НАТАЛИЯ КОНОПЛЯНСКАЯ
КАРТИНА
Посвящается Ивану Викторовичу Рябову
На стене областного объединения Союза художников висела картина молодого автора Костика. На ней был изображён Пушкин, смотрящий в своё окно на памятник Ленину. Из-за плеча Ленина выглядывало здание городского правительства.
Картина висела в кабинете председателя этого Союза, что вызывало у других художников вопрос: – Почему? Это что, шедевр? Нет, – отвечали они же. – Это следствие родственных связей Костика с депутатом городской думы Гаркелем, приходившимся автору картины родным дядей. А также следствием нищеты художников и их рабской зависимости от власть имущих.
Председатель правления Николай Иванович, проводивший в своём кабинете совещание правления областного Союза, недовольно посматривал на картину. Ему было противно её видеть и очень хотелось куда-нибудь убрать. Но больше повесить картину было некуда. Не в выставочный же зал, в самом деле! А так вроде и уважение к Гаркелю проявил, и от общественного позора укрылся. Раздражал его и Костик, нагло сидевший на этом совещании непосредственно под своей картиной. Взяв себя в руки, Николай Иванович продолжал:
– Господа, – сказал он. – Мы должны! Мы просто обязаны! Я призываю всех вас серьёзно! Хватит, понимаешь, ли! Распустились! Где обещанная новая экспозиция? Где это…новое слово…о…новом? В искусстве? В жизни, наконец!
Господа художники привычно молчали, понимая условность этих призывов.
–Уважаемые представители творческой интеллигенции нашей области! – продолжил речь начальника правления его зам и правая рука, художник Захребетин. – Настало время для претворения в жизнь наших больших, не побоюсь этого, творческих планов. Настало время не только для пленэров, но и для монументальных произведений! Что, у нас мало стен пустых в городе? Давайте оживим их! Давайте запечатлеем на них деятелей современной истории! Деятелей нашего правительства, бизнеса! Они не вдохновляют? А это говорит о слабости нашего воображения. И отсюда, невостребованности нашего творчества. Отсюда же, и о нашем финансовом бессилии!
Слова зама барабанили по ушам членов правления долго и нудно, как осенний дождь. Но все терпели. Потому что выйти за дверь без разрешения – означало выйти и из правления. А это, в свою очередь, прямиком вело в ряды неугодных художников, то есть, бездарей, недостойных ни участия в экспозициях Союза, ни материальных поощрений.
Вдруг у кого-то зазвонил мобильник.
–Просил же выключить! – возмутился председатель. – Важные же вопросы стоят!
–Извините, это у меня, – пискнул Костик так жалостно, как только мог, – это дядя… Можно, я выйду?
На самом деле ему звонил не дядя, а приятель Жоржик, обещавший достать кое-что для намечавшейся вечеринки.
–Ну…– сказал Николай Иванович, нерешительно разведя руками…
Костик моментально выскочил из кабинета. Он не переносил этих дурацких заседаний, на которых каждый раз ему давали понять, что терпят его из-за дяди-депутата. Дядя, кстати, и посоветовал любимому племяннику изобразить на картине именно Пушкина.
– Его всякий узнает, Пушкина. А какого-нибудь Васнецова или…Репина – вряд ли. Пиши, Костик, Пушкина, не промахнёшься. И для современности картины, добавь в неё что-нибудь из наших городских достопримечательностей. Площадь нашу, например. А за ней – здание правительства. Вот и будет… картина современной жизни!
Костик так и сделал. А на всякие ехидные вопросы, типа, «почему же из окна площадь Красная видна?», отвечал, что Пушкин в своём творчестве предвидел наше всё. И всё! Художники сделать Костику ничего не могли, и он это знал. В дальнейшем он планировал уехать куда-нибудь в Европу и там выставляться. Только сначала надо было нарисовать много картин, чтобы их на всю его авторскую экспозицию хватило. Но рисовать-то Костику как раз и не хотелось.
–Ушёл он, гений наш – и ушёл. И хорошо. А мы с вами должны денег где-то достать срочно!– с отчаянием сказал Николай Иванович. – У нас аренда не оплачена за три месяца, и свет, интернета нет давно. Вот где их взять, деньги эти? А?
Пожилой художник Васильчиков, обычно помалкивавший, неожиданно предложил:
– А не продать ли нам Гаркелю картину его племянника Костика? Пусть любуется! А то она висит тут, как будто это – творчество, а не бред сумасшедшего. Нашим картинам места нет, а для Костика – сразу!
От этих справедливых и оттого особенно обидных слов, Николай Иванович пришел в ярость и заорал:
–Да! Да! И что? Что? Против думы городской выступать будем? Против начальства попрём? Кто на рожон хочет, пожалуйста! Я – пас. У меня перевыборы скоро. Или хотите вместо меня Костика во главе областного Союза художников! Этого … этого… – не подобрав для Костика приличного слова, председатель размахнулся и со всей творческой силой треснул кулаком по столу. Пытаясь таким образом унять свои эмоции, он сотряс стол для заседаний, а также приставленный к столу стеллаж с папками, придвинутый к стене, на которой висел злополучный живописный шедевр. Стеллаж вздрогнул, папки попадали на картину, она покачнулась и, словно подумав немного, совершила плавный полёт вниз. Попав на спинку стула, на котором ранее восседал её создатель Костик, картина зацепилась за зубцы спинки и с треском порвалась.
