Часы в глубине дома бьют трижды. Сэр Уильям Раттлер, генерал, верховный главнокомандующий Его Императорского Величества, встает из глубокого кресла в рабочем кабинете и поднимается на третий этаж в покои своей супруги Элеонор. В доме закрыты ставни на окнах, у входа удвоена охрана. Все со страхом ожидают утра.
Снаружи бушует ад. Кричат люди, хлопают выстрелы, воняет гарью. С рассветом сэр Уильям обязан выйти на улицу и ехать в штаб на окраину города. Но пока у него есть три с половиной часа, чтобы побыть дома, с семьей.
Он подходит к двери спальни Элеонор, стучится.
– Входи, – откликается усталый голос жены.
Комната залита светом. Элеонор сидит в кресле, раскрыв книгу на коленях. Уильям знает: она читает сто двенадцатую страницу вот уже три часа. Раз за разом начиная с начала и не запоминая смысла прочитанного.
– Ложись поспи, – просит генерал, едва касаясь ладонью седых волос жены, собранных в неаккуратный пучок на затылке.
Элеонор поднимает на него заплаканные глаза.
– Уилл, ей не лучше.
– Я знаю, – сухо отвечает он. – Пойди приляг в моей комнате. У тебя три с половиной часа, чтобы немного восстановить силы. Ровно в шесть тридцать мы отсюда уедем.
Он подает ей руку, помогает подняться. Элеонор вытирает уголком шали слезы с морщинистых щек и, бросив усталый взгляд в сторону кровати, медленно уходит из спальни. Генерал, подавив вздох, присаживается на край постели и поднимает одеяло.
Лежащей в кровати девушке на вид не больше восемнадцати. Спутанные темные волосы разметались по подушке. Между зубами – шейный платок, крепко завязанный на затылке. Девушка яростно грызет кляп, извивается. Ноги ее обернуты одеялом и связаны шнуром от шторы. Второй такой же шнур, пропущенный под кроватью, с двух сторон обвивает запястья, не давая лежащей поднять рук. Обе они ниже трети плеча – механические, а шею заменяет система гибких трубок и штырей, уходящих в плоть. Уильям Раттлер гладит бледный лоб девушки и просит:
– Держись, малышка. Помощь придет.
Спеленатое тело расслабляется. Исчезают из темных, словно спелая черешня, глаз злоба и ненависть. Девушка обмякает и плачет – без слез, беззвучно. Главнокомандующий убирает со лба дочери спутанные пряди и продолжает говорить – спокойно и четко:
– Мы выдержим. Мы с матушкой очень тебя любим, Долорес. Я уверен, что ты меня слышишь. Я тебя не брошу, малышка. Как только рассветет, я сделаю все, чтобы взять этого дьявола. Только держись. Я тебя отвоюю.
Мгновение – и она снова бьется в путах. О том, что будет, если девушка сможет вырваться, генерал запрещает себе думать. Счастье, что ночью он оказался дома. Счастье, что, когда все куклы Нью‑Кройдона сошли с ума, у Долорес под рукой не оказалось ничего, что сгодилось бы в качестве оружия. Счастье, что Элеонор не растерялась и помогла мужу связать обезумевшую дочь. Счастье, что телефонная линия работала и Уильям Раттлер быстро доложил императору о ситуации.
– Ваше Императорское Величество, я уверен – это Баллантайн. В городе слишком много перерожденных, и сил полиции не хватит, чтобы установить контроль над ними. Мой император, в Нью‑Кройдон необходимо срочно ввести войска. Я распорядился направить к нам полк из округа. Как только появится возможность, я прибуду в штаб. Нет, сэр, с моей семьей все в порядке, дом хорошо укреплен. Да, мой император. Спасибо. Так точно.
Генерал поправляет подушку под головой дочери и думает о куклах Нью‑Кройдона. Он знает, что за безумие одновременно овладело всеми городскими перерожденными. И понимает, что быстро этот кошмар не закончится.
«Перед отъездом распоряжусь похоронить погибших», – думает Раттлер. Алиса, перерожденная‑компаньонка Долорес, успела сломать шею мисс Нортон, экономке, и серьезно ранить садовника, прежде чем генерал застрелил ее. Раттлер понимает, что до утра садовник не доживет, несмотря на оказанную помощь. О том, как дому Раттлеров повезло, что кроме Алисы и Долорес у них нет других перерожденных, сэр Уильям старается не думать.
«Пережить ночь. Добраться до штаба. Вызвать подкрепление из соседнего округа. Связаться с командующим флотом… Черт! Время! Теряем время!»
Главнокомандующий в отчаянии смотрит на дочь.
«Скольких таких, как она, не смогли удержать? Как много погибло – людей, кукол?»
– Держись, малышка, – шепчет генерал. – Я тебя не брошу.
