельства трагедии собирают по крупицам, а один из отголосков ее находим в дневниках Константина Симонова.
Корреспондент «Красной звезды» Константин Симонов осенью 1941 года выезжал в командировку на Северный флот, а возвращался из нее через Кандалакшу. Кировскую (ныне Октябрьскую) железную дорогу враг уже перерезал южнее Беломорска, оставался путь морем – из Кандалакши в Архангельск. Тогда же из тыловой полосы Карельского фронта возвращались и мобилизованные на оборонные работы люди. За ними послали суда - каботажники. На одном из пароходов переправлялся в Архангельск и писатель.
Далее события развивались так: ударил мороз, и Двинский залив покрылся людом, преодолеть его пароход не смог, застрял. Пассажиры на борту судна гибли от болезней, холода и голода…
Впервые эту историю я услышал из уст дальнего родственника известного капитана Федора Пустошного, и было это в 1985-м.
Еще один свидетель – архангельский капитан Василий Корельский. О трагедии Василий Павлович вспоминал так: «Пароходами возвращались наши земляки. Их было несколько тысяч человек. Перед отправкой домой им выдали немного продовольствия, рассчитывая доставить в порт через сутки - двое. Но ударили морозы, пароходы буквально у порога дома застряли во льдах. Подать сигнал о случившемся капитаны опасались – а ну как радиограмму перехватят немецкие летчики? Меж тем люди на пароходах так оголодали, что начали умирать. 
Пароход «Сакко» стоял у острова Мудьюг, когда мы повезли туда хлеб. Лед был очень тяжелым, и наш ледокол (ледокол №8 – О.Х.) к транспорту пробивался «атаками». Мы видели, как люди с парохода решили добираться до Архангельска самостоятельно – они не хотели умирать в бездействии в сырых холодных трюмах транспорта. Для многих этот путь оказался последним: люди погибали, замерзали от изнурения и голода. Чтобы вызволить «Сакко», требовались усилия линейного ледокола. Когда мы подошли к нему, застали страшную картину: люди умирали на глазах, тела покойников складывали поленницей на люке 4-ого трюма. Около полусотни человек сошли с ума. Мы взяли их на свой борт, чтобы доставить их на Экономию».
Архангелогородец Владимир Водовозов подростком был мобилизован на прифронтовые работы. Его воспоминания опубликовал краевед Алексей Крупин. Со слов Водовозова, когда Кандалакшский залив стал затягиваться льдом, пришел лесовоз «Спартак». Разместить на этом небольшом каботажнике требовалось около двух с половиной тысяч человек. (Если быть точнее – 2330 человек – О.Х.) Две тысячи - на голом железе в трюмах, а пятьсот – на палубе, под брезентом. Они надеялись, что путь до Архангельска займет сутки с небольшим. Но когда застряли во льдах, ледоколов поблизости не оказалось, и на радиограммы бедствующих никто не отвечал. На судне начался голодный мор, более трехсот человек заболели. На шестые сутки безвыходного стояния в 36 километров от Архангельска военкор Константин Симонов с другими офицерами подал радиограмму в военный совет Беломорской флотилии.
Далее цитата: «Константин Симонов вместе с другими офицерами размещался в кают - кампании парохода. Они часто выходили на палубу покурить. Так мы и познакомились. Потом в кают - кампанию набились люди, в основном окончательно померзшие и больные. Хлеб выдавали по 200 граммов на человека, а потом и вовсе перешли на сушенные рыбьи головы и сухари. В бинокль было видно уже первое селение, а на корабле появился первый покойник. Ночью на седьмые сутки поднялся «голодный бунт»: несколько пассажиров, решив, что команда прячет у себя запас продовольствия. Взломали камбуз. Но команда тоже сидела на голодном пайке. Лишь на девятые сутки с помощью подошедшего на помощь ледокола «Сталин» пароходу с людьми удалось подойти к архангельскому причалу в Соломбале». К слову, Владимир Иванович позднее недоумевал, почему Симонов назвал выручивший их ледокол «Лениным», когда это был «Сталин».