Наступила тишина. Художники замерли, спешно решая, какие могут быть последствия произошедшего? Выходило, что двоякие: либо восторжествует справедливость, либо похоронят их Союз. Последнее никого не устраивало, конечно, но было ближе всего к реальности.
Первым пришел в себя зам председателя.
– Коля, – сказал он тихо председателю, – надо сделать реставрацию. – Ты, главное, не переживай, найдём хорошего мастера, тысяч на… двадцать пять - тридцать. И никто из Гаркелей ничего не заметит. Ты деньги свои дай. Она же от тебя …упала. А Костику скажем, что картину его на выставку какую-нибудь готовим, музею, который от города подальше, показываем…
–Русскому музею, можно сказать, – предложил Васильчиков. – Или Третьяковке. Как будто.
Дальше события развивались стремительно. Во-первых, картину спешно отреставрировали на деньги председателя союза. Во-вторых, кто-то из правления позвонил Гаркелю и, назвавшись доброжелателем, сообщил, что картины Костика в городе нет: она, возможно, отправлена в музеи Москвы для экспонирования.
Услышав это, депутат удивился. Он, хоть и оказывал Костику всяческое покровительство, но понимал, что художник из Костика – так себе. Поэтому Гаркель анониму не поверил и позвонил в областной Союз художников. Он спросил, на месте ли картина его племянника. Ему растерянно ответили, что – да, пока её ещё никуда в Москву не увезли. Но собираются, и здесь экспертам показывают.
Ситуация складывалась мутная, и Гаркель очень крепко задумался.
–Не под меня ли это копают? Через мою семью, через Костика на меня надавить хотят! Задевают куда-нибудь картину, а потом шумиху поднимут, что пропала картина племянника депутата городской думы. А куда пропала, почему пропала? Там и биографией Костика, и родителями его заинтересуются. Журналюги могут пронюхать, как я сейчас свой бизнес веду. А мне его иметь нельзя, я же депутат. Растрезвонят, что записано всё на жену моего брата, на маму Костика Лару Иванову, рядового библиотекаря! И поеду я на старости лет вместо Швейцарии в отдалённые места! Наверняка, это всё из-за нового жирного мусорного проекта. Хотят, гады, чтобы я им без отката все документы подписал! Да ещё через своих же людей его и продавил.
Момент вырисовывался политический, и Гаркель решительно взялся пристраивать картину племянника самостоятельно.
– Инна, детка! Зайди срочно! – крикнул он своей помощнице.– Беги сейчас же в агентство, что поближе, и купи моему Костику тур в … Таиланд. И чтобы вылет завтра.
Надеясь таким образом нейтрализовать племянника, который мог где не надо сболтнуть лишнего, Гаркель тут же ему позвонил.
– Костик! Ты уже готов к счастливой жизни за границей? – спросил он. – Да? Твоя мечта сбывается! Немедленно собирайся, сейчас тебе путевку привезут. Поедешь на курорт и будешь там сидеть тихо. Ни с кем не общайся, даже по телефону, только с семьёй! И без моего разрешения домой не возвращайся.
Дальше, Гаркель поднял связи всех своих знакомых, щедро обещая каждому «помощь и поддержку во всём». Развив бурную деятельность, он пристроил-таки картину Костика. Нет, не в Москву, для столичной экспозиции даже норильского никеля оказалось недостаточно, а – в Петербург.
Решив удостовериться, что всё в порядке, он набрал нужный номер и спросил, получал ли музей картину Константина Гаркеля. Ему ответили, что сейчас проверят…уже смотрят…ищут в списках…нет, такая не зарегистрирована.
– Почему? – рявкнул Гаркель. Ему ответили, что из областного Союза художников какая-то картина пришла. Но она без названия. И поэтому её зарегистрировать и экспонировать невозможно.
– Давайте записывайте название! – рассердился Гаркель. – Пишете: «Пушкин, смотрящий в своё окно». Нет, это длинно… «Пушкин смотрящий» нет, не то: «смотрящий» куда и зачем? … Пишите, «Пушкин, смотрящий по России»!
Давая картине такое название и привычно прикидывая возникающие в любом новом проекте материальные риски, депутат подумал, что Ленин, смотрящий по России, обошёлся ей очень дорого. А Пушкину, кроме пера и бумаги, ничего не нужно, талант не в счёт. И мысленно похвалил себя за то, что, как обычно, разумно выбрал недорогой бюджетный вариант.
Вскоре шедевр был наконец-то выставлен в зале современного искусства Эрмитажа, рядом с инсталляциями из туалетной бумаги и подвешенными к потолку чучелами животных. Либеральные критики-искусствоведы нашли в нём воплощение многих вызовов современности. В своих хвалебных статьях они отмечали, что именно эта картина – начало европейской известности талантливого российского художника – авангардиста Константина Гаркеля.