Ровно в шесть утра Уильям Раттлер распоряжается подать машину. Будит жену, просит не брать с собой ничего, кроме документов и топлива для дочери. Запирает деньги и драгоценности семьи в сейф, переодевается в штатское.
– Сэр, машина у парадного, – докладывает дворецкий.
Генерал сухо благодарит, возвращается в спальню. Отвязывает Долорес и защелкивает наручники на ее запястьях. С завернутой в одеяло девушкой на руках сэр Уильям выходит и садится в машину. Бронированное стекло делает рассветное солнце зловеще‑пурпурным.
Раттлер устраивает дочь у себя на коленях, обнимает ее обеими руками. Поворачивается к жене:
– Элеонор, прошу: держи эмоции в себе. А лучше не смотри в окно.
Первая бронемашина трогается с места, за ней вторая. Автомобиль генерала следует за ними. Путь лежит через весь город в Даствуд – северное предместье Нью‑Кройдона, в штаб командования имперской армии.
* * *
– Адъютант, доложите обстановку. Хватит уже трястись, не баба.
Голос главнокомандующего звучит устало. Раттлер не отрывает взгляда от настольных часов. Секундная стрелка описывает круг за кругом, молоденький адъютант за правым плечом мямлит, запинаясь, теряя нить повествования.
– Сэр, очень много жертв. Хуже всего дела в промзоне – там пожары. Горит фабрика Баллантайна, склады в Солте, – перечисляет парнишка. – Полицейские не справляются, их начальник убит. Мэр с семьей эвакуированы в столицу…
– Джефферсон, кто учил тебя рапортовать? – взрывается генерал, громыхая кулаком по столешнице. – Мне нужны цифры и факты! И доклад по районам: число погибших, потери противника, расстановка сил. А ты мне про мэра, идиот!
Адъютант бледнеет, вытягивается по стойке «смирно». Раттлер не сводит с него тяжелого взгляда, ждет. Секундная стрелка продолжает бег по кругу.
– Сэр, простите, эмоции… – бормочет Джефферсон.
– К черту эмоции! – рычит генерал. – Как я могу по твоему блеянию понять, что происходит?
– Все плохо, сэр. Уличные бои. Горят богатые кварталы. Старшие курсы кадетского корпуса получили оружие и вышли…
– Кто разрешил гробить детей?
– Господин главноко…
Раттлер с грохотом отшвыривает тяжелый стул и быстро выходит из зала. Ему навстречу спешит молодой капрал в сером от пыли мундире. Рапортует о прибытии драгунского полка в город, докладывает обстановку. Главнокомандующий слушает, не перебивая. Адъютант молча маячит за его спиной. Капрал заканчивает доклад, Раттлер хмурит густые брови, сдержанно благодарит.
– Джефферсон, который час? – спрашивает он через плечо.
– Десять пятьдесят одна, сэр!
– К десяти минутам двенадцатого подготовьте бронемашину. С полным боезапасом. Поедете со мной.
– К‑куда, сэр?
– Туда, куда бросили детей, – отвечает Раттлер и возвращается в штаб.
Он спускается в бункер под зданием, открывает бронированную дверь, идет коридорами туда, где слышны голоса и раскатистый мужской смех. Входит в комнату для совещаний, смотрит на собравшееся командование.
– Хорошо сидите, господа. Картишки, вино. – Слова падают каплями расплавленного свинца. – Полковник Хиггс, а почему вы, собственно, здесь?
Пожилой обрюзгший начальник кадетского корпуса встает из‑за стола. Падают на пол игральные карты, задетые рукавом.
– Господин главнокомандующий, я на своем месте. – В голосе полковника звучит искреннее удивление.
Раттлер медленно выдыхает. Не орать. Спокойно.
– Хиггс, почему вы здесь? – повторяет он.
– Сэр, по предписанию в случае возникновения военной угрозы я обязан прибыть в штаб как можно скорее, – чеканя каждое слово, отвечает полковник. – Что я и сделал.
– Кто позволил вам раздать оружие вашим кадетам и выкинуть их на улицы?
Молчание тянется слишком долго, и Раттлер не выдерживает:
– Черт возьми, вы понимаете, что это дети?
– Я посчитал ситуацию достаточно серьезной, чтобы…
– В одиннадцать десять отъезжает машина, – перебивает главнокомандующий. – Собирайтесь, Хиггс. И молитесь, чтобы хоть кто‑то из ваших мальчишек выжил. Господин заместитель начальника окружной полиции, вы также едете с нами. Карты подождут.
– Сэр, это беспредел! – восклицает кто‑то.
Раттлер оборачивается на пороге.
– Беспредел – это дуться в карты, зная, что твоя задница прикрыта детьми. Я доложу Его Императорскому Величеству. Во всех подробностях.
Он уходит, ощущая прямой спиной взгляды. «Когда‑нибудь они меня сожрут. Но не сегодня, – думает генерал. – Вернем в Нью‑Кройдон порядок – и будь что будет». Освещение в бункере мигает. Раттлер сворачивает в неприметный боковой коридор, открывает дверь.