Обратимся к записям Константина Симонова: «Мы сели на пароход 15 ноября, а сошли с него только 28-го. Первые пять дней мы жили в ожидании того, когда наконец подойдут все эшелоны с людьми… Несмотря на протесты капитана, на пароход, надеясь, что он не застрянет в пути и пройдет до Архангельска всего тридцать часов, погрузили вместо полутора тысяч две с половиной тысячи человек… Всем им выдали на всякий случай трехсуточный сухой паек – хлеб, сахар и чай и по две селедки, - но погрузка продолжалась два дня, и у тех, кто получил этот сухой паек с самого начала, он был к тому времени, когда мы отплыли, уже почти уже почти съеден…»
Дальше Константин Михайлович описывает выход «Спартака» из забитого льдом Кандалакшского залива, который стоил затем двух с половиной суток пути. Он оставил у Симонова тяжелые мысли: «Дул ветер, и было нестерпимо смотреть на людей, ютившихся на палубе. Для них натянули навесы, поили их несколько раз кипятком, но всё равно я в первые за годы войны почувствовал себя так отвратительно – человеком, который сидит в этой кают- компании как в стеклянной банке, из которой всё видно, но помочь ничем нельзя. Мы жили в этой кают- компании, выходившей иллюминаторами на палубу, ели, правда, скудный, но всё- таки обед, я спал на полу, но в тепле. А за стенкой люди стояли в очередях за кипятком и спали на голой палубе, просыпаясь от холода. Мы были бессильны чем - нибудь помочь, потому что кают – компания постепенно тоже до отказа набилась людьми. Но чувство все равно было ужасное».
Симонов довольно подробно описывает трагическую ситуацию на борту, делая ремарку: «Я все эти дни, чтобы меньше думать о происходившем кругом, забирался в каюту третьего помощника, когда он был на вахте, и писал там стихи. Я написал за эти дни семь или восемь стихотворений. В том числе «Ты помнишь, Алеша, дорого Смоленщины…»
Судя по дневнику Симонова, «Спартак» застрял где- то в районе Лапоминки, чьи строения виднелись с левого борта, но добраться до которого пешим ходом не позволяло сплошное ледовое «сало». У Симонова: «Весь седьмой день пароход представлял собой странное зрелище. Все, кто только мог, толпились на том борту, откуда был виден архангельский берег. Толпились и упорно смотрели в ту сторону, словно, стоя у этого борта, они были ближе к цели. Это было невольное, но сильное общее чувство, почти психоз, который очень трудно было преодолеть»
В жутком ожидании прошли еще сутки. Действительно, была на судне и попытка «голодного бунта», была и радиограмма в штаб флотилии, о которых упоминает Водовозов. Затем спасительный приход линейного ледокола, путь в Архангельск и сход людей с борта, половина которых уже не могла самостоятельно даже подняться с холодной палубы. Были и умершие, число которых очевидцы и документы называют разное.
Вообще, при вдумчивом чтении воспоминаний нельзя не обратить внимание на разноречия Симонова, Водовозова и Корельского, а также на те детали, которые вызывают сомнения. Скажем, Симонов и Водовозов говорят о мурманском пароходе «Спартак», Корельский - об архангельском «Сакко». Ничего странного в том нет – вероятно, в трагедии участвовали несколько пароходов. Находим в дневнике Симонова: «Впереди с обеих сторон уже видны были берега. Судя по тому, что застряли не одни мы, а еще несколько пароходов, пришедших раньше нас, ледокол уже давно ожидали».
Или дальше… По архивным данным, трагический рейс из Кандалакши затянулся на семь дней, а Водовозов говорит о девяти, путается и Симонов6 «Осталось также не до конца ясным для меня, какого в точности числа мы окончательно высадились в Архангельске. В одно очевидное заблуждение, должно быть, так же, как и другие люди, я впал в ту ночь, когда нас стали выводить из льдов, приняв один ледокол за другой».
Вот и еще вопрос: мог ли ледокол «Сталин» провести «Спартака» до Соломболы? Здесь Водовозов явно ошибается. Во-первых, в те дни «Сталин» стоял в ремонте и на довооружении на молотовском заводе № 402, во- вторых – преодолеть Березовый бар и ходить рекой «Сталину» не позволяла его большая осадка. Единственным «линейщиком», который работал на Двине во время войны, был «Ленин», о котором узнает из архива Константин Симонов.
В толковании трагедии ноября 1941-го у мудьюжских створов достаточно и других разночтений, и это лишний раз свидетельствует – история Великой Отечественной войны еще полным - полно «белых пятен».
Олег Химаныч, морской историк, Северодвинск.
«Мурманский вестник», декабрь 2011г.