– Элеонор, это я, – говорит он негромко. – Как она?
Седая женщина привстает с жесткой койки. В полумраке сложно разглядеть выражение лица, но сэр Уильям точно знает, как устала его жена.
– Она спит, Уилл. Ей уже легче.
Генерал склоняется над Долорес, лежащей рядом с матерью. В тусклом свете девушка выглядит мертвой. Раттлер гонит прочь дурные мысли и слегка касается щеки дочери. Густые ресницы чуть вздрагивают, и генерал прячет улыбку. Спит. Действительно спит.
– Сюда радиосигнал не проходит. Не буди ее, дорогая. Когда проснется – наблюдай внимательно. Наручники пока не снимай. Попроси кого‑нибудь перестегнуть, если Ло покажет, что руки устали. Но только в присутствии вооруженного человека, запомни! Возьми ключ.
– Куда ты сейчас? – бесцветным голосом спрашивает Элеонор, укладываясь на плоскую подушку.
– В центр, с патрулем. Я не могу здесь сидеть, прости.
– Уилл, там опасно!
– Прекрати. Пока на карте жизнь моей семьи и судьба моего родного города, я не собираюсь отдавать команды по телефону. Я нужен там. Береги Ло. Ни в коем случае не выходите на поверхность.
Он целует жену в висок и почти бегом спешит к ожидающему бронемобилю. Джефферсон и Хиггс уже в машине, оба в кирасах и касках. Полковник сжимает карабин, адъютант монотонно бубнит молитву. Раттлер облачается в бронежилет, принимает у лейтенанта оружие и садится на переднее сиденье рядом с шофером.
– Хиггс, где ваши кадеты? – спрашивает он, обернувшись. – Едем туда.
* * *
Город горит. Над домами стелется едкий жирный дым, видимость из кабины бронемашины сильно ограничена.
– Следующий поворот направо, – напоминает полковник Хиггс.
Автомобиль проезжает еще сто ярдов и останавливается. Раттлер видит разбитый вагон монорельса, лежащий поперек дороги.
– Почему стоим? – подает голос полковник.
– Сэр, дальше мы не проедем, – отвечает водитель. – Дорога завалена.
– Хиггс, далеко до места? – не оборачиваясь, спрашивает главнокомандующий.
– Двадцать человек я отослал в городской архив, семьдесят – в доки. Еще человек десять‑пятнадцать на вокзале.
– Вокзал в нескольких минутах ходьбы. До архива – минут сорок. До доков – в лучшем случае два часа пешком, – вслух прикидывает адъютант.
Раттлер открывает дверь, выпрыгивает из машины на мостовую.
– Пошли, – бросает он коротко.
– Сэр, это слишком опасно! Нас всего четверо! – протестующе кричит Хиггс.
– Не орите. У перерожденных прекрасный слух, – язвительно отвечает генерал. – И поторопитесь, полковник. Или останетесь здесь один.
«Наши преимущества: мы вооружены карабинами. Их преимущество – возможность нападения из засады, – думает Раттлер, осматриваясь и прислушиваясь. – Хотя вряд ли они будут устраивать засаду. Они пойдут туда, где люди. Цель сенатора – максимальное число жертв среди населения. Бо́льшая часть полицейских – перерожденные. Значит, все же и они вооружены хорошо».
Вчетвером они идут посередине улицы, прислушиваясь к малейшему шороху. Раттлер останавливается возле распростертых на мостовой тел, осматривает повреждения.
– Задушена. Убит ударом в затылок. Сломана шея, – комментирует он негромко. – Выброшена из окна. Здесь снова тупая травма. Смерть их наступила больше двенадцати часов назад, господа. И перерожденных, которые это сделали, здесь нет. Мертвецы им не нужны. Они там, где живые.
Куклы обнаруживаются за следующим поворотом. Двое мужчин‑грузчиков и женщина в платье с рваным подолом пытаются тяжелым сундуком выбить дверь в подвал. Раттлер и Джефферсон стреляют, тщательно прицелившись из‑за угла дома, женщина и один из мужчин падают, второй пытается убежать, но его догоняет пуля полковника.
– Наверняка их больше, – шепчет адъютант.
– Вряд ли, – возражает Хиггс.
Раттлер подходит к перерожденным. Одному из мужчин пуля разнесла череп, у женщины разворочена грудная клетка. Подстреленная полковником кукла едва заметно вздрагивает, и генерал добивает ее выстрелом в упор. Джефферсон стучит в дверь подвала:
– Есть кто живой?
– Оставьте их, адъютант. Мы не за ними пришли, – говорит Раттлер.
До вокзала они добираются спокойно. Выжившие попрятались, мертвецы лежат, обратив к небу остекленевшие глаза. На перекрестке Раттлеру со товарищи встречается патруль.
– Почему так тихо? – спрашивает полковник. – Где чертовы куклы?
– Сэр, чертовы куклы смещаются в сторону Лайон‑стрит, – отвечает сержант лет сорока. – На периферии попадаются одиночки или маленькие группы. Основная масса сосредотачивается…
– Возле особняка Баллантайна, – мрачно завершает за него Раттлер.
– Да, господин главнокомандующий, – кивает сержант.
– Сколько их там уже?
– Около четырех тысяч, сэр. Хорошо вооружены. На приказы разойтись не реагируют, но и не нападают.
– Естественно. Наши основные силы сейчас там?
– Так точно, господин главнокомандующий. Наш полк старается перекрыть противнику подступы к Лайон‑стрит, но…
– Ясно, сержант, – подавляет вздох главнокомандующий. – К вечеру ждем прибытия воздушного флота и поддержки с моря. Сержант, мы направляемся к Вест‑стейшн, какая ситуация сейчас там?
Сержант медлит с ответом. Качает головой.
– Доложите по форме, – ледяным тоном требует Раттлер.
– Господин главнокомандующий, вокзал Вест‑стейшн занят войсками час назад. Наши потери – шестнадцать драгун, четырнадцать учащихся кадетского корпуса Нью‑Кройдона, девяносто гражданских. Потери противника – сто сорок семь перерожденных. Сэр, когда мы вошли в здание вокзала, живыми были только куклы. Если можно считать их живыми.
Раттлер медленно поворачивается к полковнику Хиггсу.
– Вы это слышите? – говорить тяжело, воздуха не хватает. – Ваши дети, Хиггс. Вы. Мальчишек. Бросили. На одержимую толпу.
Генерал опирается спиной на стену, расстегивает верхние пуговицы мундира. Полковник багровеет, трясет жирными щеками, пытается выдавить какие‑то оправдания.
– Господин главнокомандующий, – подает голос Джефферсон. – Не принимайте близко к сердцу. На войне потери неизбежны.
Генерал молчит. И думает не об убитых кадетах. Мертвым уже все равно.
– Возвращаемся в штаб, – наконец говорит он. Кивает на прощание сержанту и идет в направлении бронемашины.
– И какого черта мы неслись сюда и рисковали? – слышит он обращенное в спину.
«Мы опоздали», – отвечает Раттлер про себя. Он прекрасно понимает, что его поступок был нерациональным, но… Его не оставляет мысль о том, что всего пару часов назад они могли многое изменить. И спасти мальчишек.
Тринадцать лет назад Долорес Раттлер умерла, не сумев разродиться первенцем. И когда генералу позвонил перепуганный зять, было уже поздно. Сэр Уильям приехал через двадцать минут после звонка, среди ночи, полуодетый.
«Мистер Раттлер, мы послали за врачом…»
Лицо и руки Долорес были белыми. Простыни, одеяло, даже подушки – алыми. Акушерка бессильно скулила в углу. Генерал, видевший сотни смертей и прошедший две войны, никак не мог понять, откуда столько крови в его маленькой хрупкой дочери. Тяжелые багровые капли срывались с угла простыни на паркет. Долорес еще дышала, слабо и прерывисто, и пыталась тужиться.
«Не надо, – просил Раттлер. – Родная, не надо. Потерпи, малышка, доктор едет».
Прибывший через полчаса врач констатировал смерть. Генерал словно окаменел. До рассвета он сидел рядом с дочерью, а едва солнце тронуло шпили городских крыш, Уильям Раттлер завернул тело Долорес в сорванную с окна штору и понес на заднее сиденье личного автомобиля.
Тринадцать лет назад он точно знал, кто ему нужен. И сейчас верховный главнокомандующий армией Его Императорского Величества собирается вновь нанести личный визит этому человеку. Только теперь он не станет просить Байрона ни о чем.
* * *
Элеонор нездоровится. Она не жалуется, но серый цвет лица и медленные движения говорят сами за себя.
– Сердце? – спрашивает сэр Уильям негромко.
Леди Раттлер отрицательно качает головой, кутается в шаль.
– Что там на улицах, Уилл? Что происходит?
Он жадно пьет воду из алюминиевой кружки, морщится.
– Там плохо. Мы опоздали. Действовать надо было в первые часы. Баллантайн все рассчитал. Удар нанесен внезапно. Ночь, люди в своих постелях…
– Много жертв?
– Тысячи.
– Господи…
– Сейчас в городе тихо и пусто. Кто смог отбиться, спрятались. Хиггс загубил мальчишек из корпуса. Бросил на улицы всех, кто старше четырнадцати. Из сотни живы семнадцать. Как Ло?
Элеонор пожимает плечами.
– Она проснулась. Я пыталась говорить с ней, но наручники мешают. И со мной она не хочет разговаривать.
– Я пойду к ней. Через два часа мне надо быть на Лайон‑стрит. Император велел взять Баллантайна живым. Перерожденные стягиваются к дому сенатора. Кажется, он решил ими закрыться, как щитом. – Генерал умолкает, пристально смотрит на жену и спрашивает: – Позвать к тебе полкового врача?
– Не нужно, дорогой. Я уверена: у него множество дел посерьезнее. А я просто устала.
Раттлер понимающе кивает и идет в маленькую каморку, отведенную его семье под спальню. Долорес лежит на боку, съежившись под одеялом.
– Ло, это я.
Она вздрагивает, пытается подняться. Генерал помогает ей сесть, смотрит в лицо. Дочь глядит на него глазами побитой собаки. Раттлера от ее взгляда окатывает стыдом.
– Погоди минуту, малышка. Я тебя освобожу. Только запру дверь, – виновато говорит он.
Повернуть ключ в дверном замке, затем отомкнуть наручники. Долорес расправляет плечи, морщится от секундной боли и бросается отцу на шею.
– Тише, родная, задушишь, – невесело шутит генерал. – Я тебя люблю, малышка. Все будет хорошо. Самое страшное уже позади.
Девушка усаживается напротив него, плачет без слез, жестикулирует быстро и отчаянно: «Папа, я все помню. Мне страшно. Я хотела вас убить, папа! Я не владела собой! Папа, мне так плохо…»
– Ло, не плачь. В том, что случилось, нет твоей вины. Ни капли, милая. Тот, кто сделал это с тобой, за все ответит.
«Мама меня боится…»
Ладонь Уильяма Раттлера гладит спутанные волосы дочери. Девушка хватает отца за руку, порывисто целует пальцы.
«Папа, прости меня! Убей меня, пожалуйста! Я боюсь, что это снова случится», – умоляет она.
– Долорес, ни слова больше, – хмурится генерал. – Не смей себя винить. Послушай внимательно. Без меня – ни шагу за эту дверь. Ни с кем, кроме меня и мамы, не заговаривай.
«Что там происходит?»
– Я потом все тебе объясню, малышка. И запомни: что бы ни случилось – я тебя не брошу. Сейчас я уйду и оставлю тебя с мамой. А когда вернусь, все будет хорошо.
«Куда ты уходишь, папа?»
Генерал видит в ее глазах свое отражение – белый, как лунь, небритый, взлохмаченный. Улыбается, привлекает дочь к себе, прячет в объятьях.
– Ты – мое сердце. Сердце Нью‑Кройдона, сердце империи. И за тебя, малышка, сегодня будут стоять четыре полка, морской и воздушный флот.
Долорес мягко отстраняется, смотрит на него с ужасом.
«Папа, там что – война?»
– Скорее, попытка революции, милая.
«Я в тебя верю. Ты всегда меня спасал. И спасешь на этот раз нас всех».
Генерал встает, одергивает мундир.
– Я ухожу, Ло. Жди меня и не покидай этой комнаты. Мать запрет тебя снаружи, если что‑то нужно – стучи.
«Возвращайся с победой, папа», – просит девушка и целует его в щеку, привстав на цыпочки.
* * *
Ровно к девяти вечера генерал приезжает на Лайон‑стрит. Джефферсон докладывает обстановку – по‑прежнему эмоционально и бессвязно. Раттлер слушает и старается извлечь из его рапорта максимум полезной информации.
– Перерожденные стоят плотным заслоном, сэр. На передовой – женщины. Как показала воздушная разведка, огнестрельное оружие есть только у тех, кто находится ближе всех к особняку Баллантайнов. В доме занавешены все окна, со вчерашнего дня никакого движения. Наши лучшие стрелки заняли позиции здесь, здесь и вот здесь, – указывает адъютант на ближайшие к особняку дома на плане. – Один драгунский полк подошел со стороны Северна, второй…
– Будем пробиваться к воротам, – распоряжается главнокомандующий, не дослушав адъютанта. – Танк и три бронемашины. Полкам не атаковать без приказа. Держать оцепление, по возможности оттеснять перерожденных с дороги. Еще раз напоминаю: сенатор Баллантайн нужен Его Императорскому Величеству живым. По местам, господа. Приступаем.
На Лайон‑стрит медленно выползает танк. Под траками тяжелой машины дробятся камни мостовой. Солдаты оцепления расступаются, пропуская технику. Главнокомандующий едет во втором бронемобиле, ему не видно, что делается впереди. Но он уверен в одном: нью‑кройдонские куклы не сойдут с места.
– Перерожденные Нью‑Кройдона! – несется из громкоговорителя с висящего над толпой дирижабля. – Немедленно расступитесь, дайте дорогу технике! Не вынуждайте нас применять силу! Разойдитесь!
Колонна останавливается, Раттлер напряженно ждет.
– Сэр, – обращается к нему сидящий рядом карабинер. – Почему они не расходятся? Неужели ни один из них не боится? Там же женщины, и дети тоже есть…
– Они под действием приказа, лейтенант. Это сильнее страха.
Утекают в никуда минуты. Ничего не меняется. Раттлер ждет, когда полковник Стивенс, командующий операцией, отдаст распоряжение.
– Перерожденные Нью‑Кройдона! Расступитесь! Дайте дорогу технике!..
Машина трогается с места и медленно ползет вперед. И Раттлер с ужасом понимает, что под колесами – тела. Словно против своей воли, генерал смотрит в узкие окна‑бойницы. Он видит лица перерожденных и понимает, насколько чудовищна сила, что удерживает этих мужчин и женщин на месте. «Стивенс, почему ты не приказал просто оттеснить их с дороги?» – думает генерал.
Техника останавливается у ворот особняка. Водитель бронемашины с тревогой наблюдает за происходящим.
– Господин Раттлер, можно высаживаться, – неуверенно говорит он. – Экипаж первой машины пошел.
Они высаживаются. Под ноги Раттлер старается не смотреть. Рядом молодой лейтенант сквозь зубы сыплет проклятьями. Генерал проталкивается через плотную неподвижную толпу кукол. Танк двигается вперед, выдавливает ворота. Со своего места Раттлер видит одинокую фигуру в темных одеждах, стоящую на ступенях парадного крыльца.
– Взять живым, – напоминает генерал. – И будьте начеку.
«Что‑то не так», – хочется сказать ему, но он не имеет права сомневаться.
Солдаты входят на территорию особняка, несколько человек бросается к входу в дом. Байрон Баллантайн улыбается, снимает с шеи маленький свисток, дует в него. Звука не слышит никто. Секунды спустя из‑за особняка с обеих сторон с лязгом выскакивает свора полумеханических датских догов. Твари со стальными мордами и защищенной сверкающими пластинами грудью несутся к людям. Пучки травы и комья земли летят из‑под мощных механических лап.
– Огонь! – кричит Раттлер.
Поздно. Первые псы сбивают солдат с ног, катятся по земле, сомкнув челюсти, вцепившись в людей. Пули карабинеров, похоже, не причиняют им особого вреда. Но нет – сперва один пес падает, словно подкошенный, за ним второй и третий… Раттлер стреляет в несущуюся на него тварь почти в упор, чудовищная собака спотыкается, переворачивается через голову и неподвижно валится к ногам генерала.
– Господин главнокомандующий, мы прикроем! – слышит Раттлер, и тут же рядом с ним как из‑под земли вырастает несколько солдат.
Зверей Баллантайна встречают в штыки, добивают прикладами, экономя патроны. Минуты – и на площадке перед домом остается последний пес. Байрон подзывает его тем же свистком. Перерожденный дог скалится, пятится к ступеням крыльца и послушно садится у ног хозяина. Сенатор треплет его по холке, одобрительно кивает и обращается к солдатам:
– Прекрасный вечер, господа. Здравствуйте, сэр Уильям.
Раттлер подходит к крыльцу. Его солдаты держат сенатора и полумеханического пса под прицелом.
– Здравствуйте, мистер Баллантайн, – спокойно говорит генерал. – Надеюсь, больше сюрпризов не будет?
Байрон снисходительно улыбается, цепляет поводок к шипастому ошейнику дога. Заправляет за ухо длинную прядь волос.
– Я своего добился, сэр Уильям. Вам понравился спектакль?
– Вы мразь и убийца, Баллантайн.
– А ваши руки чисты, не так ли, господин главнокомандующий? Кстати, как здоровье Долорес?
Генерал молчит. Смотрит в насмешливые серые глаза сенатора и считает про себя до тридцати.
– Мистер Байрон Баллантайн, вы арестованы по приказу Его Императорского Величества, – чеканя каждое слово, произносит наконец он.
– Я думал, вы скажете это более торжественно, – с неподдельным сожалением качает головой Байрон.
Он смотрит на неподвижную толпу за воротами, словно ищет кого‑то. Гладит собаку.
– Хотите кофе, главнокомандующий?
– Благодарю, нет. Есть дело поважнее. Отключите транслятор, Байрон.
Сенатор качает головой.
– Вы пренебрегаете моим гостеприимством, а я в свою очередь не хочу выполнять вашу просьбу.
– Это не просьба. Это приказ.
– Не вам мне приказывать, господин Крысобой, – ядовито цедит Баллантайн и швыряет под ноги генералу связку ключей. – Хотите отключить транслятор – ищите его сами.
С псом на поводке он идет к солдатам.
– Господа, прошу препроводить меня туда, где надлежит находиться арестанту. Мой дог будет со мной, простите мне эту маленькую слабость.
Раттлер подбирает ключи, оборачивается.
– Сенатор, а где Брендон?
Байрон останавливается, самодовольное выражение на мгновение исчезает с его лица.
– Мой ангел меня покинул. И хочется верить, что он нашел свою смерть под траками вашего танка.
* * *
Сэр Уильям стоит у окна в кабинете сенатора Баллантайна и смотрит на площадь перед воротами. Там – все та же застывшая толпа, оцепление. Словно фотографическая карточка.
– Господин главнокомандующий, – окликает его адъютант.
– Да, Джефферсон?
– Живых в доме нет. Слуги, похоже, растерзаны собаками. И еще… мой генерал, вам надо это видеть. В лаборатории.
Раттлер следует за адъютантом сперва коридорами, затем подземным переходом. Джефферсон открывает массивную окованную дверь, и на генерала обрушивается тяжелый запах гниющей человеческой плоти. Раттлер давит рвотный позыв, выхватывает из кармана платок, дышит через него.
На цепях в углу полуподвала распято нагое тело перерожденной. Ржавые звенья продернуты через разрезы в коже и мышцах, темнеет запекшаяся кровь. Голова женщины запрокинута, от трубок горла тянется к потолку еще одна цепь.
– Сэр Уильям, взгляните, – зовет Раттлера адъютант.
Взгляд генерала скользит по изувеченному телу, задерживается на животе женщины. Четыре грубых шва вместо одного вертикального. Раттлер подходит ближе и видит надпись химическим карандашом на бедре: «Пользуйтесь моим подарком осторожнее, сэр Уильям». Генерал присаживается на корточки и слегка касается швов. Женщина вздрагивает, открывает глаза.
– Господи Боже! – вскрикивает Джефферсон и отшатывается прочь.
– Спокойно, – осаживает его Раттлер. – Позовите сюда сапера и пару парней покрепче.
Джефферсон исчезает за дверью, генерал остается с последней куклой Баллантайна один на один.
– Потерпи, голубка, – просит он, стараясь, чтобы голос звучал помягче. – Ты меня слышишь? Понимаешь?
Женщина кривится от боли, синие глаза закатываются. Обморок. Генерал сметает с мраморного стола хирургический инструментарий, расстилает брезент, прежде укрывавший громоздкий прибор у стены. В коридоре слышится топот, и в лабораторию вбегают Джефферсон, немолодой сержант и двое плечистых солдат.
– Снимите ее – и на стол, – распоряжается Раттлер. – Только осторожно: она жива.
– Господин главнокомандующий, я прошу вас удалиться на безопасное расстояние, сэр, – просит сержант. – Лучше всего выйти за дверь. Если внутри бомба… сами понимаете.
Раттлер, Джефферсон и один из солдат выходят в коридор, закрывают дверь. Проходит минут пять, и сапер зовет их обратно:
– Все в порядке, господин генерал. Ее можно снимать и переносить.
– Сбивайте цепи, – говорит генерал солдатам и спрашивает сапера: – Что у нее в животе?
– Не могу знать, сэр. Но точно не бомба, да и сама кукла это говорит. Там что‑то прямоугольное, плотное, размером с портсигар.
Перерожденную укладывают на брезент, Раттлер берет скальпель.
– Подержите ее. Дорогая, тебе придется потерпеть. Не шевелись.
Шелковые стежки легко расходятся, подцепленные кончиком скальпеля. Один за другим главнокомандующий распускает все четыре шва. Женщина лежит неподвижно, лишь с ужасом смотрит на крепко держащих ее солдат.
– Джефферсон, дайте пинцет и ранорасширитель. На полу справа от меня. Идите сюда, вы мне нужны.
Генерал осторожно приподнимает кожный лоскут, близоруко щурится. В глубине брюшной полости куклы поблескивает металл.
– Держите вот этот край, аккуратно и медленно сдвигайте на себя. Джефферсон, возьмите себя в руки, черт побери! Не дергайте.
– Сэр, судя по всему, это и есть транслятор, – негромко говорит сапер, заглядывая в рану.
Генерал кивает, рассматривает прибор. Все довольно банально: верньеры, регулирующие силу сигнала, несколько рычажков‑тумблеров, мигающий индикатор. «Я же видел бумаги по этой чертовой машинке, – думает Раттлер. – Я должен вспомнить, как ее отключить». Он бросает взгляд на лицо перерожденной. Глаза женщины закрыты, губа закушена.
«Если я это просто выключу, неизвестно, что станет с куклами, – понимает вдруг главнокомандующий. – И нет никакой гарантии, что оно не рванет у меня под руками. Саперы тоже иногда ошибаются».
Он медленно переводит регулятор силы сигнала в положение «минимум». Выравнивает дыхание. Осторожно запускает руку в рану и тянет транслятор на себя. Тело перерожденной выгибается от боли. Она беззвучно шевелит губами, смотрит на генерала с ужасом.
– Сэр, погодите, – качает головой сапер. – Не трогайте. Прибор встроен. И питается от нее, посмотрите.
Сапер оттесняет бледного, как простыня, адъютанта и лезет в глубь раны пинцетом.
– Видите это, сэр? Баллантайн поставил ей смешанный двигатель. Энергия пара преобразуется в электрическую и питает транслятор. Лучше не лезть наобум, господин главнокомандующий. Если просто вырвать из нее этот прибор, она гарантировано погибнет, и…
– И неизвестно, как среагируют перерожденные, – мрачно продолжает Раттлер. – Значит, так. Джефферсон, выйдите наружу и оцените ситуацию. Доложите мне. Отправьте курьера: мне нужен медицинский фургон, перевезем нашу даму в штаб. Там уже будем решать, что делать дальше. Рядовой, сбегайте за парой простыней.
Сержант роется на полке с инструментами, ищет, чем разомкнуть звенья цепей на женщине. Раттлер слегка касается лба перерожденной, убирает с лица русые спутанные пряди.
– Больше не будет больно, я тебе обещаю. Сейчас подойдет машина, и мы отсюда уедем.
Возвращаются солдат с простынями и Джефферсон с докладом.
– Господин верховный главнокомандующий, там… Если так можно выразиться, куклы пришли в себя. Общее состояние вполне характеризуется словом «шок».
– Приказ оцеплению: никого не выпускать. Передайте Стивенсу. Оттесните перерожденных от ворот, уберите тела. Обеспечьте доступ транспорту.
В штаб генерал возвращается уже глубокой ночью. Распоряжается разместить перерожденную в бункере, приставить к ней охранника и только потом спускается к жене и дочери.
– Все, мои хорошие, – говорит он, обнимая обеих. – Основная опасность миновала. Баллантайн арестован.
«Все закончилось? – спрашивает Долорес недоверчиво. – Нам всем можно вернуться домой?»
– Пока нет, малышка, – качает седой головой Раттлер.
В дверь деликатно стучат, слышится голос Джефферсона:
– Сэр, к аппарату срочно. Вас требует Его Императорское Величество.
* * *
Черная телефонная трубка ложится на рычажки. Генерал Раттлер стоит, глядя в точку перед собой.
– Джефферсон, – едва слышно зовет он.
– Слушаю, сэр.
– Утром прибудет императорский курьер с приказом. Совещание командования в десять ноль‑ноль. Я отвезу жену и вернусь. Женщине здесь не место.
– Простите, сэр… а мисс Раттлер?
– Приказ – уничтожить, – глухо отвечает генерал.
Джефферсон смотрит на него, недоумевая.
– Какой приказ?
– Император велел в течение недели полностью очистить Нью‑Кройдон от перерожденных. Исполнение возложил на меня.
– А та, что мы нашли у Баллантайна?
– Не трогать. С ней предстоит работать. Проследите, чтобы ее охраняли, Джефферсон.
– Будет исполнено, мой генерал.
Кивком дав понять, что разговор закончен, Раттлер уходит. Через полчаса его машина выезжает с территории штаба и растворяется в ночи. Возвращается он лишь к утру, спускается в бункер и выходит оттуда вместе с Долорес. Девушка идет за отцом, одетая лишь в ночную сорочку, щурится от солнечного света. Звенит на металлическом запястье золотой браслет с колокольчиками. Генерал выводит дочь за ворота, они поворачивают за угол, где припаркован личный автомобиль главнокомандующего. Проходит несколько минут, и воздух вспарывает одиночный выстрел. Раттлер возвращается, неся на руках обернутое простыней тело. Ветер играет прядями темных волос, выбившимися из‑под белой ткани. Звенят золотые колокольчики.
В девять утра прибывает курьер. Раттлер зачитывает приказ Его Императорского Величества перед командным составом. Когда он заканчивает, в штабе надолго воцаряется тишина. Бьется в оконное стекло толстая муха. Отсчитывают секунды напольные часы с маятником.
– Господин главнокомандующий, – подает голос полковник Стивенс. – Я распоряжусь информировать горожан о приказе. Как быть с теми, кто окажет сопротивление?
– Чушь, – фыркает Хиггс. – После этой резни в городе нет ни одного человека, который сочувствовал бы куклам. Сопротивления не бу…
Он умолкает, напоровшись на взгляд главнокомандующего.
– Хиггс, ваша задача – борьба с мародерством в городе, – ледяным тоном произносит Раттлер. – Стивенс, император приказал уничтожить всех кукол. Сопротивление ломать. Подполковник Доэрти, ваша задача – доставить в столицу сенатора Баллантайна. Живым, целым и невредимым. И вместе с собакой.
– Собаку‑то зачем? – жалобно басит Доэрти.
– Личная просьба Его Императорского Величества, – устало отвечает Раттлер. – Всем все понятно? Есть еще вопросы? Тогда все свободны.
Командование расходится, только полковник Стивенс никуда не т<